Глава 3 Мистика и реальность (Проза)

       Я лежал в своей каюте и делал вид, что меня в ней нет. Уже несколько раз к двери подходил Саша, стучал в нее и звал меня, но я не откликался, а дверь я предварительно запер.
       Диван напротив был пуст. На нем всего одну ночь провел Зураб. Теперь он неподвижно лежал в Софийском морге с разверзнутым черепом и ему было совершенно все равно, когда болгарский судмедэксперт закончит писать заключение о причине его смерти. В соседнем холодильном пенале лежал профессор. Когда автомобиль налетел на него, у профессора оборвалась аорта, но он все же успел удивиться.  Теперь его лицо было безразличным – смерть убирает с лица эмоции.
       Когда я вернулся в каюту, я увидел вещи Зураба, разбросанные по дивану.  Очевидно, вчера он очень спешил и не успел их повесить в шкаф. Вчера я этого не заметил. Теперь это бросалось в глаза. Я собрал вещи, сложил их в его чемодан, а чемодан сунул в шкаф, где стоял и мой чемодан. Никаких чувств я не испытывал. Мыслей тоже не было никаких. А если и были, то я не мог их отследить. Потом я лег на свою кровать и уставился в потолок. На пластиковой обшивке я заметил две параллельные трещинки, очевидно, образовавшиеся от старения материала.
        Интересно, видел ли их вчера Зураб? Я мысленно продолжил эти трещинки до края потолка, считая, что там они пересекутся, но они не пересеклись. Тогда я их представил уже за своей каютой. Они тянулись сначала над Дунаем, затем над всей Болгарией, затем над всей планетой и, наконец, ушли в космическую глубь. Я наблюдал чернильную бездну, мерцание миллионов светил, которые все же не могли рассеять тревожную черноту, а мои линии люминесцировали и продолжали нестись, не пересекаясь. Это продолжалось бесконечно долго, мне уже наскучило за ними следить, и я отвлекся на что-то другое, а когда к ним вернулся, обнаружил, что они пересеклись и теперь расходятся в разные стороны.
         «Прав оказался Лобачевский», - мелькнула у меня первая здравая мысль. Но надо было следить за линиями: что же будет с ними дальше? Но сразу за двумя наблюдать я не мог, поэтому выбрал одну из них, стараясь на этот раз не упустить любые ее приключения. А линия понеслась сквозь Вселенную, наверное, со скоростью света, прошивая собой и космическую пустоту, и небесные тела. Наконец я заметил, что она пересекла саму себя, понеслась дальше и опять пересеклась сама с собой, но уже под другим углом, и так происходило несметное количество раз, пока в конце концов она не замкнулась сама на себя! Начало стало ее концом, а конец стал ее началом.
         И тут я понял, что мне открылась тайна мироздания! Так вот, оказывается, какая она – Бесконечность! Не спиралеобразная, а замкнутая сама на себя.
        Я испытывал страшное волнение. Как до этого никто не догадался? А теперь, если наложить еще одно измерение – время, - то получается, что каждое событие происходит в конкретно определенное время, а каждому времени соответствует только определенное событие. Исходя из этого посыла вытекает следствие: не могут два и больше событий происходить в одно и то же время, и не может одно и то же время отражать разные события. Постулат Викентия!
        «Чистой воды эзотеризм!», - раздраженно произнес кто-то в моей каюте.
        «Еще одна Елена Блаватская», - сказал другой голос.
       Я приподнял голову и осмотрелся. В каюте никого не было. Только палубные фонари сквозь занавеску на иллюминаторе отбрасывали размытую тень на спинку дивана.
        А раз это так, продолжал развивать я свою теорию, игнорируя голоса, значит ничего изменить нельзя в принципе. Допустим, не стал бы я отрабатывать Зурабу задание и не поселил бы их с профессором в один номер…
         «А еще материалист! – осуждающе произнес первый голос. И теперь я узнал его: он принадлежал профессору. – А Карл Маркс на что? Учение Маркса верное, потому что оно всесильное!».
