Уже в своей каюте я снова мысленно вернулся к произошедшему в Зальцбурге. Я терялся в догадках и предположениях - хотел Шнайдер бежать или нет, или хотел, но ему что-то помешало? Времени и возможности у него было предостаточно, чтобы добраться до ближайшего полицейского участка. Однако вместо этого он зачем-то подался на площадь, где стояли наши экскурсионные автобусы. Зачем? Может, он забыл какие-то важные вещи, ну, допустим, свой паспорт? Могло же такое случиться: сунул паспорт не в карман, а в сумку, а сумку впопыхах оставил в автобусе. Ведь сам весь на нервах! Шутка ли, сейчас предстоит совершить крутой поворот всей своей жизни – броситься из цветущей России прямо в хищный оскал гниющего капитализма! А тут еще экскурсовод подгоняет побыстрее покинуть автобус, так как остановка на площади запрещена. Вот и забыл свой паспорт и как сомнамбула поплелся якобы на экскурсию в дом Моцарта, понимая, что пока все будут глазеть на детскую скрипочку маленького Вольфганга, он рванет в полицейский участок. А прямо на лестнице вдруг стрельнуло в башку: а паспорт-то в автобусе остался!
Не зря ведь и Вера Сергеевна особо подчеркнула, что Шнайдер на лестнице подскочил как ужаленный и не извинившись и ничего ей не объяснив, бросился сломя голову вон из дома Моцарта. Для русского такое поведение не удивительно, а вот немцу оно не свойственно. Ближе к полуночи я Веру Сергеевну специально позвал на кормовую палубу для подробного отчета. И она мне трижды повторила, что Шнайдер вел себя не так как всегда. Его что-то сильно волновало. Он даже как-бы похудел на лице и осунулся. Да и сам я видел его слоновью рожу, готовую горестно разрыдаться.
Вот еще что интересно – о чем Шнайдер разговаривал с водителем автобуса? О чем -то важном и не предназначенном для постороннего уха. Потому что, как только они меня увидели, сразу прекратили свой разговор. Очень подозрительно! Может, Шнайдер спрашивал у водителя, где находится полицейский участок? Или даже просил его подбросить к этому участку, поскольку ему пешком туда добраться трудно. А тут я нарисовался и испортил им весь винегрет.
Но где его дядя? Почему он не приехал на своем «Мерседесе»? Заболел или «Мерседес» сломался?
А может Шнайдер просто симулировал свой побег в Зальцбурге, чтобы выяснить, кто еще на теплоходе, кроме Ефима, является сотрудником Музея искусств и как он будет действовать? Если это так, то он меня расшифровал. Надо будет конспиративней действовать. А как «конспиративней», если мне просто необходимо будет завтра находиться как можно ближе к Шнайдеру? Клавдия Алексеевна еще та пантера, но с нее взятки гладки. На нее надеяться не приходится.
С этими мыслями, полными неоднозначности и противоречий, я уснул беспокойным сном
Ко мне опять приходил Зураб в своем черном кожаном плаще и что-то долго говорил. Я прекрасно разбирал каждое его слово, но общего смысла понять не мог. Затем он достал из кармана плаща игральные карты и стал мне показывать трефовую и бубновую дамы, червовый и пиковый тузы, но я не знал их значение, и Зураб исчез. А ему на смену явился государь. Государь был в парадной рейсмаршальской форме с орденскими планками по всей левой стороне светло серого кителя и семью золотыми геройскими звездами под самым левым погоном – четырьмя Героя России и тремя Героя труда, как будто ожил и шагнул из своего портрета, который я видел на Комсомольской площади во время московской Олимпиады. Государь брезгливо осмотрел мою каюту и сочувственно покачал головой.
- Не плохо устроился, - с трудом ворочая языком, гнусаво произнес он.
Государь никогда не говорил правду, будь то международные переговоры на самом высоком иуровне или общение с простыми людьми на очередном антивоенном митинге, где он всегда панибратски обнимал за плечи какого-нибудь рабочего, под видом которого выступал сотрудник 5-ого департамента Музея искусств, и доверительно ему втолковывал:
- Мы против гонки вооружения, потому что не хотим войны, понимаешь? Ты ведь не хочешь войны как гегемон и обычный человек? Вот и я не хочу и как гегемон, и как обычный государь. А нас империалисты вынуждают.
