Виктор Грибенников "Потайная дверь на Белорусском вокзале" (Проза)

Глава 1. «В Москву, в Москву, в Москву!..»
(А.П.Чехов)
          
   Надворный советник Василий Борисович Старцев, начальник нашего городского музея искусств, вызвал меня к себе, и я уже знал, зачем он меня вызывает.
   Я прошел несколько шагов по музейному коридору, остановился перед высокой двустворчатой дубовой дверью и осторожно постучал в нее костяшками пальцев.
   - Да входи, входи, - раздалось из-за двери.
   Василий Борисович сидел за массивным канцелярским столом и что-то писал. Он сразу же положил ручку и закрыл свою тетрадь, на обложке которой типографским способом было написано «Для черновиков», а в верхнем правом углу «Секретно». У меня тоже была такая тетрадь.
   - Дай закурить, - сконфуженно произнес Василь Борисыч и стал шарить руками по столу, будто что-то искал.
   Это была обычная прелюдия перед серьезным разговором. Василий Борисович уже с месяц бросал курить, но особого прогресса в этом не достиг, кроме того, что сигареты себе уже не покупал. Поэтому периодически заимствовал у меня. У коллежского асессора Пучкова, второго сотрудника нашего музея, Василий Борисович закурить просил редко. Толя Пучков курил дешевый «Беломор, от которого Василий Борисович сразу же разражался чахоточным кашлем и остервенело душил окурок в пепельнице.
   Мою сигарету Василий Борисович тоже не докуривал, а две трети оставлял, осторожно гася ее о край пепельницы и бережно укладывая в ложбинку, чтобы покурить ее в следующий раз. Он полагал, что тем самым постепенно сокращает количество потребляемого никотина и выходит из никотинной зависимости. Из-за того, что в пепельнице постоянно скапливались окурки, в кабинете Василия Борисовича устойчиво витал легкий гарный запах, как предвестник ада.  
   «Как же у него там воняет!», - свирепо восклицала Аграфена Спиридоновна, секретарь нашего музея, выходя со злым лицом из его кабинета.
   Я достал пачку благородного болгарского «Опала» и протянул начальнику.
   - Вот никак не могу окончательно бросить, -  виновато проворчал Василь Борисович, вытаскивая из пачки сигарету. – То звонок из области, то Анатолий Анатольевич чего-то отчебучит…
Надворному советнику Старцеву было уже за пятьдесят и для меня он был глубоким стариком.  Он имел тщедушное телосложение, все еще волнистую шапку густых волос и гепатитный цвет лица.
   Месяц назад он вернулся из Венгрии с международной сельскохозяйственной выставки, куда его командировали по линии Музея, поскольку московские искусствоведы дружественные нам страны игнорировали. А для музейных работников периферии такие командировки считались поощрением.  Вернулся он оттуда изможденным, с еще большей желтизной на лице.
   - Каждый день приходилось пить, - жаловался он нам с Толей Пучковым. -  Причем с утра. К руководителю заходишь– тот сразу наливает. Потом какие-то делегации, представители, гости – и все время надо с ними пить! Думал – не выдержу. А озеро Балатон – настоящее болото! Я там даже ни разу не искупался.
   Василий Борисович сделал пару затяжек и загасил сигарету в пепельнице.
   - Поедешь в Москву, - наконец произнес он то, чего я и ожидал.
   Я особого восторга не выказал. Я вообще ничего не выразил. Потому что совсем недавно вернулся из Ташкента, где пробыл почти полгода. А после Ташкента вряд ли захочется вообще куда-то ехать, даже в Москву.
   - Я вижу, ты особой радости не испытываешь, - раздраженно произнес начальник. – Я вот в Музее служу двадцать пять лет, а в Москве работать так и не довелось. А ты без году неделя – и уже в Москву!
   - Да нет, я с удовольствием, - промямлил я.
   - А вот удовольствия ты как раз вряд ли там получишь! – Голос Василия Борисовича исказился, будто его стали душить за горло. - Там работать надо, а не получать удовольствие! Кхе- кхе!
