Глава 4 Петя Тестов "Потайная дверь на Белорусском вокзале" (Проза)

Глава 4. Петя Тестов

Петя Тестов в нашем музее слыл притчей во языцех. К нему относились с суеверной настороженностью. Так в старину относились к юродивым. В отличие от юродивых Петя не имел связи с духовным разумом, а свои пророчества строил на основе научного анализа. Он вообще полагал, что всё подвластно законам логики, поэтому к решению любого вопроса нужно подходить исключительно на основе умозаключений. Этим заблуждением он руководствовался постоянно, что все же иногда приносило положительные плоды, и тогда Петя чувствовал себя чуть ли не Иеремией, но чаще всего завершалось таким коварным парадоксом, что мы только плечами пожимали. Но Петя продолжал упорно игнорировать, что человек только предполагает, а Бог располагает.
Однажды зимой он заступил на суточное дежурство. Дело обычное, не требующее ничего анализировать. Все давно проанализировано, систематизировано и собрано в параграфы. Однако Петино логическое мышление, которое никогда не давало сбоя, подсказывало, что не все параграфы составлены рационально.  Например, какой прок сидеть ночью в пустом здании Музея в вицмундире, застегнутым на все пуговицы? Кому демонстрировать их латунный блеск? Чувствуешь себя будто пришел в баню во фраке. Поэтому, как только все сотрудники музея сдали Пете ключи от своих кабинетов и покинули музей, он сразу же отправил своего молодого помощника, коллежского секретаря, на третий этаж изучать музейные наставления, а сам снял вицмундир и аккуратно повесил в шкаф на вешалку. Остался только в кальсонах и рубашке. Неудобные ботфорты он тоже снял, а ноги сунул в мягкие комнатные тапочки, которые загодя принес из дому в портфеле. Теперь очень удобно было сидеть за столом в вертящемся кожаном кресле на колесиках, попивать свежезаваренный чай и разгадывать кроссворды. Можно было вообще прилечь на кушетку и повалятся на ней, как кот на диване, и не бояться, что вицмундир помнется. Петя даже представил, как завтра утром, когда он будет выдавать обратно ключи, все сослуживцы будут удивляться его аккуратному внешнему виду.
- Ты что, всю ночь простоял? – спросят.
А Петя только загадочно усмехнется. И Его Превосходительство останется доволен, когда Петя к нему утром с докладом явится. Ничего, конечно, не скажет, но про себя точно подумает: «А все-таки этот Тестов довольно аккуратен».
Все, может, так и случилось бы. Но не знал Петя, что в небесной Книге Грядущего Бытия (сокращенно КГБ), которая, конечно же, существует, но в нее никому не дано заглянуть, на эту ночь было вписано совсем иное событие. Да хоть бы и знал, допустим, что в то самое время, когда он засовывал под кушетку ботфорты, в противоположном конце города в заснеженном автобусе, завершающем свой последний маршрут, усатый красавец-водитель страстно посмотрел на симпатичную кондукторшу, а она ему ответила огненным взглядом, - все равно не смог бы понять, что это и есть зарождение грядущего несчастья. Как никто не может понять, почему легкое дуновение освежающего ветерка становится началом разрушительного торнадо.
Первый телефонный звонок разбудил Петю ровно в два часа ночи. Хриплый голос дежурного пожарной части тревожно кричал из трубки, что горит городской автобусный парк, где сосредоточено около сотни маршрутных автобусов. Пока Петя соображал, как поступить с таким неслыханным известием, на столе затрезвонила почти вся дюжина телефонов, как сигнализация в банке, куда проникли грабители. Звонили из милиции, облисполкома, автопарка, горкомов всех партий, скорой медицинской помощи, почему-то из горгаза и даже с железнодорожного вокзала. И все наперебой сообщали о страшном пожаре. А дежурный из горкома партии «Великая Россия» еще и высказал предположение, что это диверсия, так как всего через три дня запланирована областная партийная конференция. Телефоны продолжали надрываться, Петя метался с всклокоченной львиной гривой и вскоре так запарился, что начал хватать несколько трубок в обе руки, кричать во все сразу «Дежурный музея искусств слушает!», но услышав о пожаре, тут же бросал трубки на рычаги или прямо на стол и очень скоро все их запутал. Целый их веер взывал отчаянными голосами и короткими гудками. Наконец, по правительственной связи позвонили из Москвы, из Центрального Музея. Москва, узнавшая о пожаре по другим каналам, требовала немедленно доложить, что происходит в городе. Но Петя ничего толком объяснить не мог, и там бросили трубку. Тогда он, стоя в подштанниках перед телефонами, попытался сам перезвонить в пожарную часть, автопарк или хотя бы в милицию, чтобы уточнить, как долго горит и что уже сгорело, но трубки только разноголосо гудели, а какая какому аппарату принадлежит, разобрать было уже невозможно.  О своем помощнике, который мог бы ему помочь, он забыл напрочь, и помощник, ничего не подозревавший о пожаре, спал в своем кабинете на сдвинутых стульях. Мало того, у Пети совершенно выскочило из головы немедленно доложить о чрезвычайном происшествии Его Превосходительству, как того требует параграф инструкции, и Его Превосходительство подняли с постели уже звонком из Москвы. Понятное дело, ни на какие вопросы Его Превосходительство ответить не мог, так как сам только узнал от Москвы эту новость. Разъяренный действительный статский советник стал звонить в музей, но в ответ слушал только сигналы «Занято». Тогда он немедленно сам ринулся в музей, желая Петю стереть в порошок.    
Как впоследствии выяснилось, пожар в автобусном парке не был диверсией, как предположил дежурный «Великой России». Автопарк ненароком сожгли те самые водитель автобуса и кондукторша, которые после работы устроили в гараже в своем автобусе романтическое свидание. Они уютно расположились на заднем сидении, разложив перед собой водку и закуску. Поскольку в автобусе было холодно, а водка недостаточно согревала, водитель запалил бензиновую горелку. В самый неподходящий момент горелка опрокинулась, и под кондукторшей загорелись сидения. Водитель попытался сбить пламя своими брюками, но бензин уже разлился по салону, и пламя забушевало, как в паровозной топке.  Тогда и водитель, и кондукторша пулей вылетели из автобуса и в двадцатиградусный мороз побежали по снегу в чем мать родила. Огонь перекинулся на соседние машины, стоявшие в гараже как селедки в банке, и вскоре заполыхал весь автопарк.  
Автоматическая система пожаротушения, как водится, не сработала.
Торопившийся в музей действительный статский советник видел, как над городом подымается кровавое зарево, а со стороны автопарка бегут по снегу голые мужчина и женщина.
Телефонные трубки со спутанными проводами врассыпную лежали на столе, аппараты сипло гудели, а Петя никак не мог решить, как поступить: или снова положить их наугад – вдруг повезет - или все-таки попытаться сначала распутать провода. Но тут над столом загорелась красная лампочка. Это камердинер, карауливший входную дверь, дал сигнал, что в музей прибыло руководство.  Петя немедленно оставил провода, вылетел в вестибюль и стал докладывать ошарашенному Его Превосходительству.
- Вы кто такой?! – выкатил глаза Его Превосходительство.
Он не мог понять, кто это ему докладывает. Он никогда не видел Петю в кальсонах и без волос на голове и, естественно, принял его за кого-то постороннего.
Камердинер тоже Петю не узнал и в изумлении застыл у входной двери, соображая, каким образом этот неизвестный смог незаметно проникнуть мимо него в Музей.  
- Дежурный по Музею титулярный советник Тестов! – дрожащим голосом отчеканил Петя.
- А почему в таком виде? – пришел в себя действительный статский советник. – Вы сами тоже с пожара? Где ваш помощник?
- Ох! – расстроено воскликнул Петя, прикрываясь руками, и залепетал что-то уж совсем несусветное: – Это, чтоб завтра утром к вам… сегодня утром… а помощника я отослал….  должно быть, спит…
- Примите себя в соответствующий вид! - багровея рявкнул Его Превосходительство.
После этого музей гудел как пчелиный улей. Водитель и кондукторша как-то сразу отошли на задний план. С ними было все ясно: предстоящий суд, конфискация имущества и пожизненное возмещение ущерба. А вот Петино явление на глаза начальству не сходило с уст, обрастая все новыми подробностями. Ими делился слабый на язык камердинер. Он описывал свое потрясение и пережитые чувства, невольно вставляя такие детали, которые вызывали всеобщий хохот.
- Я же не знал, что пожар! – возбужденно повествовал камердинер, тревожно озираясь. – Думаю, чего это зря среди ночи Его Превосходительство прибыл? Подал сигнал, смотрю, а из дежурки какой-то поп выскакивает в кальсонах. Сам лысый, а на затылке волосы длиннющие дыбом стоят. Думаю, откуда он взялся в кальсонах? А кальсоны у него старые, с рыжим пятном спереди, и тапочки с дырами на больших пальцах. А Его Превосходительство столбом стоит и только глазами ворочает…
А всему музею было хорошо известно, что Его Превосходительство до назначения в наш Музей служил в разведке под прикрытием первого секретаря российского посольства в Англии и бывал на приемах в Букингемском дворце у самой королевы! Привык к этикету. Фраки, смокинги, «разрешите выразить глубокую признательность», «с чувством полного удовлетворения» - а тут Петя в дырявых тапочках и грязных кальсонах! Конечно, растеряешься и язык проглотишь!
Как это бывает, начали вспоминать и другие Петины казусы. Вспомнили, как в прошлогоднюю поездку в подшефный колхоз на уборку свеклы именно Петя чем-то спровоцировал колхозного быка, охранявшего стадо, и бык, проломив изгородь, сначала разогнал всех на свекольном поле, а потом ринулся за Петей, пока не загнал его в уже покрывавшуюся льдом речку. Вспомнили роженицу, которую Петя случайно увидел на автобусной остановке и взялся на своем «Москвиче» доставить в родильное отделение. Но так разволновался, что перепутал улицы и вместо роддома привез ее в трест «Водоканал», где она и родила. Вспомнили и другие истории, а их было множество, и однозначно пришли к выводу, что неприятности следуют за Петей, как ад следует за всадником апокалипсиса.
Петю отстранили от дежурств, и действительный статский советник поручил проработать вопрос, возможно ли вообще его использовать на музейном поприще. Петин столоначальник, статский советник, вызвав его к себе в кабинет и закрыв плотно дверь, доверительно сообщил, что ему удалось его отстоять, но не окончательно. «Испытательный срок тебе – месяц, - объявил столоначальник. - Поэтому умоляю, этот месяц никуда не суйся. Сиди в кабинете, занимайся бумажной работой, но за пределы Музея ни ногой! Составляй описи, отправляй запросы, подшивай бумаги. У тебя, между прочим, давно истекли все сроки присвоения очередного ранга, а ты все ходишь в титулярных советниках! Но как только я начинаю писать на тебя представление, ты обязательно вляпаешься в какую-то историю! И вместо очередного ранга получаешь очередной выговор».
