- Да….
- А мне – нет! - Ганс вскочил на ноги и запрыгал, видимо, пытаясь показать, насколько он смелый. – Совсем-совсем не страшно!
Рыбацкая лачуга жутко скрипела и качалась из стороны в сторону. Сбитая из старых корабельных досок, которые море выбрасывало на берег время от времени, она могла считаться домом весьма условно. И если она от чего-то и защищала, так это только от полуденного солнца. А дождь, ветер и холод пронизывали ее насквозь, как только люди не пытались ее утеплить.
Девочка лет десяти, и шестилетний мальчик ждали отца: он ушел в море ещё на рассвете. Шторм начался уже после полудня. Как-то очень быстро набежали тучи, и загулял ветер между водой и хмурым небом. Совсем скоро все смешалось в одну сплошную завывающую серость, которая с каждым разом все сильнее и сильнее раскачивала хлипкое строение на берегу. Два ребенка внутри него вжимались в старые доски своими спинами, и время от времени пытались подбодрить друг друга.
- Как думаешь, Моника, папа вернется? – после очередной долгой паузы тихо спросил Ганс.
- Конечно… Мы же его ждём… - так же тихо ответила ему сестра. – Он знает, что без него мы пропадём…
- Да… пропадём… - не стал на этот раз храбриться мальчик.
В лачуге становилось все темнее и холоднее, а стены уже шатало так, что казалось, что они сбиты не с деревянных досок, а с лоскутов ткани.
Вдруг в дверь хижины, что-то сильно ударилось. Она сильно прогнулась внутрь, но выдержала удар чего-то тяжелого, и встала на место.
- Папа! – оба ребенка подскочили с места и кинулись к дверям.
Дверь открывалась наружу, а потому они не сразу смогли ее отворить: что-то большое, мокрое и грузное прижимало ее с обратной стороны. Наконец, они отжали дверь настолько, что смогли проскользнуть в образовавшуюся щель.
- Что это? – испуганно прижался к ноге Моники брат, увидев то, что мешало им выйти.
-….я… я не знаю…- Моника пыталась всмотреться в темную груду у дверей, но жутко завывающий ветер трепал волосы прямо перед ее глазами, не давая ничего разглядеть. К тому же, поднятый с берега песок сейчас почти весь висел в воздухе, делая видимость почти нулевой. Дети едва могли увидеть какие-то совсем не человеческие очертания, и боялись подойти ближе.
- Это не папа… - прошептал Ганс – Моника, это не папа… пошли домой… пусть оно тут лежит. Папа вернётся, и сам посмотрит…
- Нет, Ганс, оно же живое… видишь? – девочка протянула руку, и указала на чуть подрагивающее место в этих самых очертаниях.
- Что ему будет? Оно всё равно уже лежит тут… отдыхает…
- А если бы тебя вот так вот оставили на улице в бурю и шторм… отдыхать?
- Чего меня-то? Я сижу дома в непогоду… Ну, пошли, Моника…. Отец будет ругать нас, если узнает, что мы выходили из дома в шторм. Пошли, а? – Ганс тянул ее за подол юбки, и всё больше дрожал: то ли от холода, то ли от страха.
- Ганс, мы не можем. Надо затащить это в дом. Мне кажется, оно не сделает нам плохо… почему-то мне так кажется… мы должны ему помочь, Ганс. Идем, ты же смелый… ты же ничего не боишься…
Дети медленно подошли к непонятному объекту и …..
- Это птица, Моника! – восхищенно выдохнул мальчик –Такая огромная??? Что это за птица? Я таких никогда не видел!
- Я – тоже.
Среди мокрой груды перьев, Моника пыталась разглядеть, где у той голова или крылья, потому что было пока не понятно, как двум худющим детям затащить внутрь такое большое существо. Сильный ветер мешал ей это сделать, но каким-то образом они всё же оттащили тело от двери, открыли ее настежь, и уже только после этого втащили птицу в лачугу. Моника заперла дверь, хотя ветер упорно вырывал её из рук девочки, а потом вернулась к загадочному гостю.
