Глава 2 Загранкомандировка (Проза)

              Действительный статский советник, руководитель нашего областного Музея искусств, вызвал меня к себе на 14.20. За все время моей службы в Музее я был в кабинете руководителя раза три или четыре. Все служебные вопросы решали его заместители. Они затем и докладывали ему квинтэссенцию для получения окончательной санкции. А простые музейные служащие зачем при этом? Субординация.
В 14.19 камердинер распахнул передо мною дверь, и я вошел в просторный кабинет с длинным столом для заседаний. Его Превосходительство сидел в глубине кабинета за т-образным рабочим столом. Я доложился прямо с порога. Его Превосходительство оглядел меня с головы до ног, задержав взгляд на моей обуви. Мне стало неловко, потому что на моих ногах были все те же югославские туфли, которые я купил еще во время московской олимпиады в магазине «Белград». Им как раз исполнялось три года. Пора было менять, но где же в Конфедерации найдешь приличные туфли? Только по блату!
            Сколько раз я потом задавался вопросом: а что бы было, не задержи Его Превосходительство своего взгляда на моих растоптанных туфлях? В ином ли направлении потекли бы тогда события? И не случились бы тогда те нелепые смерти? И не находил ответа.  Лишь одно мне было ясным: даже самое незначительное событие не является случайным и влечет последствия.
             Его Превосходительство жестом указал мне на стул за приставным столиком. Я сел на треть сидения и замер в ожидании, что скажет мне бывший разведчик, знакомый английской королевы, которого четыре года назад Петя Тестов в кальсонах встречал в вестибюле Музея, когда горел городской автобусный парк.
             - Как настроение? –  дружелюбно спросил Его Превосходительство.
             - Благодарю вас, Роман Веньяминович.
             Его Превосходительство тяготел к демократическим принципам и предпочитал, чтобы его в музейной среде называли по имени-отчеству.
              - Это у вас первая загранкомандировка?
               Еще бы не первая! Как будто я работаю в 13 отделе 2 – ого Главного департамента Музея искусств!
               - Совершенно точно, - отчеканил я.
              Его Превосходительство поморщился: я был слишком напряжен.
            - С тобой в круизе будет еще один наш работник – сотрудник Молдавского Музея, - перешел он на «ты», видимо, чтобы меня расслабить. – Вдвоем справитесь. Главная задача – привезти всех обратно. Сколько уедут, столько же должно и вернуться. А остальное – не так важно. Спекуляция водкой, мелкая контрабанда, – да шут с ними. Пусть таможенники разбираются. У вас две проблемные страны: Югославия и Австрия. В Югославии сербы воруют наших девчат. Заманят в кафе, напоят и пьяных увозят куда подальше. Потом, конечно, возвращают, но только через некоторое время. Бывает, что и через месяц. Так что следи за девчатами. А вот Австрия… Мне приходилось там работать. Есть на что посмотреть. – И руководитель мечтательно закатил глаза. – Шенбрунн, Бельведер, Пратер, рестораны с шикарной немецкой кухней…
                 Его Превосходительство пустился в приятный экскурс, а я думал о том, что все мои друзья-однокашники по спецкурсу сейчас в горах Афганистана, а я отправляюсь в милый круиз по Дунаю. И чувствовал себя предателем. Но не сам же я себе расковырял луковицу двенадцатиперстной кишки!
               - В Австрии проблем не должно быть, - продолжал Его Превосходительство. - У нас там всегда были хорошие позиции. Австрийцы относятся к нам неплохо. Я напишу письмо своим бывшим коллегами, попрошу, чтобы они тебя подстраховали. А ты в Вене это письмо им передашь.
                    Я сразу забеспокоился: «Куда мне это письмо прятать?  Вдруг его найдут на австрийской таможне?».
                  - Впрочем, нет, - передумал руководитель, заметив мое смятение. - Я свяжусь с ними сам по своим каналам. Они тебя в Вене встретят. Можешь смело к ним обращаться. Помогут.
                   - Спасибо! – искренне ответил я, радуясь, что письма не будет.
                  - С «крышей» уже определился?
                   - Инженер-энергетик нашего объекта. Я до Музея работал энергетиком.
                   - Хорошо. Кто будет подкреплять «легенду»?
                   - Установил доверительные отношения с супружеской парой, работающей там же. Они тоже в этом круизе.
                   - Порядочные люди?
                  - Вполне. Он инженер-механик, она работает в административно-хозяйственном отделе. Характеризуются положительно.