Две недели Петя безвылазно сидел в своем кабинете и писал отчеты за все присутствие. Даже со своей агентурой встречался только в экстренных случаях. Но тут опять открылась Книга проведений. На этот раз в город должны были пожаловать два установленных английских разведчика-дипломата, явление чрезвычайно редкое и значительное, требовавшее мобилизации всех музейных сил. Что понадобилось этим английским дипломатам-разведчикам в провинциальном городе – никто в музее, включая самого действительного статского советника, бывшего разведчика, понять не мог. Чтобы внести ясность - требовался за ними непрерывный круглосуточный контроль.
Петин столоначальник снова вызвал Петю.
- Людей не хватает, - толи пожаловался, толи констатировал он, невидяще глядя на Петю. – В общем, так. Поселяешься в гостинице в базовом номере. Твоя задача: открывать и закрывать дверь нашим «отошникам». Они пришли, постучали – ты открыл. Они вошли – ты закрыл. Им надо выйти – ты открыл, они вышли - ты закрыл.  Все!  Никого больше не впускать. Из номера не отлучаться, технику без присмотра не оставлять. Надеюсь, тут уже все ясно?
- Чего же тут не ясного? – обиделся Петя, понимая, что ему поручена роль обычного привратника.
В гостиницу Петя опять принес свой портфель, но на этот раз достал из него спортивный костюм и кеды. Проводить сутки возле входной двери лучше всего в спортивной одежде, решил он. Не в ливрею же облачаться!
Первым в номер явился Гена с помощником. Он постучал в дверь условным стуком азбуки Морзе «Дай-дай закурить» - два длинных стука и три коротких, что означало цифру «7», и Петя отпер дверь. Гена и помощник втащили в номер две огромные сумки. Петя в кедах влез на диван, и стал наблюдать за их действиями.
Первым делом Гена достал из сумки бутылку водки, скрутил ей голову, молча налил в гостиничный стакан положенные для вдохновения 150 грамм и немедленно выпил. Пете и помощнику предлагать водку он не стал. Бутылку снова закрутил пробкой и спрятал ее в сумку, а вместо нее вытащил стамеску. Он лег животом на пол и стал отдирать возле плинтусов паркетную плитку. Его помощник вытащил из своей сумки несколько тонких и недлинных труб и начал их между собою соединять. Технари работали быстро и слажено. Видно было, что такая работа им не впервой. Гена отдавал короткие команды, а помощник, хватая их на лету, тут же исполнял. Петя забился в угол дивана и обхватил руками колени. Он с интересом следил, как Гена сдувает пыль под отодранной паркетной плиткой и тонким щупом прочищает едва заметное отверстие. Тем временем помощник из труб собрал нечто похожее на большой микроскоп. Гена принял его и закрепил над отверстием. Затем заглянули в окуляр и удовлетворенно крякнул. Потом он достал из сумки разноцветные тонкие провода и все так же лежа на животе стал их прикручивать к разъему под предварительно оторванным плинтусом. Помощник вытащил из сумки бытовой магнитофон «Весна» и включил в розетку. Петя ожидал услышать легкую музыку, но Гена подсоединил к магнитофону штекер от проводов и с динамиков раздалось громкое урчание, будто в номере внезапно появился слон, страдающий расстройством желудка. Гена заматерился и быстро убавил громкость, но урчание слоновьего желудка уже разнеслось по гостиничному коридору.
- Громко работает, - осуждающе цокая языком, сказал один кавказец другому, которые как раз проходили мимо базового номера. Они уже продали свои экзотические фрукты на городском рынке и теперь направлялись в гостиничный ресторан.  – Нэ импортный холодильник.
- Нэт, не холодильник, - возразил другой. – Тэлэвизор смотрят.
Еще один прибор, напоминавший 5-литровую кухонную кастрюлю, особую гордость Музея, Гена прикрепил к полу посреди номера. С помощью этого аппарата с высокой разрешающей способностью можно было фотографировать переписку разведчиков, если они вздумают общаться между собой как глухонемые посредством записок, чтобы обезопасить себя от прослушивания. Иностранные спецслужбы еще не догадывались, что Музей располагает такой аппаратурой. Они по-прежнему были уверены, что наша страна все еще живет в условиях конной тяги.
Даже ночные посещения дипломатами туалета не должны были остаться без внимания, поэтому над их уборной Гена с помощником тоже установили микроскоп.
- За приборы отвечаешь головой, - предупредил Гена Петю. – Мы к себе, у нас еще есть работа.  
Днем, пока английские разведчики рыскали по городу, Петя скучал в базовом номере. Он слонялся из угла в угол и периодически заглядывал в микроскопы. Ничего интересного не обнаруживалось, кроме двух рулонов туалетной бумаги разных цветов - розового и голубого, - которые англичане привезли с собой. «Зачем им два рулона на полтора суток?», – недоумевал Петя, пока впоследствии не выяснилось, что каждый из разведчиков пользовался только своей. туалетной бумагой, о чем Гена сделал пометки в оперативной сводке. То же касалось и полотенец. Англичане даже не притронулись к гостиничным полотенцам, когда по очереди принимали душ. Каждый вытерся своим полотенцем. Причем, как отметил в журнале Гена, каждый из них вытер верхнюю часть тела своим полотенцем, а нижнюю, включая промежности, полотенцем коллеги, что всех развеселило до слез.
Но когда английские дипломаты-разведчики вернулись в гостиницу, для Пети начался сущий ад. До поздней ночи дипломаты писали друг другу записки, а потом еще листали свой блокнот, соприкасаясь над столом головами. Гена лежал животом на полу, заглядывал в кастрюлю и непрерывно щелкал затвором фотоаппарата.  Его помощник быстро менял фотокассеты, а еще один тут же уносил их в лабораторию. Ассистенты бегали туда и обратно, а Петя то и дело открывал и закрывал дверь и за ночь так намаялся, что еле держался на ногах. Он просил хотя бы раз самому отнести фотопленку в лабораторию, чтобы размяться, но Гена не позволил, грубо напомнив, что в его обязанности входит только открывать и закрывать двери.
Гостиничная дежурная по этажу, которая всю ночь сидела в конце коридора и блюла порядок, каждый раз встревоженно вздрагивала, когда всклокоченная Петина голова появлялась в коридоре, а затем из его номера выходили молодые мужчины и приходили другие, стуча в дверь условным стуком.
- Гомосек у нас в люкс поселился, - сказала она утром своей сменщице. – Всю ночь принимал клиентов. С номера даже не отлучался.
- Милицию надо было вызывать!
- Так директор запретил в этот люкс вмешиваться. Как тебе такое нравится?
Наконец, англичане убрались, и кошмар для Пети закончился. Гена с помощником понесли в музей последние фотопленки и магнитные записи, а Петя, сгибаясь от ломоты в спине, запер дверь и побрел к дивану. Он бухнулся навзничь и смежил веки.
Знакомая дверная щеколда в окружении каких-то прозрачных завитушек, похожих на инфузории, тут же возникла в желтом тумане и поплыла куда-то вверх и вправо. Петя невольно следил за ее полетом, затем скосил глаза влево. Щеколда и инфузории быстро вернулись на исходную позицию и снова медленно поплыли вверх и вправо. Так повторялось несколько раз, пока Петя, наконец, не провалился в бездонную пропасть и не уснул мертвецким сном.
Через час пришел Гена с помощником и стал стучать парольным сигналом «дай-дай закурить». Но дверь не отворялась. Гена тихо матерился и прислушивался, потом достал отмычку, с которой никогда не расставался, вскрыл номер и подал сигнал помощнику, чтобы тот не шумел.  Техники проследовали в помещение.
- Умаялся, сердечный! – зло прорычал Гена, глядя на разметавшегося по дивану Петю.
Помощник стал выдергивать микроскопы, а Гена отсоединил кастрюлю и установил на место содранные паркетные плитки. Они сложили в сумки свое имущество и так же тихо покинули номер, причем Гена оставил входную дверь открытой настежь.
Петя проснулся от смутной тревоги и ощущения, что чего-то не хватает. Непонятная тоска теснила грудь. Спину еще ломило, но уже не так сильно. Сквозь шторы на окнах в номер пробивалось вечернее солнце, а из коридора - гортанное кавказское наречие. Петино недоумение возросло. Он повернул голову и увидел в дверном проеме мелькнувшие мужские силуэты. Его сердце моментально подскочило к горлу и затрепетало: ни секретных микроскопов, ни совершенно секретной кастрюли в номере не было. Исчез даже бытовой магнитофон «Весна».
Петя бросился к телефону и непослушным пальцем стал накручивать знакомый номер, внутренне надеясь, что сейчас все разъяснится, и нависшая угроза растает, едва наметившись. Но на том конце провода мстительный Гена очень натурально удивился, затем натурально возмутился и стал крыть Петю отборным матом и грозить военным трибуналом. И тогда Петя обреченно набрал номер своего столоначальника:
- У меня ЧП, - загробным голосом произнес он. – Я только на минутку прилег отдохнуть, а у меня из номера какие-то грузины звезданули всю нашу технику. Нужен кинолог с собакой и криминалист. Я остаюсь на месте происшествия охранять следы преступления.
Что было дальше? Ну что могло быть дальше? Никаких криминалистов с собакой в гостиницу посылать не стали, зная Петин талан, но об этом инциденте сразу стало известно всему музею. А как стало - непонятно. Не мог же сам Петя всем звонить по телефону и рассказывать, что у него грузины украли подслушивающую аппаратуру. И Гена не мог. Потому что за такие шуточки по головке не погладят.  Да и Петин столоначальник не мог. Зачем это ему, когда он лично перед Его Превосходительством за Петю поручился? А может и мог… Короче, Его Превосходительству тоже сразу стало все известно. Ну и пошла раскручиваться спираль… Естественно, любитель вдохновения Гена получил по заслугам, потому что в Музее хоть и приветствовалась демократия, но субординация блюлась! А вот для Пети это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Его Превосходительства. Его Превосходительство был человек добрый и зря никого не обижал, но не мог же он подставлять свою шею!
А Гена после полученного выговора отправился в винный бар, где до глубокой ночи пил исключительно неразбавленный ликер шартрез, похожий на медный купорос.  Он тучно сидел за столом, обхватывая широкой пятерней высокий стакан, и допрашивал своего молодого помощника, сидящего напротив и клевавшего носом:
- Нет, ты скажи, не гнида этот Тестов? Уснул на посту, а я отдувайся?
- Однозначно, - с трудом ворочал деревянным языком помощник, роняя голову на стол.  