Брат сидел на корточках возле распластанной на полу мокрой птицы, которая занимала собой почти все свободное пространство в их небольшом по размерам жилище, и уже совсем без страха рассматривал её. Правда, трогать птицу руками всё же не решался.
- Смотри, какой у нее хвост. Здоровый… Как она с ним летает? Моника, а может это павлин?
- Откуда у нас павлины, Ганс? Они в наших землях не водятся: им у нас холодно и сыро.
- А может он сбежал от какого-нибудь богатея. А тут шторм… вот он и не успел улететь в свои дальние страны.
- Ну… может быть, я не знаю.. Нет, пожалуй, это не павлин. Я видела на картинках – у павлинов голова маленькая и на ней такой себе хохолок. А у этой, глянь, какая огромная голова… почти как у тебя или у меня. И перья на голове такие длинные, черные… у павлинов таких не бывает. У них разноцветные. А эта почти вся черная. Только вон, кончики крыльев бардовые…
- …красивая…- прошептал Ганс, и протянул руку, чтобы погладить птицу.
- Не трогай! – резко одернула его Моника, - Лучше не трогай, - уже спокойнее добавила она, увидев испуганные глаза брата, - Мы всё же не знаем что это за птица. Пусть обсыхает. Отец вернется, и расскажет нам, кто это, и что с ней делать. Давай, в постель! Шустро!
Они заснули быстро. В обнимку друг с другом. Уже не обращая внимания на завывания ветра, и скрип досок. Детский сон – крепкий и безмятежный. Птица же не подавала признаков жизни, если не считать еле видимого движения грудной клетки.
Была уже глубокая ночь, когда Моника отчего-то проснулась. Шторм утих. За стенами рыбацкой лачуги еле слышно шептал прибой, а в самой хижине тихо посапывал Ганс. Девочка не сразу поняла, почему она проснулась. Она, не открывая глаз, лежала и прислушивалась к звукам, и не находила ничего, что могло бы ее разбудить. Тогда она открыла глаза, окинула ещё неясным сонным взглядом темную комнату, и……. внутри у нее похолодело: на кровати отца сидела, совершенно обнаженная, девушка, и смотрела на нее пронзительно зелёными глазами, которые как будто даже подсвечивались изнутри каким-то загадочно-приглушенным морским светом. Девушка пальцами вычесывала, из своих длинных черных волос, песок и мелкие ракушки, и задумчиво смотрела на спящих детей. Вернее, теперь уже, на проснувшуюся Монику. Лампа видимо погасла сама, и в ночной темноте фигура девушки казалась размытой и призрачной. Вот только зелёные глаза… цвета морской воды… когда солнечный луч пронизывает толщу воды и достает до дна… Моника знала, как светится вода у самого дна, когда лучи солнца играют с его обитателями – она частенько ныряла за рапанами и мидиями, собирая их на продажу. И вот сейчас, глаза самого моря смотрели прямо в душу маленькой девочки… Девушка молчала, и медленно водила пальцами по черным прядям, не спуская с Моники своего чарующего взгляда. Казалось, что ее глаза гипнотизировали, затягивали, и уносили куда-то далеко-далеко в волшебный подводный мир… «Она же совсем голая…ей, наверное, холодно…» - ещё успела подумать девочка, прежде чем отключиться, и снова уснуть.
======
Утром дети проснулись от стука в дверь и взволнованного голоса отца:
- Малыши! Вы в порядке? Открывайте!
Они дружно подскочили на ноги и понеслись к дверям:
- Папа! Папа! Ты вернулся! Мы так боялись, что ты не успел пригнать лодку к берегу до начала шторма!
- Всё хорошо, мои дорогие, - отец улыбался, и лохматил волосы на детских головах обеими руками, - я успел ее пригнать к Золотой бухте… вот только домой уже не успел, простите меня… очень боялся за вас. У вас же все в порядке?
- Да! Конечно! Мы нашли птицу, папа! Огромную птицу! Ростом с тебя! – Ганс прыгал вокруг отца и размахивал руками, показывая размеры находки.