                   - Ну что положительно - это понятно, иначе за границу не поехали бы, - пробормотал Его Превосходительство. - Другие оперативные источники имеются?
                   - Есть один агент в нашей группе … - начал я и осекся, потому что это был агент Толи Пучкова. – И еще несколько доверенных лиц, - добавил я быстро.  
                  - Ну что ж, вполне достаточно на пятьдесят человек, - задумчиво произнес Его Превосходительство, забыв поинтересоваться агентом.
                 Толя Пучков у Его Превосходительства все еще ассоциировался с пресловутыми листовками от имени «Голоса народа». Как потом стало ясно, именно благодаря Толе найти распространителя листовок по горячим следам не удалось, хотя на его поиски была отряжена целая группа сотрудников областного музея во главе с первым заместителем Его Превосходительства. А уже через месяц Василий Борисович Старцев занес в мой кабинет пухлое дело оперативного розыска «Фарисей».
                 - Практикуйся, - сказал он, бухая мне на стол «Фарисея». - Найдешь – твое счастье и личная благодарность руководителя 5-го Департамента, а не найдешь – не ты первый, не ты последний. Иди распишись у Глафиры Спиридоновны.
                 Я с остервенением, присущим только молодым, взялся за дело.  Чего я только не придумывал и куда меня только не заносило! Например, принялся искать ту женщину, которая передала одну из листовок разгильдяю участковому милиционеру, полагая, что она может сообщить что-то важное; устанавливал лиц, которые в ту ночь могли проходить мимо досок объявлений у городского рынка и горисполкома. Это был Сизифов труд, пока я не задумался, почему одна из листовок была приклеена именно на медучилище, где кроме преподавателей и учащихся никто не ходит? А не имеет ли аноним отношение к этому училищу и не возжелал ли он, чтобы о подпольной деятельности «Голоса народа» узнали именно в медучилище? Тогда я решил прибегнуть к прикладной социологии, о которой рассказывал в Ташкентской школе острый на язык надворный советник Подковыров.
В выходной день, когда в музее никого не было, я проник за перегородку владений Глафиры Спиридоновны и на ее пишущей машинке напечатал одним пальцем два десятка специально разработанных мною опросных анкет, в которых предлагалось анонимно ответить на ряд вопросов, касающихся совершенствования учебного процесса. Знания по начальной медицине я почерпнул из «Справочника медсестры» за 1969 год. Для большего правдоподобия на социологические исследования я в правом верхнем углу каждой анкеты поместил надписи: «Для машинной обработки» и «Заполнять только печатными буквами».
                Я установил доверительные отношения с завучем училища, которая к тому же оказалась женой бывшего нашего сотрудника-пенсионера, и попросил ее провести эти бутафорские социологические исследования в одной из групп учащихся, выбранной мной наугад. С поставленной задачей Надежда Николаевна справилась на славу, но ни в одной из заполненных анкет не обнаружилось ничего похожего на шрифт листовок. Я решил продолжить исследования, и когда Глафира Спиридоновна ушла после работы домой, снова сел за ее машинку. Утром следующего дня она обнаружила несанкционированное проникновение.
               - Викентий Викторович! – сердито закричала она, едва сняв дерматиновый чехол со своей «Москвы».  - Вы трогали машинку?
Отпираться было бессмысленно.  
                 - Черт те что! – обронила она свое часто употребляемое выражение, означавшее крайнюю степень возмущения. – Вы мне всю ленту изжевали! Кто вас просил?
                Я залепетал о своих анкетах, которых требуется множество для розыска «Фарисея».
             - «Фарисея»! Вы что, по одному экземпляру печатали? С ума можно сойти!
              - Надо, чтобы было похоже на типографский офсет, - оправдывался я.
             - Офсет! У вас каждая буква отличается по оттиску! Давайте сюда ваш образец, я сама напечатаю. Если подложить новые копирки – никто и не различит, где первый экземпляр, а где третий!
            Глафира Спиридоновна знала свое дело! Через полчаса она мне вручила пачку анкет, которые действительно практически ничем не отличались друг от друга.
              Второе исследование тоже ничего не дало. А вот третье!..
              Мы сидели с Надеждой Николаевной в ее запертом кабинете, я просматривал только что заполненные анкеты и сразу узнал этот почерк, он снился мне по ночам.
              - Кто это заполнял? – сдавленным голосом спросил я завуча.
