Все шло как нельзя лучше. Во-первых, я установил связь с Толиным агентом, который сотрудничал с нами из идеологических соображений или, как принято выражаться в музейной среде, на идейно-политической основе. «Если вам придется вербовать на основе компрматериалов или материальной зависимости, - учил нас надворный советник Подковыров, - в дальнейшем необходимо переводить сотрудничество на идейно-политическую основу, потому что эта основа самая надежная». А во-вторых, мне удалось лишний раз подтвердить свою легенду. В Измаиле меня встретил мой институтский товарищ, с которым мы тут же отправились в ближайшее кафе, где предались воспоминаниям под сухое вино, которое пили в студенческие годы. Провожая меня на теплоход, он громко, чтобы слышали мои туристы, произнес: «Надеюсь, Викентий, когда мы встретимся в следующий раз, ты будешь уже главным энергетиком!».
И только Филины туфли, как ложка дегтя в бочке меда, портили праздничную картину. «Не обувайте в дорогу новую обувь», - гласит выстраданная человечеством истина, а я этой истиной пренебрег.
- Покажите улов! – кричал я рыбакам, стараясь не обращать внимания на саднящие пятки.
Пожилой румын в барашковой кушме поднял над лодкой пятикилограммового сома, и наш теплоход изверг одобрительный восторг.
Черная тень накрыла меня и шепнула на ухо, что надо срочно переговорить.
Я обернулся и увидел, как по палубе быстро удаляется человек в строгом черном костюме. Это был сотрудник Молдавского музея Ефим, о котором еще до посадки на теплоход разнесся слух, что он из Музея, так как является заместителем руководителя круиза по безопасности. Окончательные сомнения развеялись уже на судне, когда выяснилось, что только у Ефима, да еще у руководителя круиза, какой-то шишки из ЦК профсоюза из Москвы, одноместные люксовые каюты.
Я выбрался из толпы и, слегка прихрамывая, направился к каюте Ефима. Здесь я проверился, стукнул для приличия в дверь и, не дожидаясь ответа, тут же быстро ее отворил и проник внутрь. Так белорусский сопровождающий Осипович проникал в купе к габонским разведчикам в поезде Брест - Москва.
Ефим сидел за столом и тоскливо смотрел на огромный букет цветов, стоящий на столе в хрустальной вазе. Наверное, молдавская группа купила их в Измаиле и подарила ему, поняв, кем является их руководитель. К букету примыкала бутылка вина «Каберне». Возможно, тоже подарок. Ефим был старше меня лет на пять, и я знал, что в Молдавском музее он является уже столоначальником. Об этом мне сообщил наш руководитель музея.
- Выпьешь? – спросил Ефим и стал наливать вино только в один бокал.
- А ты? – удивился я.
- Мне нельзя, - кисло ответил Ефим. – Я после гепатита. В Афганистане подхватил.
«Тяжелое испытание для молдаванина», - подумал я. И опять почувствовал неловкость, как тогда, в кабинете Его Превосходительства во время инструктажа.
- А Мирон Йорга не вернулся? – спросил я.
- Ты знаешь Мирона Йоргу? – удивился Ефим.
- Вместе в Ташкенте на спецкурсе учились.
- Понятно. Нет, он еще там. Только второй год пошел.
И Ефим стал излагать, зачем, собственно, он вызвал меня на экстренную встречу.
Один из туристов казахской группы, по происхождению поволжский немец, а в действительности коренной житель Талды-Курганской области собирается бежать в Австрии. Об этом поступило сообщение на теплоход из 13 отдела Музея искусств, когда теплоход уже отчалил. То есть, готовится особо опасное государственное преступление по статье 64 УК Российской Конфедерации «Измена Родине в форме невозвращения из-за границы».
Я поперхнулся вином и закашлялся.
- А раньше они сообщить не могли? – выдавил я из себя, вытирая слезы.
