Пол в палате давно не мылся, пушистые клубы пыли прятались под кроватью. Когда дверь открывалась, сквозняком выгоняло их из укрытия, и они весело перемещались по центру комнаты. В огромные щели оконных рам была заткнута серо-жёлтая техническая вата. Торчала клоками по всему периметру окна, украшенному двумя тощими выцветшими занавесками. На потолке и стенах коричневые разводы протечек сплетались в причудливые узоры. Мать лежала на высокой койке. Я стояла рядом и смотрела ей в лицо.
- Только не вздумай плакать. Здесь хорошо. Душевные больные, внимательные сестрички. Если что понадобится – кричи. И погромче, иначе могут не услышать. Поняла?
Мать уставилась в один из ржавых разводов на стыке потолка и стены и молчала. Плотно сжатые губы и образовавшиеся жесткие складки вокруг них выдавали несогласие. Я чувствовала, что внутренне она сопротивляется моему решению определить её именно сюда.
- Обживёшься, привыкнешь – понравится. Врачи сказали, пробудешь здесь недолго – каких-то пару месяцев. Ну всё. Побежала. Не скучай.
Я наклонилась, чтоб поцеловать мать в щеку, но она резко отвернулась к стене, и мои губы уткнулись в давно немытые волосы, источающие старческое зловоние. Это было единственное место на её теле, которое распространяло запах старости. Меня чуть не стошнило. Я сдержалась, распрямилась, похлопала мать по плечу и покинула палату.
Я медленно шла по длинному узкому коридору. На сестринском посту больной открыто флиртовал с дежурной. Он устроился бедром на столе, игриво смеялся и во всеуслышанье говорил ей комплименты. В комнате отдыха пятеро пациентов забивали в «козла», с азартом стуча костяшками по столешнице. Дверь в одну из палат была широко открыта, оттуда доносился громкий плач. По коридору навстречу попадались быстро снующие к общему холодильнику и обратно в палаты тётки в цветастых домашних халатах со свертками в руках. Больница жила естественной неприукрашенной жизнью.
Я вышла во двор. Это был небольшой уютный сквер. Высокие берёзы и осины создавали иллюзию трепыхания пространства – мелко подрагивали листочки, шевеля солнечные лучи, рассеянные сквозь сито листвы. Моего спокойствия хватило до ближайшей парковой скамейки. Я присела, закрыла глаза и уже не смогла отделаться он навязчивых видений.
***
Огромная кухня общежития выглядела базарной площадью.Вечерами проголодавшееся многолюдье однообразно гудело и к полуночи рассасывалось. Сегодня народ не торопился расходиться. Обсуждали Верку. Она снова ушла на блядки, оставив недавно родившегося ребёнка одного в комнате, предусмотрительно полуоткрыв входную дверь. У женщин подгорал лук на сковородках, пережаривалось мясо, выкипал суп, но слово своё сказала каждая.
- Задушить гадину!
- Подать в суд, пусть лишат материнства!
- Отпи*дить всей общагой!
- Надо папашу найти. Может, он порядочный. Кто знает, от кого ребёнок-то?
- А я предлагаю Верку изловить и насильно в больницу увезти, пусть ей матку вырежут.
- Давайте дежурство установим! Начнём с порядковых номеров комнат. По одному дню на комнату. Соберём общую кассу на детское питание.
- Ага! Она только того и ждёт!
- В любом случае надо письмо в РОНО написать.
- Матери её сообщить, пусть приезжает и рОстит внучку, раз такую дочку воспитала.
- Чё тут думать! Вон Шолоховы бездетны, отдать им ребёнка. Верка и не спохватится.
Послышался плач младенца.
- Тань, иди, - толкнула одна свою товарку локтем в бок.
- Эт чё - мой ребёнок? Я вчера с ним целый день в свой кровный отгул сидела. Иди сама.
- Ну и пойду. Девчата, а кто на ночь к себе возьмёт? Моя соседка сегодня в третью смену, я Димку ночевать позвала.
- Мы можем, - одновременно сказали две подружки-старые девы, прописавшиеся в общежитии навечно. - Завтра у нас выходной, так что на целый день возьмём.
- А Верке этой точно надо пи*дюлей отвешать!
***
Анна Николаевна, воспитательница круглосуточного детского сада, нервничала. Пятница. Всех детей забрали родители. Одна Тоня осталась. Её и в положенную среду никто не забирал, так и жила в садике всю неделю до пятницы. В конце недели приходила пьяненькая мамаша и уволакивала печальную дочь домой. Но бывало, никто не приходил, тогда воспитатели брали Тоню к себе домой. У Анны Николаевны собственных трое детей, пьющий муж и сварливая больная свекровь. А тут ещё эта Тонька.
- Анна Николаевна, я, как рыбка, сяду в уголочке и не буду вам мешать. Заберите, а? А то мамины дядьки такие вонючие, и мне там даже спрятаться негде.
- Горе ты наше! Давай ещё полчаса подождём.
- Не придёт она.
- Ну тогда собирайся. Живо! И чтоб я тебя дома не видела, не слышала. Детсадовские и так в печёнках сидят, ещё в собственной хате от них роздыху не будет.
- Я, как рыбка, Анна Николаевна, - шёпотом заверила Тоня.
***
На большой перемене подошёл к Тоне старшеклассник.
- Эй! Иди в ментовку мать вызволять. Видел, как её прям с газона пьяную в хламину патруль забрал. Знаешь, где отделение?
- Знаю, - Тоня густо покраснела и опустила глаза. Она едва дождалась конца уроков. Как только прозвенел звонок, отправилась в районное отделение милиции. Там дежурный подвёл её к обрешечённой с двух сторон угловой комнате.
- Воон мамаша твоя, валяется. Хотели в вытрезвитель определить, да что с неё взять, только тратиться на таких. Забирай!
Дежурный открыл дверь и пропустил девочку за решётку. Приближаясь к матери, она всё сильнее морщила нос – от мокрой юбки отвратительно воняло мочой.
- Мам, вставай, - тихо попросила Тоня.
Милиционер вернулся в камеру, подошёл к лежащей и пнул сапогом в бок.
- Не бейте! Это не ваша мама! Это моя мама! – закричала Тоня.
- Да кто её бьёт, пошевелил только. Давай...