               - Сейчас сверю номер анкеты с посадочным местом. –Надежда Николаевна заглянула в свою тетрадь, в которой была записана система идентификации анонимных респондентов. -  Так, это Демидова Аня, хорошая девочка. Учится хорошо… Так это она написала листовку?
В ответ я попросил принести личное дело Демидовой Ани.  Ничего особенного. Неполных семнадцать лет. Родом из деревни. Член молодежной организации «Великой России». После окончания восьми классов поступила в медицинское училище. Происхождение – рабоче-крестьянское. Отец- заведующий молочной фермой, мать – доярка. Кто же ее надоумил сочинять антигосударевы листовки?! Знала бы она, что об этих листовках доложено в Москву самому начальнику 5-го Департамента Центрального Музея искусств, тайному советнику! А коллежский асессор Толя Пучков из-за этого «Голоса народа» впал в хроническую немилость руководителя нашего областного музея, действительного статского советника!
              - Так это она, она написала листовку? – наседала жена бывшего нашего сотрудника.
              - Трудно сказать. Необходимо проводить экспертизу. Ничего не предпринимайте. Нужна строгая конспирация. Вы, как жена нашего работника, должны это понимать. Личное дело Демидовой я пока у вас возьму.
             Я шел с личным делом Ани Демидовой и думал о том, что не могла она сама сочинить эту листовку. Какое ей дело до скабрезных анекдотов государя и его парадного кителя, который по шику превосходит иконостас Рязанского Успенского собора?! Ей бы научиться клизмы ставить да внутривенные уколы делать, а не перемыкаться тем, что государю орден Победы вручили!.. Фарисейка, какая же ты фарисейка, Аня Демидова!
              - Похоже, очень похоже, - проворчал Василий Борисович, заглядывая в принесенную мною анкету и сравнивая ее с фотографией листовки.
             Мы всем музеем собрались в его кабинете.
            - А где ты взял такие анкеты? –  удивленно поднял брови начальник, прочитав один из вопросов «Как, по-вашему, следует усовершенствовать практические занятия по теме: выполнение лекарственной клизмы? катетеризация мочевого пузыря? применение газоотводной трубки?».
             - Это мы с Викентием Викторовичем сами разработали, -  быстро нашлась Глафира Спиридоновна. -  Чуть машинку не сломали. Правда, Викентий Викторович?
            - Буква «р» немного отличается, - встрял Анатолий Анатольевич. – В листовке в верхней части буквы «р» полуовал, а в анкете – треугольник. Нас в высшей школе учили, что…
              - Анатолий Анатольевич! – перебил начальник. - Тебе не про овалы надо думать! У тебя за этот год ни одного сигнала нет! Чем ты думаешь отчитываться? А Викентий принес материалы на второе дело оперативной проверки! И оба с окраской «Измена Родине»! Глафира Спиридоновна, снимите копию с личного дела этой Демидовой.
            - Может, пока не заводить дело, – высказал я свои соображения, – а дождаться заключения экспертизы?
            - Ну, давай так, - согласился начальник. – Но материалы уже складывай в отдельную папку.
            Завести дело -  значит, поставить клеймо на всю жизнь Ани Демидовой. Во всяком случае, до смерти государя. Это потом выявится культ личности или волюнтаризм, или алкоголизм, или даже паранойя. А пока государь жив – он мудрый и непогрешимый. А Демидова Аня будет под нашим прицелом влачить существование в сельской амбулатории – ни продвижения по службе, ни учебы в институте, ни выезда за границу по турпутевке даже в Монголию.  
             Экспертное заключение было категоричным и однозначным: исполнителем листовок от имени «Голоса народа» является Демидова Анна Александровна. Дело я завел и стал рыть, где учащаяся медицинского училища могла набраться чуждого нам мировоззрения. Училище отпало сразу. Там Надежда Николаевна, жена нашего отставного коллеги и по совместительству заведующая учебной частью, завела такие порядки, что о вольнодумстве и помышлять было нечего! Как будто это не училище, а казарма дисциплинарного батальона! По месту жительства – Аня снимала комнатку – тоже не было за что зацепиться: ее хозяйка, бывшая учительница истории, а ныне пенсионерка, член партии с 1942 года, воевала под Сталинградом и была снайпером. Разве могла она внушать крамольные мысли супротив нашего дорогого государя?
           Я топтался на месте, как слон в посудной лавке, и ума не мог приложить, что же делать дальше.
           - Надо вызывать ее в музей! –  трубно кричал Василий Борисович, мотаясь по кабинету и разнося гарный запах ада. – Пусть расскажет, как докатилась до такой жизни!