        «В аспирантуре надо сдавать научный коммунизм?», - спросил Зураб.
        Я вскочил в кровати.
        «Вы где?», - закричал я.
        «Двигаемся по твоей кривой!», - сардонически ответил профессор.
        Наконец, я их увидел. Они стояли возле перекрестка. Профессор в своем черном берете, а Зураб в кожаном плаще и противосолнечных очках. Они стояли и молча смотрели на меня. А я был светофором и очень не хотел зажигать зеленый свет. Но зеленый свет во мне все-таки зажегся.
        «Боже мой! – обрадовался я. – Они все-таки живы!».
        «Живы- переживы!», - запел и заплясал на перекрестке профессор.
        «Пойдем покупать новые туфли, - потребовал Зураб. – Мозоли могут закрыться!».
        И они оба исчезли, а я оказался на крыше гостиницы, упираясь ногами в невысокий конек металлической кровли. Сразу за коньком зияла глубокая пропасть, в которую я мог в любой момент свалиться. Надо мною проплывали рваные облака, и ветер рвал мою одежду. Я судорожно цеплялся за железные листы. Потом лег на спину и, осторожно отталкиваясь ногами, стал медленно отползать от края пропасти. Я очень боялся высоты.
        Как же вернуться в номер?  Лифт ведь заклинило! Он все время застревал между этажами, когда мы поселялись в этот «Хемус».
        «Через окно», - произнес Зураб.
        Я все-таки сорвался с крыши и, холодея от ужаса, пролетел мимо окна своего номера, но не разбился, а полетел вдоль какой-то улицы и оказался над бурым пятном на асфальте возле светофора. Это пятно меня очень пугало. Я силился поскорее убраться от него подальше, но у меня ничего не получалось.
«Все взаимосвязано», - сказал Зураб.
Он сидел на своем диване, и лицо у него было очень грустным.
       «Да-да, - печально подтвердил профессор. – Все в этом мире вытекает из неправильного выбора действия».
       «Как они вошли?! – изумился я. – Ведь я же запер дверь каюты!».
       «И зачем я должен выбирать приоритеты? – все так же печально продолжал профессор. – Мне надо принимать экзамены в аспирантуру. Кто из мясокомбината - пойдут отдельным списком».
        «Вы бы все равно погибли, -  возразил запальчиво я профессору. – Я только что открыл тайну мироздания».
        «Как открыл, так и закроют, - насмешливо ответил профессор. – Пусть тебе Шнайдер все объяснит».
        «Какой еще Шнайдер?!», - опять закричал я.
        Но профессора уже не было в каюте.
       «Не обращай внимания. Он очень расстроен», - сказал Зураб.
       Я только судорожно сглотнул.
        «Родственникам ничего не говори», - продолжал Зураб.
        «Каким родственникам?».
        Я был в полном недоумении.
       «Они приедут. Будут спрашивать. Искать будут».
        «Кого искать? Водителя, который тебя убил? Чтобы отомстить по обычаю кровной мести?».
        «Тебя», – ответил Зураб и стал сильно бить кулаком по столу.
        Я вскочил с кровати. Вечерние сумерки заполняли каюту. Мое сердце колотилось и рвалось наружу. В дверь каюты кто-то непрерывно стучал. «Родственники?!» За окном играла музыка, слышались приглушенные голоса.
        Я отпер дверь. На пороге стоял Саша. На его лице играла пьяная ухмылка.
      - Старик, я уже третий раз прихожу! Ну, ты и спишь! Давай, собирайся! В баре все наши собрались. Только тебя не хватает. Сенька с шинного завода проставляется. У него день рождения.
        «В каком еще баре?! Ах, да… Они же не знают…»
        - Не могу, - ответил я. - Голова болит.
       - Рюмочку потянешь – пройдет твоя голова.
        - Да нет, - скривился я, как от зубной боли. -  Надо отлежаться.
