Она сидит на «кокере», небрежно закинув длинную и тонкую, похожую в чём-то на стебель диковинного, нереального цветка, одну ногу на другую. Сидит, выгнув по-кошачьи спину, нежась от мужского внимания, от раздевающих и забирающих на час, на день, на месяц и год, взглядов. И всё в ней – кошачье, и эти лапки могут выпустить когти, в случае необходимости она оцарапает, не задумываясь. Напряжена сейчас – это её время, время охоты…
Нет, показалось… Мимо.
Чуть расширенные глаза - как от необычности увиденного, или от дорожки, наспех втянутой в туалете нашего гламурного клуба - чуть расширенные, чуть удивлённые глаза, но – мимо меня, мимо тех, кто так же пялится на неё, сидя рядом и на расстоянии взгляда.
А её взгляд - мимо услужливо чиркающего зажигалкой бармена со сбившейся набок и умершей от скопления дыма сигарет бабочкой, неясно как залетевшей в этот шумный зал и тут приклеившейся намертво к свежему воротнику. Он уходит, этот её взгляд - в никуда, в ирреальность, он тащит её тело, подымая домкратом и отрывая от барной стойки, от недопитого мартини с расплавившимся льдом на дне бокала…
...Она выходит на дэнспол. Вытекает рекой, где изумительные линии рук – притоки, сходящиеся и расходящиеся в танце, как в движении воды, как в течении, в вечном течении. Ей всё равно, что танцевать, но не всё равно, с кем.
Выпершийся наобум малолетка, вроде меня, выписывает круги в опасной близости, прихлопывая в ладоши, раскачиваясь маятником из стороны в сторону. Он танцует свой «хаус», он чувствует себя достаточно крутым, чтобы подходить всё ближе и ближе, дурашка…
Танцующий мальчик натыкается на её взгляд из-под чёлки волос с тёмными корнями. Налетает на него, как «байк» со скоростью около ста – на высокий бордюр, как вагон скорого поезда – на положенную кем–то на рельсы шпалу.
Ну что же ты, пацан?
Такое же возможно лишь на крокодиловой ферме, под палящим солнцем Таиланда, где рептилии валяются брёвнами возле желтоватой воды, и на вид им пофиг всё – и солнце, и жара, и низенький таец, тыкающий их длинной палкой на радость сбежавшимся туристам. Он тыкает, но не подходит ближе, соблюдая дистанцию, известную только ему и этим, аморфным на вид крокодилам, забросанным печеньями и невкусными яблоками, будто обезьяны в заштатном зоопарке. Таец не боится – он просто ЗНАЕТ КОГДА. Бросок – и всё… сушите вёсла и пеките пирожки…
…Пацан на дэнсполе. И сейчас подошёл слишком близко к ней. Вот оно что – я понимаю, а точнее вспоминаю, где видел ТАКИЕ глаза, как здесь у этой подруги. Теперь я знаю, кто она, но не знаю, как она смогла напялить человеческую кожу. Обычно она обвивает кольцами и после контрольного укуса - начинает потихоньку натягиваться на жертву, как коричневый чулок на ногу, чулок на ногу…
…Я не могу оторвать своего взгляда от её ног. От её чулков. Я под гипнозом, и вид, наверное, со стороны - весьма глупый. Неужели похож на кролика?
Есть что-то общее в этом ритуале, она пользуется им, ничуть не сомневаясь. Это для неё как почистить утром зубы или размять с хрустом пальцы – такое естественное, такое природное, как и её магнетизм. Её притяжение…
Да ну, что я себе вообразил! Да и какое дело ей до меня, резко вспотевшего и бросившегося в красноту лицом?
- Девушка, а мы не знакомы? Вы здесь впервые? А, сегодня впервые…
Как это классно! Что? Ну, в смысле – то, что вы тут сейчас, и у вас такое хорошее настроение!..
Она слегка обнажает в улыбке безупречно белые зубы. Я слышу легкий запах мартини и дуновение «Amor - Amor» от Cacharel…
Ну, вот не похожа на анаконду сейчас, даже тепло какое-то исходит от её тела. Хотя… Змеи плохо видят и практически не слышат. Как раз тепло их и кормит, а я сейчас как печка раскалён, как котёл вибрирую, с трудом удерживая крышку в форме головы и предательскую дрожь в членах тела.
Главное - не облизывать губ! Не получается, блин!
Видимо, это рефлекс, доставшийся от первобытных предков, так естественно передвигавшихся с дубиной, как естественно нам сейчас носить плеер или рюкзачок за плечами. Охота никогда не закончится, не уйдёт в прошлое – она поменяет вид, вкус, цвет и запах и будет жить себе где-то в мозжечке дальше, вылезая наружу в такие моменты, как этот...
- Малыш, что ты тут делаешь? – спрашивает она, потягиваясь к полупустому бокалу.
Я даю знак бармену, и он обновляет напиток. У нас есть пара секунд на отдых, пока желтоватая жидкость искрится, стекая по тонким стенкам «хайболла».
- Я тут отдыхаю. Кстати, я бы выпил с вами, но…
- Тебе не рано, друг? Сколько тебе лет? - перебивая меня, она запрокидывает голову, откидывая рекламно-блестящие волосы.
- Мне уже 17! – безбожно привираю я. У меня обычно это хорошо получается, всякие выдумки, «фантасмагории» (как говорит мой дядюшка) и небылицы. Но что-то не слепливается. Я не смешон, но и не реален в своих словах, наигран, как «хит», исполняющийся в сто двадцать первый раз окосевшими от одинаковых заказов музыкантами.
- Как же тебя пустили в этот клуб? Или ты шпион, ну как Джеймс Бонд, только в миниатюре?.. А, малыш?..