Я сразу вскочил со своей кровати и вытянулcя в струнку.
- Что ж ты никак с одним немцем справиться не можешь! – обрушился на меня государь. – Ты посмотри, сколько ты уже насрал: агента потерял, профессора и его ледебурит тоже, доверенная сотрясения мозгов получила, а у Клавдии скоро удар случится! И это ведь не война! А если бы война? Ты бы все наши истребители и танки угробил! Ты книжки мои читал, как я воевал?
- Конечно читал, - заверил я, заикаясь. – У нас у всех есть конспекты и там законспектировано, как вы воевали… У меня тоже законспектировано… Нам так приказали – вас конспектировать…
- Да, я воевал, - гордо произнес государь, и его густые брови сошлись на переносице. – И воевал я смело! Рога мы немцам пообломали! Мы и сейчас им рога ломаем. Во, где сидят! -Государь показал мне довольно внушительных размеров потный кулак, поросший редкими черными волосами.
После того, как вышла в свет его книга воспоминаний, государь отправился по местам своей боевой славы. Это событие освещали все средства массовой информации, а за государем непрерывно следовала киносъемочная группа и снимала документальный фильм. На одном из крейсеров Черноморского военного флота моряки устроили государю теплый прием, подарив бескозырку и исполнив прямо на палубе матросский танец «Яблочко». Бескозырка была настоящей, а танец «Яблочко» исполняли не моряки крейсера, а танцоры дважды Краснознаменного, ордена Красной звезды военного ансамбля песни и пляски имени А.В. Александрова, специально доставленные из столицы. Расчувствовавшийся государь сидел на стуле посреди палубы в подаренной бескозырке, и слезы градом лились у него по щекам. Известный режиссер Центральной студии документальных фильмов этот процесс запечатлел на пленке и вмонтировал в свой фильм, который затем показал государю. «Мне нравится, - сказал государь. – Лично я даю «добро». Но надо еще посоветоваться с генеральным секретарем Музея искусств. Каково будет его мнение». Радостный режиссер на крыльях полетел к руководителю Музея и в музейном клубе продемонстрировал уже ему свое творение. «Хороший фильм, -похвалил генеральный секретарь. – Но сцену на крейсере необходимо вырезать». - «Да как же! – заволновался режиссер. – Это соль всего фильма! Цымус! Она показывает государя как обычного человека, которому не чужды человеческие эмоции!». - «Не может руководитель российского государства сидеть на стуле в бескозырке и беспомощно плакать!», - отчеканил руководитель Музея. «А государю понравилось, - не унимался еще ничего не понявший режиссер. – Он дал «добро» на прокат». - «Здесь под клубом есть подвал, - сухо объяснил генеральный секретарь. - Сырой и холодный. Или вы вырезаете сцену с плачущим государем, или из этого подвала уже не выйдете».
- Смотри у меня! – грозно рявкнул мне государь. – Сбежит немец – под расстрел пойдешь!
Отделение красноармейцев в белом обмундировании, белых обмотках и с черными винтовками через плечо выстроилось в каюте шеренгой. Командир подразделения пропитым голосом крикнул «Товсь», и красноармейцы почти синхронно сорвали с плеч винтовки. Глухим металлическим лязгом отозвались затворы.
Я уже по-настоящему вскочил с постели и в ужасе огляделся. Не было ни государя, ни красноармейцев. Я трясущейся рукой нащупал на столике пачку с сигаретами и закурил. Потом долго умывался над раковиной, всматриваясь в свое отражение в зеркале. «Что это он про апоплексический удар наговорил? Ерунда какая-то».
А может и не ерунда, думал я, ощупывая под глазами бог весть откуда взявшиеся припухлости. Против КГБ не попрешь. Если там начертано, что Шнайдер в Вене изменит Родине, значит, так и случится, а я буду только увеличивать количество жертв. Так что Клавдия запросто может оказаться следующей. И что же делать? Запретить ей ходить за Шнайдером? Пусть с ним только Вера Сергеевна по Вене гуляет? Вера Сергеевна уже получила свою порцию, а снаряд, как известно, второй раз в ту же воронку не падает.
