становится меньше желающих разобрать «по косточкам» удивительный
роман. Вчитываются в каждое слово, ищут двойной, тройной смысл
высказываний. Многие через это стали большими учеными, по литературной
части.
Наибольшее количество споров вызывает личность рассказчика.
Александр Сергеевич свою роль в этом категорически отрицал. Много
чести Онегину быть моим добрым приятелем, - говорил с нескрываемым
раздражением.
В те времена в дружбе были разборчивы. Круги как касты
соблюдались строго. Уровень Пушкина был намного выше, чем у героя
романа в стихах. Он так часто это подчеркивал, что возникало сомнение
в смысле написания романа с таким героем. Смысл появится, если
предположить, что Александр Сергеевич лично знал рассказчика.
Спрашивали ли его об этом? Возможно.
Что отвечал? Скорее всего «может быть» или «какая разница».
Известно лишь, что далее вести разговор на эту тему категорически
отказывался, а если настаивали – злился. Вспыльчив и горяч был,
лучше не сердить. Так и осталось имя рассказчика неведомым.
Между тем, весной тысяча восемьсот двадцать четвертого года,
Александр Сергеевич обживал квартиру в Кишиневе, куда был сослан
по личному распоряжению государя-императора Александра Павловича.
«Властитель слабый и лукавый» «не жаловал» Пушкина, но считая
себя основателем Лицея, лично решал судьбу каждого первого
выпускника. За оскорбительные стихотворения в свой адрес, направил
в ссылку, на юг.
Прибыв на место, Александр Сергеевич сильно заскучал, теряясь в
определениях «дыра» или «дно». Пока камердинер Степан, единственный
слуга, которого разрешили взять, разбирал и расставлял вещи, добрую
половину которых составляли книги, мутный взгляд поэта сосредоточился
на декоративной решетке единственного окна. Пахло сыростью.
«Сижу за решеткой, в темнице сырой» - невольно навеяло строки.
Навевало часто. Непроизвольно. С тех пор как стал постоянно
писать.
Жить в Лицее было тяжко. Учился плохо. Точные науки
совсем никак. Дразнили, смеялись. За необычную внешность,
вызванную примесью африканских кровей. Спасибо Ибрагиму Ганнибалу.
Написать о нем надо будет.
Александр Сергеевич тоже в долгу не оставался. Чуть что -
сразу в драку. Со злостью, жестокостью. Зауважали. Стали бояться
связываться. Но насколько пакостна натура человеческая. Сам стал
унижать других, непроизвольно выбирая слабее всех. Бедный Кюхля,
едва не утопился от насмешек будущего гения. Что в детстве творили?
Стыдно-то как.
Так бы и отчислили за неуспеваемость, если бы не Василий
Андреевич Жуковский. Разглядел талант в злобном кудрявом сорванце.
Сперва научил литературному переводу. Как чужие рифму и ритм понять,
чтобы поэзию на наш язык перевести. Получилось, захватило,
открылся дар. «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» прямиком
из Белоснежки вышла.
Это позже. Вначале состязание было с учителем, кто лучше
сказку напишет. «Сказка о царе Салтане» сильнее «Сказки об Иване
царевиче и сером волке» оказалась. Превзошел ученик Василия
Андреевича. Добавил к достижениям еще одно, открытие поэта.
Стук в дверь прервал тягучие мысли. Пришедший волновался.
Был он одних с Александром Сергеевичем лет. Одет вполне прилично,
но слегка старомодно. Не поспевает за столицей провинция. Короткие
русые волосы остриженные «по последней моде». Картуз с претензией
на щегольство. Светлые, возможно, выгоревшие на солнце черты лица.
Неестественная для этих краев бледность и глубокие серые глаза.
Прозрачные до дна.
Наблюдения эти пронеслись в мозгу Пушкина мгновенно, прежде,
чем представился незваный гость.
- Павел Афанасьевич Сверчков, местный помещик, - торопливо
излагал он. - Имение в десяти верстах от города. Рад столь значительному
гостю в нашем скромном уголке. Стихи Ваши просто нечто.
«Руслан и Людмила» навсегда здесь, - прижал ладонь к сердцу. – Если
нужно что, только скажите. За честь почту.
От таких слов Александр Сергеевич едва не прослезился.
Сначала пожал руку, а потом и обнял гостя. Совсем отвык в столичном
лицемерии от простых дружеских чувств.
Познакомил его Павел Афанасьевич с городом, интересными людьми,
Которых было совсем немного, и местами, того меньше. Скучно.
Сам он принял имение после смерти отца. Мать отошла в мир иной
еще раньше. Управляет и живет под присмотром сестры отца. Женщины
строгой и категоричной. Вот, женить его надумала, а мысли не о том.