             - Она несовершеннолетняя, - напоминал я.
             - Ну и что ж, что несовершеннолетняя? – захлебывался в злобе начальник, и голос его становился сиплым. – Им что, несовершеннолетним, можно антиправительственные листовки клеить по ночам?!
            Развязка пришла как гром среди ясного неба, и именно оттуда, откуда мы меньше всего ее ожидали. С пункта перлюстрации корреспонденции нам был передан любопытный исходящий документ, направляемый на Кубу. Да не кому-нибудь из друзей или знакомых, работающих на острове Свободы и не в спортивное общество подводной охоты на барракуд, а лично Фиделю Кастро. Содержание документа было не менее интересным. Автор письма, истинный марксист-ленинец – это было ясно из контекста -  следуя принципам демократического централизма, просил Фиделя Кастро по партийному образумить нашего государя, чтобы тот больше не вешал себе на грудь ордена и медали. Ибо это не повышает его авторитет, а наоборот – снижает и дискредитирует нашу страну в глазах мировой общественности. При этом, некоторые выражения документа почти полностью совпадали с текстом листовок. Но не это нас потрясло. А то, что автором письма оказалась та самая хозяйка квартиры, где Аня Демидова снимала угол.  
               - Вот тебе и сталинградский снайпер! -  ошеломленно произнес Василий Борисович, будто его самого задела пуля боевой сталинградки. – Вот как верить людям! Дай закурить!
              И стал дрожащими пальцами чиркать спичкой.
             Когда шок прошел, он стал накручивать телефон оперативной связи.
            Его Превосходительство, выслушав доклад, тоже был не в восторге.
            - Документ не конфисковывать, -  распорядился он. – Пропустите в адрес. Это внутрипартийное дело. Коммунист по убеждению пишет коммунисту по убеждению. Я потом сам, возможно, поговорю с этой пулеметчицей.
             - Снайпером, - робко поправил Василий Борисович.
             - Что? А-а! Да хоть с танкисткой!  Я позвоню в Москву Денису Филипповичу.
             Что на это сказал Денис Филиппович – для нас навсегда осталось тайной. Но Его Превосходительство так и не стал разговаривать с бывшим снайпером и убежденной коммунисткой. Все остановилось и замерло.
            - Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросил меня коллежский асессор Пучков.
            - А что тут думать? У меня срок оперативной проверки истекает.
             - Это та старая калоша во всем виновата. Смотрит по вечерам программу «Время» и комментирует на свой лад. А эта соплячка наслушалась. Вот и потянуло ее на справедливость!..
              - Мне от этого не легче. На снайпершу выходить нельзя, Его Превосходительство не разрешает… Да и с чем выходить, если у нас только привет от Петра Константиновича? И эта Аня, как говно в проруби – ни в руки взять, ни утопить.
Но для Василия Борисовича мои аргументы не казались убедительными.
               - Отправляйся-ка ты в это училище и поговори с этой Аней по душам, - скомандовал он. – Нейтрально поговори. Как учится, чем увлекается, с кем дружит… Может, она сама и расскажет…
                -  А если не расскажет?
              - А не расскажет – прижмешь ее, чтоб в трусы наложила! - рассердился Василий Борисович. – Предъявишь ей фотокопию листовки и задушевно спросишь, не знает ли она случайно, кто такие листовки вешает на стенах ее родного училища?
            -  То есть, фактически провести частную профилактику?
               - Не профилактику, а склонить ее к добровольному признанию и искреннему раскаянию!
              Надворный советник Старцев очень редко выдавал умные решения, но если уж выдавал, то они действительно были умными.
              И я отправился в медицинское училище.
               - А она у нас больше не учится, - сказала мне Надежда Николаевна, брезгливо кривя губы.
              - Как так – не учится? – опешил я
             - Отчислена за неуспеваемость. Уже документы забрала.
            - Она же, вроде, хорошо училась.
             - А потом съехала на двойки! – В глазах Надежды Николаевны блеснула сталь. –  Что вы на меня так смотрите, Викентий Викторович? Да, мой Иван Кузьмич имел беседу с Василием Борисовичем. И Иван Кузьмич мне все объяснил. Я в училище головой за все отвечаю. Нам не нужны здесь отщепенцы.
              Я возвращался в музей и думал: «Вот и началась чехарда в твоей жизни, дорогая Демидова Аня, а ты даже не понимаешь из-за чего. А ведь это только начало твоих неприятностей!».
