Стоят к прилавку люди, кто за чем.
Здесь «выкинули» видно, дефицит,
И всё от напряжения дрожит.
Сквозь очередь идет седой, бочком,
Потерянно и робко так, молчком,
Лишь планки ветерана выдают.
И, расступаясь, очередь дают.
От дома до Берлина дошагал живой,
Ни рук, ни ног не потерял.
А метины оставила война—
Две раны и контузия одна.
Но как тут быть, коль раны не видны
И костыли пока что не нужны?
Вот «подгребло» к прилавку напролом
Небритое, нетрезвое хамло.
На дот не падал, в танке не горел,
Зато в таких боях поднаторел.
— Эй, ты, куда без очереди прешь?
Какой ты инвалид, раз сам идешь?
А очередь застенчиво молчит—
У многих хата с краешку стоит.
Одобренный поддержкою такой,
Хам—матом… Вот ведь случай-то какой!
А тот, на танк без робости ходил,
Вдруг снова от контузии застыл,
И слезы на глазах у старика...
Но ляжет на плечо моя рука.
А пакость ту я на себя возьму—
И мой отец ходил на ту войну.
Не думайте, что лишь из-за отца
Хочу спросить с того я подлеца.
Стучит мне в сердце в наш нелегкий век
Прах двадцати миллионов человек.
Редеет строй живых от болей и смертей,
Кто защитит их от очередей?
Тех, кто за жизнь прошли огонь и ад
Чтоб мог обидеть их такой вот гад?
Ты, где б ты ни находился, оглянись!
Продли своим вниманьем эту жизнь.