Город весь оброс, как мхом, флажками.
По бульвару вяло шёл трамвай,
кашляя несвежими звонками.
Поручни обняв, скучал народ
(нас весна давно не удивляет).
Душно. Радио шансоном рвёт
так, что стёкла все запотевают.
Вкособочку бабушка стоит,
рядом парень занял два сиденья.
Зря толпа на кренделя ворчит,
он плевал на все нравоученья.
Жвачку под сиденье прилепил,
молча встал, на остановке вышeл.
Пожилая женщина за ним
семенит послушно, тяжко дышит:
"Пап, постой, куда же так лететь?
Моё сердце еле-еле бьётся.
В этой жизни за тобой поспеть
мне, видать, уже не улыбнётся."
Парень обернулся, сумки взял,
посмотрел на дочь с тоской-печалью,
тихо низким голосом сказал,
ослепив её клыков эмалью:
"Моё сердце третий век во сне.
Как ни странно, что-то его гложет.
Ты умрёшь, а больно будет мне.
... Как же ты на мать свою похожа!
Не смогла она меня простить.
Князь ей дарит полное прощенье.
Не дала тебя мне укусить
в день двадцатый твоего рожденья.
Я и сам бессмертьем своим сыт
и вечнозелёною харизмой.
Бог ваш выдал вам скупой лимит
на "пожить"...
И в этом прелесть жизни."
_ _ _