        - Так может таблетку принести? –  озабочено спросил Саша и лицо его стало серьезным. - У моей Татьяны целая аптека. Она лекарство всегда с собой берет.
       – Не стоит, так пройдет. Ты иди, я, может, приду позже.
       - Ну, смотри…
       Пусть веселятся, подумал я. Мне тоже надо к ним, чтобы не возникли подозрения. Но сначала надо подумать, что делать дальше.
        Увиденный сон все еще сидел во мне. Я даже не был уверен, сон ли это. Все было слишком явным. И это мудреное, но справедливое: «Чему быть, того не миновать». Это профессор изрек или я сам? В Музее с таким подходом могут не согласиться, если немец даст деру…
        У меня остается не так уж много времени. Следующая страна - Словакия. Потом Венгрия. А уже после нее – Австрия.
        Итак, что у меня в активе, а что в пассиве? В пассиве получалось больше. Я потерял агента, который только приступил к выполнению задания. Погиб и профессор, через которого можно было дотянуться до объекта. Оперативных средств в казахской группе никаких. С чабаном и брадобреем пусть казахские искусствоведы сотрудничают сами. Агент из Черновцов тоже не годится. Во-первых, слишком молод, а во-вторых плывет вместе с молодой женой. У них свадебное путешествие. Он мне об этом сообщил, когда я с ним устанавливал связь. Не могу же я ему теперь сказать: «Твой медовый месяц откладывается, давай, следи за немцем».
       А что в активе?
       А в активе у меня Саша и Таня и еще два доверенных лица, и обе женщины. Сашу и Таню в принципе можно использовать. Но я с ними договаривался только о закреплении своей легенды. Неудобно навешивать на них теперь и немца. Таня вообще нервная и экзальтированная. Мнит из себя барышню из прошлого столетия. А Саша без нее шага ступить не может. Нет, не годятся они под немца.
       Остаются две доверенные-женщины. Доверенные не агенты. Специально их не обучают. Поручения выполняют несложные, не требующие музейных навыков. Правда, одна из них достаточно долго находится на связи у моего сослуживца Васи Остапенко. Вася сам мне посоветовал ее использовать в случае необходимости. Зовут ее Оля, около тридцати лет, и она не замужем. А немцу сколько? На вид под пятьдесят. Но это из-за его обрюзглости.
       У Оли есть дядя, постоянно проживающий в ФРГ. Выходец из бюргеров, состоятельный человек. Он периодически приезжает в Конфедерацию к своей родной сестре, Олиной маме. Вася ведет его оперативную разработку, но данных о его интересе к нашим режимным объектам не добыл. Олю же использует для того, чтобы у дяди сформировалось положительное впечатление о Российской конфедерации. Оля таскает его по театрам, выставкам и музеям, а дядя хоть и проявляет интерес, но больше сетует, что в наших магазинах нет мясных продуктов, а в ресторанах не подают устриц и омаров. О чем Оля регулярно сообщает Васе.
      - Ты можешь смело на нее положиться, - говорил мне Вася. - Сотрудничает с нами давно, настроена патриотически, хоть по происхождению немка, и очень надежна. Сам понимаешь, клепает на родного дядю. Передашь ей привет от меня, а я ее предупрежу.
       Олю я сразу приметил, как только мы сели в поезд. И не потому что она выделялась своей внешностью: огненно-рыжая, с конопатками на лице и в огромных очках. Она была слишком уж ершистой, чувствовался внутренний бунтарский дух. Наверное, следствие общения с дядей-капиталистом. На какое-то дисциплинарное замечание Клавдии сразу отрезала: «Мы на отдыхе, а не на собрании!». И я отправился в бар, чтобы к ней присмотреться получше.