- О чем же? - поинтересовался Александр Сергеевич.
- Об устройстве нашей жизни, - убежденно произнес Сверчков. –
Неправильно все, неразумно, негармонично. Тупо и жестоко. Прежде
всего, в отношениях между людьми. Сплошное тщеславие взято в основу.
Как близки были Пушкину эти слова. Как неожиданно
единомышленники встречаются. Хотел на эту тему разговор поддержать,
как русло беседы в сторону ушло.
- Довелось год назад в столице быть, - продолжал Павел
Афанасьевич, - встретил в английском клубе интересного человека.
Умного, азартного, злого. Игрока в душе. По крупному играет, своей
судьбой, а чужими и подавно. От скуки, говорит.
- Не удивили, - возразил Пушкин, - таких в столице немало.
Ничего интересного не представляют. С виду лоск, внутри пусто.
- Не скажите, - возразил приятель, - Он особенный. Как
сюда вернулся, рука сама к перу потянулась. Словно, откровение
какое. Стал писать. Неделю от стола вставал, лишь, воды выпить да
поспать немного. С тетушкой поругался. С ума, говорит, сошел со
своим Онегиным.
Тут стало Александру Сергеевичу тоскливо-тоскливо. Вот что
скрывалось за дружбой и гостеприимством. Решил показать свои
творения и заранее ждет одобрения. Вроде как товарищ уже.
За открытостью и сердечностью скрывался деловой расчет.
Разочаровал Павел Афанасьевич.
- Принесите, что написали, - произнес с максимальной добротой, -
Очень интересно.
Обрадовался, а напрасно. Те, кто знал Александра Сергеевича,
понимали, от такой доброты добра не жди.
Через неделю в руках поэта оказалась увесистая рукопись.
В глубоком молчании шуршали переворачиваемые листы. Прошел час.
Сидевший напротив, Сверчков от волнения вспотел.
- А Вы, оказывается, поэт, - тягуче, с легким удивлением, произнес
Пушкин. - Что раньше молчали?
- Боялся, в клочья разорвете, - с трудом выдавил Павел Афанасьевич. –
Раскритикуете вдрызг.
- Конечно, раскритикую, - усмехнулся Александр Сергеевич. - Но если
и разорву, то исключительно из добрых побуждений. Почему роман
в стихах, а не поэма?
- Сам не знаю, - развел руками Сверчков. - Мысль внезапно пришла.
- Опять откровение? - игриво подмигнул Пушкин. - Но оставим
лирику. Начнем. Потрудились изрядно. Хвалю. Где писали с чувством,
вышло неплохо. Это четверть романа. Но когда начинали думать, увы.
Прямо «горе от ума».
Прервался, выжидая реакции. Павел Афанасьевич молчал, словно не
знал, радоваться или горевать. Даже жалко стало. Но за хитрый расчет
извольте получить полной мерой.
- Название. «Онегин. Исповедь холодного сердца». Зачем пояснение?
Умный и так поймет, а глупый книг не читает. - не заметил, как в
голосе появилась учительская назидательность. От других терпеть
не мог, а теперь лично сподобился. - Начали хорошо. Просто. Читаемо.
«Мой дядя самых честных правил…» С юмором. И детство героя
описано интересно. Особенно, тонкий намек, за что прогнали гувернера.
Светская жизнь - уже хуже. А ведь причины поведения героя оттуда
исток берут. Говорите, что он страшный человек, но таких - большая
половина Петербурга и Москвы. Не увидел начавшегося разложения.
Теперь деревня. Татьяна. Помолвлена в гусаром, но проявляет к герою
интерес. Что в нем такого, чтобы решиться на предосудительный поступок?
Не любили гусара? Нет, чувства были. Онегин, мерзавец, совратил.
Зачем ему эта простушка? Логики не вижу.
Образ гусара. Да это Скалозуб грибоевдовский, ничего нового.
Плоско. Можно было гораздо интереснее написать. Всю картину портит.
Онегин играет с ним, как кошка с мышкой и провоцирует дуэль.
Про оружие хорошо написано. Увлекаетесь.
- Да, - улыбнулся Сверчков. - Утеха. Особенно пистолеты. Метко
стреляю.
- Слишком много подробностей, - продолжил Александр Сергеевич. –
Сцена дуэли хороша. Хитрость Онегина. Долго руку не поднимал,
делая вид, что не хочет стрелять. Гусар прицелился, но видя, что
противник бездействует, дрогнул. Тут Онегин мгновенно вскидывает руку и
бац. Пуля между глаз. Научите такому приему?
