земное солнце на Тверской,
а Кремль с двуглавыми орлами
парит над истинной Москвой.
И в Яре уж наверх подняли
жалюзи глупые совсем,
поют цыгынки, а в бокале
царит торжественный Икем.
И запах булошных ванильный
как вкус помады на губах:
с курсисткой с полночи безсильной
с манто песцовым на перстнях.
В обьятьях русского мороза
все розовеет изнутри:
и снег от санного полоза,
деревья, девы, снегири.
Давай смутим городового,
найдя потайный уголок,
давно замерзшего, седого,
в такой же посвистев свисток!
Давай потянемся на санках
на Воробьевы горы иль
в Замоскворечье на гулянку
смотреть мещанскую кадриль.
Презрев палат лепнину в гипсе,
мы вниз покатим со двора,
иль в Елисеевском решимся
купить хоть тушу осетра!
И на Москве младой и старой
увидим мы в конце концов
и лучезарные базары,
грибы, и клюкву, и мясцо.
Давай всему такому раю
поедем лихо на гнедых,
где неуклюжие трамваи
звенят меж санок расписных.
У запотелого графина
запомним радостнее мы
и даже запах апельсина
как запах ангела зимы.
Что пухлый ангел на открытке
в шелках, смеяся при свечах,
ты ловко падаешь в перинку,
сорочка ластится с плеча.
Рояль торжественный соседа
при свете монастырских звезд
прогонит да грядущи беды
и нам играет Полонез.
И так мы будем вечерами
под сливки, школад дай чай
сидеть у печки с изразцами
и целоваться невзначай.