- Черт их поймет, - ответил Ефим. - Сообщили: «По только что полученным оперативным данным из Талды-Курганского Музея искусств».
- Талды-Курганского? А что, в этом Талды-Кургане два месяца на проверку оказалось мало?!
Ефим только тяжело вздохнул, затем нервно схватил бокал, налил в него грамм двадцать вина и тоже выпил.
- Вернемся домой, – грозно произнес он, - я такой рапорт на казахов накатаю, что мало им не покажется!
«Объяснительные ты будешь катать, - подумал я, - если этот немец сбежит».
- А как он собирается бежать?
- Родственник какой-то есть у него в Вене… В шифровке сказано: «с использованием родственных связей в Вене».
- Мать честная! - воскликнул я. – Родственник в Вене! Они что, не знали об этом родственнике? Или у них нет Петра Константиныча?!
Ефим только развел руками.
- Ну и что теперь, теплоход разворачивать?
- Теплоход никто разворачивать не будет, - сказал Ефим.
Да я и сам это понимал.
- Давай этого немца возвратим из Болгарии, - предложил я. - Под благовидным предлогом.
- Под каким «благовидным предлогом»?
- Ну, не знаю, надо подумать. Допустим, слабительное подсыплем ему в пищу, а корабельный доктор определит острую дизентерию или что-то еще инфекционное.
Ефим поморщился.
- Это же целое оперативное мероприятие. А кто санкцию даст?
«Этот Ефим точно от «Великой России» в Музей попал! – подумал я. - О санкции думает! Мы же немца не «Новичком» травить будем! Живой останется! Да и кто докажет, что мы его травили? Объелся в Измаиле испорченными беляшами - вот и пронесло его! А корабельный доктор наверняка наш агент или в крайнем случае доверенное лицо. Подтвердит».
- Он – гражданин Российской Конфедерации, - продолжал менторски Ефим. - На свои кровные купил путевку за границу, а мы его обратно в Талды-Курган, да еще обосранного!..
«Рассуждает – как парторг на открытом партсобрании!», - подумал я, а вслух сказал:
- Какой же он гражданин, если хочет сбежать?
Ефим резко поднялся и стал мерить шагами каюту, круто разворачиваясь. Его галстук летал из стороны в сторону, как маятник часов, отмеряющих время до совершения государственного преступления. Потом резко затормозил возле букета, опять плеснул себе вино в бокал, но вспомнил, наверное, о гепатите и вылил вино на цветы.
- 13 отдел просит не допустить измены Родине, вот и все, - изрек он, как приговор.
- Им там легко, - пробормотал я.
13 отдел Центрального Музея, куда собирался писать рапорт Ефим, в музейной иерархии занимал очень престижное место. Он курировал выезды за границу. Сквозь сито этого отдела просеивались все, кому выпало счастье выезжать за границу в служебную командировку или на стажировку: ученые, артисты, литераторы, спортсмены, священнослужители. Все делегации обеспечивались музейной агентурой, а в капиталистические страны еще и кадровым сотрудником Музея, обычно из 13 отдела или московских музеев, но с благоволения того же 13 отдела. Но поскольку на все поездки за границу москвичей не хватало, некоторые вакансии делегировались провинциальным музеям в качестве поощрительных бонусов. Себе же 13 отдел оставлял только «престижные» командировки: в США, Англию, Японию. А периферийным музеям доставались крохи с барского стола: Греция, Турция, Индия, Шри-Ланка, то есть те страны, от которых москвичи нос воротили. Круизы тоже были разнозначные. Средиземноморский, например, или вокруг Европы москвичи забирали себе или, в крайнем случае, выделяли Ленинграду. Круиз по Дунаю тоже считался второразрядным, и мне он выпал в качестве компенсации за приобретенную язву двенадцатиперстной кишки во время учебы на спецкурсе. Очевидно, Ефим тоже был поощрен этим круизом за приобретенный в Афганистане гепатит.