   Он схватил из пепельницы окурок и против обыкновения снова его запалил. Руки у него слегка дрожали.
   - Ты пойми, это же Москва! Ты же не один поедешь, а вас будет целый коллектив, человек двадцать. Пообщаешься, да и вообще… очень ответственная командировка. Одним словом – Олимпиада. Ты ж учти международную обстановку. Мы оказываем интернациональную помощь Афганистану, а американцы нам гадят на каждом шагу и объявляют бойкот! С их стороны могут быть любые провокации. Скомпрометировать нас хотят в глазах мировой общественности.
   - Да с чего вы взяли, что я ехать не хочу? Я как раз с большим энтузиазмом…
   - Вижу, какой у тебя энтузиазм. Сидишь, как в воду опущенный. Не посылать же мне Анатолия Анатолиевича! Его Превосходительство до сих пор забыть не может те проклятые листовки…  
   «Против одного из руководителей государства», - мысленно добавил я, потому что так нас учили в ташкентской школе, поскольку называть имя государя в негативном контексте не полагалось.
   Мы как раз с Василием Борисовичем отбыли на УАЗе в область на двухдневное совещание, а коллежский асессор Пучков остался один на хозяйстве.  Что он делал один в музее – я могу только предполагать. А ночью в городе и развесили эти злопыхательские листовки против государя, да еще от имени «Голоса народа». Что еще за «Голос народа», когда все славят государя, слагают о нем песни и жаждут, чтобы он правил вечно?
   Листовок было четыре. Написаны от руки печатными буквами на половине листа ученической тетради. Три были развешаны на досках объявлений возле горисполкома, городского рынка и медицинского училища, а четвертая – неизвестно где, так как ее принес в музей участковый милиционер, а ему в свою очередь передала какая-то женщина, фамилию которой он не догадался спросить. В листовках не было ничего крамольного, разве что сожаление, что наш государь способен рассказывать только скабрезные анекдоты, зато каждый месяц обвешивает себя новыми орденами и медалями. Анатолий Анатольевич решил, что эти листовки простое баловство, самолично их снял, отнес в музей и спрятал в свой сейф. «Чтобы народ не читал», - объяснял он позже.
   Я хорошо помнил, как рассерчал тогда Его Превосходительство, действительный статский советник, руководитель нашего областного музея искусств.
   - Он что, - наливаясь кровью, кричал он, - этот Пучков, вообще ни черта не соображает? Как так, содрать все листовки, положить их в карман вицмундира и тем самым уничтожить все следы преступления до прибытия оперативно-следственной группы?! Он что – на агронома учился?
   - Заканчивает заочно высшую школу Музея искусств в Москве, - заикаясь, отвечал наш столоначальник Василий Борисович Старцев.
   - Боже ты мой! – хватался за голову Его Превосходительство. – Высшую школу! Как же он ее заканчивает?
   - Не важно, Ваше Превосходительство. По всем предметам у него сплошные тройки.
   - Оно и не удивительно. Как его вообще оттуда не выперли!
   С тех пор между руководителем областного музея и Анатолием Анатольевичем и пробежала черная кошка.
   - Так что готовься к поездке в Москву, - сказал мне в завершение Василий Борисович, слюнявя палец и гася им окурок. – Иди к Аграфене Спиридоновне, пусть выпишет тебе командировку и проездные документы.
   Я вернулся в свой кабинет. В Москву, так в Москву. Москва — это все-таки не Ташкент. Это из Ташкента я привез только сушенную дыню, килограмм душистой кураги, дюжину кулечков с приправой к плову и жгучую как сам перец чамчу. А в Москве можно много чего купить.
   За окном на подоконнике сидели два голубя и целовались. Подоконник был для них излюбленным местом для свиданий. Сначала я их оттуда гонял, но они опять прилетали. А может они не целовались, а дрались, сцепившись клювами.