             - Думаю, неприятностей у тебя не будет, - сказал мне Его Превосходительство в завершение аудиенции.
               Я поблагодарил действительного статского советника и вежливо откланялся.
              Выйдя на улицу, я тут же сел в свои «Жигули» и отправился в Криничное, к своему приятелю Грязеву Филиппу. Только он мог меня выручить.
              О том, что за мной уже потянулся «хвост», я не подозревал.
               Я подкатил к невзрачному зданьицу, похожему на деревенскую избу, на котором висела выцветшая деревянная вывеска «Криниченский райпотребсоюз», вышел из машины и решительно распахнул железную дверь.
               Председатель райпотребсоюза Грязев сидел за столом в своем кабинете и распекал каких-то двух продавщиц. Причем, делал это в присущей только ему манере. Продавщицы сами нападали одна на другую с взаимными обвинениями, а Грязев лишь выкрикивал междометия, означавшие осуждение или поддержку. Он вообще был скуп на слова, предпочитая только любимое «Кобели!», которым давал оценку любой ситуации или отдельным индивидуумам.
           - Так, всё! –подвел итог спору Грязев, увидев меня. – Работайте! И чтоб!.. А то, понимаешь ли…
              Продавщицы тут же умолкли и, продолжая на ходу обжигать друг друга горящими взглядами, удалились.
           - Бунт на корабле? – спросил я.
            - Эта отложила, а эта не знала, - охотно пояснил Грязев.
            - А что та отложила, а та не знала?
          - «Недельки».
          -  Это что такое?
          - Ой, да трусы бабские, импортные! Семь штук в комплекте.
           - Тяжело тебе, Филя! Да еще я к тебе со своими проблемами.
            Грязев насторожился. Глазки профессионального торгаша застыли.
             - За границу я еду, Филя. Бороться с происками прямо в логове.
            - И куда?
              - Это секрет. Расскажу, если вернусь. Ты лучше посмотри на меня.
            - На всякий случай?
            - Типун тебе на язык! Ты оцени, как я выгляжу?
             - Да вроде нормально… Костюм у меня брал?
              - Костюм у тебя. Где же еще такой купишь? Польский! Ты на обувь посмотри, на обувь!
              Грязев оценивающе посмотрел на мои туфли.
              - Я тебя понял, - сказал он. - Пошли, посмотрим, что есть…
              Мы вышли из офиса.
              Если кто не знает Филю, может принять его за хиппи: длинные волосы космами выбиваются из-под поношенной шляпы, костюм тоже далеко не первой свежести, к тому же на размер больше, чем надо, отчего рукава пиджака полностью закрывают кисти рук. Словом, полное пренебрежение к своему внешнему виду. Но в Криничном всякий знает Грязева. Не знала его только наша музейная «наружка», которая затем отметит в своей сводке: «Объект вышел из здания райпотребсоюза с неизвестным, внешне похожим на бомжа».
            Мирно беседуя, мы с Филей зашли в обувной магазин. Покупателей в магазине не было. И только вслед за нами в магазин торопливо вошел молодой парень сельского вида и стал рассматривать резиновые сапоги, стоящие на полке.
            Из закромов вышла заведующая.
             - Эта… надо…, - объяснил ей Филя.
              - Какой? – спросила заведующая.
             - Сорок один, - ответил я.
            - Значит, сорок два, - сказал Филя. – Обязательно!
               Сельский парень отошел от полки на пару метров, делая вид, что оценивает сапоги с расстояния, а сам направлял ухо в нашу сторону.
           - Ничего, - покачала головой заведующая.
            - Как так?! – удивился Филя. – Я же только…
              И направился сам в закрома. За ним засеменила заведующая, а за заведующей и я. Но закрома действительно оказались опустошенными. Кроме партии резиновых галош с красной байковой подкладкой были еще какие-то ботинки, похожие на футбольные бутсы, связки войлочных валенок и все те же резиновые сапоги сорок шестого или сорок седьмого размера. Отдельно на стеллаже лежал прозрачный пакетик с вложенными в него семью разноцветными сверточками.  
             - А это опять? – сердито воскликнул Грязев.
            - Ох, Филипп Андреевич! – зарделась заведующая, выхватывая из Филиных рук пакетик. – Это я себе отложила!
            - Кобели! – выразился Грязев и повернулся ко мне: -  Я на той неделе буду на областной базе и там подберу тебе туфли.

                                                                    ( продолжение следует)