- Давай так, - продолжал Ефим. – Ты берешь на себя этого немца, я тебе передаю еще украинскую группу, там есть один агент и несколько доверенных лиц, а себе оставляю свою молдавскую группу ну и… буду тебя страховать, в случае чего. Установи контакт с этим немцем. А дальше будем действовать по обстоятельствам.
Мозоли на моих пятках тут же напомнили о себе огненным жжением.
- Хорошо, - ответил я. - Но с немцем буду решать по-своему.
- Вот и ладно, - быстро согласился Ефим.
О том, что у меня есть страховой вариант в Вене я решил пока не говорить. Зачем? Он и так, доброхот, навесил на меня три группы, а себе оставил одну, свою родную, молдавскую. Но он прав: я под прикрытием и мне действовать сподручней.
- А в казахской группе есть наши источники? – спросил я.
- Да не хрена там нет! – взвыл Ефим. – Есть там пара доверенных лиц, но ты сам понимаешь, что это за доверенные. Один - какой-то заслуженный чабан из передового колхоза, а второй – парикмахер из Талды-Кургана! Установили с ними контакт перед самым выездом, лишь бы отчитаться, а дальше - хоть трава не расти! Нет, я точно рапорт накатаю!
- Как мне узнать этого немца? – спросил я.
- Очень даже просто. - Ефим испытывал явное облегчение. - Мимо него не пройдешь. Самый толстый турист на теплоходе. Весит не меньше130 килограмм.
- А-а, на бегемота похож? Видел я его, колоритная личность. Если с таким весом он трясся от самого Талды-Кургана – точно хочет бежать!
Этого казахского немца я видел в обществе профессора технологического института, туриста из нашей группы. Я тогда еще подумал – как быстро сходятся самые разные люди, когда предоставлены сами себе. Вот профессор, например, представитель научной интеллигенции. На научных советах и партийных собраниях распинается о классовых интересах и неминучем загнивании высшей стадии, и этот здоровяк, явно рабочий, думающий только о своей утробе, сидят себе на верхней палубе в шезлонгах и болтают о всяких пустяках. Как будто больше не существуют антагонизмы и не будут их ночью пугать медведи с красной повязкой на лапе «Дружинник»!
Ефим открыл дверь своей каюты и высунул голову в коридор. Он покрутил ею в обе стороны, подал мне знак рукой - и я сразу же выскользнул наружу. Ноги сами понесли меня на верхнюю палубу. Я плюхнулся в тот же шезлонг, где еще утром нежился под апрельским солнцем предстоящий изменник родины, и малодушно подумал, - вдруг в этом шезлонге мне станут известны его мысли? Потом вспомнил напутствие Его Превосходительства и мне стало тоскливо.
«Надо все хорошенечко проанализировать», - любил говорить Петя Тестов.
Так вот, если хорошенечко проанализировать, то для разработки казахского немца лучше всего подходит профессор технологического института, у которого с немцем уже наладился контакт. Перед выездом я хорошо изучил выездные дела своих туристов и знал, что профессор заведующий кафедрой металловедения, член «Великой России», характеризуется только положительно: настроен патриотически, идеологически выдержан, на работе пользуется уважением и авторитетом, морально устойчив, примерный семьянин, член общества «Знание». Правда, к Музею не имеет никакого отношения. Даже не использовался на доверительной основе. А кто мне мешает приобщить его к сотрудничеству прямо сейчас, на теплоходе? Тем более крайняя оперативная необходимость.
После того, как хорошенечко все проанализируешь, - утверждает Петя - надо все смоделировать.
Итак, я выбираю удобный момент, подхожу к профессору и говорю ему, что у меня для него очень важная новость, которую я могу сообщить в полночь на кормовой палубе теплохода. Профессор удивляется – почему именно в полночь и почему именно на кормовой палубе, а я произношу загадочно: «Потому что это очень доверительный разговор. Вы все узнаете». Профессор, естественно, заинтригован. Может на работе его сняли с заведующего кафедрой и назначили деканом? Или – сняли и не назначили? Короче, он в полном недоумении. Даже забыл, что я простой энергетик и к его институту не имею никакого отношения. Даже забыл спросить, почему именно кормовая палуба, где никто не гуляет. Потому что там шум от винтов и брызги летят в лицо. А для меня кормовая палуба очень подходящее место для вербовочной беседы.