Из репродуктора прозвучала призывная мелодия: это первая смена туристов приглашалась на завтрак. Я быстро оделся и покинул каюту. Проходя мимо столика, за которым сидели только руководители наших туристических групп и Ефим, я встретился взглядом с Клавдией Алексеевной. Клавдия выглядела бледнее чем обычно, но держалась подчеркнуто уверенно: сидела за столом с абсолютно прямой спиной и крепко сжимала в кулаке мельхиоровую вилку. Я пожелал всем приятного аппетита.
- И тебе приятного аппетита, - громовым голосом ответила Клавдия.
- Старик, ты что всю ночь бухал? – спросил меня Саша, едва я сел за свой стол. – Видок у тебя, как из мясорубки вытащили!
- Это следствие вчерашнего отравления, - пробормотал я, отодвигая тарелку со свиной отбивной и беря стакан с чаем.
После завтрака автобусы стали нас возить по фешенебельным районам австрийской столицы, где гид что-то рассказывала, вздымая к небу руки, а я из ее нарратива улавливал только представляющее интерес сугубо для меня. «Ишь как восхваляет западный образ жизни! – делал я выводы. – Проводит идеологическую диверсию. Не иначе как сотрудничает с австрийской спецслужбой. Это надо обязательно отметить в своем отчете, чтобы ее учли, как подозреваемую в принадлежности к агентуре противника». Мы снова сели в автобусы и стали петлять по узким улочкам старой Вены. И наконец остановились в совсем невзрачном районе.
- Это Мехико-плац, - сказала гид-экскурсовод. - Здесь самые дешевые магазины, и вы, наконец, сможете купить себе то, ради чего отправились в этот круиз, - заключила она, не скрывая презрения. - А я с вами прощаюсь.
Коротенькая улочка с обеих сторон была увенчана ожерельем маленьких магазинчиков - бутиков. Две сотни туристов вырвались из автобусов и ринулись на их приступ.
Шнайдер вышел из автобуса степенно, полный собственного достоинства и замер как вкопанный чуть ли не у самой входной двери. Его соотечественники выпрыгивали следом, почти не касаясь ступенек, наталкивались на него и отлетали в разные стороны, как футбольные мячи от штанги. Немец в недоуменно озирался. Клавдия Алексеевна с Верой Сергеевной схватили его за руки и оттащили в сторону.
- А мы, Генрих, от вас ни ногой! – радостно объявила Клавдия. – Вы же не откажете двум беспомощным женщинам быть при них переводчиком? – И радость озарила ее лицо словно горящим факелом.
Шнайдер затоптался на месте. Его брови растеряно подпрыгнули, а каменные губы медленно задвигались, как мельничные жернова в момент пуска. Он уперся кулаками в свои бока и выставил перед собой левую ногу на пятку, как будто собирался заплясать русскую «Барыню» с выходом. Но мои верные женщины сразу повисли у него на локтях, и Шнайдер вместо «Барыни» поволок их по улице, как гусеничный трактор. Я в триумфе развернулся на каблуках и стал догонять толпу, которая уже приблизилась к бутику, над которым была кустарная афиша с непонятной надписью по-немецки, но все же знакомым словом «jeans».
- Что-нибудь на меня! – кричала мужеподобная транссексуалка из России, колотя себя в грудь мощным кулаком. Она ворвалась в магазин первой, оттеснив локтями конкурентов. – Не важен фасон! Главное, чтобы на меня налезло!
- Не волнуйтесь, граждане! – отвечали продавцы по-русски с родным для меня акцентом. – Это вам не в ЦУМе. Штанов и кофт хватит на всех! Главное, чтобы у вас хватило денег.
Денег у нас хватало. На 30 рублей, которые нам разрешили поменять на австрийские шиллинги, можно было купить хорошие джинсы. Потому что стоили они 210 - 280 шиллингов, что соответствовало примерно 25 - 30 рублей. Смешно говорить! Потому что в родной Конфедерации за подобный товар нужно было отвалить от 200 рублей и выше. Шились они где-то в Танзании или Гондурасе, но выглядели очень прилично. И «лейблы» имели вполне достойные.
Продавцы скалились и пожимали плечами.