   Наш музей располагался на втором этаже бывшего купеческого дома. Первый этаж занимал городской отдел милиции. Дом был старинным, с толстыми каменными стенами, высокими лепными потолками и вытянутыми арочными окнами. Зимой в нем было тепло, летом прохладно. Я был уверен, что просижу в этом кабинете до самой пенсии, в лучшем случае – займу кабинет Анатолия Анатольевича, когда он первым уйдет на заслуженный отдых и дослужусь, как и он, до коллежского асессора. Что может быть лучше государевой службы? Полное казенное обеспечение плюс вполне приличное жалование. Жить можно.
   - Что, в Москву едешь?
   Я и не заметил, как в кабинет вошел Анатолий Анатольевич.
   - Ну да, еду. Обеспечивать Олимпиаду от происков врагов.
   - В Москву – это хорошо, - мечтательно протянул Анатолий Анатольевич. - Я бы и сам поехал, чтобы хоть немного отдохнуть от своего женского батальона…
   Анатолий Анатольевич подошел к окну, прогнал голубей и закурил свой «Беломор».
   - Тебе весь подоконник обосрали, - заметил он. – Скажи Любе, чтоб помыла…
   - Толку то. За полчаса они снова загадят.
   У Анатолия Анатольевича было пять дочерей. Они рождались со средней периодичностью один раз в два года, вводя каждый раз Анатолия Анатольевича в депрессию, поскольку он страстно мечтал о сыне. Но природа упорно посылала ему дочерей. Протестуя против такой каверзы, Анатолий Анатольевич всем своим дочерям давал мужские имена, которые, впрочем, годились и для девочек. А поскольку очень любил историю и много читал, то и имена давал в честь исторических личностей. Старшую назвал Евгенией - в честь великого полководца Евгения Савойского; Валерию - в честь римского императора Валериана, Александру - в честь Александра Македонского, а Степанию - в честь Степана Разина. А когда родилась пятая дочь, Анатолий Анатольевич, выйдя из прострации, нарек ее Василисой, так как перед этим прочитал книгу о кругосветном путешествии российского мореплавателя Василия Головнина.
   И уже после Василисы все попытки родить сына оставил. «Плетью обуха не перешибешь», - загадочно произносил он, сидя за семейным столом в окружении своего женского сословия, и опрокидывал в рот рюмку водки. Но своих дочерей он любил безудержно и в домашней обстановке называл их ласково не иначе как – Женька, Валерка, Сашка, Степка и Васька.  
   Но природа сама позаботилась о балансе, и все пятеро дочерей Анатолия Анатольевича росли по-мальчишески дерзкими и воинственными: лазили по деревьям и заборам, стреляли из рогаток и лука по кошкам и воробьям и свирепо дрались со своими сверстниками-мальчишками.  Почти каждую неделю Анатолия Анатольевича требовали в гимназию по поводу драки какой-нибудь из дочерей.
   Но это было еще полбеды. Когда дочери повырастали, для Анатолия Анатольевича начались настоящие мучения. Дочери, да еще жена-модница, вступившая в бальзаковский возраст, стали требовать шубки, сапоги, меховые шапки, румяны и прочие женские штучки. Поэтому самому ему приходилось вечно ходить в казенном потертом вицмундире, не имея никакой возможности справить себе приличное гражданское платье.
   И лишь изредка, когда того требовали правила конспирации, он одевал шевиотовый двубортный костюм с прямоугольными лацканами, плечевыми подкладками и широкими брюками с высокой посадкой на талии, доставшийся ему от почившего отца. В этом костюме Анатолий Анатольевич делался похожим на итальянского мафиози 30-х годов. Зимой же поверх вицмундира он надевал пальто, перешитое из парадной шинели. Это пальто Анатолию Анатольевичу скроил в военном ателье закройщик-гомосексуалист Костик.
   Этот Костик был единственным военным закройщиком, обшивавшем мундирами танковое училище, пожарную часть и отдел милиции. Парадная шинель Анатолия Анатольевича тоже была в свое время пошита Костиком, но она оказалась абсолютно невостребованной. Никто из музейных работников парадную зимнюю униформу никогда не носил. Анатолий Анатольевич отнес шинель обратно и приказал Костику произвести такие изменения, чтобы сшитое с нее пальто уже ничем не напоминало оригинал. «Может быть, рюшечки?», - угодливо спросил Костик. Анатолий Анатольевич отверг рюшечки, потребовал спороть петлицы, заменить все пуговицы, застрочить разрез сзади, а воротник пришить каракулевый, который тоже ему достался от старой отцовской бекеши.  