- Где вы её нашли? Я же говорил вам сидеть дома, когда начинается шторм! – отец сдвинул брови.
- А мы и сидели! – Ганс сделал очень убедительные глаза, и для верности развел руки в стороны. – Она сама прилетела! Вернее, рухнула перед домом. Врезалась прямо к нам в дверь. Мы думали, что дверь сломается.
- Мы думали, что это ты вернулся, - попыталась исправить брата Моника, - потому и вышли. Она лежала вот тут, - она указала на место, где лежала странная ночная гостья. – Она была еще живая, папа. Мы же не могли ее оставить… вот мы и перетащили ее в дом.
- Она в доме? – отец задвинул детей себе за спину, и вошел в хижину. В комнате никого не было, – Где она?
Дети выглянули из-за отцовской спины и обвели помещение взглядом. Пусто. Никаких птиц. Спрятаться у них здесь было негде.
- Она была огромная, папа! – Ганс всё пытался впечатлить отца размерами птицы. Он выбежал из-за спины отца, и снова стал махать руками, - и у нее был вот такой длинный хвост! Вся черная-пречерная, и только кончики крыльев и хвоста – как огонь! Я думал – павлин, но Моника сказала, что нет…
- Погоди, Ганс, - отец перевел взгляд на дочь, – Большая черная птица, с огненными перьями, ростом с взрослого человека… Она вам пела? – глаза отца сверкнули сдержанным гневом.
- Ну, что ты? Она же почти неживая была, папа! – Ганс закрыл собой сестру, - как она могла петь, если она почти не шевелилась?! Мы думали она мертвая, но потом увидели, что она дышит. Конечно, нет! Какая птица будет петь в шторм?
Отец снова отодвинул сына в сторону и взял Монику за плечи:
- У тебя ведь есть ещё что рассказать , да? – тихо спросил он дочь.
Девочка опустила глаза, не в силах солгать отцу, но и не понимая, должна ли она рассказать о ночной зеленоглазой гостье? А вдруг это был всего лишь сон?
- Ганс, беги, притащи из лодки мою сумку, - обратился он к сыну, и когда мальчик побежал к берегу, он снова повернулся в Монике – Рассказывай…
- Нечего рассказывать, папа. Просто, ночью я проснулась, и увидела...- Моника запнулась и замолчала.
- …девушку? С черными волосами?
- Ты ее знаешь? – Моника удивленно вскинула глаза на отца
- Она с тобой говорила? Пела тебе?
- Нет. Она просто смотрела на меня. И молчала. У нее такие красивые глаза, папа….
- Она точно с тобой не разговаривала?
- Точно. Кто это, папа?
Отец ещё какое-то время смотрел в глаза дочери, но потом, поняв, что она не лжет, отвел взгляд и вздохнул.
- Это – сирин. Или сирена. Люди, которые видели и слышали их… - отец запнулся, - вобщем, этих людей потом находили утопленниками. Или не находили вовсе. Говорят, что тот, кто услышит голос сирены, потом всё время слышит ее. Ну, и в конце концов уходит прямо пешком в море, к своей сирене. А люди не могут жить в море, Моника…
- Черная птица – это тоже она?
- Да… Говорят, где-то далеко в океане есть остров, где живут сирены – дочери морского владыки. Нептун поднял этот остров из своих глубин, чтоб его девочки могли летать. На том острове есть гора, из жерла которой вытекает огненная река. Сотни огненных водопадов на том острове… Когда сирены купаются в огненной воде – они превращаются в пламенных птиц. Иногда их называют Фениксами. Пока перья сирены горят огнем – она может летать. Но как только эти птицы долетают до земли, где живут люди – морской царь начинает гневаться, и зовет дочерей обратно домой. Море бушует штормами, ветра гонят птиц-сирен назад, а сильные дожди сбивают пламя с их перьев, и они, остывая, становятся угольно черными, - рыбак посадил на одно колено вернувшегося с сумкой Ганса, который ещё издалека услышал рассказ отца, и тихонько подкрадывался к ним со спины, а потом продолжил, - Рассказывают, что когда-то очень давно одна из сирен отдала свой голос за то, чтобы остаться с человеком на берегу…
- …а я знаю! Это сказка про Русалочку! – обрадовался Ганс, что он тоже в теме.