Джинсы лежали огромной кучей на полу посреди магазина. В этих кучах мои сограждане рылись как куры в навозе. Они хватали джинсы охапками и отпрыгивали в сторону. Здесь уже их рассматривали и пытались определить размер. Потом рвались в примерочную. Но кабинка была в единственном экземпляре и к ней сразу выстроилась длинная очереди. Поднялся галдеж и лай, как пел великий бард. И тогда продавцы еще плеснули масла в огонь:
- У нас сегодня имеем пятницу. Короткий день. Работаем до двух.
Женщины застыли подобно скульптуре «Женщина с веслом». Правда, вместо весла они держали в руках синие тряпки. Затем самая расторопная стала молча сбрасывать с себя верхнюю одежду и осталась в колготках, сквозь которые просвечивались сиреневые трусики. Ее примеру немедленно последовали остальные. Замелькали голые бедра и задницы, упругие и изъеденные целлюлитом, замелькало разноцветное женское нижнее белье. Начался повальный стриптиз. Землечерпалочка сбросила с себя клетчатую юбку, и взору продавцов предстали ее розовые бикини с ажурными кружевами.
- Я так себе думаю, что Содом и Гоморра начинались-таки с магазинов, - сказал один продавец другому, плотоядно ухмыляясь.
Оля держала перед собой светло-голубую охапку, растерянно озираясь по сторонам. Потом пристроила ее на прилавок и тоже взялась за ремень своей юбочки, но встретилась взором со мной, зарделась и ее тонкие пальчики задрожали на пряжке.
Я присмотрелся к одному из продавцов, тому, что был моложе – и, Боже ты мой! Никаких сомнений! За прилавком стоял Марек Лейбзун! Тот самый Марек, с которым мы лет двенадцать назад учились в одном институте, только на разных факультетах, но зато вместе ходили на платные курсы французского языка на улицу Чкалова. А однажды мы вместе с ним сочиняли на французском языке поздравление по случаю 8 Марта своей преподавательнице и обратились к Жану за консультацией. Жан забраковал наше сочинение и написал свое. Но в нем было столько высокопарных выражений - «высокопочтенная Элеонора Моисеевна», «выразить самые глубокие чувства» и так далее, – что уже Марек все забраковал, заявив, что Элеонора Моисеевна не вождь племени туарегов, а 8 марта – не день ее юбилея. О, зохен вэй, как тесен мир! И зачем теперь ему французский? Надо было учить немецкий!
- Ты таки Марек или мне кажется? – не выдержал я.
- А я вот тоже смотрю и не могу понять, - ответил Марек.
– И где теперь Элеонора Моисеевна?
- Элеонора Моисеевна там, где ей и должно быть, - ответил Марек, – в Хайфе. А вот кем ты сейчас у себя?
- Я у себя энергетиком на заводе, - гордо выпалил я свою легенду прикрытия. – А у вас плыву в круизе.
- Простой энергетик? – Марек старался выразить искреннее разочарование. – На твоем месте я бы уже был министром энергетики.
- Но я так вижу, с тебя тоже министр торговли не вышел. Ты даже не доехал, как Элеонора Моисеевна, на историческую родину.
- Ой, я тебя умоляю! Мне и здесь неплохо! На свою историческую родину я успею в любой момент.
Как хотелось поговорить «за Одессу»! «Трам-трам, тарарам, занавесь подымается, представление начинается. Русский царь Борис Годунович виходит на сцену. «Я не вижу Шмуйского среди здесь». - «Пошел по цехам». - «Сам ты поц и хам!». - «И не среди здесь, а между тут, сволочь нерусская!». Но Марек был предатель Родины. Хоть и выехал легально, но все- таки предатель. И теперь я смотрел на него как Шуйский на Годунова. Или, наоборот, как Годунов не Шуйского.
- Что ты хочешь купить? Конечно же, тоже джинсы? – спросил Марек. - Сколько ты имеешь денег?
- Я имею 250 шиллингов и хотел бы на них иметь себе что-то приличное, - ответил я с достоинством.
- Этого мало, - разочарованно протянул Марек.
- Тогда я могу поторговаться!
- Что здесь торговаться? Торговаться будешь на «Привозе»! Ты думаешь, я не знаю, сколько такие штаны стоят в вашей Конфедерации?
- Но мы же не в Конфедерации!
