к лицу склонялась лампа близоруко,
и ночь, где больше не было ни звука,
плыла по обе стороны стола, —
задумавшись о чем-то о своем
и не касаясь ни рукой, ни взглядом...
Мы с безупречной тишиной, вдвоем,
неразделенные — очнулись рядом.
Качался свет на тонком стебельке,
к нему тянулось, прорастая, Слово,
и тишина, припавшая к щеке,
была уже не более, чем повод —
открыть окно, бессонное, и стечь
на дно травы, и ощутить под кожей
желание врасти всей кровью в речь… —
и первый звук вдохнуть неосторожно.
