С приездом! (Рассказ)

Первоклассный водитель Василий Бубов прибыл из тяжелого пятидневного рейса домой. Прибыл днем. И хотя усталость томила и расплывалась по всему телу, он все-таки бодро направился к дому. К своей ясноглазой Настеньке. Но день был будний, и Насти дома не оказалось. Она работала в поселковом универмаге. Васька, сидя на кухне, ухмыльнулся этой малой забывчивости и, не теряя веселого настроения, собрал чистое белье и зашагал в баню.
Баня встретила Василия смешанным духом пива, веников и мочалок. Народу почти не было. Четыре распаренных пенсионера да банщик Яков Ильич Кошкин, которого по-банному прозвали «Вихоткой», и на что он совсем не обижался. Все они сидели за длинным серым столом, лениво потягивая пиво. Васька поздоровался, присел за столик и весело спросил:
— Ну, как вы тута без меня, нормальцо?
— Кому нормальцо, а кому и под... — с каким-то тайным подтекстом ответил находчивый банщик, смешливо подмигнув старичкам. Те тоже противно улыбнулись, закивали. Ваське это не понравилось. И задиристая отговорка небритого лопоухого банщика, и улыбки румяных пенсионеров, все не понравилось. Васька хмыкнул.
— Хэ! Петухи вареные. Всё темните. Ну ладно, после поговорим.
Василий бросил на стол пять рублей и приказным тоном произнес:
— Пивка и селедочки, Вихотка. Угощаю. На всех. Вихотка оживился. Оживились и старички. Недосказанностей Васька не любил и потому, наклонившись к банщику, предупредил:
— Чтобы все как есть потом. Без «б».
— Вася! — Вихотка обиженно завалил голову набок. Ваське опять стало противно. Когда банщик наклонил голову, его ухо прикрыло дальнее окно и, просвечивая, горело, как светофор. Васька задумчиво проговорил: «Мм-да» и ушел мыться.
Когда напарившись и отмывшись он медленно переступил порог предбанника, на столе, как на параде, выстроились в три шеренги пузатые кружки. «Парад» в окружении тарелочек с селедкой Ваське понравился. Он устало плюхнулся на скамейку и прислонился к прохладной стене. Три кружки было выпито залпом. Потом минут пять Василий отдыхал, легко и блаженно улыбался, и на глаза спустилась ленивая поволока. На черных цыганских кудрях искрились росинки, а на совершенно русском носу, на кругляшке, висела пузатая капля. Наконец глаза его прояснились. Васька сдул соленую каплю и взялся за очередную кружку. Отпил, закусил, еще отпил и поставил.
— Говори, — сказал он банщику. — Рассказывай.
Вихотка чего-то заелозил на лавке, поскреб подбородок.
— Может, ну ее, Вась, а? Неудобно.
— Неудобно на потолке спать. Одеяло спадывает, — отрезал Василий отходные пути.
И Вихотка рассказал. Пенсионеры понуро молчали. А банщик рассказывал громко и почему-то сердито. От страха, что ли. Боялся, что Васька не выдержит и смахнет его с рабочего места. Потому, видимо, и держал такой яростный тон.
— Говорили тебе, не бери смазливую, она же у тебя вона какая беленькая! Одни волосья чего стоят. Токо из-за них повешаться можно. Вот так! Ты через порог, а к вечеру она на «жигуле» подкатывает. Красненьком. Вечер, думает, никто не заметит. Так машина-то не иголка, верно я говорю? И мужик еще тот Бычок елкины. Я рассмотрел. Молодой еще. Ага
Еще с первых слов, когда банщик бухнул: «Хахаля твоя Настеха завела», у Василия затуманилось в голове. И остальной его длинный рассказ он слушал невнимательно, улавливая лишь наиболее яркие моменты: «хахаль», «красные Жигули», «Настеха игривая». Все остальное шло мимо. Васька автоматически пил пиво и долго, наверное, так сидел, если бы в разговор не встрял пузатенький пенсионер. Говорил он спокойно и очень умно. Новый голос несколько отрезвил Ваську, и он с каким-то испуганным интересом уставился на толстячка.
— Таки это, — прихлебывая пивко, с расстановкой говорил тот. — Дай бог памяти. То ли япошки, то ли китайцы, читал я, чтобы бабы потом от мужиков то не бегали, им загодя, с детства, значица, колодочки на ноги. Бац! Типа сандаликов, тока деревянные. На, мол, и все. Так она повзрослевши-то — тишина. Лапки же — во, — он сунул под нос изумленному Василию спичечный коробок. Убрал и, словно бы закручинившись, добавил:
— Зато у наших, едрит твою так, никаких колодок. Вот и растут, шлепалы, хрен словишь
Васька, обалдев не на шутку, скрипнул зубами и побрел к родному очагу. Даже белье забыл. Вихотка догнал, отдал сетку и предупредил:
— Ты не очень там. Разберись поначалу.
— Уйди — рявкнул Василий.
Когда Васька, не снимая сапог, пробухал в дом, Настя копошилась у кухонного стола. Василий дышал очень тяжело и громко, как после быстрого бега в противогазе. Он стоял в прихожей, а Настя, улыбаясь, смотрела на него. Потом улыбка постепенно сползла, и жена беспокойно спросила:
— Ты, Вась, выпил, что ли? Чего ты такой?