О том, чтобы оставлять Петю на оперативной работе, теперь не могло быть и речи!  Поначалу Петю хотели перевести архивариусом в подвал, где когда-то располагался следственный изолятор, а теперь музейный архив, но возникли опасения, что Петя может его сжечь, когда будет заваривать себе чай кипятильником. И пришли к выводу, что безопасных для Пети должностей в музее не существует. Но тут освободилась вакансия в аналитическом отделе и Петю временно перевели туда, пока не решится его вопрос, а заодно посмотреть, что из этого выйдет. Но результат превзошел самые лучшие предположения. В течении какого-то месяца Петя превратился в лучшего сотрудника отдела. Его аналитические способности раскрылись и расцвели как куст черемухи после майского дождя. Выговоры, которыми он был обвешан как собака репьями, сами собой осыпались, и он, наконец, из титулярных советников шагнул в коллежские асессоры.
Я тоже обращался к нему, когда разрабатывал своего потенциального изменника Родины.
- Надо разработку построить так, - говорил мне коллежский асессор Тестов, – чтобы этот инженер сам отказался от своей затеи бежать за границу. Иначе у тебя ничего не получится. Он у тебя или все-таки сбежит, или его придется посадить, - пророчествовал Петя, но теперь его пророчества казались несомненными. -  И то и другое неприемлемо. Потому что это противоречит нашим наставлениям.
И дальше Петя, как индивидуум с гипертрофированным аналитическим мышлением, пустился в пространные рассуждения.
В наставлениях требуется бороться за каждого человека Конфедерации. Если наш человек встал на путь совершения особо тяжкого государственного преступления, то это не его вина, а наша беда. Значит, он поддался тлетворному влиянию западной пропаганды. А мы не уследили и его не защитили. Другими словами, вовремя не смогли поставить его мозги на место. Ведь в нашей стране нет и не может быть социальной почвы для совершения измены Родине. Все это следствие идеологической диверсии противника.
- Мы создали фактически идеальное государство, - глядя поверх моего правого уха, говорил Петя, и у меня мелькнула мысль, что в кабинете находится кто-то третий, кому он сейчас вещает. Я даже невольно обернулся, но за моей спиной никого не было. – Нам удалось объединить, казалось, не объединяемое. Разные культуры, разные национальные традиции, разные языки и разные религии - от христианства до мусульманства, от буддизма до иудаизма – и тем не менее все живут как братья, и все живут счастливо. Есть, конечно, отдельные элементы, как твой инженер, например, но это просто патология, болезнь, которую возможно и надо лечить. И таких людей ничтожно мало на фоне общего количества населения, как мало душевнобольных на фоне общего количества психически здоровых. Один наш русский писатель, кстати, очень хороший писатель, классик, высказал мысль, что становление России – это цепь сплошных случайностей. Мол, если бы староверы-раскольники грохнули в свое время Петра-воителя, так и сидели бы мы все не в государстве великом, а в своем подмосковном болоте да руки целовали разным шведам да туркам.
«Зачем он мне все это говорит? – думал я, наблюдая, как постепенно каменеет Петино лицо. – Мне нужны конкретные советы в отношении изменника Родины, а он мне про турок рассказывает!».
- Не согласен я с этим писателем! Нет никаких случайностей! Развитие государства происходит строго по законам эволюции, а эволюция подчинена логичности! – словно вынося приговор, трубил Петя.
- Ну да, - протянул я. – Сначала Иван Грозный убил собственного сына, затем его самого отравили.
- Это еще не доказано, убивал он собственного сына или не убивал, - быстро возразил мне Петя. – Где документы?
- Его другого сына, царевича Дмитрия, - продолжал я, не обращая внимания на Петино замечание, - зарезали в детстве, двух других Дмитриев, – Лжедмитриев, - царствовавших вместо настоящего, тоже поубивали. И в чем же здесь логика и подчиненная ей эволюция?
Петя развел руками.
- Такова особенность нашей эволюции. Россия вообще не похожа ни на одно государство. Это даже не государство. Россия – это цивилизация! - процитировал он нашего государя.
Это изречение государь впервые употребил в своем интервью гондурасскому телевидению по случаю объявления гондурасским правительством их города Юскарана, если кто знает, национальным памятником. Сначала государь рассказал телевизионщикам свой любимый анекдот о дедушке с бабушкой, которые поменялись половыми органами и к чему это привело, а уж затем перешел к имманентным рассуждениям.
- Это хорошо, что ты знаешь историю, - удовлетворенно заметил Петя и задумался. По его лицу угадывалось, что он погрузился в сверхсложные дедукции. - Мало кто из наших царей умер своею смертью. Это стало как-бы нашей национальной традицией. – Изрек Петя и испуганно обернулся.
За его спиной на стене висел портрет нынешнего государя в парадной рейхсмаршальской форме, задумчиво взиравшего поверх Петиной головы в неведомое будущее.
- Так вот, в отношении эволюции, - нетвердо произнес Петя. – Она происходит по восходящей спирали. Опустим для ясности далекое прошлое. Начнем с новой истории. Революция. На смену абсолютной монархии явилась вульгарная демократия – вот основной ее итог с точки зрения развития государства. Все эти меньшевики, эсеры, анархисты и прочая сволочь сыграли, конечно, свою положительную роль, но только в разрезе исторической закономерности. Потом на основании той же закономерности они канули в лету, а им на смену пришли всякого рода уклонисты - троцкисты, бухаринцы и так далее, пока Сталин их всех не разогнал и опять не вернул единовластие. Установилась однопартийность. И к чему это привело? Отсутствию демократии, обострению классовой борьбы, насильственной коллективизации, головокружению от успехов и культу личности. Потом Хрущев вроде бы все понял - да ни черта на самом деле он не понял! - началась оттепель, демократизация, но опять – таки осталась монопартийность и в результате - волюнтаризм! Конечно, я все это рассказываю, так сказать, схематично и упрощенно, но суть от этого не меняется. И только на нынешнем эволюционном этапе мы ввели многопартийность. Это объективная потребность. Руководящая и направляющая роль одной партии себя изжила. Отныне ее выполняют две партии - «Великая Россия» и «Монолитная Россия».
«А еще есть «Справедливая Россия», «Могучая Россия», «Общая Россия», «Правдивая Россия» и наконец «Медвежья Россия», - хотел сказать я, но промолчал.
- В своем научном труде «Государство и эволюция» наш главный идеолог, - продолжал Петя и назвал фамилию одного из бывших теоретиков научного коммунизма, который в настоящее время являлся лидером партии «Великая Россия», - развил ленинское учение о государстве и доказал, что в современных условиях только конфедеративное государство с жесткой вертикалью власти жизнеспособно и может успешно развиваться. При этом сохраняются основные институты демократии. Все субъекты Конфедерации имеют практически неограниченные собственные права и свободы. 98 субъектов Российской Конфедерации! – возвел глаза к потолку Петя. - 98 конституций, 98 президентов и 98 разных законодательных органов - советов, сеймов, меджлисов, хуралов, курултаев, а некоторых даже и не выговоришь! А еще есть губернаторы, градоначальники, советы, исполкомы, комитеты, комиссии с различными полномочиями и правами. И все заседают и решают. Демократично? Безусловно! Пусть себе решают, где какую дорогу починить или подъезд отремонтировать.  Но одно остается для всех священным и обязательным: быть в составе Российской конфедеративной монархии! Как это и закреплено в конституции нашего государства. Наше государство суверенное, единое и неделимое! Это - раз! И два - неукоснительно подчиняться Верховному правителю Конфедерации, то есть Государю. В этом и состоит вертикаль государственной власти. Вертикаль, понимаешь?
- Но в тех же конституциях записано, что любое государство может выйти из состава Конфедерации, - вставил я.
- Правильно, записано, - согласился Петя, - именно для того, чтобы показать, на сколько у нас все демократично. – При условии, если такое решение будет принято национальным парламентом в 4/5 голосов от общего количества. Или на общенациональном референдуме за него проголосуют 90% всех избирателей, что, как понимаешь, практически невероятно.
- А вдруг?
- Ну как же «вдруг»? – огорчился Петя. – Ты где служишь – в Музее искусств или в институте благородных девиц?  У нас же в каждом национальном собрании своя агентура влияния!.. К тому же в каждой национальной республике или автономии проживает не менее 20% русских. И, наконец, мощнейшее наше оружие – пропаганда. Посредством ее мы можем вправить мозги любому дегенерату.
- Ренегату, - поправил я.
- Да без разницы! – махнул рукою Петя. – Американцы называют это промыванием мозгов. Но даже здесь они не правы. Не промывание мозгов, а засерание. И сейчас тебе приведу наглядный пример. Кофе хочешь?
- Лучше чаю. Я после Ташкента предпочитаю теперь чай. Особенно зеленый.
- Зеленого у меня нет, есть черный, грузинский, - сказал Петя и вытащил из ящика тумбочки набольшую кубическую пачку. – А, нет, не грузинский. Краснодарский. Грузины начали зажимать свой чай…
Он встал из-за стола, подошел к небольшому журнальному столику, на котором стояла литровая стеклянная банка с водой и сунул в нее кипятильник.
- Незаменимая вещь. Я с ним всегда в командировки езжу. Хоть сосиски отварить, хоть вермишель сварить, хоть кофе заварить.
- В январе я был на месячных курсах повышения квалификации в Москве, - воодушевляясь продолжил он. – Москва – это тебе не Ташкент. Поселили нас в общежитии школы на Юго-Западе. Комнаты вполне приличные, на три человека, с душем и туалетом. Я попал в одну комнату с одним надворным советником из Находки. Ему до пенсии пару лет осталось. Зачем его повышать квалификацию послали – я так и не понял. И вот сидим мы с этим Константиновичем в комнате, уже ночь глубокая и гадаем – где же наш третий? Чемодан его возле кровати стоит, а самого его нет. Ну, не дождались, легли спать. А в 12 часов ночи является этот наш третий. Оказался якут из якутского музея по фамилии Григорий Чумбеев. Целый коллежский асессор. Я этого Чумбеева до конца жизни помнить буду.
Петя неожиданно замолчал и глаза его налились мечтательной злобой.