Вот профессор появляется в свете луны в своем берете и закутанный в плащ, поскольку все-таки апрель и от воды тянет сырой прохладой.
- Вы меня прямо заинтриговали, - говорит он мне, с любопытством глядя лукавыми глазами. - Что еще может быть за новость такая, для которой требуется столь таинственная встреча?
Я еще раз оглядываю палубу: не притаился ли кто за спасательной шлюпкой?
- Извините, профессор, что я вас потревожил среди ночи, - глухим голосом говорю я. – Но дело действительно не терпит отлагательств.
- Нуте, нуте, - отвечает профессор. – Что же это за дело такое, которое возникло так внезапно, да еще не может ждать до утра?
Я сразу беру быка за рога:
- Иван Романович! Я вовсе не энергетик. Я сотрудник Музея! Плыву на теплоходе с секретным предписанием, так сказать, инкогнито. Правда, я не могу это подтвердить документально, со мною нет соответствующего удостоверения, но сами понимаете, с ним за границу нельзя. Так что поверьте на слово. Обстоятельства сложились так, что мне необходима помощь. Я уверен, что на вас можно положиться, и хочу попросить вас выполнить одну мою просьбу…
Профессор столбенеет, открывает рот и растерянно спрашивает:
- Как из Музея? Вы же пили водку с туристами прямо в коридоре вагона, когда мы в Измаил ехали…
- Это для конспирации, Иван Романович. Чисто из конспирации. Иногда приходится…
- Понимаю, понимаю, - бормочет профессор. - А что же от меня вы хотите?
- Водку пить в коридоре я от вас не потребую, - пытаюсь я разрядить атмосферу. - Сначала вы должны изъявить согласие на сотрудничество, - говорю я твердо.
- Изъявляют желание, а согласие дают, - опять бормочет профессор. – Впрочем, не важно. Видите ли, я всего лишь преподаватель металловедения. Ледебурит, мартенсит и тому подобное. Если, конечно, вопрос касается этого предмета, то я с большим удовольствием.
- Металловедение здесь не при чем. Здесь другой предмет.
- Другой? Какой же? Может быть, это опасно?
- Раскаленное углеродистое железо, при котором образуется ледебурит, намного опаснее, - демонстрирую я свои познания в металловедении, а профессор видит в этом двусмысленность.
И хватается за сердце.
- И что же от меня требуется?
- Для начала написать подписку о неразглашении… «Я, такой-то, изъявляя добровольное согласие оказывать содействие Музею искусств, обязуюсь хранить в тайне…».
Стоп! Какая к черту подписка? Чтоб в Австрии ее обнаружили пограничники вместе с таможенниками? Даже Его Превосходительство не стал передавать письмо своим бывшим коллегам, а тут я с подпиской! Не буду вербовать я профессора. Надо использовать то, что имеется. А под рукой у меня, агент, которого маршрутировал в круиз мой первый наставник и товарищ коллежский асессор Толя Пучков.
Все люди на земле живут двойственной жизнью. Одна – видимая, публичная, а вторая – тайная, скрытая за семью замками. К примеру, любящий отец и верный муж приносит домой всю зарплату, моет за собой посуду, обкапывает на даче деревья – и это хорошо известно широкому окружению. А вот в лунные ночи он скрытно ходит с топором за поясом и проламывает головы случайным прохожим. А на вопрос жены «Почему сегодня поздно?» отвечает с виноватой улыбкой, что задержался на работе. Или, к примеру, мировой лидер. Ночами не спит, проводит бесконечные совещания и в конце концов отводит третью мировую войну, а сам в то же время тайно встречается с красавицей из Голливуда.