   Как не старался закройщик закамуфлировать шинель – ничего не получилось. Шинель – она и есть шинель, как ее не перешивай. Зимней шапки у Анатолия Анатольевича тоже не было, и он носил форменную из небесного цвета цигейки, с которой он снял кокарду, но отпечаток ее все же на шапке остался. В таком виде Анатолий Анатольевич и ходил на встречи со своими оперативными источниками, чем вызывал раздражение Василия Борисовича.
   - Ты так всю свою агентуру расшифруешь! –   мрачно гремел Василий Борисович.
   - Не расшифрую. Я же хожу, когда стемнеет.
   Анатолию Анатольевичу было чуть больше сорока, он был плотным, коренастым с пышной шевелюрой абсолютно рыжих волос и лицом, постоянно излучающим полное умиротворение. Несмотря на устойчиво растущие запросы своего женского семейства, он всегда находился в состоянии невозмутимого спокойствия и, казалось, вывести его из этого состояния не под силу даже приходу конца света.
   - Да, в Москву я бы поехал, - повторил Анатолий Анатольевич. – Мы, когда последнюю зимнюю сессию сдали, всей группой пошли в кабак, отметили хорошенько, а потом в поезде метро танцевали сиртаки.
   - Сиртаки? Почему сиртаки?
   - А черт его знает почему! Нас же много было. Друг другу руки на плечи положили, а Витька Чертов начал мелодию напевать, ну мы и заплясали…
   Я представил, как Анатолий Анатольевич в своей полу-шинели и казенной шапке со следом кокарды выписывает ногами кренделя  в переполненном вагоне метро и рассмеялся.
   - Гусары вы! – сказал я.
   - А то! – бодро ответил Анатолий Анатольевич и тоже засмеялся.
   - А в милицию вас не забрали?
   - Пытались. Но у нас же у всех ксивы.
   Я пошел к Аграфене Спиридоновне, которая сидела за деревянной перегородкой, отделявшей часть широкого музейного коридора. Аграфена Спиридоновна была старой девой с вечно злым лицом. Она питала к нам патологическую ненависть, так как, не имея ранга, получала жалованье в разы меньше нашего.
   - Вот проездные требования, командировочное удостоверение и деньги, - сказала она, явно наслаждаясь, что мне опять приходится уезжать. – Деньги за три недели. Остальное получите по возвращению, если пробудете там дольше. Распишитесь.
   Я чиркнул в ведомости.
   - Привезите мне московских конфет «Мишка на севере», я их очень люблю, - сказала она, но денег дополнительно не выдала.
   Через пару дней я вышел из поезда на Казанском вокзале. В руках у меня была тощая сумка со сменой нижнего белья, туалетными принадлежностями и домашними тапочками. Зачем тащить в столицу туфли фабрики «Скороход» или рубашки от «Большевички», если приличные вещи можно купить в столице?
   - Куда едем?
   Передо мною стоял усатый здоровяк, опираясь локтями на поручни тележки, но увидев в моих руках скромную поклажу, сразу утратил ко мне интерес.
   Я вышел на Комсомольскую площадь и закурил. Там, где когда-то находился Ярославский вокзал, стоял подбоченясь и полуприсев здоровенный бурый медведь. Его огромную голову украшал серебряный кокошник, а выпирающий живот опоясывал широкий ремень с серебряной пряжкой в виде сплетенных между собой пяти колец. Он по-идиотски таращил глаза, глумливо ухмылялся и, казалось, вот-вот пустится в пляс. Над медведем была надпись «ОЛИМПИАДА». Слева от медведя, закрывая почти весь фасад Ленинградского вокзала был натянут еще один баннер. На нем был изображен престарелый государь с моложавым лицом и в парадной рейсмаршальской форме. Вся левая половина его серого кителя была в орденских планках и только чуть пониже погона оставалось место для семи золотых звезд Героя: четырех звезд Героя России, а под ними - трех звезд Героя труда.  На правой груди государя красовался орден Победы с бантом. Государь держал рейхсмаршальский жезл с набалдашником в виде державного герба: на голубом земном шаре был распластан двуглавый золотой орел, а его крылья окаймляли длинные резные листья и волосатые белые цветения. Голова государя была немного повернута к левому плечу, он задумчиво смотрел куда-то вдаль поверх Комсомольской площади, поверх Казанского вокзала, поверх всей Москвы. Сверху баннера была надпись: «МЫ ПРИДЕМЪ» с твердым знаком на конце, наверное, чтобы ни у кого не возникло в том сомнения, а снизу дописано: «КЪ ПОБЕДЕ».