- Надо было сразу его... – ожесточенно проворчал он, - … на место поставить! Короче! Явился он в доску пьяный и с двумя бутылками водки. Разбудил нас с Константиновичем и говорит –давайте выпьем за знакомство. Ну, нам деваться некуда, якут все-таки, нацмен, нельзя обижать. Я достал из сумки закуску, которую с собой привез, выложил на стол. Рыба домашнего копчения, колбаса…Сидим с Константиновичем в трусах за столом, а этот якут даже пальто не снял. Так за стол и сел одетый и в шапке и водку по стаканам разливает.  Не успели мы взяться за стаканы, как он в них своими пальцами полез, намочил, а потом водкой стены стал окроплять и шептать что-то. Мы ему: «Григорий, ты чего?». А он: «Надо Бурхана задобрить, а то обидится». «Какого еще Бурхана?». Оказывается, это у них бог какой-то или идол… Перед тем, как пить водку, надо и ему немного брызнуть.  Константинович зря что надворный советник, так свой стакан и осушил, куда якут свои пальцы мочил, а я свою водку на стену вылил. И говорю: «Пусть и от меня Бурхану достанется. Но вообще-то, говорю, Григорий, здесь тебе не Якутия, а Москва! Американцев вам бояться надо, а не Бурхана какого-то». А он на полном серьезе отвечает: «Очень боимся американцев. Прилетят с Аляски – и все у нас отберут! Одна надежда – на русских. Завтра с утра на Красную площадь поеду».  «Зачем тебе на Красную площадь?», - спрашиваем. «Поцеловать Кремль надо. Сын, когда меня провожал, наказал: «Папа, как в Москву прилетишь – первым делом поцелуй Кремль». Ну мы с Константиновичем только переглянулись, думаем, пьяный этот Григорий – вот и мелет чего ни попадя. В общем, не обратили внимания.
Петя насыпал две чайные ложки чая в стакан и залил его кипятком из банки, а стакан накрыл чистым листом бумаги.
- Пусть заваривается.
-  Ну и что, поехал он целовать Кремль? – спросил я, заинтригованный необычным рассказом.
- Как потом оказалось - поехал. Утром мы его разбудить не смогли. Он как выпил ночью стакан водки, так и уснул за столом в пальто и в шапке. Ну мы его на кровать переложили, сапоги стащили, а пальто не смогли. Он так и спал одетый. А сами поехали на занятия. После Константинович уехал к своему однокашнику-москвичу в гости, а я вернулся в общежитие. Смотрю – Григория уже нет. Ну нет так нет. А часов в девять вечера прибегает помощник дежурного по общежитию. «Это с вами в 701 комнате проживает Чумбеев из Якутии?». «Ну да, говорю, здесь проживает. А что случилось?». «Идите заберите его с проходной, его наша «семерка» с Красной площади привезла». Только тут я вспомнил, что этот Григорий собирался Кремль целовать… Спускаюсь я, смотрю – Григорий сидит на стуле в дежурном помещении и как-то странно сидит. Как будто не живой. Изваяние какое-то. Спина ровная, неподвижная и голова неподвижная. Руки висят вдоль тела и тоже не шевелятся. А лицо… Ну как тебе объяснить? Обыкновенная сковородка – круглое, абсолютно плоское и ничего на нем не выделяется – ни нос, ни губы, ни щеки, только две узкие щелочки вместо глаз. «Ваш?», - спрашивает дежурный. «Наш. А что с ним?». «Да пьяный в смерть!». «А почему же не падает?». «Так ведь якут! Они привычные.  Пытался в Мавзолей проникнуть. Забирайте». Потащил я его на седьмой этаж. А он, действительно, податлив оказался, ноги сам переставляет. Не впервой, наверное. Приспособился. В прихожке я его к стене прислонил и стал дверь в комнату открывать. А он толи трезветь начал, толи центр тяжести потерял – по стене заскользил, завалился и улетел в туалет, только сапоги сверкнули. А там -  головой об унитаз! Звон такой пошел, что, наверное, дежурному на первом этаже слышно было! У меня ноги подкосились. Думаю – все, готов Григорий! Кинулся за ним, смотрю - унитаз на две половины раскололся, как яблоко разорванное, а Григорий лежит навзничь между двух половинок и рукою затылок щупает. Фу, думаю, живой! Крепкие у якутов головы! Константинович вернулся часов в одиннадцать, смотрит - Григорий на своей кровати, в пальто и шапке, как и положено. «Он что, так и не вставал?», - удивленно спрашивает. «Как же не вставал? – отвечаю. – Он же Кремль ездил целовать. А потом головой унитаз расколол».
Петя замолчал и тяжело задышал –на него подействовало воспоминание.
- Заменили унитаз? – спросил я первое, что пришло в голову, чтобы привести его в чувство.
- Что? – очнулся Петя. – А, унитаз… Заменили, конечно… Комендант мне так и не поверил, что его головой раскололи…
Я был в восторге от этой истории. Такое нарочно не придумаешь. И прямо сгорал от нетерпения услышать продолжение.
- А утром он что-нибудь рассказал?
- Утром он опять не мог проснуться, - ответил Петя и рассеянно стал пить со стакана заварку. Потом встрепенулся: - Слушай, я же чуть ли не всё выпил! Давай, тебе свежий заварим…
И сунул опять кипятильник в банку.
- В общем на третью ночь Григорий вообще в общежитие не явился, - сказал Петя, насыпая в чистый стакан пол чайной ложки краснодарского чая. – Мы с Константиновичем ума не могли приложить, куда он мог подеваться. У него же в Москве ни родственников, ни знакомых. Да и вообще он первый раз в Москве оказался. Думали – или заблудился, или ограбил кто. У него же с собой деньги были немалые. Полночи не спали, догадки строили … Утром пошли на занятия. Явился он только на последнюю пару…
Петя налил в стакан кипяток.
- Короче, оказалось, он в вытрезвитель попал.  
- Прямо с Красной площади? – предположил я.
Петя неопределенно сдвинул плечами.
– Вряд ли. Скорее всего из какой-то рюмочной. Как я потом анализировал, он напивался раньше, чем мог доехать до Красной площади. Всё ему американцы на самолетах мерещились. В общем за месяц учебы он умудрился четыре раза попасть в вытрезвитель и два раза в военную комендатуру. Правда, в военную комендатуру его уже с милиции переправляли, когда выясняли, что он из музея.
- Как же его не отчислили?
- Хотели… Но начальник школы с понятием, а главное, с юмором оказался. Вызвал его и говорит: не буду я ничего сообщать твоему руководству, лети-ка ты, голубь, с миром, а я закажу мемориальную доску и повешу ее на школу. Мол, здесь отбывал курсы повышения квалификации такой-то из Якутии, который смог в течении месяца шесть раз побывать в вытрезвителе…
- Да, печальная история, - сказал я.  – А зачем ему надо было обязательно целовать Кремль? Потому что сын велел?
- А ты что так и не понял? – Петя перестал помешивать чайной ложечкой заварку.
- Ну, предположения есть. Парень из тундры, Кремль видел только по телевизору, а тут такая удача… Ну, и психологически…
- Верной дорогой идете, товарищ! – торжественно перебил меня Петя. – Именно психологически и на подсознательном уровне! Вот это и есть конечный результат нашей пропаганды! – И Петя торжественно поднял над головой стакан с оставшейся заваркой.
- Так ты считаешь, что…
- Ничего я не считаю, кроме сигналов, полученных из отделов нашего Музея! – опять перебил меня Петя. – Считают вон там. – И Петя закати глаза к потолку. – А мы исполняем.
- Я где-то читал, - сказал я, потрясенный, - что у северных народов вообще не вырабатывается сопротивляемость к алкогольной зависимости. Так устроены их организмы. Они алкоголиками становятся после первой рюмки водки…
- И что? Мы их пить заставляем? – агрессивно насупился Петя, делая ударение на «мы».
Глаза его затуманились, он машинально снова отхлебнул из стакана заварку и чуть слышно пробормотал: «Как же – отберут у них, будто у них что-то остается».
- Ты это о чем? – не понял я.
- Да… - неопределенно махнул рукой Петя. – Тот же Чумбеев. Наивный, как ребенок. Дитя природы. В последний день у Константиновича пузырек одеколона «Шипр» выпил. Деньги, наверное, закончились. И умотал в свою Якутию. А в этой Якутии чего только нет! – Петя даже схватился за голову. - Алмазы, золото, серебро, нефть, газ, молибден! И всё в огромном количестве! А пушнина? Соболя, песцы да мало ли!.. А живут, как и сто лет назад! Ни дорог, ни мостов, ни домов, ни жратвы приличной! Чего настреляют в тайге – то и их! А могли бы жить богаче чем арабы в Саудовской Аравии! Потому что вопрос стоит ребром: либо они нас, либо мы их!
- Якутов? – изумился я.
- Да причем здесь якуты? Американцев!
И Петя ребром ладони ударил по столу, будто там собрались ненавистные нам американцы.
- С якутами все ясно, - сказал он. – Без нас им вообще писец.
- Без кого «без нас»? – снова не понял я.
- Как кого? – Петя даже округлил глаза. – Без нас, русских. Кто же еще печется о мощи и несокрушимости нашего государства?
Щеки его стали розоветь.
- Ты думаешь, это надо эстонцам или туркменам? Как же! Держи карман шире! Я в прошлом году ездил на Рижское взморье. Дай, думаю, поеду посмотрю, как там живут в цивилизации… На первый взгляд – вроде все нормально. Чистота, порядок. Пьяные на улицах не валяются. Видел, правда, одного, но он русским оказался.
- А как ты определил? Аналитически?
- Практически!  Матерился как черт! А зашел в магазин, попросил рижского бальзаму – продавцы морды воротят! Тут же стоит какой-то швед или финн, лопочет по-своему – они ему: «Плиз, плиз!». А русский язык как бы не понимают! Понимаешь, до чего дошло?! Мы их защищаем от мирового империализма, а им бальзаму жалко! А чему удивляться? Рядом та же Финляндия, Швеция. Оттуда и прет на них западная пропаганда. Но это еще можно понять. Исторические корни, культурное наследие и прочая чепуха. Но откуда в русской среде заводится разная гниль, болтающая о сранной демократии и свободе?! Откуда берутся Буковские, Сахаровы, Солженицыны?!  Вот и твой объект надумал бежать. Русский, сволочь, а хочет сбежать! Плохо мы еще проводим свою пропаганду…
Что-то в Петиной логике не стыковалось. Сам же утверждал, что наша пропаганда- мощнейшее оружие!.. Вон на Якутию какое воздействие оказывает! …
Петя порылся в ящике стола и вытащил какой-то листок.
- Вот, - сказал он, тыкая в него пальцем. - Я разработал специальную форму отчетности. Все сотрудники музея должны выступать с лекциями о политической бдительности в трудовых коллективах. За это предусмотрено начисление определенного количества баллов по специальной шкале. К примеру, лекция, прочитанная в творческой среде, оценивается более высоко, чем лекция на заводе или фабрике. Каждый сотрудник должен за месяц набрать определенное количество баллов. При более высоком показателе предусмотрено поощрение.
Я уставился в листок.
- Уже приняли эту форму? – осторожно спросил я, вспоминая крестики-нолики, которые приходилось ежемесячно рисовать, заполняя статистическую отчетность: сколько выявлено иностранных разведчиков, сколько их агентов, сколько в этой связи получено сигналов…  Приходилось проставлять одни нули. Толя Пучков называл эту форму отчетности «Раскрась сам».