       Там кипело веселье. Именинник Семен, рабочий шинного завода, передовик производства и член «Великой России» стоял над столом, прикладывал руку к сердцу, кланялся и за что-то благодарил. Этого Семена я сразу счел не представляющим никакого интереса, когда изучал выездные дела. Даже 10 классов не закончил! А уже на судне понял – Семен или родился недоношенным, или еще в детстве умственно не развился. Он шатался по палубам, рассматривал леера, такелажные механизмы, пробовал их руками на прочность и удивлялся. Клавдия только краснела - разве может быть таким ограниченным член партии «Великая Россия»? И только по возвращению из круиза я понял, как ошибался, потому что на таможне у Семена изъяли довольно солидную партию контрабанды. Семен оказался вполне одаренным фарцовщиком. «Я его лично из партии исключу! - грозила разъяренная Клавдия. – Дураком прикидывался!». Впрочем, я забегаю наперед.
        Я сел за стол рядом с Сашей и под общий восторг достал из бумажного пакета бутылку водки. Саша тут же ее подхватил, привычно откупорил и стал разливать по рюмкам.
        Как раз за этим столом я инструктировал Зураба. Это было всего два дня назад.
       Оля сидела наискосок, сдержанно улыбалась, а ее глазки пытливо бегали за толстыми стеклами очков. «Пытается вычислить, кто же здесь из Музея» - догадался я.
        - Друзья, - сказал я и поднялся. – За этим столом не хватает Зураба и профессора. Предлагаю выпить, чтобы у них теперь было все хорошо.
        И выпил не чокаясь.
       - Я тоже попадал под трактор, - отозвался Семен. – Вот так я стою, а вот так рядом трактор. Я же не думал, что он будет сдавать задом. И прямо мне гусеницей на ногу… Теперь хромаю.
       «Нет, - размышлял я, возвратившись в свою каюту. - Не буду я передавать Оле привет от Васи Остапенко. Как это будет выглядеть? Боров-немец – и рядом хрупкая девушка!».
       Я решил восстановить доверительные отношения с другой женщиной, которая, по моему мнению, имела лучшие объективные возможности.
       Это была Вера Сергеевна, проживавшая в одной каюте с Клавдией - сорока пяти лет, разведенная, филолог по образованию, работает инспектором в районном отделе народного образования. Характеризуется идейно выдержанной и морально устойчивой. Правда, опыта сотрудничества – никакого. Зато весьма обаятельная. Я видел, как на нее пялятся мужчины не только нашей группы. А немец, хоть и вынашивает изменнические намерения, - все-таки мужчина.
        Доверительные отношения с Верой Сергеевной устанавливал наш молодой сотрудник, туркмен по национальности. Он только закончил минскую школу, и его направили в наш музей набираться опыта искусствоведения, а заодно и навыков русской устной и письменной речи. Потому что сначала мы вообще его не понимали, но потом он освоил ненормативную лексику и дело пошло легче. Но писать хотя бы сносно он так и не научился.
        Установление доверительных отношений перед выездом за границу было первой его самостоятельной работой. Я не мог знать, как он инструктировал Веру Сергеевну – это было даже трудно вообразить, - но пароль для связи он отработал убийственный: «Вам привет от Джораберды Огулдурдыевича из Чарджоу».  Ни запомнить, ни выговорить.
       Вера Сергеевна тоже вряд ли запомнила этот пароль, но делать было нечего! Правила конспирации незыблемы. Я достал свою записную книжку и стал заучивать имя-отчество этого туркмена.
      Утром я опять раскрыл свою записную книжку, повторил условное обращение и пошел искать доверенное лицо этого Огулдурдыевича. Я обошел все палубы, встретил всех своих туристов, но Веры Сергеевны нигде не было. И тогда мне снова стало тревожно. Какая-то мистическая сила стояла на моем пути и мне мешала.  Я упорно зашагал к каюте, где проживала доверенная и постучал в дверь.
        - Да-да, - отозвался из-за двери, как мне показалось, голос Веры Сергеевны, - войдите.
        Но ее и там не оказалось. Была только Клавдия. Она лежала на диване с мокрым полотенцем на голове. «Куда же она девалась? – недоумевал я. – Не выпала же она за борт!».
         - Зашел вас проведать, - растеряно пробормотал я. - Как вы себя чувствуете?