   Завершал баннерский триптих (или начинал его) такой же огромный плакат со слоганом «ИНОГО НЕТ У НАС ПУТИ». Он висел на сталинской высотке гостиницы «Украина», переименованной после известных событий в "Киевскую Русь", и был выполнен только в зеленых тонах. Молодой солдат азиатской внешности, в зеленой камуфляжной форме и зеленой каске, опираясь на одно колен, держал на плече огромную зеленую трубу гранатомета и щурил глаз в прямоугольный прицел.
   Пока я курил, из подземного перехода вышло восемь одинаковых молодых парней спортивного вида с чемоданами и дорожными сумками. Они выглядели решительными, и в то же время растерянными. Все были одинаково коротко подстрижены, в одинаковых черных костюмах, белых рубашках и при галстуках. Галстуки, правда, разнились по цвету – от ярко красного до темно бордового. Сначала я подумал о делегатах молодежной организации партии «Великая Россия», прибывших в столицу на свой слет, но потом вспомнил, что все массовые мероприятия в столице запрещены, и из обрывков фраз, долетавших до меня, понял, что это мои коллеги, искусствоведы из Новосибирска, только что прибывшие поездом Улан-Батор – Москва.  Они запутались в подземном переходе и ошибочно вышли к Казанскому вокзалу вместо того, чтобы сразу ехать по Кольцевой к Белорусскому вокзалу. Старший группы скомандовал снова спускаться и все строем зашагали вниз по ступеням. Я последовал за ними, держась на некотором расстоянии. Обычно перегруженная станция метро Комсомольская на удивление оказалась пустынной. Кроме новосибирцев и меня на эскалаторе никого не было. Эскалатор бесшумно скользил вниз. Легкие дуновения забирались мне под рубашку и остужали разогретое тело.
   Дежурная по станции в полувоенной форме и с револьвером в деревянной кобуре на толстом бедре сонно сидела возле рычагов. Посадочный зал тоже оказался пуст и только у одной из колонн стоял одинокий пассажир, одетый в спортивный костюм, но на спортсмена не похожий. Подкатил завывая поезд. За желтыми окнами вагонов мелькнули несколько голов едущих пассажиров.  «Все москвичи на работе, - подумал я. – А гостей в столицу уже не пускают. Вот начнется Олимпиада и появятся гости!». Двери вагонов распахнулись, и гражданин в спортивном костюме вдруг сорвался с места и петляя как заяц помчался вдоль платформы. Он подбежал к последнему вагону, ухватился за распахнутую дверь и уперся ногами в платформу, будто собирался удерживать поезд.
   - Товарищи! – закричал он надрывно. - Покупайте лотерейные билеты внутреннего займа!
   Кому адресовался этот призыв – было непонятно, так как в последнем вагоне вообще никого не было. Новосибирцы застыли в смятении и молча взирали на агитатора. Мне тоже было любопытно – удержит ли поезд рекламный глашатай или все-таки свалится на рельсы, где его и убьет током. Но по залу уже бежали милиционеры в белых рубашках и белых парадных фуражках. Один из них держал перед собой огромные садовые ножницы. Я подумал, что ими он будет отрезать агитатору руки. Но этого не случилось. Милиционеры навалились на хулигана, оторвали его от вагона, а руки всего лишь заломили ему за спину и скрюченного в букву «Г» уволокли с собой. «Сумасшедший, - подумал я. – А еще уверяли, что приняты превентивные меры по стерилизации столицы от неблагонадежного элемента».