- Пока еще нет. Хотим попробовать в виде эксперимента в пятом подразделении музея.
Наши сотрудники, продолжал Петя, весьма неохотно выступают с лекциями и беседами перед населением. Возможно, это связанно с недостаточной стимуляцией. А ведь это очень важное направление музейной работы. Может быть даже, одно из самых важных. Наши люди должны постоянно помнить, что американцы и их союзники хотят стереть нас с лица земли.
- Ты что, не читал наставление «О профилактике»? – спросил Петя.
- Как это не читал? Очень даже хорошо его знаю. Общая и частная профилактика. Общая – это как раз то, о чем ты сейчас рассказываешь, а частная – это когда человека, становящегося на путь совершения особо опасного преступления, заблаговременно приглашают в музей и проводят с ним соответствующую беседу.
Петя поморщился.
- Несколько упрощенно, но принцип верен, - сказал он. – Частная профилактика может быть и через нашу агентуру - негласно, и открыто – через средства массовой информации, трудовой коллектив или общественность. А может быть и комплексной, когда задействуются сразу или поочередно несколько названных мною форм. Да мало ли, что еще можно придумать! Главное – профилактируемому объекту мозги поставить на место. А не получается – значит, надо создать вокруг него такую атмосферу общей нетерпимости, чтобы он ни днем ни ночью не знал покоя. Опять же с задействованием СМИ, трудовых коллективов и общественности. Тогда его дурь быстро вылетит из головы!
И Петя торжествующе сверкнул глазами.  
- А бывает, что и не вылетает, - сказал я.
-Бывает, - согласился Петя и удрученно уставился в свой листок.
А я подумал, что ранг коллежского асессора для него не предел. На коллежского советника он, конечно, не потянет, а вот надворным советником вполне может стать.
- Кстати, в материалах твоего дела, - продолжал пока еще коллежский асессор, - я не увидел, чтобы в отношении объекта проводились какие-то общепрофилактические мероприятия.
- Общая профилактика здесь уже не поможет, - ответил я, стараясь в аргументации быть на уровне с Петей, - даже если я неделю подряд буду читать лекции в этом чертовом вычислительном центре. Там руководитель – вечный сталинец. Ходит в полувоенном френче. Мы с Толей Пучковым предложили прочитать лекцию о политической бдительности, так его чуть удар не хватил от счастья. На час сократил рабочий день, весь персонал собрал в актовом зале. Стол застелил красной бархатной скатертью, поставил графин с водой, а сам уселся в президиум. Мы думаем – да пускай!  У нас же была главная цель заполучить образец ключа от квартиры инженера. Пока Толя Пучков читал лекцию о политической бдительности, я провел Гену в раздевалку…
- Толя Пучков читал лекцию о политической бдительности? – вытаращил глаза Петя.
- Ну да. А что такого? Все равно больше не было кому читать. Гена снимал оттиски, а я стоял на стреме…
- Толя мой друг и я его уважаю, - сказал Петя. – Но представить, что он читает лекцию о политической бдительности – это…-  Петя не нашел подходящее определение. -  И никто не уснул? – спросил он.
- Нормально прочитал. – Мне стало обидно за Толю. – И даже отвечал на вопросы. Сталинисту понравилось. Приглашал еще прочитать.
- Да, действительно, общая профилактика тут уже ни к чему, - согласился Петя. – А на частную профилактику у тебя материалов не хватает, только агентурные сообщения да сводки слухового контроля. На их основе проводить частную профилактику нельзя. Нужны легализованные материалы.
Петя откинулся на спинку стула и сочувственно посмотрел на меня. Он буквально купался в лучах неожиданно свалившейся на него собственной значимости. Приятно ощущать себя ведущим специалистом- аналитиком.
- А тем временем твой инженер, - продолжал напутственно Петя, - с этим непризнанным художником регулярно пьют на кухне вино, слушают «Голос Америки» и развивают теорию, что Великая Октябрьская революция – всего лишь следствие неудавшегося еврейского заговора. Тут пора заводить групповое дело с окраской «Измена Родине в форме антироссийской агитации и пропаганды».
- Василий Борисович против.
- Какой Василий Борисович? – не понял Петя.
- Шеф мой.
- А почему он против? Данных вполне достаточно. Вот берем хоть эту сводку. – Петя стал листать мое дело. - Так, где это у нас… «Травят народ разной бурдой, чтоб вообще ничего не соображал…». Это не то… Хотя тоже клеветнические измышления… Ага, вот! Босх. «Босх» – это у нас кто? Твой инженер?
- Нет, художник. Босх же художник.
- Кто такие клички присваивает? – Петя перевернул страницы и заглянул в конец сводки. – Ну, конечно же, Гена! Кому же как не ему придет в голову такая фантазия? Значит, так. Босх: «Там сидят одни бараны». Это он про кого?
- Про отдел культуры горисполкома.
- А я думал про бояр Совета Конфедерации. Ну, может он и прав… Допустим. Ага! Вот. «Херувим». Херувим соответственно у нас инженер. Гене надо премию выписать за полет его воображения. Херувим: «В нашей стране разрешено рисовать только молотобойца с серпом да свинарку с молотом!». Стоп. Получается, это художник говорит?
- Нет, инженер.
- Как инженер? Он же про картины говорит!
- Они вдвоем сидят на кухне, пьют вино и обсуждают конституцию.
- Конституцию читают? А я думаю, чего это они все про конституцию толкуют. Гена же никаких ремарок не делает. У него сплошной диалог. Так мы быстро запутаемся. А ну, подожди минутку.
Петя взял телефонную трубку внутренней связи и трижды крутанул номеронабирателем.
- Гена, привет! – сказал он бойко в трубку. – Это Тестов. Мне нужен магнитный носитель номер… - Петя посмотрел на регистрационный номер сводки и продиктовал его. – А то я сводку   сейчас читаю, ремарок нет и не могу понять, кто что говорит.
Из трубки тут же полился сплошной поток слов, будто кто-то сыпал горох на железную кровлю.  Петя внимательно слушал, замерев с прижатой к уху трубкой. Его глаза округлялись, а нижняя челюсть медленно отваливалась. Он хотел что-то ответить, но у него в глотке только что-то щелкнуло, и он швырнул трубку на рычаг.  
- Занят он, - коротко бросил он мне. И стал читать дальше, заикаясь: - «Хе-хе-херувим». Херувим, твою мать! «А в конституции написали: «Гражданам Конфедерации в соответствии с целями дальнейшего строительства светлого будущего гарантируется право свободы творчества». Вот сволочи!». – Петя поднял на меня глаза. – Это он кого сволочью обзывает? Бояр Совета Конфедерации?
- Наверное. Конституция же принималась Советом Конфедерации…
- И это что, не клевета на государственный строй? Так, дальше цитирую: «Право гарантируется, но «в соответствии с дальнейшим строительством». А на фига мне это «строительство»? Я приношу свою картину, а мне: «Не соответствует!». Да такой конституцией только подтереться осталось!» - Петя прервал чтение. - Это тебе как, а?
- Это Босх говорит, - сказал я. – Художник. Гена в средине сводки их перепутал, когда расшифровку делал…
- Перепутал? –переспросил Петя, глядя на меня не мигая. – Как это можно перепутать? Он что, голоса уже не различал? Наверное, принял «для вдохновения»! Иди теперь, разберись, где тут кто!.. Ты думаешь, это первый раз? Недавно читаю его сводку – два субъекта разговаривают в комнате. Два, понимаешь? – Петя оттопырил указательный и средний палец на руке для большей убедительности. - А через пару страниц в сводке появляется третий, хотя сам Гена указывает в ремарке, что беседуют двое. Я ему: «Гена! Откуда он взялся?!». А он мне: «Ты аналитик, ты и разбирайся, а я отвечаю только за техническую сторону».  Вот такой херувим! Ладно, читаем дальше: «Пока в стране не будет настоящей многопартийности – мне здесь делать нечего». – Петя несколько секунд молча смотрел в сводку. – А это кто говорит? Инженер или художник? Здесь вообще не обозначено. Хотя это в принципе не важно. Ты посмотри, до чего они докатались: уже сочиняют заявление в Совет Конфедерации об отказе Босха от российского гражданства.
- Херувима, - поправил я.
- А? – растерянно спросил Петя.
- Об отказе Херувима от российского гражданства. Херувим - это инженер.
Петя швырнул на стол сводку.
- Нет, Гена точно доиграется! Если он будет и дальше меня оскорблять – я на него точно нажалуюсь! – не выдержал Петя. – Он, видишь ли, работает, а я дурака валяю! Херувим хренов! Базовый номер оставить настежь открытым!
Петя опять сунул в банку кипятильник.
- Кофейку теперь заварю. Чай что-то не бодрит. В общем мое мнение такое: надо заводить еще одно дело.
- Мой шеф говорит, перед тем как заводить дело, надо думать, чем его заканчивать. А Толя Пучков говорит, что все наши дела от зависти.
Петя засмеялся.
- Толю самого скоро надо будет профилактировать. А насчет того, как заканчивать… Можно, например, чтобы Босх накатал заявление в музей на Херувима. Тогда Херувима можно было бы на основании этого заявления профилактировать, а Босха завербовать.
- Не получится. Босх сам профилактирован за террористические высказывания.
- Ух ты! – восхитился Петя. - Где ты только таких находишь? Тогда остается только склонить Босха к добровольному отказу от преступного замысла.
        - Херувима, - снова поправил я. – Изменник – Херувим.
         - Ну да, Херувима. А на Босха все-таки завести дело с окраской «Измена Родине в форме антироссийской агитации и пропаганды». Передай это Василию Борисовичу.  Ищи у этого Херувима слабое место. Должно же его что-то здесь удерживать. Может, он без ума от российской весенней распутицы или дорожит могилой своей бабушки…Я внял Петиным рекомендациям и стал выискивать у инженера уязвимое место, пока не сообразил, что таковым может быть его малолетний сын, который уверенно и неудержимо скатывался по наклонной плоскости подростковой преступности. Ему реально маячил специнтернат или колония для малолеток. Но папе было не до этого, поскольку с семьей он давно расстался, о сыне забыл и был всецело поглощен поиском вариантов нелегального перехода российско-турецкой морской границы как запасного варианта, если получит отказ из Совета Конфедерации.