- И слава Богу! Только в честь этого я готов тебе уступить. Давай свои лаве и получи отличный товар.
Марек нырнул под стойку, покопался там и выбросил на прилавок нечто такое, отчего мое сердце сразу же затрепетало. Металлические заклепки с глухим коротким стуком ударились о прилавок. Грубая как жесть голубая ткань с венозными прожилками собралась передо мной горным хребтом. Да, это были настоящие джинсы, а не то тряпье, которое я купил во время московской Олимпиады в ЦУМе: на болтах, с фирмовым лейблом и даже какой-то медалью, висящей спереди на брючной петлице, которую я специально не стал рассматривать, чтобы Марек не подумал, что я вижу такое впервые.
- А где же их примерить? – спросил я как можно спокойнее, прикладывая джинсы к талии.
- Я уже на тебя их примерил, - заверил продавец. – Твой размер, тютелька в тютельку. Будешь носить и меня благодарить.
Марек ловко сложил джинсы, сунул их в бумажный пакет и сказал, как говорят все продавцы в Одессе:
- Носи на здоровье и помни Марека.
А передо мною, как из-под земли, выросла Землечерпалочка. Проигнорировав корпоративный дресс-код, она растерянно стояла в своих розовых трусиках перед двумя изменниками родины, прижимая к груди абсолютно что-то невзрачное.
- Викентий, - жалобно проскулила она. – Попроси своего друга и для меня достать из-под прилавка джинсы.
- Из-под полы продают в Одесском пассаже, - ехидно заметил Марек. – Весь товар перед вами, фрейлейн. Выбирайте! А я буду на вас любоваться!
- Что ты за человек, Викентий! – возмутилась Землечерпалочка. - Везде у тебя друзья и родственники! В Измаиле тебя провожал твой друг, в Вене тебя встречал твой дядя, а на Мехико-плац торгует твой однокашник! А я с ума схожу возле этой кучи-малой!
И исчезла в толпе таких же полуголых туристок.
Зажав в руке пакет с голубой мечтой, я покинул бутик Марека Лейбзуна. Я представлял, как в этих джинсах появлюсь в своем музее. «Ты бы хоть на службу в них не ходил», - скажет с завистью мой столоначальник. – Выглядишь, как дешевый пижон! Надевай их в лес на пикник». - «Это для конспирации, - отвечу я. – Чтобы никто не догадался, что я из Музея».
Я переходил из одного бутика в другой, высматривая Шнайдера, с которым должны были быть два моих доверенных лица. Именно два, потому что с Клавдией Алексеевной я фактически установил доверительные отношения уже в ходе круиза, учитывая осложнения оперативной обстановки. Но как не странно, их нигде не было. В каждом из бутиков была одна и та же картина: полуголые мужчины и женщины толкали друг друга, но это отнюдь не напоминало сексуальных прелюдий. В одном из бутиков жарко прыгали полуголые молдаване, в другом – хаотически двигались полуголые казахи, а в третьем – пчелиными роями метались полуголые украинцы, или русичи, как их стали называть последние пару лет в связи с переименованием Украины в Киевскую Русь. Здесь я должен немного отступить от своего автобиографического повествования и вкратце объяснить читателю современную диалектику. Сразу замечу, что прежнее название «украинец» существовать не перестало. И, конечно же, его никто не запрещал. Мало того, оно по-прежнему употреблялось и в официальном формате, и в обиходе. Например, в средствах массовой информации после нового названия «Киевская Русь» всегда в скобках значилось «(Украина)». Думаю, не столько для того, чтобы старое название не забылось, а скорее для того, чтобы граждане, живущие в депрессивных районах и вдали от цивилизации, не торопели: «Что это за страна такая – «Киевская Русь»? Откуда она взялась?». Но, как известно «Время – лучший лекарь», и со временем эти скобки стали употребляться все реже, а потом и вовсе исчезли. Сначала они пропали из официальных документов партии «Великая Россия» и ее центрального органа «Русская правда». Появились простые и доступные новаторские газетные заголовки: «Киевская Русь отправляет на строительство Байкало-Амурской магистрали 30 тысяч молодых строителей», «Киевская Русь получила вторую партию пожарных рукавов от России», «На Киевской Руси горячо поддержали инициативу государя оказать военную помощь угнетенным странам» и т.п. Примеру «Великой России» тут же последовали другие партии. Сначала коммунистическая, а затем и остальные 363 партии (по числу дней в календаре – чтобы каждый день можно было отмечать создание той или иной партии). Так мало по малу термин «Украина» исчез из официального обихода. И только центральная газета партии «Медвежья Россия» - «Медвежья правда» - по-прежнему его употребляла. То ли новые русские были не согласны с проводимой государственной политикой, то ли они просто о ней ничего не знали. Лично я склоняюсь ко второй версии, потому что газета «Медвежья правда» печаталась в городе Кызыле, то есть все-таки далековато от Центра, и веяния Центра туда попросту могли не доходить, а застревать в таежных дебрях. А Центр хоть и знал о таком казусе, да махнул рукой: дескать, а пускай! Предъявим Западу еще один аргумент нашей демократии. А может мыслил и иначе - «Да пошли эти медведи к черту! Не до них пока».
