Евсеево счастье (Рассказ)

Так и не нашел дед Евсей своего счастья. Тыкался-мыкался по свету, уж очень хотел жизнь свою лучше всех устроить. Думал, век в молодых ходить будет. А оглянулся назад – жизнь-то кончается. Всего ничего осталось. Частенько он стал смотреться в маленькое зеркальце. Расправит рукой морщины, растянет кожу-то - ничего еще, а отпустит, - она и съежится вмиг. И опять как гриб-сморчок. Плюнет он в зеркальце, протрет его о штанину и упрячет в карман.
Таким и вернулся в деревню свою. А там уж никто его и не помнил. Старики разве что. Да и те лишь слову поверили, что Евсей он, а по виду даже старики не признали. Слову поверили.
Деревни своей Евсей тоже не узнал. Прямые асфальтированные улицы, магазин. От прежней одно название осталось – Поспелиха. Дней десять пожил он в Доме колхозника, и в конце концов устроился на житье к старухе Клавдии Васильевне. Некрасивая, носатая, похожая на располневшую Бабу Ягу. Однако, добрая по нраву, тихая, приютила беспутного горемыку Евсея.
Евсей живо и с охотцей принялся хозяйничать. Городьбу подновил, стайку, крыльцо укрепил. В леспромхоз устроился. И вроде бы все хорошо, а все равно по вечерам в зеркальце заглядывал да в стайке подолгу пропадал. Потом отдыхал. Вздыхал, курил на крыльце и шел спать. От бабки отдельно. Она за перегородкой, а Евсей – в передней, на неудобном старом диване. Перед сном иногда беседовали. Когда коротко – что сегодня было, что завтра сделать, а когда и подолгу. Смотря на какую тему разговор выйдет. Сегодя вот беседа затянулась. Тихая, мрачная тема.
- Чего- й -ты в зеркальце-то все время любуешься? – спросила старуха. – Аль приглядел кого?
- Приглядел. Конечно, - ворчливо отозвался Евсей. – Косую вот приглядел. Из-за плеча выглядывает.
- Да уж так, - помедлив согласилась Васильевна. – За нами она по пятам ходит. – Не торопится даже. То там кольнет, то здесь. Беда. Эх-хех-хе!
- Беда. – Евсей тоже вздохнул и улегся поудобнее.
- Я уж двоих отдала ей. Так ты уж погодь, - бабка, казалось, упрашивала. – Погодь, Евсей.
- Да я ведь и не тороплюсь. А как приголубит, куда денешься? Снесешь и меня.
- У меня только и работы, что вас носить, - рассердилась старуха. – Хоть с одним малехо наладиться. Теперь уж моя очередь.
- Ну вот, - повысил голос Евсей, - уж и в очередь встали. В магазине что ли?!
- Да обидно мне, Евсей. Мужики какие-то хлипкие попадались. Вот Михаил был. Так тот с виду – ну, боров. А ведь раз – и вмиг помер. Не охнул даже. Алексей тот покрепче был. Хотя и худой. И тоже враз. Вечером говорит мне: «Постели-ка мне, Клавдия, на полу». Я ему матрац. Он говорит: «Матраца не надо, одеяло тонкое постели». Я разложила. «Вот теперь хорошо, - говорит, - тебе и прибираться, Клавдия, после меня не надо». И помер.
- Прямо так, на полу? – не поверил Евсей.
- А где же? Как есть – на полу.
- Да, интересный мужик. Вот ведь мужики-то, а!
Евсей поправил подушку, похлопал по ней и снова прилег.
- А я вот живу, - не унималась Васильевна.
- Так бабы – народ еще тот. Ушлый народ. Говорят, если баба потонет, ты ее внизу по течению не ищи. Наоборот, вверху вылавливай. Все равно, хоть и потонувши, а против течения идет, зараза. Ушлые. – Евсей сказал так, словно опытом богатым делился. Васильевна не поняла.
- А я -то почему хитрая? Я их жалела всегда. – обиженно произнесла она.
- Да я не о тебе. Ты, может, другого покрою. Я в целом о бабах. А так, конечно. Больше мы виноваты. Я, например, как клоп вонючий ползал по свету. Воду мутил. Ни одного ребятенка не нажил. Ни друга, ни свата. Таскался. Присосусь клопом то, поживу – и в другое место. У меня трудовая книжка - как лоция.
Евсей когда-то матросил на Камчатке и потому иногда говорил что-нибудь морское. Старуха же о лоции ничего не знала и очень удивилась.
- Кого это? Как?
