(А. К. Дойл, Ошибка капитана Шарки)
Мать снова в шоке: ну что за ребенок, как непослушен.
Снег и жара – Мэри, как поросенок, находит лужи.
Девочки-сверстницы все – видно: вырастут – будут клуши,
Можно итожить уже здесь-сейчас, по весне, цыплят.
Эта сорви-голова маме вечно срывает крышу.
Кукол не хочет кормить, пеленать, усыплять, мурыжить.
Девка-огонь… Даже масть… Чересчур уж кричащий рыжий.
С виду обычная, только слегка сумасшедший взгляд.
Вроде не дура, и учится в школе почти без троек.
Но где все строем – она обожает пройти сквозь строй и…
Много читает не детского, любит таких героев,
Чтоб сумасшедшинка пламя в глазах пуще разожгла.
Все в голове ее братья-разбойники да пираты.
К школьной программе склонять – только нервов пустая трата.
Лишь бы не шлялась по улице – мама тому и рада.
Энный супруг… выпить-закусь… Короче, свои дела.
Мэри растет, как сорняк – тем не менее, хорошеет.
Ярче глаза, грудь круглее, прическа еще рыжЕе.
Мама в печали – скорей бы проблему такую с шеи.
Трудный ребенок – и все тяжелее тащить ярмо.
Троек-то нет, но зато поведение – это мраки.
Мэри, ты девочка, что за подвалы, куреха, драки.
Эта косится, как будто бы мама – смертельный враг ей…
Энный супруг, выпить-закусь. Глядишь, все пройдет само.
Мэри – конфетка, пускай неприглядная упаковка…
Вроде пора, куй железо, уже по-любому ковко.
Мэри бьет болт на таких соплежуев и дураков, как…
Много вокруг их. Но ясно дала же понять – друзья.
Мэри становится женщиной. Дружбам кранты в подвале.
Кто не имел – рот покрепче по-дружески прикрывали.
Ну а у мамы все то же: любовь, выпить, трали-вали.
Предупреждала сто раз, отвали, это твой косяк.
Кровь подсыхает. Сухие глаза прикрывают веки.
Это не выдох – но веры утечка. Во все. Навеки.
Много ее вроде кроется в маленьком человеке.
Только достаточно выдоха. Долгого. Одного.
Сразу мечты-планы-грезы повыветрились-исчезли.
Бог выметается с неба… Хотя вообще, а есть ли
Нечто такое, хоть где-то… Зачем допускает, если
Он не бессильное… значит, ненужное существо.
Мэри за 30. И взгляд не тусклее, и кровь не жиже.
Сосны:– работа-дом-мысли… Но сколько ж в них, сука, шишек.
Если Бог есть и играет в считалочки типа шишел -
Все колотушки по жизни всегда достаются ей.
Жизнь – нескладушка сплошная… Колоду мужчин тасует.
Разные – скромные, лишь бы потрахаться, рукосуи,
Вроде надежные… Но… что ни всплеск чувства - наказуем.
Что остается? Как всем одиночкам – жить для детей.
Если нет счастья – ищи да свищи хоть в миру, хоть в зонах.
Если не прет – что тузы, что шестерки. В них нет резона…
Юность теряется где-то бесследно. В ночах бессонных.
Жизнь-то большая дорога, романтики только нет.
Мэри меняется. Что-то стряслось с ней. Переезжает.
Если встречает знакомых – морозится, как чужая…
Нет посиделок былых, пьянок, саун и леек-шаек.
Мэри все больше по дому. И спит с нею Интернет.
В сердце не надо заглядывать – там откровенно мглища.
И перестала искать приключений – так сами ищут.
Мысли все хуже и горше приходят. Их сотни, тыщи.
Если ты с детства настолько привыкла играть с огнем,
Вроде стремишься держаться подальше – а он все ближе.
Как в этом старом Твин Пиксе, он заживо душу лижет.
Он не заметен, но жареным пахнет. А запах слышен
Мэри да маме… Хотя им спокойней молчать о нем.
Лишь бы не понял малыш… Он растет, вроде все порядке.
Дом убран начисто, всюду цветут-колосятся грядки.
С правдой непросто играть каждый день в эти жмурки-прятки.
Мэри бескровна. Бледна. Не отыщется ни пятна
На репутации. Женщина с виду почти святая.
Плача никто не услышит, когда на дворе светает.
Мэри икона, в натуре, хоть к ангелам прямо в стаю -
Легче бы сдохнуть. Нельзя ей… нельзя толком ни хрена.
Пофиг знакомые, пускай объясненья находят сами.
Мэри худеет, круги замыкаются под глазами.
Вечная школа – житуха, но нынче такой экзамен,
Что от нежданных вопросов в глазах и мозгах рябит.
Это реально. И с ней. И она всем вокруг угроза.
Мир раньше мраком казался – но был по сравненью розов.
Как в старой книжке … Рефреном по жизни звучит – лепроса.
Мэри пришиблена. Тест повторяет: расслабься, СПИД!
Вторит психолог… несбыточность басен, слащавость песен.
Рано себя хоронить, покоптишь еще поднебесье…
Мэри устала, хотя и привыкла, насколько бесит
Эта зависимость от интенсивнейших терапий.
Как тут расслабиться? Были бы слезы… Пустить слезу бы.
Сын уже дома из школы. И надо бы стиснуть зубы.
Пофиг, что силы жить дальше упрямо идут на убыль.
Это судьба. Невзлюбила – что делать? Живи… терпи.
Самоконтроль-колокольчик фигачит в вискИ набатом.
Мат-перемат – но игра продолжается вечным патом.
Пропасть отчаянья – как ни цепляйся, придется падать
Долго и нудно… хоть шанс заразить – лишь один из ста.
Среди подобных ей больше все выродки да наркоши.
С ними представить себя – это мрак и мороз по коже.
Ну а признаться… Сбегают. Признать мужикам негоже,
Но страшновато… Причины найдутся. И жизнь пуста.
Вера утрачена, помним. Без шансов найти пропажу
Жизнь в никуда продолжает тянуться по-черепашьи.
Мэри общается с кем-то… Читает… Готовит… пашет.
А для чего? Сын растет. Смысл теряется. Жить страшней.
Мэри стареет. Таких не приветствуют на работах.
Дома – как в клетке. Тюрьме. Лепрозории. Вечный отдых.
Лучше трудиться. За центы истечь пусть кровавым потом -
Лишь бы убить нескончаемость этих тягучих дней.
Шанс-то один… Рядом ходят мужчины. Десятки, сотни.
Если и был этот шанс – он уже априори отнят.
Мэри не верит. Тем более, толком былых красот нет.
Только глаза… Нет, порой обернутся. Еще хотят.
Как и тогда – рвут обертку глазами, потом смакуют.
Даже больную, усталую, в общем, уже такую.
«Я не знакомлюсь на улице» – штампиком на бегу им.
В паспорт не хочется больше совсем ничего. Хотя…
Все повторяется. Фарсом. Но он драматичен тоже.
Снова удушье, дыхание смрадное, боль в подвздошье…
Гребаный свет, дежа-вю – Мэри новый кошмар итожит.
Шанс утянуть эту сволочь с собой – лишь один из ста.
Это судьба. И сильнее всего на нее обида
В этот момент – Мэри в первый раз в жизни б и рада СПИДу.
Жаль, терапия… О мести мечта с ней почти разбита.
Но Мэри молится. И ничего, что душа пуста.