Я вижу, дорогой читатель, на вашем лице скептицизм и саркастическую ухмылку. Мол, загибает автор. А вы поройтесь в своем сознании! Беспристрастно, так сказать, без обиняков и убедитесь, что ничуть я не загибаю.
Толя Пучков не относился ни к маньякам, ни к вершителям истории. Но и ему приходилось раздваиваться. С одной стороны, он вербовал себе агентуру для решения контрразведывательных задач, а с другой…
- Анатолий Анатольевич, - раздраженно спрашивал его Василий Борисович. - Зачем ты собрался вербовать какого-то электросварщика? Вот же в рапорте ты пишешь «с целью выявления устремлений противника к секретному объекту». А как простой сварщик будет выявлять эти устремления?!
- Так он же работает в сто первом секретном цеху.
- Ну и что, что он там работает? Он весь день в сварочной маске!
- Не скажите, Василий Борисович! Во-первых, не весь день, а во-вторых – он обладает субъективными возможностями.
- Субъективными? - переспрашивал надворный советник и голос его становился сиплым. – Ну я посмотрю, какие сообщения ты будешь от него приносить …
Помимо пяти дочерей и жены-модницы, Анатолий Анатольевич, как заядлый охотник, содержал еще шесть борзых собак, одного пикардийского спаниеля и подсадную утку по имени Катя. И все это охотничье семейство требовало не меньшей заботы. Завербованная Толей агентура ничего не сообщала об устремлениях противника, зато кто-нибудь из агентов то и дело участвовал в строительстве и переделке Толиных собачьих вольеров, отдельного курятника для подсадной и снабжении продовольствием всей его охотничьей своры.
Агент, которого маршрутировал коллежский асессор Пучков, работал на мясокомбинате. Но он был передан на связь Толе недавно, а, значит, Толя еще не успел его испортить своими меркантильными заданиями. Звали агента Зураб, и мы с ним на теплоходе оказались в одной каюте. Ефим постарался.
Я вернулся в каюту, но Зураба не было. Где его искать – я знал. И, припадая на обе ноги, отправился в бар.
Зураб, действительно, одиноко сидел за столом, пил чешское пиво и грустно смотрел на проплывающий мимо берег. Я тоже взял бутылку пива и направился к его столику.
- А-а, Викентий! – оживился он. – Садись, дорогой. Вот ты мне скажи: таможню проходили, никого из туристов не смотрели, а меня шмонали, в отдельный кабинет заводили, раздеваться заставляли! Это почему так? Потому что я грузин, да? Если грузин – значит контрабандист?
- Нет, не потому.
- А почему? Нет, ты скажи, я знать хочу!
- Потому что ты единственный из туристов, кто был в кожаном плаще, американских джинсах и противосолнечных немецких очках стоимостью в 30 рублей.
- И что?!
- И ничего. Наши люди за границу так не ездят. Вот и вызвал подозрение.
- Вах! Что за логика! Я на мясокомбинате заместителем главного технолога работаю!
- Это я знаю, а таможенники – нет. Назад будешь возвращаться – опять будут тебя шмонать. Привыкай!
Знать бы мне тогда, что не будет он возвращаться назад! Если бы тогда знать!..
- У меня к тебе, Зураб, важное дело, - сказал я.
- Так мне сказал Анатолий Анатольевич, когда мы знакомились, – засмеялся Зураб.
- Очень важное, - повторил я серьезно.
Бармен за стойкой делал вид, что всецело занят протиранием бокалов. Я ничуть не сомневался, что он агент портового музея и поэтому не особо его опасался. Я попросил его включить музыку, но он ответил, что в баре только музыкальный автомат, а жетоны можно купить у него.
- Я куплю жетоны, - сказал Зураб. – И еще две бутылки пива, - заказал он бармену.
- Тогда я плачу за пиво.
