У него волосатая с юности грудь.
Вот со смены ночной он вернулся домой.
С морозилки – водицы холодной глотнуть.
Слава Богу, что цел и покуда живой.
Примет душ он горячий и свалится спать.
Дети в школе уже, на работе – жена.
Не звонила давно его старая мать,
Надо вечером ей позвонить: как она?
Он проснулся. Опять – терриконы в окне.
Городок пылью угольной насквозь пропах.
Много вымпелов, грамот висят на стене.
Много чёрных мозолей на сильных руках.
Вот он лечит мотор «Жигулей» в гараже,
Вот он рвёт сорняки возле дома.
Скоро снова на смену ночную уже.
Ещё справку забрать из месткома.
За обедом жену обнимает, детей.
Под торшером листает газеты.
Что-то ласково шепчет жене у дверей.
И уходит в закат – до рассвета.
Он уже не вернётся с работы домой.
Никогда он уже не вернётся.
Он навеки опустится в чёрный забой,
Где погаснет навек его солнце.
После взрыва метана он быстро умрёт.
Его тело завалит породой.
Его будут искать, но никто не найдёт.
Много в шахте погибнет народа.
Гроб пустой будет долго жена обнимать,
Фотографию мужа целуя,
И негромкие всхлипы детей утешать,
Крест дубовый глазами шлифуя.
Этот день для неё станет жизни длинней:
Во второй превратится, и в третий…
Заплутает печаль средь вечерних теней,
Превращаясь в тоску на рассвете.
Дети в школе уже, в морозилке – вода,
На стене – много вымпелов, грамот…
А свекровь от инсульта слегла навсегда
В тот же миг, как прочла телеграмму.
Дождь пошёл, а в окне – терриконов холмы,
Как на братских могилах, чернеют.
И, что кто-то идёт от сумы до тюрьмы –
То значенья уже не имеет.
Надо жить продолжать, но неведомо как,
Надо жить, надо взять где-то силы…
Боже мой! Вот без пуговки мужа пиджак!
Завертелась, опять не пришила.