         - Ой, не спрашивай! – простонала Клавдия. – Давление скачет. Приняла сейчас таблетку. Что же это за круиз такой? А я еще хотела через пару лет поехать руководителем в Италию. Так мечтала посмотреть Венецию! Теперь никуда больше не поеду. Как мило, что ты пришел!
          - А где же ваша соседка? Почему вас оставила одну?
          - Вера Сергеевна? Пошла в душ, скоро вернется. Ты знаешь, мне пришлось ей сказать, что профессор и Зураб погибли. Иначе она не поняла бы, почему у меня такое состояние. Но я ее предупредила, чтобы никому ничего не говорила. Она серьезная женщина, на нее можно положиться. Ты меня не осуждаешь, что я так поступила?
          - Нет, что вы! Все правильно.
          - Возьми конфетку на столе и сделай себе чаю. С меня плохая хозяйка.
          - Лежите-лежите. Я все сделаю сам. Спасибо.
         Я закипятил кипятильником в стакане воду и бросил в него пакетик с чаем. Потом стал кипятить воду в другом стакане. Надо было торопиться, чтобы перехватить Веру Сергеевну. Но и сразу уйти было неудобно.
        - А вот Шнайдер не знает, что они погибли! – сказала Клавдия.
        - Какой Шнайдер?! – Стакан с горячим чаем чуть не выскользнул у меня из рук.
         - Ну, тот толстый турист из Талды-Курганской группы, который был вместе с ними. Я тебе о нем говорила.
         - Так его фамилия Шнайдер?!
        - Ну да, Шнайдер. То ли немец, то ли еврей, черт его разберет!
         - Немец, - пролепетал я. – Откуда в Талды-Кургане евреи?
         - Что с тобой? Ты весь побледнел.  
         Клавдия смотрела на меня с тревогой.
        - Да нет, со мной все в порядке. А как вы узнали, что его фамилия Шнайдер?
         - Руководитель казахской группы сказал. Он меня с ним и познакомил. Я хотела его расспросить, как все случилось.
         - И что же этот Шнайдер? Что-нибудь рассказал?
         - Ничего конкретного. Все произошло очень быстро. Он даже не успел ничего сообразить. Но тоже считает, что они живы и в больнице.
         - Пусть себе считает, - рассеянно произнес я.  - А профессор знал, что его фамилия Шнайдер?
         Теперь Клавдия смотрела на меня с недоумением.
         - Откуда же мне знать? Может и знал. Какое это имеет значение?
         «А вот и имеет!», - подумал я.
         За задернутой занавеской иллюминатора мелькнула тень профессора. Я узнал его по берету. Таких беретов больше ни у кого не было.
         - Ты сегодня какой-то не такой, - сказала Клавдия. – Может, тоже надо отлежаться?
         - Да нет, все нормально, - повторил я и виновато добавил: - Извините, мне надо идти. Сами понимаете, дела.
         - Конечно, конечно. Ты заходи. А то мне так тяжело.
         - Обязательно. Выздоравливайте!
         «Может, Ефим называл его фамилию? – вспоминал я, подымаясь на верхнюю палубу, где располагались душевые кабинки. - Нет, не называл. Просто сказал – немец, а потом описал его. Да и на кой ляд нужна его фамилия?».
        Надо было уличить момент, чтобы никого не оказалось рядом, потому что подобные приветы могут у любого вызвать подозрение о внезапном помутнении разума. Я оперся о леер и сделал вид, что любуюсь прибрежным пейзажем, а сам косил взглядом на запертую кабинку с литерой «Ж». Наконец дверь отворилась и на палубу ступила Вера Сергеевна с мокрым полотенцем в руке. На меня она не обратила никакого внимания. Я развернулся и усвоенной скороговоркой выпалил свою тарабарщину.
         - Какого еще дурды? – испуганно вскрикнула она и уронила на палубу полотенце. – Ах, да. Так это ты… вы? Кто бы мог подумать!
          И я назначил ей встречу на корме теплохода через час после ужина.