...Не знаю, что и ответить, только выпучиваю глаза, как мёртвая рыба во фритюре, и моментально расслабившись – смеюсь. Я знаю, что смех легко снимает напряжение между людьми, если, конечно, они не полный отстой.
- Да нет! Просто хозяин этого клуба – друг моего отца. Вот и тусуюсь тут потихоньку.
- Потихоньку???.. А как же – «всё только тебе и для тебя», разве не хочется быть в центре вселенной, чтобы всё и вся крутилось только вокруг тебя, а? Ты разве не хотел бы этого? – она наклоняется ко мне ближе, чуть касаясь моей руки своей рукой, последние слова произносит почти что шепотом, но я слышу их в грохоте хита Арманда Ван Хелдена. Лесть падает в мои уши, как в бездонную пропасть – про эхо в ответ можно забыть, настолько она оглушительна.
Почему они все думают одинаково? Все эти клубные девушки, знающие себе цену напоказ и скрывающие истинную в обворожительных улыбках. В эмали от «Блендамеда» и в розовых кофточках от Донны Каран…
- Нет, не хотел бы… – я опять вру, и она чувствует это. Очарование съёма весело машет мне ручкой на прощание. Полуприседая в комическом поклоне напоследок, не вовремя и не к месту - приходит обыденность последующего общения, а может быть и нет, может быть, это только показалось мне, как будто мелькнуло двадцать пятым кадром и спряталось на белой простыне экрана. Или, возможно - на простыне спальной кровати, стыдливо скомканной утром и брошенной в новенький, но уже повидавший много грязного белья «Бош»…
Не хочется быть скомканным – это чаще происходит с брошенными любовницами, чем со случайными тусовочными знакомствами, обычно кончающимися ничем по причине малолетнего возраста одной из сторон, то есть меня. Не люблю, когда меня воспринимают несерьёзно, соплёй и придурком, хотя чего я требую от них?? Разве интеллектуальной схожести?
Так ведь нет – только того, отчего потом кайф, лафа и прочее, чему можно подобрать много эпитетов – было бы оно реально и осязаемо, и чаще, чем праздник Нового года, случающийся, к сожалению, так редко…
Отец со своим братом посмеиваются надо мною по-доброму, обращая моё рассеянное внимание на однолеток. А мне нравятся вот такие породистые самки, ну, может, и не совсем породистые, но ТАК выгибающие спину и мурлычущие на ушко.
Мне не хватало матери, наверное, поэтому происходит такой перекос, слава Богу, что это не смертельно, и у меня, надеюсь, всё ещё впереди…
…Она отходит от меня, погрузившегося в давно нечищеный бассейн своих мыслей, которые кружатся в голове и образуют гормональные смерчи местного значения, приносящие урон мне одному. Я почти полюбил её. Но почуял, как зверь охотника, её денежный интерес. Её интерес не ко мне, как к парню рядом, а как к мостику к кое-кому другому, более перспективному в плане VIP–карт и скидок в баре, а возможно, и совместного отдыха с посещением саун, концертов и прочих мероприятий, требующих эскорта…
Я теряю её. Теряю с каждой минутой, и – странно: сам отключаю поддержку жизнеобеспечения, этакие искусственные лёгкие, и чувствую облегчение. С глаз падает пелена, и уже смотрю на неё по-другому. Как на выбракованную лошадь, как на выходящую в тираж дикторшу с телевизора…
Наверное, так у многих мужчин, наверное, так... Это неистребимо, эта охота и игра в кошки-мышки с последующей потерей интереса к добыче. Вечное движение, постоянный и до одури, бег по кругу, где редко пересекаешься, прощаешься в удаляющиеся спины, и радуешься каждому новому кругу, каждому новому азарту…
...Она всё больше теряется в тумане, созданном взьерошенным диджеем, ищущем «квадраты» на «пионеровской» вертушке. Диджей похож на Чебурашку в своих огромных наушниках. Мы – нация глухих, поколение Чебурашек, без Ген и старух Шапокляк, без антиподов и друзей. Мы – тусовка, и не требуем выворачивания душ друг перед другом, не требуем многого, но, почему-то настойчиво требуем любви к себе…
Она опять в танце…
Рядом очередной кролик с весело торчащими виртуальными «плейбоевскими» ушами исполняет ритуальный танец сближения, не подозревая о сжатой пружине, настроенной на захват или на отпор, в зависимости от экстерьера и толщины кошелька. Она же - отдаётся танцу без остатка, сегодня не её день, но не хочется думать об этом, не хочется умничать. Она дёргает невидимые глазу верёвочки, стараясь кукловодить, но вот только руки, её руки, похожие на стебли диковинных и нереальных цветков – движутся синхронно и бессмысленно. Она просто машет ими под собственную дудку.
Машет мне на прощанье. На прощанье, о котором и не подозревает. Склоняется в прощании её фигура в дыму на дэнсполе, и умирает, отдаляясь от меня, превращаясь на фоне лазерных пушек в силуэт, контур, тень…
До свиданья, любимая, так и не сказавшая своё имя, до свиданья! Мы встретимся... возможно... да... конечно, красивая моя... обязательно…
Музыка стихает, как будто засунутый в глухой мешок орущий кот. Блики ползут по стенам и по столикам, уставленным бутылками и бокалами, эти блики причудливы и ирреальны, я вижу в них извивающихся змей, похожих на нас с ней, этот танец завораживает, туманит сознание…
Это опять она, и снова – я. И со стороны мне кажется, что всё происходит, как во сне, мы не встречаемся и не расстаёмся, у нас нет ничего общего, совсем ничего, кроме той встречи в клубе. Кроме той встречи…