   Спустя считанные минуты я уже подымался по эскалатору к выходу станции метро Белорусская.
Я поднялся по ступеням, свернул налево и пошел вдоль проспекта в сторону Высшей школы Музея искусств – месту сбора. Как туда попасть мне подробно рассказал Толя Пучков. Там у меня два дежурных отобрали служебное удостоверение, взамен выдали карточку-пропуск и назвали номер аудитории, где уже расквартировались сотрудники нашего музея. Я поднялся по лестнице на третий этаж и пошел по длинному мрачному коридору, отыскивая свою аудиторию. Справа и слева от меня хлопали двери, не прекращалось хождение, кто-то выходил, кто –то заходил, кто-то шел по коридору, держа в руках газетный кулек с остатками завершенной трапезы. Из аудиторий доносилось разноголосое магнитофонное пение.  
   Я вошел в свою аудиторию и увидел двух-ярусные солдатские койки, которые стояли плотными рядами, образуя узкие проходы, где разойтись двум человекам было невозможно. В глубине этой казармы сидело человек шесть из нашего областного музея и пили водку.
   - Ну наконец-то! –встретил меня Альберт. – Еле тебя дождался. Бросай свою сумку и пошли. Твоя койка вот эта. – И указал на верхнюю кровать возле входной двери. – А моя – под тобой.
   - Куда «пошли»?
   - Водку пить, куда же еще? Нас уже ждут.
   - Кто ждет?
   - Товарищ мой. Живет в Москве. Когда-то учились с ним в одном институте. В московском железнодорожном.
   - Так я его даже не знаю.
   - Вот и познакомишься. Он один сейчас. Родители за границей. Папаша наш резак в Сирии.  Статский советник.
   И потащил меня из «казармы». Я только успел бросить на кровать свою сумку и взять деньги.
   - Кстати, знаешь где мы будем работать? – спросил Альберт, когда мы с ним шли к метро по Ленинградскому проспекту. - На Белорусском вокзале. Мы с тобой в одной смене. Завтра с утра там инструктаж. С нами еще Петя Тестов.
   - Петя Тестов?! – я даже остановился от этой неприятной вести.
   - Ничего не поделаешь. Должен же он кому-то попасться. Зато Белорусский вокзал совсем рядом.
   Мы подошли к входу в метро, откуда я вышел всего полчаса назад.
   - Надо что-то купить, - сказал я.
   - Там купим. Он живет недалеко. Рядом с посольством ФРГ.
   Альберт явно щеголял знанием Москвы.
   Эскалатор опять оказался пуст. За нами на эскалатор ступил только полный и уже немолодой мужчина в военной фуражке и спортивном костюме с надписью на груди «Россия». «Еще один!», - тревожно подумал я. И уже хотел рассказать Альберту о происшествии в метро Комсомольская, как увидел, что вслед за мужчиной на эскалатор ступили совсем необычные пассажиры. Это были три огромных медведя в точно таких костюмах, что был на пожилом мужчине и с такой же надписью на груди! И ступили они на эскалатор на задних лапах, прямо как люди! И повели себя не по-звериному – не зарычали, не кинулись на меня и Альберта, а скромно стали с правой стороны эскалатора, положив правые лапы на резиновый поручень. Они были очень похожи на медведя с Ярославского вокзала, но тот был нарисованным, а эти живые! Я дернул за рукав Альберта, но Альберт и ухом не повел, будто медведи в московском метро дело обычное.
   - Стой спокойно и не верти башкой, - тихо сказал мне Альберт. – И так видно, что ты с глухой провинции…
   Все же я повернул немного голову, чтобы хоть краем глаза увидеть, что будут делать медведи. И увидел, что они сбились плотным кольцом вокруг мужчины, а тот, держа перед собой большой блокнот, что-то в нем рисовал толстым графитовым стержнем. Медведи, наклонив круглые головы, уважительно наблюдали.