Я дошел до конца улочки и завернул направо. Оказалось, за рогом тоже было несколько бутиков, и я вошел в один из них и сразу же увидел Шнайдера в окружении моих доверенных лиц. Шнайдер как раз натягивал на себя штаны, напоминавшие сшитые между собой два пододеяльника из грубой ткани.
- Ну что ж, по-моему, хорошо, - сказала Вера Сергеевна, критически осматривая немца.
- Вполне, - согласилась Клавдия и поправила на немце штанину.
Шнайдер стащил с себя джинсы и, стоя в необъемных желтых трусах в синий горошек, сунул их обратно продавцу.
- Дайте на размер больше, - грубо потребовал он.
- Зачем на размер больше? – хором удивились женщины. – Эти же очень прилично сидят!
Немец тяжело засопел:
- Я покупаю не себе, а сыну. А сын все носит на размер больше.
Эта новость окончательно меня успокоила: раз немец покупает подарки своим родным, значит, давать деру не собирается. Так нас учил в Ташкентской школе надворный советник Подковыров. Я вальяжно спросил продавца, нет ли у него мохеровой пряжи, делая вид, что именно ее мне не хватает для полного счастья, после чего со спокойной душой вышел на улицу. У меня еще оставалось 20 шиллингов, заныканных от Миши Лейбзуна (хватит с него и 250 шиллингов!), на которые я хотел купить какие-нибудь сувениры. Я заходил по очереди в каждый бутик, протискивался сквозь прыгающих обнаженных конфедератов, но ничего подходящего не находил. Везде были только джинсы: на полу, на прилавках, на витринах, на примерочных кабинках и даже на плечах или в руках самих продавцов. В одном из бутиков мне все же удалось купить детскую игрушку для своего младшего сына и я, довольный, вышел на улицу. А спустя пять минут услышал нарастающий гул разъяренной толпы: из бутиков вытекали реки российских туристов. Картина по воздействию, конечно же, уступала знаменитой «Гибели Помпеи», но все-таки вынуждала содрогнуться. «Мало их били!», - озлобленно восклицала русская транссексуалка, размахивая каким-то свертком. И тут же из-за угла я увидел бегущих со всей мочи Клавдию Алексеевну и Веру Сергеевну. Шнайдера с ними не было. «Отстал, наверное, - подумал я. - Куда ему с таким пузом?».
Клавдия первой подскочила ко мне.
- Удрал, сука! – выдавила она из себя и закашлялась, будто застрочил пулемет.
- В машину сел и уехал! –добавила запыхавшаяся Вера Сергеевна.
- В голубой «Опель»? –догадался я, вспомнив синий «Опель» в Зальцбурге на площади Нонталь.
- Не знаю, в марках не разбираюсь. Но в голубую, это точно!
«Какое небо голубое!», - подумал я, взглянув на бирюзовый свод над Мехико-плац.
А свои джинсы я примерил только на теплоходе. Они действительно были мне в пору. Зато на коричневой фирменной этикетке, пристроченной сзади на поясе, было не название известной фирмы, а надпись по-английски: «Super penis». Такая же надпись была и на круглой металлической медали, которая болталась на брючной петельке спереди.
Марек Лейбзун меня не обманул: я его действительно буду долго помнить.