Тогда я внедрил в его разработку своего агента, который тоже был разведен, но в отличие от инженера души не чаял в своей дочери. По моему заданию агент должен был раздуть еще не совсем погасшие, как я надеялся, отцовские чувства объекта. Под любимое «Херувимом» вино «Плодоягодное» агент затевал душеспасительный разговор, напирая на то, что главным смыслом жизни каждого мужчины является воспитание своих детей. Инженер сначала возражал никчемными рассуждениями о свободе выбора и каком-то личном предназначении, но отцовские инстинкты все же возобладали, и чуждое его мировоззрение, наконец, дало трещину. Он через суд потребовал у жены свиданий с сыном, чему я тайно тоже содействовал. Не прошло и пару месяцев, как он с головою окунулся в процесс перевоспитания своего отпрыска и так этим увлекся, что перестал посещать читальный зал городской библиотеки, где изучал морские карты Черноморского побережья, а спустя еще несколько месяцев идею бежать в Америку выбросил прочь из головы. Таким образом, я спас сразу двух человек: одного от рокового поступка, а второго от криминального будущего. Страна получила двух полноценных строителей светлого будущего, а я с облегченным сердцем сдал свое дело в архив. Чем во многом был обязан Пете.
        Но тогда, в Москве, когда Петя оказался в одной со мной и Альбертом смене, я сразу ощутил беспокойство. Вернее, даже не беспокойство, а ожидание чего-то экстраординарного. Потому что Петя и в Москве останется Петей. На память почему-то сразу приходил сгоревший городской автопарк. Конечно, я понимал, что из-за Пети вряд ли сгорит Белорусский вокзал, но я почти физически ощущал, как неотвратимое зло уже витает незримым призраком, трогает меня за плечи и вызывает тягучую тоску. Оставалось только дождаться: когда?
        Вначале, как и полагается перед бурей, царило затишье. Дежурства протекали спокойно и даже скучно. На вокзале не обнаруживались ни оставленные предметы, ни антироссийские листовки, ни фальшивая газета «Правда». Не появлялись и сексуальные меньшинства с протестными плакатами и наручниками. Прибывали только члены олимпийской семьи из дружественных нам стран. Среди них редкими особями выделялись наши медведи-олимпийцы. Естественно, основная их масса прибывала в столицу через Ярославский вокзал, который, как известно, в основном принимает поезда с Дальнего Востока и Сибири, то есть со стороны тайги, но все же и Белорусский вокзал удостаивался высокой чести встречать дорогих гостей. Наверное, они прибывали из Беловежской пущи или из Карелии. Хотя я точно не знал, водятся ли медведи в Беловежской пуще. В Карелии уж наверняка. Там еще встречались места, где ступает лапа только дикого зверя.  
И что характерно, вели себя медведи совсем не по-звериному. Хотя ради справедливости следует отметить, что поведение их все же изменилось. Если перед началом Олимпиады они, попадая в Москву, явно терялись, смущались и даже пугались, то теперь чувствовали себя уверенно и независимо.  Не знаю, как они вели себя в поезде, но по прибытию на Белорусский вокзал они выглядели образцом российского пассажира.
Во-первых, ни одного пьяного или хотя бы выпившего медведя не попадалось. И не потому что они спортсмены и им запрещено употреблять спиртное. Да Господи боже мой! Мне рассказывал Толя Пучков, а ему его друзья, курировавшие российский спорт (а им можно верить), как пили знаменитые наши спортсмены прямо накануне ответственных матчей! И что? Выходили на игру и выигрывали. Даже голы забивали.
А вот медведи ни-ни! Даже массажисты и помощники тренера. Хотя русские.
Во-вторых, по прибытию в конечный пункт, то есть на Белорусский вокзал, они были образцом галантности. Они учтиво раскланивались с проводницами вагона, а некоторые дарили им букетики целебных трав, собранных на берегах реки Зеи или на Камчатке, а затем, сойдя на перрон, дружески махали им лапой на прощание. И тут же нанимали носильщика, даже если из багажа у них был только баскетбольный мяч. Причем, каждый медведь нанимал себе отдельного носильщика. Они уже не боялись военного духового оркестра, гремевшего из-под Троцкого «Победным маршем» «Если главный командир…», а уверенно маршировали мимо строевым шагом, отдавая по-военному честь. Некоторые, правда, козыряли левой лапой…  Дойдя до автобуса, они опять-таки чинно раскланивались с носильщиками и вручали им щедрые чаевые. И только уж затем поворачивались к ним задом и лезли в автобус.
После носильщики собирались гурьбой на поперечной платформе, сдвинув лепестками свои тележки, наперебой хвастались своими чаевыми и радостно гоготали, обзывая медведей новороссами.  
Все так и протекало, пока в магазине «Одежда» по улице Горького я не купил себе за 40 рублей импортный пиджак из искусственной крокодиловой кожи, очень похожей на натуральную. Сшит был пиджак по последнему крику моды: реглан, накладные карманы... В таком пиджаке можно было появляться где угодно и чувствовать себя вполне уверенно и независимо. Можно было в нем ходить в театр или в ресторан. А можно - в гости к друзьям, разжигая в них зависть и дотошные расспросы – итальянский это пиджак или прямо из Америки? А еще лучше – прийти в нем на явочную квартиру на встречу со своим оперативным источником, особенно если этот источник женщина, где снять этот пиджак, вроде как бы он надоел тебе или тебе в нем жарко, и небрежно бросить его на спинку стула, чтобы агентеса непременно подумала: «Да, в Музее искусств действительно особенные люди. Вишь, какими пиджаками швыряются!».  
Петя увидел пиджак и сразу понял, что в таком пиджаке его уже никто неудачником считать не посмеет. В таком пиджаке авторитет может только расти. Он тут же ринулся на улицу Горького, но пиджаки разобрали. С этого момента он уже ни о чем не мог думать, как о пиджаке из искусственной крокодильей кожи. Все свои выходные дни он мотался в ГУМ, ЦУМ и в «Одежду», но каждый раз возвращался расстроенным. Продавцы на улице Горького уже знали его в лицо и только пожимали плечами, невнятно бормоча, что завоз пиджаков возможно еще будет.  
И вот во время очередного дежурства, а точнее в полдень, когда асфальт плавился под палящим июльским солнцем, а изнывающие от жары москвичи толпами уезжали на свои дачи или просто на речку или в лес, лишь бы подальше от города, Петя снова побежал на улицу Горького, снедаемый предчувствием, что именно сегодня в полдень в магазине «Одежда» выбросят желаемые пиджаки. Его логические мышление подсказывало, что на вокзале в такой зной ничего не может случиться. Ну в самом деле, кому захочется в тридцатиградусную жару ходить с плакатами по перрону или приковывать себя наручником к вагону отбывающего поезда? Или разбрасывать по вокзалу антироссийские листовки или фальшивую газету «Правда»? Но предчувствие его обмануло. Пиджаков в полдень в магазине не оказалось.
- А что, пиджаки в магазин еще не завезли? Или они на складе? – спросил Петя скучающего продавца, не желая терять веры в свое предчувствие.
- Какие пиджаки? – удивился продавец и глаза его беспокойно забегали. – У нас все в торговом зале. Широкий выбор пиджаков.
- Да не эти, - расстроился Петя. – Мне из искусственной кожи…
- Ах, из кожи! – успокоился продавец. – Нет, таких нет. Могу порекомендовать болоньевые спортивные куртки с капюшоном. Прекрасный товар! Только завезли…
- Не нужны…
Раздосадованный Петя вышел из магазина, купил вместо пиджака мороженое и пока возвращался на вокзал, жевал его на ходу, не чувствуя никакого вкуса.  
На поперечной платформе, под плакатом с Троцким-милиционером, стоял хорошо выпивший капитан-танкист, широко расставив ноги. У его ног лежал солдатский вещмешок. Танкист держал в руках бумажник и непослушными пальцами перебирал в нем денежные купюры. Вытянутое лицо танкиста было красным и потным, а брови изумленно взметались.
- …твою мать! – развязно рявкнул танкист, не обращая внимания на проходившего мимо Петю. - Где требования на проезд, твою мать? – спросил он неизвестно у кого.
Петя уже хотел сказать танкисту: «Иди, брат, на третий этаж к военному коменданту, может, он чем тебе поможет», но вспомнил инструктаж про уши, которых видно не должно быть, и передумал. Он только смерил взглядом танкиста, потом его вещмешок, понял, что ни тот, ни другой опасности для вокзала не представляют, и направился в зал пригородных касс.
Зал пригородных касс входил в его маршрут, это, во-первых. А во-вторых, в этом зале симпатичная буфетчица от вокзального ресторана Люся продавала с лотка вкусные горячие беляши. А поскольку десерт уже был съеден, а время наступило обеденное, Петя подумал, что не мешало бы и подкрепиться. Он тут же забыл о неудаче в магазине «Одежда» и представил, как Люся, увидев его, озарится задорной улыбкой. Петя направится к ней, а Люся, не дожидаясь заказа, оторвет от рулона короткую ленту оберточной бумаги, возьмет вилку, откроет крышку своего лотка, а оттуда вырвутся клубы душистого пара. «Сколько?», - весело спросит она, хотя знает наверняка, что Петя всегда заказывает три беляша. «Как прошлый раз», - игриво ответит Петя. И Люся, быстро орудуя вилкой, вытащит из горячей утробы ящика три румяных пирожка, завернет их в бумагу и передаст Пете. Петя так ярко все это себе представил, что его желудок сразу же отреагировал подсасыванием, а во рту начала скапливаться слюна. Глаза Пети стали масляными как беляши.
Петя вошел в зал и первое, что обнаружил – Люси не было.  Петя поискал ее глазами – может, решила сменить месть, - но ее нигде не было! Людей в зале было мало и только возле кассовых окошек стояли небольшие очереди.  «Куда же она девалась? -  недоумевал Петя. – Не могла же она уже продать все беляши! Или могла? А может, ее не видно из-за колонны?». И ступил, огибая колонну. Ступил и тут же понял, что его не только предчувствие обмануло, но и логика подвела. И сразу же обомлел.
Не было никого за колонной, зато под колонной находился оставленный предмет. И был этот предмет не свертком, не коробкой из-под обуви и даже не хозяйственной сумкой, а чемоданом довольно приличного размера. В том, что он оставлен здесь специально, не было ни малейшего сомнения. Во-первых, чемодан был очень старым, с облупленными боками и поржавевшими металлическими бляшками на углах. А во-вторых, никому из пассажиров он не мог принадлежать. Потому что у билетных касс толпились только москвичи, чтобы купить билеты на электрички и, наконец, выбраться из этого раскаленного ада туда, где течет медленная речка, где веет прохладой, где можно отдохнуть в тени соснового леса или дачного сада. А кто же из москвичей ездит в лес или на речку с чемоданом? Да еще с таким как этот?  С таким чемоданом вообще никто никуда не ездит.  Единственное ему применение – валяться где-то на антресолях или в чулане и хранить внутри себя ненужный хлам.
- Кто-то оставил, - таинственно прошептало в левом Петином ухе.
Петя вздрогнул и обернулся. За его спиной стоял молодой курсант милиции.
- Кто? – спросил Петя, тупо уставившись на курсанта.  
- Я не заметил, - ответил курсант.
- То есть, как это «не заметил»?! Ты же здесь дежуришь!..
- Людей как раз было много в зале. Только недавно рассосались
- А Люся где?
