Охранник Александр ещё при утреннем обходе любовался невиданным зрелищем. Цветов не так уж много и в основном на самом верху, но белые-белые крупные грозди просто озарили угрюмый, тусклый двор.
Напарнику – Анатолию – сообщил про сирень, как о главном результате обхода, и они вместе долго смотрели в окно.
Когда в обед Александр направился в столовую через этот двор, увидел - о ужас! – сирень ломают. И кто! Степенный старикан, завлаб Попов с кафедры физики, его все знают. Не дотягиваясь до цветов, старый завлаб очень сильно, просто опасно наклонил ствол и отламывал самую верхнюю пышную гроздь!
- Как же вам не стыдно такую портить красоту! И так еле росла, а вы!
Попов смутился, покраснел, как будто его застали именно за серьёзным преступлением. Александр в форме, при исполнении действительно напугал его. Выпустил даже ветку из рук, которая, упруго распрямившись, изящно, по большой дуге, вскинула в небо белое пышное оперенье. И растерянно:
- Да, первый раз распустилась…
- И обязательно сразу ободрать надо?! – Александр кипел негодованьем.
- Вы знаете… Я хотел… Вы знаете… это я посадил.
Тут уж Александр смутился. Даже хотел извинение попросить, такого он не ожидал. Так неудачно посаженный бог весть когда куст, конечно, он считал совсем бесхозным, недоразумением каким-то. В общем, оба смутились. А Попов даже назвал год, когда на субботнике посадил этот куст и, вроде в оправданье, говорил, что вообще сирень полезно обрывать, не стал иначе бы. Похоже, тут слегка лукавил. За обедом Александр всё никак не мог взять в толк, про какой год говорил завлаб, не путал ли он что-то. Уж очень древнюю дату сообщил.
Когда Александр возвращался, белые пышные цветы ещё сверкали в синеве, завлаб Попов им не нанёс заметного ущерба.
В учебном институте завлаб – это не научная должность, это, по сути, завхоз кафедры, на нём висят матценности. Сергея Васильевича Попова охранники прекрасно знали, он всегда гораздо раньше всех являлся по утрам, набирал много ключей, непременно первым расписывался за них в специальном журнале. В такую рань охрана не всегда и успевала разграфить страницу. Другие сотрудники могли поругаться, что их задерживают, если кончались графы, могли и просто как попало расписаться, а этот Попов однажды даже сам пытался расчертить журнал. И всегда тихо, с улыбкой. Скромный, симпатичный человек. Да, скромный и застенчивый, и незаметный вроде, но так он прочно вросся в институт, стал просто частью институтского пейзажа, ну, как колонны перед входом, как стенды, коридоры.
Немолод, немолод сильно, но это не сразу заметишь. Роста высокого, в чёрном костюме и в белой рубашке всегда. Не горбится, не шаркает, но всё же видно, что в целом он обмякший – возраст, солидный очень возраст.
Это Александр прекрасно понимал, но всё же год, когда Попов сирень сажал, какой-то несуразный. Спросил у комендантши, которая про всех всё знает – всё сходится. Вот это да! Попов – старейший институтский кадр. Бывали здесь постарше кадры, но нет уж их дано, а стажа, такого стажа, и близко нет ни у кого. Устроился работать, когда ещё не институт, а техникум здесь был, т.е. «до нашей эры» по институтскому летоисчисленью!
В его ведение входила и самая большая и лучшая по оснащению аудитория, именная - в честь первого ректора, прославившего ВУЗ; у дверей висит мемориальная доска. Экраны, проекторы, на стенах мощные динамики, скамьи студентов с крутым подъёмом задних рядов. А за кафедрой, сбоку, незаметная дверца в подсобку, где и находилось рабочее место завлаба Сергея Васильевича.
Ах, вот, в чём дело-то! Ведь этот куст сирени вовсе не случайно посажен в таком, как будто, безнадёжном месте – это ж прямо под «резиденцией» его. И сверху наблюдал. Десятки лет… Вот, первый раз дождался. А рвал, наверно, чтобы украсить любимую аудиторию.
Семьи у него не было. Вдовец. И с сердцем нелады. Ходил всегда неспешно, во дворе обычно остановится и постоит с минутку. Но никогда ни слова про болезни.
Утром обязательно к симпатичной буфетчице подойдёт, комплиментов наговорит. Она с ним очень охотно болтала, даже хвалилась, что замуж её зовёт. Тоже не юная эта буфетчица Люба, но всё же Попов староват для неё.