- Да-да, - улыбнулся отец, и ласково погладил мальчика по голове,- именно так и называют эту сказку. Когда морской царь потерял одну из своих дочерей, он запретил сиренам общаться с людьми. Потому он и не любит, когда сирены долетают до наших земель… А её сестры губят своими голосами людей и корабли…
- Я думала, что сирены с рыбьими хвостами… - пробормотала Моника, - а они оказывается птицы… Значит она совсем чуть-чуть не смогла долететь до воды, и упала перед нашим домом?
- Не знаю. Возможно, - отец пожал плечами, - Главное, что она не говорила с вами. И не пела свои зачарованные песни.
- Ты думаешь, она вернулась в море, пап?
- Мне всё равно. Лишь бы подальше от моих детей. Ну, что, Ганс, пошли посмотрим, что там от наших сетей осталось, после вчерашнего гнева владыки моря?
- Пошли! – Ганс спрыгнул с колена отца, и побежал к морю.
На следующий день Монику отослали собирать моллюсков и мидий в небольшую бухточку недалеко от дома. А сами они остались чинить разорванные штормом сети. Моника знала, что после шторма у берега всегда хороший «урожай» мидий и рапанов. Не надо далеко отплывать от берега, а можно просто собирать, гуляя по колено в воде. Нептун как будто извинялся за свой гнев, и делал прибрежным жителям щедрые подарки.
За спиной Моники всплеснулась вода, и девочка быстро обернулась. Недалеко от берега резвились два дельфина, а прямо из глубины выходила на берег та самая зеленоглазая ночная гостья. Она прижимала к своей белоснежной груди огромную морскую раковину, и смотрела на Монику.
«Сирена…» - пронеслось в голове девочки, а ее рот только открывался и закрывался, без единого звука, как будто Моника вмиг потеряла дар речи. Она сделала пару шагов назад, но сирена улыбнулась ей, и прижала указательный палец правой руки к своим губам, то ли давая знать девочке этим жестом, что она ни проронит ни слова, то ли наоборот призывая Монику к молчанию. Моника перестала отступать, и молча ждала пока морская гостья подойдет к ней.
Сирена присела перед девочкой, всё так же улыбаясь, и протянула руку к её мокрой юбке. Моника с удивлением наблюдала за действиями сирены, но страха в ней не было: сидящая перед ней девушка вопреки всем рассказам отца не выглядела опасной. Сирена подняла из воды мокрый подол детской юбки, завернула туда ту самую раковину, что прижимала к себе, и приложила к свертку руки Моники. Когда девочка поняла, что сирена хочет отдать ей то, что принесла с собой, она крепче притянула юбку с раковиной к себе, и улыбнулась сирене в ответ. Та отошла на несколько шагов обратно к морю, а потом, прижав свою правую руку к сердцу, склонила свою голову перед Моникой. Этот жест благодарности не имел других расшифровок, и внутри Моники вдруг заплясали маленькие радостные рыбки. Девочка наклонила голову в ответ, улыбаясь ещё шире. Потом сирена нырнула в воду, и вынырнула уже возле дельфинов. Те тут же перестали дурачиться, и подставили зеленоглазой свои плавники. Сирена еще раз обернулась, и помахала Монике рукой, а девочка помахала ей в ответ. Потом вся троица скрылась под водой.
Девочка вышла на берег, села возле своей корзины с мидиями, и осторожно расправила юбку. У неё на коленях оказалась большая морская раковина, наполненная крупными черными жемчужинами. Моника даже не представляла стоимость этого сокровища, но знала, что за одну черную жемчужину совсем недавно спалили целое поместье недалеко от Золотой Бухты. За одну! А здесь, их было не меньше двадцати… Моника замерла, держа в своей маленькой ладошке черный перламутровый шарик, а потом вдруг встрепенулась, завернула раковину с черными горошинами обратно в подол юбки, и кинулась к дому:
- Папа! Папа! Я должна тебе что-то показать!