- Какая Люся?
- Та, что с пирожками. - Петя почувствовал, как под ногами заколыхался мозаичный паркет. - Может, она что видела…
- Не знаю я Люсю. Никто здесь с пирожками не стоял.
       - Как «не стоял»? Она беляшами торгует. Ты по залу спрашивал, почем беляши? – Петя смотрел на курсанта остекленевшими глазами. Курсант тоже с недоумением уставился на Петю. - То есть, чей чемодан? – поправился Петя.  
       - Спрашивал. Никто не отозвался.
       - А ты еще спроси, - потребовал Петя, чувствуя, как у него начинает пересыхать во рту.
Повторное обращение милиционера растревожило толпу у билетных касс, как пчелиный улей, по которому слегка ударили молотком. Очередь возбужденно загудела, а затем из нее стали откалываться наиболее слабонервные пассажиры и спешно покидать зал. Давала о себе знать хозяйственная сумка со станции «Измайловская».
- Ты его не трогал? – прохрипел Петя.
- Нет, - испуганно ответил милиционер. – Нас же инструктировали.
        - «Инструктировали» !..  Сколько он здесь стоит?
Курсант посмотрел на свои часы.
       - 17 минут назад я его заметил.
- А до этого сколько?
- Не знаю. Я же говорю: я не видел, когда его оставили.
     - Как же ты не видел? – взвизгнул Петя и вдруг увидел, что из внутренностей чемодана торчит наружу алюминиевая проволока, прикрученная к ручке. Все это очень напоминало растяжку: берешься за ручку, поднимаешь чемодан, а проволока выдергивает чеку.
- Никого не подпускай! – крикнул Петя и бросился вон из зала.
        - А если хозяин объявится? - попытался уточнить курсант, но Пети уже и след простыл.
Бежать было не так уж и далеко, но как назло густой поток людей, как выдавленная паста из тюбика, двигался ему навстречу из только что прибывшего поезда, и Петя сразу же в нем застрял, словно муха в патоке. Он стал бесцеремонно толкаться локтями и наступать на чьи-то ноги, а вслед ему сыпалась возмущенная ругань и один раз кто-то сильно ударил его кулаком между лопаток. Наконец он вырвался из потока, но тут же налетел на тележку, которую толкал перед собою носильщик в длинном брезентовом фартуке, и больно ударился ногой об ее угол.
- Куда прешь, востроглазый! – завопил носильщик и затормозил тележку.
Перед Петей всплыла сияющая морда огромного медведя. Он сидел на тележке и, казалось, именно он обратился к Пете этой фразой. «Не спортсмен», - мелькнуло в Петиной голове, потому что успел заметить, что медведь был одет в трикотажные шорты и майку и при нем нет никаких вещей, свидетельствующих о принадлежности к олимпийской семьи.
Обида и злость сразу же закипели внутри Пети вулканом, и он уже хотел съездить носильщику по уху, но вместо этого неожиданно для самого себя иступленно закричал:
- Что ты делишь шкуру с неубитого медведя!  
Морда медведя тут же перекосилась, он мгновенно спрыгнул с тележки и на четырех лапах рванул прочь от вокзала, оставляя когтями параллельные царапины на бетоне.
- Да сам ты дурак! – заорал носильщик и развернулся в сторону убегающего зверя: - А платить за половину пути?..
- Сейчас узнаешь, кто из нас дурак, - угрожающе огрызнулся Петя, но разбираться было некогда.
Петя оставил носильщика и бросился за медведем. и вдруг увидел, как медведь вскочил на механическую дрезину, бог знает откуда здесь взявшуюся, и заработал рычагами. Дрезина сорвалась с места, набрала ход и вскоре скрылась из поля зрения. «Да что это я?», - в отчаянии подумал Петя, развернулся и побежал к арочному выходу.
И тут же увидел, как под мраморной колонной беззвучно взметнулся огненный шар. Беззвучно посыпались стекла и стали разлетаться каменные осколки. Потолок зала пригородных касс рухнул вниз, вздымая клубы пыли. Беззвучные дикие крики еще живых москвичей сотрясли еще не до конца разрушенные стены зала пригородных касс. Молодой курсант лежал навзничь и стеклянными глазами смотрел в открывшееся небо. Носильщик валялся на перроне, убитый собственной тележкой. Только что приехавший медведь стоял на дрезине, что есть мочи качал приводной рычаг и мчал по железной дороге в сторону Карелии.
Потом Петя увидел себя сидящим на табурете перед следователем и пытающимся убедить следователя, что за время дежурства никуда не отлучался Следователь не верит и предъявляет показания свидетелей, оставшихся в живых. Там черным по белому написано, что чемодан простоял под колонной не менее получаса прежде чем взорваться. «И где же вы были все это время?», - спрашивает следователь.
- Был на посту, - твердо отвечает Петя и для убедительности уверенно машет головой.
И тут же понимает, что все равно будет разоблачен, даже если чемодан не взорвется. Неубитый курсант доложит.
Петя ворвался в кабинет. За столом сидел Альберт и смотрел по телевизору волейбольный матч наших спортсменов с олимпийской сборной Вьетнама.
- Какой счет? – заорал с порога Петя.
- Два-два, - ответил Альберт, напряженно наблюдая перипетии. - Пятая партия. 14:12 в пользу Вьетнама. Эти медведи ни хрена в волейболе не смыслят. Это ж надо – проигрывать Вьетнаму!
- «Наши вьетнамские друзья, - говорил с экрана популярный спортивный комментатор, - сегодня настроены не на шутку».
- Ты посмотри, как он бьет! – воскликнул Альберт.
Медведь на экране взлетел над волейбольной сеткой и что есть силы ударил растопыренной лапой посланный ему мяч. Вьетнамские спортсмены попытались поставить блок, но роста им не хватило. Мяч пулей полетел поверх блока и угодил вьетнамцу, стоящему в центре площадки, прямо в лоб. Вьетнамский спортсмен рухнул, как срубленное дерево.
- «Отличный удар! - захлебнулся в восторге комментатор. – Еще, друзья, не все потеряно!»
Мяч между тем взмыл свечой вверх и перелетел на сторону российских олимпийцев. Шесть медведей, задрав головы с разинутыми ртами, растерянно следили за его траекторией, а затем все сразу бросились его принимать и образовали малу кучу. Мяч упал на площадку.
- Всё, козлы, продули! – обреченно сказал Альберт.
Медведи начали толкать друг друга лапами, а затем затеяли драку. Вьетнамскому игроку, лежащему на полу, врачи делали искусственное дыхание, а затем погрузили на носилки и унесли. Показ игры прервался, и появившаяся симпатичная телеведущая стала рассказывать о рекордном урожае арбузов в Астраханской области.
- Где Володя? - закричал Петя. - Там в зале с билетами на пригородные кассы неизвестный чемодан с проволокой полчаса! Срочно звони в штаб!
- Какой чемодан, с какой проволокой? – ничего не понял Альберт.
Но Петя только махнул рукой и схватил аппарат оперативной связи.
- Звонят с Белорусского вокзала, - затараторил он, волнуясь и сбиваясь. – В зале с пригородными поездами брошенный чемодан с проволокой для взрыва установлен под колонной.
Подозревается медведь, который сейчас едет на дрезине в сторону Финляндии. Необходимы специалисты по обезвреживанию.  Да не медведя, а чемодана!
В штабе тоже ничего не могли понять, но Петя продолжал объяснять и там наконец, поняли.
- Доложил титулярный советник Тестов из числа прикомандированных! –закончил свой доклад Петя.
Альберт очень хорошо знал Петю, но то, что он сейчас тот наговорил в телефонную трубку оперативной связи выглядело уж слишком серьезно!
- Сейчас приедут, - сказал Петя, кладя трубку. - Значит так, - стал он торопливо объяснять Альберту: - Запомни на всякий случай, если будут проверять: шел я по маршруту в зал пригородных касс, ну там беляши и все такое. А тут пьяный танкист на поперечной платформе потерял документы! Я ему: иди, брат, к военному коменданту на второй этаж… А из вещей у него только солдатский вещмешок.
- Так это пьяного танкиста чемодан? – не выдержал Альберт.
- Вряд ли. Ты слушай, не перебивай. Я - в зал, а там молодой мент не знает, что делать. А чемодан уже стоит! Обратились, чей чемодан, все стали разбегаться. Я проанализировал – точно, взрывное устройство! Проволока, на углах заклепки. Я менту: охранять, а сам сюда! А по перрону носильщик катит тележку с медведем. Я ему: нельзя по технике безопасности, только багаж. А этот хам тележкой прямо на людей. А медведь без багажа едет.
- Так может это его чемодан?
- Кого?
- Медведя! Носильщик сначала отвез его чемодан, а потом его самого. Эти медведи все время что-то выдумывают…
- О! – воскликнул Петя, подымая вверх указательный палец. –  Как же я не догадался! Носильщика надо немедленно допросить, а медведя арестовать! Где он взял такой чемодан? Таких уже давно не выпускают.
За окном раздался гулкий топот, будто по платформе бежало стадо бизонов. Альберт с Петей бросились к окну и увидели, как в сторону платформы пригородных поездов бежит взвод милиционеров в черных касках.
- Ну вот, началось, - вздохнул Альберт.
- Я искать носильщика! – крикнул Петя. – У него двенадцатый номер. - И ринулся из музея.
- «Весь народ Российской конфедерации, - вещала с экрана телеведущая, - в порыве массового энтузиазма и…»
- И Володя, как назло. отлучился, -  тоскливо промолвил Альберт и выключил телевизор.
А на вокзале уже творились антитеррористические мероприятия.
Правое крыло вокзала было взято в осаду милиционерами в касках, и к нему уже никого не подпускали. Вход в метро закрыли. В зале пригородных касс неожиданно закрылись сразу все кассы. Кассиры вывесили таблички «Технический перерыв» и через служебный ход быстро удалились. Разморенные жарой пассажиры, не успевшие купить билеты, возмущались.
Милиционеры спешно выпроваживали их из зала под предлогом начавшейся санитарной уборки, хотя ни одной уборщицы в зале не появилось. Одной слабонервной гражданке, которая уже протягивала деньги в кассу и у нее перед самым носом захлопнулось окошко, сделалось дурно, и ей на лицо милиционер лил из бутылки минеральную воду. Какой-то подвыпивший гражданин ни по чем не хотел выходить из зала, требовал билет на Можайск и его милиционеры, подхватив под локотки, поволокли на улицу силой.
- Мне срочно в Можайск! – упирался гражданин. – Я под Можайском дом продаю! Вот же у меня документы!
И показывал милиционерам какие-то измятые листы бумаги, сшитые белой ниткой.
Петя, как выскочил из музея, сразу же бросился искать носильщика под номером 12, но ему попадались носильщики с другими номерами.