А может, подолгу болтал у буфета, потому что предстояло подниматься на высокий третий этаж, может, просто отдыхал перед такой нагрузкой.
От Любы охрана слыхала и про то, что давно ему предлагали делать на сердце операцию, но не решался. Она всегда всё знала про него – звонил ей что ли.
Через пару деньков самая большая в институте суета - защита дипломов. Это в той его аудитории.
Идут мимо охраны нарядные, степенные дипломники. Волнуются заметно, скованы очень. У некоторых старомодные тубусы с чертежами. Цветы шикарные – это у всех. А выскакивают защитившиеся, взлохмаченные, с галстуками набекрень, ошалевшие немного. Прямо на порожках шампанское распивается, то и дело со двора слышен традиционный задорный вопль: «Я – инженер!»
До самого вечера шумно. Но вот, понемногу стихает. Уже профессора – члены комиссии расходятся. Один уважаемый дядечка, наверно, председатель, к охране с просьбой обратился. Говорит, что в окно аудитории ещё утром птица залетела и кружит под потолком. Конечно, всё вниманье на неё, публика отвлекается. В перерывах выгнать старались, но не получилось. Просит охрану вытурить птичку, а то на завтра опять очень много защит. Александр пообещал, но спросил:
- А что ж Попов нас сразу не позвал?
- Да что-то не было его сегодня.
Когда уж и уборщицы все испарились, когда в дальних глубинах института могли ещё чего-то колдовать лишь самые упорные аспиранты, Александр направился на третий этаж выгонять злосчастную птаху.
Так это маленькая ласточка весь день тревожила таких людей серьёзных! Летает всё кругами под самым потолком. Иногда, устав, садится на какой-нибудь из высоко прикреплённых чёрных динамиков. Александр тогда или в ладоши громко хлопнет, или даже тряпкой, которой мел с доски стирают, запустит в её сторону. Но лишь опять круги, круги – уж голова кружиться начинает от наблюдения такого, и шея заболела головой вертеть. Все окна охранник открыл – казалось бы, выходов столько на волю, - но ласточка не замечает ничего, ослепла что ли. Хоть солнце и зашло, но небо ещё светлое. И что забавно, там, за окнами в густой голубизне таких же ласточек мелькают стаи, их писк так ясно слышен. А эта… Устал её гонять охранник.
На вахте Анатолий был очень удивлён, что Александр ни с чем вернулся. Попили чаю, и снова Александр идёт в аудиторию Попова. На этот раз он прихватил длиннющий шест, которым паутину с потолков уборщицы сметают. Привязан веник на конце.
А ласточка опять уселась на динамик. Теперь не отдохнёшь! Шест достаёт везде. Соревнованье на выносливость птицы и человека. Александр с шестом между рядами скачет. Вот уж она еле-еле порхает. Вы видели полёт кукушки? Неровный он, пилообразный, как будто бы нырки и взлёты. А ласточки летают, как ракеты. Теперь бедняга эта по-кукушечьи, почти что падает, но всё же из последних сил взмывает снова. Зачем так мучает себя и Александра? Темно в аудитории, лишь ярко выделяются окошки – открытый путь на волю. Так нет же, нет! Острые крылья несут мимо окон, а там ещё щебечут оживлённо сородичи её. Ну что ей надо здесь? Измотана до крайности, уже к динамикам не может высоты набрать. Вдруг изменила трассу и попыталась приземлиться на наличник двери в коморочку Попова, но сорвалась. И снова отчаянно кружит.
Александр плюнул на эту дурацкую работу, похожую на живодёрство. Ведь видно, что чуть-чуть ещё, и птаха упадёт – бог с ней. Решил не закрывать окошки – на улице тихо, а помещение проветрится как раз. Зачем-то свет включил – в момент за окнами сгустилась тьма. А ласточка вдруг громко пискнула и тотчас ринулась к ближайшему окну, мгновенно слившись с темнотой за ним, как растворилась. Так просто всё!
Охранник тоже по рядам поднялся к чёрному окну. На севере Полярная звезда уж проступила. Внизу, прямо под окном, хорошо выделялся белый куст.
Утром буфетчица Люба сообщила, что накануне Попова забрала скорая, сразу сделали операцию, а к ночи он скончался.
Александр проводил её до буфета, она плакала. А в красивой вазе за буфетной витриной он разглядел ветки белой сирени, чуть пожелтевшие.