— Убью! — проревел Васька и стал суматошно рыскать по прихожей, чем бы убить. В прихожей стоял холодильник, висела вешалка, а под ней стояли финские сорокового размера Настины сапоги. Это ей Васька с прошлой поездки привез. Правда, у них через неделю сломалась подошва, пришлось клеить отечественную, потяжелее. Гибрид получился отличный, ходкий.
Васька схватил финский с русским акцентом сапог, но запустить не успел. Жена оказалась проворнее. Когда Васька зашел и Настя, заслышав шаги любимого мужа, повернулась, в руках у нее покоилась миска с густой деревенской сметаной. А уж когда муж нашел сапог и замахнулся, миска полетела в Василия. И так это ловко получилось, словно красавица Настя перед этим ответственным броском долго тренировалась. То есть полет был таким: сметана перед самым Васькиным лицом отделилась от миски и неразрывным сгустком в это лицо шмякнулась. А миска вскользь прошла по кудрям и, оставив на стене внушительную вмятину, со звоном откатилась к холодильнику. Васькина физиономия стала похожа на подрумянившийся по краям пузырчатый блин.
— С приездом! — сказала Настя.
Первоклассный шофер вытер ладонями глаза, губы и теперь стал похож на клоуна. На печального клоуна. Он смешно и удивленно хлопнул ресницами и вдруг начал истерично колотить себя по щекам. «Лопух! Лопух! Лопух! — повторял он после каждого шлепка, — с бабой не справился Лопух! Лопух!»
Настя же растерялась и не знала, плакать ей или смеяться. Поэтому она то смущенно улыбалась, то испуганно таращила на мужа свои красивые глаза. Потом села за стол, подперев рукой подбородок, стала смотреть на Ваську неотрывно и даже безразлично. Васька тоже ослаб. Он безвольно опустил руки, затем так же безвольно, по инерции, еще пару раз хлестанул себя по скулам и подвел самоистязанию итог: «Лопух ушастый», — с выражением сказал он.
Чуток постоял и вышел во двор.
Темнело Васька сел на чурбан, на котором колол дрова, и стал легкомысленно болтать ногами. И еще тихонько запел грустную песню про волшебника, который должен прилететь на день рождения к крокодилу Гене. На вертолете.
Вскоре хлопнула дверь, и появилась жена. Чумазый Васька не обращал на нее никакого внимания, а все выводил и выводил заунывную мелодию.
— Вась! — осторожно позвала Настя.
Васька не откликался Жена еще печальнее повторила.
— А, Вась!
— Уйди, гадина! — через силу, будто собираясь заплакать, процедил он. Но жена не ушла, а присела на приступочку и стала слушать Васькину песню. Чтобы не заплакать, Васька запел громче, потом разом умолк и все же заплакал. Тихо заплакал, безмолвно.
— Вась, ну что случилось, ты чо?
— Ничо, - Василий утер нос. – Ничего, зараза. Спрашивает еще, - он стал всхлипывать и примитивно грубо ругаться. – Требуху на « жигулях трясешь, да? На красненьких. Шалава ты! Эх ты! – он еще горше заплакал, а бить жену уже не было сил. Особенно после такого унизительного оскорбления. Однако Ваську поразило то, что жена совсем не смутилась и не стала оправдываться, даже совсем наоборот. Она вскочила и от чистого сердца плюнула себе под ноги.
— Дурак, - протянула она, покачивая головой. – Вот дурак же. А я-то. Тьфу!
И Настя смело, как будто не муж, а она уличила его в беспутстве, направилась к Василию. Остановилась совсем рядышком. Постояла так, руки в бока, и наконец громко, зло спросила:
— Ты что, забыл какая у отца машина? Забыл, притырок?
Ваську будто колом по голове стукнули. Он даже пригнулся. Это сообщение было, пожалуй, похуже сметаны. Он не понимал, как можно было забыть про тестя и его красный «жигуленок». Тем более, что тесть пообещал эту машину подарить. Ему же, Ваське. При условии нормальной жизни с его дочерью.
Васькины мысли сразу же стали очень светлыми, но растопыренными, как разведенные пальцы.
— Настя! - упавшим голосом простонал он и спрыгнул с чурбана. – Настя... как же это, Настя?
— Что «занастькал» - то? «Настя», «Настя». Заело что ли?
У Васьки действительно «заело».
—Настя! - еще раз повторил он и ругнулся. – А, черт! Мужики!... - Он ошалело потряс головой и руками. – Как бабы! – гаркнул он и остервенело пнул чурку. Чурка упала.
— Настя! - он подошел к жене, взял ее за плечи, хотел поцеловать, но жена отвернулась.
— Умойся иди. Как зюзя. Смотреть противно. Певец.
Васька послушно пошел умываться. « Ну, Вихотка, - думал он. – Я тебе сделаю веселую жизнь». Потом вспомнил, что банщик говорил о молодом мужике. Тестю же было за полсотню. Но успокоился. Дело-то к вечеру, и банщику вполне могло показаться, что молодой в «жигуленке» сидел.
«Конечно, показалось, — успокоил себя Василий, — да еще врезавши, наверно».
— Показалось, — вслух произнес он, но призадумался. Постоял, почесывая за ухом. Но мысли упрямо и плотно уперлись в обещанную тестем машину. Василий махнул рукой и стал умываться. А жена пошла за сметаной.