Под какой-то завывающий блюз я стал излагать задание Зурабу. Истинные причины своего интереса к немцу я раскрывать не стал, чтобы агент подсознательно не настраивал себя на заведомый результат. А Зураб, как дисциплинированный источник, который сотрудничал с нами на идейно-политической основе, спрашивать не стал.
- С немцем лучше всего завязать отношения через профессора технологического института из нашей группы, - напутствовал я. – Для этого я постараюсь, чтобы вас поселили в один гостиничный номер, когда мы прибудем в Софию. К вам в гости, наверное, придет и немец, потому что они с профессором уже подружились. Я их видел вместе. Профессор нас не интересует. Интересует только немец. С ним надо завязать отношения так, чтобы всегда была возможность находиться рядом. И начинать надо через профессора.
- Я скажу профессору, что собираюсь поступать заочно в аспирантуру и попрошу меня проконсультировать, как это лучше сделать, - сказал Зураб. – Так пойдет?
- Отлично, - ответил я, внутренне радуясь сообразительности агента. Вряд ли она была результатом Толиного обучения. – На этой почве и закрепляй с ним отношения, а параллельно - с немцем. Можешь так же мимоходом заметить, что работаешь на мясокомбинате. Профессора это заинтересует.
- Это любого заинтересует, - вздохнул Зураб.
- А когда ты закрепишь с немцем контакт, познакомишь и меня с ним, но это надо будет сделать, когда мы будем в Венгрии или лучше в Австрии, - сказал я, надеясь, что к тому времени мне удастся залечить свои мозоли.
- Как бы не так! – рявкнул кто-то у меня за спиной.
Я обернулся. К столику направлялся Саша, тот самый, с кем я установил доверительные отношения, чтобы он вместе со своею супругой подтверждал мою легенду прикрытия.
- Не рано ли вы начали прожигать теплоходную валюту? – спросил он весело. – Еще и до Болгарии не доплыли!..
- Садись с нами! – в тон ему ответил Зураб. – Я угощаю! Деньги еще останутся!
И тоже тогда я не обратил на это внимания…
На следующий день наш теплоход пришвартовался в речном порту Софии и нас автобусами повезли в гостиницу. Туристам из Российской Конфедерации отводилась гостиница без всяких звезд и разрядов под названием «Хемус». Наверное, специально для того, чтобы они чувствовали себя как дома. Крошечный квадратный холл с пальмой посредине сразу же набился людьми, и возникла толчея.
Единственный гостиничный консьерж хватал наобум сваленные под пальмой вещи и тащил их к единственному лифту.
- Эй, куда понес? – кричали ему конфедераты, выдирая свою сумку. – Положи на место, я сам возьму!
Растерянный консьерж отпускал свою руку и тут же хватал ею следующую вещь.
- Чего ты все хватаешь?! – восставали россияне. – Хочешь на чай?
Болгарским туристам мы платили той же монетой: поселяли их не в гостиницу «Россия» с видом на «Василия Блаженного», а в Дом колхозника, где круглосуточно дежурили медведи в полувоенной форме и фуражках с белой надписью на красных околышах «Секюрити».
Под пальмой на кожаном диване сидела руководитель нашей группы Клавдия Алексеевна Козлова, ответственный партийный работник, распределяла по номерам туристов и записывала их фамилии в тетрадь.
Я ненавязчиво помог ей внести нужные коррективы, определив Зураба и профессора в один номер. Клавдия Алексеевна готова была мне откозырять. Она была осведомлена, что я еще тот турист. Об этом ее предупредили в обкоме партии и наказали во всем мне содействовать.
Клавдия Алексеевна была женщиной лет пятидесяти, но ее лицо все еще хранило черты былой красоты. Несомненно, когда-то она была очень привлекательной, что помогло ей сделать партийную карьеру. Но время ее прошло, а связи остались. Благодаря им она теперь время от времени ездила за границу в качестве руководителя туристической группы. К своим подопечным она относилась с партийной требовательностью, нисколько не сомневаясь, что ей лучше знать, как правильно себя вести за рубежом. Со мной она немного кокетничала.
