колен!
- Так вот она, стрела
господня! –
- Какое зарево! –
Сегодня
Я буду бешеной Кармен.
Марина Цветаева
Глава первая
Сквозь вязкость сна Катюша чувствовала, что безудержно смеётся. Смех был похож на квохтанье, подобное старческому «кхе-кхе-кхе», или даже бульканию, как при полоскании горла. Как будто не она сама смеялась, а кто-то колыхал её грудную клетку, надавливал на неё так, чтобы смогли эти «бульки» вырваться наружу. С каждым «бульком» становилось всё легче, словно с ними выскакивали иголки, застрявшие где-то в груди. Как только смехом была «удалена» последняя «иголка», Катюша окончательно проснулась и ощутила себя объятой совершенно детской радостью: «Надо же! Я смеялась во сне! Хохотала!». Она больше не могла спать, потому что это событие – смех во сне – настолько потряс её, что, проснувшись так внезапно, она, удивленная, оказалась совершенно бодрой и выспавшейся. Катюша лежала на яркой простыне из тонкого джерси, которая пестрела экзотическими цветами, укрывалась стеганным одеялом из пуха канадских гусей, пододетым в такой же цветастый пододеяльник. Её волосы растрепались на пышной пуховой подушке, на наволочке которой пёстрым узором «разрастались» тропические цветы. Она пыталась припомнить, что вызвало такой задорный смех, но безуспешно. Осталось чувство необычайной легкости и радости. Этот звук смеха, вырывавшийся из груди квохтаньем и бульканьем освободил от какого-то застарелого нароста, сковывающего её, спирающим дыхание и не позволяющим движениям быть плавными и раскованными. Случалось, что она видела себя как бы со стороны чужим взглядом оценщика. И увиденное всякий раз огорчало: движение конечностей были скорее механическими, чем естественными. Когда она говорила, рот почти не раскрывался, губы слабо шевелились, а слова просачивались сквозь плотно сомкнутые зубы.
Однажды Катюша праздновала свой день рождения, пригласила подруг. Мама с бабушкой приготовили вкуснейшую еду, массу деликатесов и десерт, который только гурманам снится. Снимали видеокамерой, как гостей встречали, как рассаживались по местам, стол накрытый – естественно, был запечатлен, а потом девчонок: поотдельности - крупно и вкупе со всеми. По очереди с подругами она снимала всё и всех: и момент дарения подарков, и трапезу, и танцы, и родственников. Катюшу тоже снимали. Весь вечер веселились, весь вечер и снимали. А назавтра просмотрела она ролик и ужаснулась своему изображению. Оно было именно таким, каким она видела себя тем, другим оком. Подруги выглядели живыми, раскованными, природно-естественными и, самое главное - стройными, одна Катюша выделялась среди них толстой механической куклой с трехскладчатым животом, пухлыми руками и объемными ногами. Так ей даже не казалось, нет, - это просто перло из всех кадров, это был факт. И никакие успокоения и увещевания мамы и бабушки не могли её переубедить в этом. Тогда она переживала увиденное очень тяжело. Ходила подавленной, плакала много, порезала видеопленку, уничтожая кадры со своим изображением. Часто стояла перед зеркалом, пытаясь втянуть живот. Она ненавидела себя и обижалась на всех: отца, мать, бабушку, - за то, что они её так раскормили, за их чертовы гены, за эту проклятую наследственность. Хотелось видеть себя другим человеком. Практически всегда имея перед глазами десятки модных глянцевых журналов, листая их наедине, рассматривая фотографии с изображением сексапильных моделей, она забывала о необычном своем телосложении, о полноте и чувствовала себя одной из них. Верно, на людях она была всегда зажатой, а дома перед зеркалом – играла роль супермодели. Она хранила в себе отголосок пубертатного периода, когда все девчонки в гимназии мечтали стать моделями, а мальчишки – бизнесменами. И вот сейчас, после пробуждения, появились новые ощущения. Как будто груз с плеч упал. Стало легко и свободно, словно из неё испарилось по меньшей мере двадцать килограмм. И уже не было такого чувства скованности, как под постоянным предвзятым, неприязненным наблюдением. Катюша встала с постели, прошлась по комнате, прислушиваясь к себе, отслеживая свои движения. Она ещё ощущала груз плотного тела, но уже уверилась в том, что стала раскованнее.
А вчера в который раз крепко поругалась со всеми: с мамой, бабушкой и отцом. Ей снова было отказано в посещении ночного клуба. Аргументы в пользу права на личную жизнь никого не интересовали. В слезах упрашивала Катюша отца:
- Папа, мне уже восемнадцать! Я уже гимназию окончила! Некоторые в это время уже замуж выходят, а ты меня на тусовку с бывшими одноклассниками не пускаешь!
- У кого-нибудь дома – пожалуйста, а в ночной клуб – не пущу!
- Мама! Скажи ему! – искала защиты Катюша у матери.
- А что я скажу! Папа у нас – голова, он и решает.
- Тираны, изверги! Держите меня, как в тюрьме! А ты, мама, - трусиха! Почему за меня не заступишься?! – выходила из себя Катюша.
Она напоминала слонёнка, запертого в тесную клетку. Папа, мама и бабушка расселись по углам гостинной, а Катюша металась от одной каменной фигуры родителя к другой, умоляя разрешать ей то, что уже давным-давно дозволено подругам.
- Бабушка, замолви словечко!
- Да, ну их, эти ночные клубы! Разврат там один да и только. Я тебе вот что скажу: за тычком не гонись, лучше дома сиди.
- Что вы, как неродные, а?
- Хватит. Я сказал: не пойдешь в клуб. Баста! – поставил отец сурово точку в споре.
А про себя добавил: «Будет там, как корова на коньках. Позору не оберёшься! И в кого такая уродилась! Послал бы ты мне сына, Господи! Был бы сейчас Илья Муромец... И кто её такую замуж возьмет...»
- Ненавижу! Я всех вас ненавижу! Вы мне жить не даете!
Рыдая и с чувством разъедающей душу обиды, Катюша убежала к себе в комнату, упала лицом вниз на подушку, долго мучилась переживаниями по поводу ссоры и не заметила, как уснула с давящим ощущением в груди. Обидеть легко, да душе каково. Только сейчас её...