Их капищ черных и глухих,
Их безнадежно-вороватых
Руководителей тупых,
Их женщин вшиво-неопрятных,
Скажи, Тацит, где будет стих?
Здесь над болотами гнилыми,
Войдя порою в свой вигвам,
Я там с талантами своими
Читаю оды разве псам.
Я вместо туники шелковой
Ношу продымленный тулуп.
Водою моясь родниковой,
Вечор заметил: стал как труп.
Давно забыты дом и дети,
Рим, три гетеры. Мой зоил
Гуляет славен в высшем свете.
Нерону оды с три сложил.
Я здесь на севере полночном
Молюсь пастушьей Кол-звезде,
И жиром мажу, между прочим,
Перуну зубы в бороде.
А на Юпитера с Кипридой
Плевать уж вовсе не хотел,
Поскольку лютою обидой
На них я зуб давно имел.
Здесь нет бумаги. А в продаже
У них лишь лыко, брага, сыть…
Поэтам римским чистым, важным,
Им в нашей шкуре бы побыть!
Смурной, немытый и вонючий
С чухонкой страшною своей
Всегда угрюмей черной тучи
Делю я кашу и постель.
А в праздник с девками и паром
В углу молюсь на колесо.
Мужей нехватка здесь - и старых
Берут, и даже не в позор.
Скрывая в дряхлой оболочке
Былую младость, о похмель
Хожу к березе в одиночку
Молить и плакать на метель.
Но млад, все млад в иные страны
Душа мятется вдаль моя.
Неймется – старой обезьяной
Кривись в зерцало бытия.