   - Аврелий проходит по левому краю, отвлекая на себя защитников, - объяснял мужчина, водя стержнем по бумаге, - в прыжке в них врезается и передает мяч Луцинию в центр. Луциний моментально пасует неприкрытому Филофонию на правый фланг. А Филофоний уже прыгает в зону и забивает.
   Медведи одобрительно прорычали, а один из них, по-видимому Филофоний, радостно потер лапами.
   Я в отчаянии посмотрел на Альберта.
   - Гандболисты, - равнодушно сдвинул плечами Альберт.
   - Но почему медведи? – страстно зашептал я ему в ухо, чтобы звери не услышали.
   - Ты что, с Луны упал? – в свою очередь удивился Альберт. – Медведи представляют нашу олимпийскую сборную.
   - Ты это серьезно?!
   - Боже, ну и отсталость! Вы с Анатолием Анатольевичем, наверное, телевизор не смотрите! Мы должны на этой Олимпиаде взять рекордное количество золотых медалей – не меньше восьмидесяти. Чтоб американцы подавились от злости.
   Мы почти уже спустились, и я уже различал дежурную по станции в синей форменной одежде, красном берете с корпоративной кокардой и с деревянной кобурой на бедре. Я почти не сомневался, что она сейчас выхватит свой маузер из деревянной кобуры и попытается арестовать медведей. Или в крайнем случае засвистит в свисток, призывая на помощь милицию. Но она была даже не посмотрела на спускавшихся по эскалатору медведей. Звери тоже вели себя уверенно, будто всю жизнь бродили не по тайге, а ездили в метро. Воодушевленные тренерской стратегией, они лихо спрыгнули друг за другом с эскалатора и важно зашагали к посадочной платформе. Я проводил их взглядом, пока они не вошли в вагон и не укатили вместе со своим тренером, должно быть, в Олимпийскую деревню или на тренировку.
   В вагоне я сначала осмотрелся, нет ли где медведей. Нет, нигде не было.
   - А почему у них такие имена? – Я никак не мог успокоиться.
   - Какие имена?
   - Ну, Аврелий, Луциний и потом, как его … Филофаний…  
   - Нормальные имена. В соответствии с исторической традицией.  Олимпийские игры пришли же из Греции.
   - Ну хорошо, - не сдавался я.  – В гандболе или в тяжелой атлетике – это еще можно допустить. А как же в легкой атлетике?
   - А что в легкой атлетике? – не понял Альберт.
   - Ну как они побегут 110 метров с барьерами или будут прыгать с шестом?
   - Нет, ты точно с Луны свалился! Да медведи бегают со скоростью 40 км в час! И с шестом прыгнут не хуже Бубки. Лишь бы шест выдержал. Ну в художественной гимнастике, может, и проиграем. Мы не собираемся завоевать все золотые медали. Надо что-то оставить и нашим союзникам…
   - Как «в художественной гимнастике»? Там выступают только женщины!
   - А у нас белые медведицы.
   - Да ты издеваешься!..
   - Слушай, отстань. Сам все увидишь. Пошли, наша станция. Надо еще в гастроном заскочить.
   Да, Москва всегда потрясала. Но, чтобы так…
   По гастроному, куда мы вошли за покупками, тоже ходило несколько олимпийских медведей, рассматривая прилавки.
   - А эти что здесь делают? – снова пристал я к Альберту.
   - Им не угодишь, - ответил Альберт. – Кормят по специальному рациону за счет олимпийского комитета, а они все равно в магазины лезут.
   Мы купили три бутылки водки («Чтобы не пришлось второй раз бежать», - сказал Альберт), кило вареной колбасы и две банки шпрот.
   - Остальное у Феликса найдется, - сказал Альберт.
   - Давай купим еще пепси-колу, - предложил я, поглядывая на здоровенного мишку в адидасовском костюме, который из ящиков перекладывал в огромную сумку бутылки с колой.
   - Лучше «Фанту», - ответил Альберт.
   - А это что?
   Альберт сделал страшные глаза.
   - Ты что, никогда не пил «Фанту»?
   - Можно подумать, ты ее пьешь в своем областном городе! – обиделся я.