- Где двенадцатый? – набросился, наконец, он на здоровенного детину, толкавшего перед собой пустую тележку.
- Чего «двенадцатый»? – удивился здоровяк.
- Коллега твой, под номером 12! – прокричал Петя.
- Степка, что ли? Дак должно на обед ушел, перерыв у него. А тебе отвезти что надо? Дак давай я отвезу, полтинник всего.
За стеной послышался вой милицейской сирены, и Петя, оставив носильщика, бросился прочь.
- Чудной, ей-Богу! –пробормотал носильщик, провожая Петю взглядом.
Петя выскочил на привокзальную площадь вовремя: у зала пригородных касс уже стоял белый автофургон с надписью на боках «Специальная». Петя увидел, как из него вышли два астронавта в бронированных скафандрах и круглых шлемах с толстыми непробиваемыми стеклами. Третьим из фургона выскочил гражданский человек в фланелевой белой рубашке и черным узким галстуком. Он отдавал распоряжения. И вдруг возле фургона увидел Володю, бог знает, как там оказавшегося. Петя немедленно стал прорываться через милицейский кордон, чтобы доложить Володе о медведе и носильщике, но его не пропустили.
- Да я сам из Музея! - горячился Петя, но подтверждающего документа у него не было.
- Не положено! –  камнем стоял на своем милицейский страж.
«Эх, был бы на мне вицмундир титулярного советника – посмотрел бы я тогда на тебя!», -подумал Петя, но спорить не стал. И увидел, как астронавты с чемоданчиком из блестящего металла уже входят внутрь зала пригородных касс. Володя и человек с галстуком сразу же полезли в бронированный фургон. «Чего я тут делаю? - подумал Петя. – Мне ж совсем в другую сторону». Он развернулся и побежал обратно, вокруг здания вокзала, и опять успел вовремя: милиционеры как раз прогоняли пассажиров с платформы пригородных поездов и формировали новое оцепление.  Из-за вокзальной стены появились астронавты. Они шли словно по минному полю - медленно и осторожно. Первый на вытянутых руках нес знакомый уже Пете чемодан, как праздничный торт для именинника. По его напряженной фигуре и рукам угадывалось, что чемодан весит не меньше пуда.  Второй астронавт шел рядом, готовый в любой момент перехватить опасный груз. Взрывотехники повернули к укрытию, и солнечные зайчики весело запрыгали у них на шлемах. «Должно быть жарко им в этих костюмчиках», - подумал Петя.  
Дверь с надписью: «Не влезай! Убьет!»  уже была отворена, и первый сапер, силы которого все же иссякли, передал чемодан второму. Тот принял его как драгоценный подарок и словно в замедленной съемке стал спускаться в подвал. Там он опустил чемодан на воду и осторожно, как ребенок пускает бумажный кораблик, оттолкнул его от себя. Чемодан закачался, образовал грязную рябь и сразу стал в ней тонуть, выпуская на поверхность воздушные пузыри, как будто решил напоследок хотя бы испортить саперам воздух. Саперы тут же быстро затворили металлическую дверь.  
«Четко сработали», - подумал Петя.
Взрывотехники сняли свои шлемы, вытерли вспотевшее чело, и пошли обратной дорогой вокруг вокзала.  
А спустя четверть часа Петя уже скромно расхаживал по вокзальному музею и вслух рассуждал.
- Это хорошо, что я туда вовремя зашел, - прижимал он к груди кулак. Его глаза косили то влево, то вправо. – А то бы тот молодой мент дождался бы, пока рванет. Меня прямо озарило: дай, думаю, еще раз проверю зал пригородных касс. Там дежурит неопытный курсант, мало ли чего. А тут еще носильщик тащит на тележке медведя. Я ему говорю: что еще за диверсификация?
- Кому говоришь? – мрачно спросил Альберт. – Медведю?  
- Не медведю, а носильщику, - кипятился Петя. – Медведя надо немедленно разыскать. Потому что как только я сказал… «диверсификация» … он сразу чухнул! Я так думаю, он этого слова не знает и решил, что я говорю про диверсию. Очень подозрительно!
- Ладно, мужики, - сказал Володя. – Нечего на медведя валить. Взрывотехники просветили чемодан, там какой-то металлический предмет. Не исключено, что СВУ.
- Я ж говорю, медведя надо проверить! – гнул свое Петя.
- Медведя, конечно, проверим. Действительно, не понятно, почему он убежал.  Но чтоб он изготовил взрывное устройство… - Володя покачал головой. - Разве что, его завербовали …  А кто мог его завербовать? Китайцы? Тоже маловероятно. Наши медведи – настоящие патриоты. С них шкуру будут сдирать – они не продадутся.
Петя поперхнулся и стал кашлять.
- Я сейчас спущусь в милицию, - произнес он, преодолевая кашель. – Может, у них есть какая-то информация. Попробую расспросить Григорыча.
- Туда лучше пока не соваться, - сказал опытный Володя. – Там сейчас жарко... Милиция ничего же не знала о чемодане, мы же не сообщили… Позже я сам переговорю с их начальником…
В линейном отделе милиции действительно бушевала буря.  В кабинет начальника отдела был немедленно вызван дежурный офицер дежурной части Степан Григорьевич, тот самый, у которого Петя собирался выведать информацию. Степан Григорьевич, или как просто его называли - Григорыч имел уже почтенный возраст, интеллигентную внешность, чему способствовали очки в массивной роговой оправе и на милиционера не был похож, а был похож на научного сотрудника какого-нибудь НИИ, который за все годы службы так и не выбился из простых лаборантов. В милиции Григорыч служил уже двадцать четвертый год, начинал с оперуполномоченного, но служба не пошла и последние одиннадцать лет он служил в дежурной части, имел звание майора, и хоть дежурная часть считалась самой низшей ступенью милицейской иерархической лестницы, его в отделе уважали. Своим положением Григорыч был вполне доволен. Но сейчас он стоял перед своим начальником, как провинившийся школьник перед классным руководителем, и желал только одного - провалиться сквозь землю.
- Курса-а-ант!! – гремело со всех сторон и с потолка кабинета. - Курса-а-ант сработал, что любо-дорого посмотреть, докладывает тебе, мудаку, по рации, а ты, седой майор, почти 25 лет выслуги, сидишь как в жопе и ни ухом, ни рылом! – наливался кровью начальник линейного отдела. - Ты, твою мать, отдаешь отчет, что сейчас Олимпиада?! Какого ты хрена чесал яйца, когда тебе курсант докладывал об этом гребанном чемодане?
- Так я же решил, - переминался с ноги на ногу Григорыч, - шум пока не подымать и дал указание курсанту подождать – вдруг хозяин чемодана объявится. Ведь такое случается: отвлечется пассажир – и забудет, где свои вещи оставил.
- Шум не подымать?! Да шум уже стоит по всему главку! Министр уже все знает! А ты, видите ли, здесь решаешь! Ты еще напиши себе на лбу красной краской «Мои решения – в жизнь»! Да пошел ты на хер со своими решениями! Решения здесь принимаю я! А ты обязан регистрировать поступающую информацию и докладывать мне, своему начальнику, или в заинтересованные подразделения! А ты даже в журнал происшествий ничего не записал!
– Почему? Записал!..
- Да что ты дурку гонишь?! - Начальник ткнул пальцем в принесенный Григорычем журнал регистрации происшествий: - Вот запись, сделанная тобою. Время указано раньше, чем время предыдущей записи. Любому проверяющему станет ясно, что ты сфальсифицировал регистрацию! Да об этом чемодане уже, наверное, уже государь знал, но только не я, хотя все должно быть наоборот. А ты все сидел и думал, регистрировать его или нет! Мне звонят из Главка, требуют доложить обстановку, я начинаю докладывать какую-то хрень, а меня перебивают и спрашивают о каком-то чемодане! Я понятия не имею, о чем идет речь, а мне дают команду ввести в действие план «Антитеррор» и оцепить помещение!  Я не понимаю, что я должен оцеплять и при чем тут антитеррор, а ты в это время спокойно объясняешь какой-то старухе куда отнести найденную ею сумку с помидорами!..
Журнал регистрации происшествий взлетел над столом и подбитой птицей полетел в Григорыча. Григорыч, вытянувшись по-вратарски, поймал его на лету.
- Ты что, сильно перетрудился? У тебя радикулит от сидячего образа? У тебя не служба, а мед! Сутки на дежурстве – трое дома! Дождь не мочит, снег не вьюжит. Да еще сержант-помощник под рукой!
- Так я же думал…- пытался вставить слово Григорыч, наблюдая за серым шлейфом пыли, оставленного пролетевшим журналом. «Надо будет Людку Щукину прислать, чтобы все здесь протерла», - подумал он.
- Да не хрена ты не думал! – кричал начальник. – Ты последний раз думал, когда в школу милиции поступал! Я уже давно заметил: как какая-нибудь ерунда – ты меня из-под земли находишь, только зря от дел отрываешь. Как что-то важное на вокзале случается – я последний, кто об этом узнает. Ты что, палец от чего-то более важного отличить не можешь? Тебе трудно два и два сложить, чтобы получилось четыре? Смотри, майор, как бы тебе не стать капитаном и не уехать из Москвы на периферию дослуживать до пенсии. Будешь в Кубинке пьяных по перрону подбирать. Вот там действительно думать не нужно будет.
- Нам не привыкать, - вздохнул Григорыч.
- И эти музейные суки ничего не сообщили, - зло произнес начальник и стукнул кулаком по столу. – Ладно бы, нашли сами этот чемодан. Можно было бы еще понять. А так наш курсант им докладывает, а они сразу звонить в свой штаб, а нам – ни слова, ни полслова! Соседи, называется!
- Это их прикомандированный побежал отличаться, - с готовностью доложил Григорыч. – Долговязый такой. Кажется, Петей зовут. Мне курсант сообщил. А я им никогда никакой информации не даю. Как только они входят, я говорю: «Для вас ничего нет».
- То-то и оно, - тоскливо произнес начальник. – Никому ничего не сообщаешь. Головой надо думать, а не задницей! Я не знаю, чем это все закончится, но учти: тебя выгораживать я не собираюсь. Свободен!
Григорыч, красный как рак, вернулся за свой барьер со стеклянной перегородкой, сел на вращающийся стул и насупился. «От дома до Белорусского вокзала – час с небольшим, - прикидывал он в уме, - и от вокзала до Кубинки -  столько же на электричке. Итого два часа с половиной. Столько же обратно. В совокупности пять часов собаке под хвост. Ничего, потерплю до пенсии – и пошли они все к чертовой матери и с чемоданами, и с олимпиадами! Буду на даче клубнику разводить. Но с другой стороны, как же так: работал в Москве – и вдруг Кубинка?!». И холодный пот обжег Григорыча с ног до головы.
                                                           (продолжение следует)