- Лоция? Это книга такая у моряков есть. Там все точки расписаны, чтобы, значит, не расшибло ненароком. Где отмель, где маяки. Все написано. Был бы у меня сын, я бы ему эту трудовую подарил. Чтоб об мои камни не спотыкался. На мель чтоб не сел.
- Умный ты, Евсей, - искренне произнесла Васильвна. – Лоция... А я вот на одном месте всю жизнь проработала и ничего не знаю. Дура - дурой.
- Ну, не скажи, дуры –сто двадцать пенсию не получают. Я хоть и повидал чего, а все как будто впустую. Клоп- одним словом.
Старуха успокоила расстроенного Евсея.
- Чего ты на себя грязь-то льешь? В леспромхозе тебя хвалют. Да в стайке чего-то все стругаешь. Чего ты там стругаешь-то? А, Евсей?
- Счастье свое делаю, Клавдия. Произведение искусств. А в леспромхозе черенки для лопат да граблей. Дело нехитрое.
- А стайку зачем запираешь? Мне же интересно.
- Ладно уж, Клавдия. Видала ведь. Я вас, баб, знаю. Спрашиваешь так спокойно. Знаешь, выходит. Так ведь?
Бабка поворочалась в постели, застеснялась, видать, но призналась.
- Видела. Резьба больно красивая. И разрисовано, куда с богом. Раньше точь-в-точь такие делали, для мальцов. Но драли за них – ой - ей. А все равно брали. Так ты куда эти люльки? Продавать думаешь?
- Не, Клавдия. В подарок кому, - тихо, со вздохом ответил Евсей. – Ты больше знаешь, так привечай. Если у кого народиться кто – ты им люлечку. Обрадуются, думаю.
- Обрадуются, - согласилась старуха. – Где же их сейчас увидишь, красоту-то такую.
С минуту оба помолчали. Потом Васильевна осторожно спросила:
- А за перегородкой, под сеном-то, а, Евсей?
- Ох - хо! Ну, бабы! – Евсей рассердился. – Вот ведь глаз-то у вас ныркий какой, а? Зачем под сено-то лезла?
- Интересно. Только зачем же ты так, а, Евсей? И гроб ведь резной. Чудной ты. Люлькам, кому подарить, конечно, порадуются, - старуха говорила шепотом, расстроено, - а гроб уж не знаю. Руки ж у тебя золотые, Евсей, да и характером будто...
Евсей перебил.
- Золотые, да не ко времени. Лучше я уж ничего сделать не сумею. Это уж из последних сил. Творю, фантазию накручиваю.
- А с гробом -то как? Для себя, стало быть.
- Конечно, - кивнул Евсей. Для тебя я, Клавдия, делать не буду. Ты уж прости. Тебя помнить долго будут. А меня, может, и вспомнят когда, так по люлькам этим да по гробу рисованному. Как шкатулочку сотворил. Уж готов почти. Разукрашу еще, и все.
- Эх, Евсей, Евсей, - старуха замолкла и, должно быть, заплакала, потому как стала тихо с придыхом покашливать.
Евсей забеспокоился, присел.
- Клавдия, слыш - ка!
- Чего тебе? – шмыгнув носом, отозвалась та. Она и вправду плакала.
- Ты уж не расстраивайся. Может, я и есть с придурью. Может, опять не повезло тебе. Помирать я пока не собираюсь, я говорил. Ну хочешь, я завтра этот гроб разломаю?
Васильевна как-то горько ответила:
- Как знаешь.
- Не буду, - отчеканил Евсей и лег. И отвернулся к стене.
- Счастье, - негромко сказал он. – Счастье такое.
Замолчали. Поохали, покряхтели малость и затихли. Казалось, уснули. Но через некоторое время Васильевна встала.
- Господи, - она ворча слезла с кровати, прошла к выключателю. Зажглась неяркая лампочка. Бабка в длинной ситцевой ночнушке стала у постели. – Всю жизнь с имя мучаюся, а свыкнуться – ну никак.
- С кем это? – спросонья недовольно спросил Евсей.
- Да с клопами. Поедом жрут, паразиты чертовы. Уж и дустом морила и ромашкой - никак не выходит.
- Надо эта... – посоветовал Евсей, - уксусом надо. Полопаются клопы-то. Разом. Только их махом надо, уксусом-то.
Васильевна недоверчиво и внимательно посмотрела на Евсея. Потом рукой махнула и погасила свет.
- Спи давай. Уксусом. Удумал тоже. Уксусник. Спи давай.
- Сплю, - пробурчал Евсей.
На сей раз уснули. Поохали, покряхтели малость, но уснули.