Вечером Клавдия собрала всех туристов нашей группы в холле и строго предупредила, что «гулять по городу можно только количеством не менее трех человек, женщин одних не оставлять и с центральных улиц никуда не сворачивать». Отпущенные на волю туристы тут же высыпали из казарменной гостиницы. Я тоже вышел осматривать ночную Софию, но не прошел и трех десятков шагов, как почувствовал, что мои пятки опять запылали. Я с жадностью смотрел на бьющий неподалеку фонтан, мне хотелось немедленно разуться и опустить ноги в его прохладную воду.
Клавдия сворачивала из бумажных салфеток квадратики передавала мне. Я подкладывал их под пятки, но это не спасало. Несомненно, это был еще один знак приближающейся беды, но я опять этого не понял. Я смотрел, как удаляются туристы, среди которых, как слон среди антилоп, выделялся казахстанский немец. Рядом с ним шли профессор и Зураб. «Никуда он не денется, - думал я. – Тем более что бежать он задумал в Австрии».
На следующий день я с утра отправился в софийский ЦУМ и купил там широкие, как крестьянские лапти, новые туфли. Я обул их прямо в магазине, а свои спрятал в коробку и сразу же почувствовал, как пытка огнем ослабела, и окружавший меня черно-белый мир стал приобретать цвета. Но на душе было все равно тревожно и тоскливо. И это было еще одно знамение, означавшее, что все уже произошло. Я вышел на улицу и, зажав подмышкой коробку, зашагал к гостинице. Местные валютчики преследовали меня и предлагали обменять их левы на мои червонцы. «Еще чего! Червонцы для Австрии. Там можно купить джинсы».
Мне оставалось пересечь всего одну улицу, когда я увидел на тротуаре лужу крови. Стоявшие у перекрестка горожане на почти понятном наречии обсуждали происшествие. Оказалось, что всего полчаса назад в российских туристов врезалось «Жигули», за рулем которого был пьяный водитель. Двух туристов и водителя увезла скорая помощь, но русские, скорее всего, погибли. «Это твои, - сразу же отозвалось предчувствие. – Вот двоих уже и не довезешь!». Я бросился бегом. «Ну почему обязательно мои? – возражал рассудок. - Мало ли здесь русских туристов!». Но предчувствие не сдавалось: твои!
В фойе гостиницы под пальмой на кожаном диване с мертвенно-бледным лицом полулежала Клавдия, а рядом суетилась ее соседка по каюте Вера Сергеевна и отпаивала ее водой. «Кто?», - только и спросил я. Клавдия подняла голову, посмотрела на меня помутившимся взором и еле слышно назвала фамилии – профессора и моего агента.
Вера Сергеевна пошла за новой бутылкой.
- Оба на смерть?! – спросил я.
Я еще не терял надежды на чудо.
Но Клавдия мелко затрясла головой.
- Профессор сразу погиб, а Зураб еще жив, но уже звонили с больницы и сказали, что спасти его не удастся. У него раскроен череп.
Надо ехать в больницу. Ты поедешь?
- Нет. Мне нельзя. Поедете вы. И Ефим, наверное, с вами поедет. Важно проследить, чтобы во всех бумагах было зафиксировано, что они не были виновны.
- А они и не виноваты. Они стояли у перехода и ждали, когда загорится зеленый свет. А в это время эти «Жигули» …
- Не говорите никому, что они погибли. Пусть все считают, что они в больнице.
- С ними был еще турист из Казахстана, толстый такой. Представляешь, они – на смерть, а ему хоть бы что! Даже не задело!..
С немцами всегда так, подумал я. Столько намутили – и как с гуся вода! Пиво, футбол, «Мерседесы» … Но в штаны мой немец наверняка наложил!..
продолжение следует...