- Конечно, - облегченно вздохнул Павел Афанасьевич, полагая, что
все идет хорошо. Поспешил.
- Дальше сцена с Татьяной, которая ругает Онегина и осуждает.
Он впервые чувствует угрызения совести. Татьяна прогоняет его.
Оказывается, она очень любили гусара, но женское легкомыслие сыграло
злую шутку. Ну, наворотили. Прямо, французский роман. Тривиально.
Онегин в Петербурге не может забыть Татьяну. Понимает, что проснулось
неведомое чувство любви, но поздно. Страдает, мучается. Узнает, что
она вышла замуж за генерала. Перемудрили. Был гусарский поручик,
стал пехотный генерал. Кроме военных, нет никого достойного?
Онегин кончает жизнь самоубийством. Из пистолета в висок. Прямо,
юный Вертер. Несерьезно это, - и протянул рукопись автору.
- Что несерьезно? - разочарованно произнес Сверчков.
- Творчество Ваше, - с внезапной жестью произнес Пушкин. -
Но задатки есть. Надо много писать, чтобы вышло путное. Долго и
старательно. Знаете, сколько я иностранной литературы перевел, пока
слог в себе почувствовал? Очень много. Поэзия лишь на одну десятую -
дар. Гораздо больше постоянного труда. Мыслить, писать. Каждый день.
О чем угодно. Солнце, ветре, облаках. Всем, что мгновенно зафиксирует
неведомое подсознание. Насекомое, птица, зверь, человек - все должно
возбуждать фантазию. По любому поводу рука должна тянуться к перу, а
то к бумаге. Пишите.
И осекся, увидев, как сгорбился, ссутулился, постарел собеседник от
жестких слов.
- Зачем же так? - стало неудобно и жалко автора.
При этом, жалости Александр Сергеевич терпеть не мог, злился,
когда накатывало это чувство.
- Может, еще какие произведения есть, - пытался сгладить нанесенный
удар, - Приносите. Времени у нас будет много. Поговорим.
- Вы не поняли, - горько признался Сверчков, - не поэт я. Двух
строчек в рифму написать не смогу.
- А это? - не на шутку удивился Александр Сергеевич.
- Сам не знаю, как вышло, - говорил Павел Афанасьевич. - Думаю о
нем, а рука сама строки выводит. Страшный человек. Беда за ним
сильная идет. Всем нам. Кому, как не Вам, мог открыться. Другие
не поймут. Вас, просто, судьба послала. Прошу поверить.
- Верю, - неожиданно обнял его Александр Сергеевич, - Верю,
что поэт новый родился. Дорого бы дал, чтобы с таких строк начать.
Тем более пишите. Потом состязаться будем.
Но похвала мастера не возымела действия. Словно, не слышал
добрых слов Сверчков. Все тот же отрешенный взгляд с полной
безнадежностью.
- Насчет Онегина не беспокойтесь, - заверил Пушкин, - Я таких
знаю. Один гонор и ничего внутри. Совсем не опасен. Пакостник,
конечно, но не более того. Половина светского Петербурга только этим
и занимается, маясь скукой. С непривычки Вам страшно стало.
- А Вы привыкли, - вздохнул Павел Афанасьевич, - В том беда.
Тут он встряхнул головой, будто сбрасывая наваждение,
поблагодарил за критику с напутственными словами и убыл, обещая
навестить, не позже недели.
Но не приехал ни через неделю, ни через две. Не по себе стало
Александру Сергеевичу. Подружился со Сверчковым. Корил себя за то,
что позволил плохо думать о человеке, который первым протянул руку
в тяжкое время. Жалел, что отпустил тогда с недосказанностью
мыслей и чувств.
Через месяц навестил странный гость, представившийся
душеприказчиком Павла Афанасьевича.
- Что случилось? - спросил поэт.
- Погиб, - кратко ответил визитер. - Застрелился. В висок, из
пистолета. Отписал передать вам этот конверт.
Пушкин бережно принял то, что осталось от товарища, и отпустил
гостя. В конверте была знакомая рукопись с припиской на отдельном
листе: «Остановите его».
Как последняя просьба, в которой не может быть отказа.
Хорошо, Павел Афанасьевич, попытаюсь, - тихо подумал
Александр Сергеевич и сразу принялся за работу. Многое пришлось
переделать, усилить, раскрасить, наполнить иным смыслом. Не раз
одолевала усталость, хотелось все бросить. Но перо, просто, прирастало
к руке об одной мысли о Сверчкове.
Роман в стихах принес большой успех Пушкину, но немало
вопросов. В том числе, о личности рассказчика. Отшучивался, пряча
взгляд.
Чтобы не видели предательского блеска непрошеной слезы.