   - Я ее пил полчаса назад, когда водку закусывал, - ответил Альберт. - Чудесный напиток. Наподобие нашего «Тархуна», только пьется приятно. И цвет лимонный, а не ядовито зеленый. Привозят из Финляндии. А на американские напитки деньги тратить не будем. Они нам Олимпиаду забойкотировали.
   С двумя бумажными пакетами мы вошли в подъезд московской высотки. Альберт нес пакет с водкой, я с закуской.  
   - К кому? – хищно набросилась на нас консьержка с сощуренными от постоянного бдения глазами.
   Альберт назвал фамилию и номер квартиры.
   - А вас там ждут? – не сдавалась консьержка.
   - С нетерпением.
   Она надулась, но все же нажала педаль и турникет железно лязгнул. Мы прошли к лифту. Альберт надавил кнопку вызова, и кабина лифта распахнулась с мелодичным звуком. Мы поднялись на двенадцатый этаж и лифт снова выдал мелодию.
   Прежде чем попасть за границу нужно хотя бы несколько месяцев пожить в Москве. Иначе можно двинуться рассудком.
   Дверь нам открыл высокий худой парень ленивого вида в таком же адидасовском спортивном костюме, как у медведя из гастронома. Он сонно смотрел на нас, но увидев пузатые пакеты сразу оживился и повел нас на кухню. Это и был Феликс. Мы стали выкладывать на стол содержимое.
   - Зачем столько колбасы купили? – удивился Феликс, нырнув головой в холодильник и подавая нам тарелку с квашенной капустой.
   - Как зачем? – У Альберта была привычка переспрашивать. – Ты парень одинокий, вот тебе и запасы. Да и Викентий пожрать не любит. Тем более он только с поезда.
   - Да мне много не надо, я обхожусь минимумом, - отозвался из холодильника Феликс. И достал еще баночку горчицы.
   Старт был дан, застолье началось.
   После второй бутылки и жары мы все разомлели, и Феликс стал рассказывать о просмотренном недавно по видеомагнитофону американском русофобском фильме про Джеймса Бонда.
   - Сюжет фуфловый, но один эпизод уморительный. После всяких приключений Джеймс Бонд наконец проникает на российскую базу подводных лодок в Северном Ледовитом океане, которую должен взорвать. Сначала ему надо пробраться мимо нашего часового. И тут показывают этого часового. Где они в своем Голливуде откопали такую рожу – уму непостижимо. Абсолютно дегенератская физиономия, да еще с усами как у моржа. Я чуть не умер со смеху. Шинель на нем еще времен гражданской войны, подпоясан веревкой, на ногах обмотки, а на голове буденовка с огромной матерчатой красной звездой. Стоит перед входом в центр управления всем северным флотом и спит, опираясь на трехлинейку со ржавым штыком. Естественно, Джеймс Бонд прокрадывается мимо него, открывает дверь и входит в центр управления. Там какое-то сложнейшее оборудование, пульты с кнопками и рычагами, лампочки всюду мигают, а за столом сидят два подводника, пьяные до невменяемости и уже ничего не соображают. Перед ними стоит наполовину пустая четверть мутного самогона и тарелка с квашеной капустой – и больше ничего. Капуста валяется по всему столу, они пытаются ее подобрать и засунуть себе в рот, но у них ничего не получаются, и они только мычат.
   - Ты бы лучше показал, чем рассказывать, - сказал Альберт.
   - Да нет у меня видика. Отец все мебель покупает, обещал в этот раз привезти…
   Капуста и по нашему столу была разбросана, и мы этого не замечали.
   - А почему нашу сборную представляют медведи? – спросил я, потому что весь вечер это не давало мне покоя. Я был уверен, что Феликс знает. Москвичи – они всё знают.
   - Ну как… - Феликс немного замешкался. – Предложение внес министр обороны еще до оказания нашей интернациональной помощи Афганистану… Потом, когда был объявлен бойкот, бояре на закрытом заседании Государственной Думы это предложение единогласно поддержали… Совет Конфедерации тоже одобрил. Государь утвердил.
   - Но ведь спортивные соревнования существуют только у людей!..
   - А где у Пьера де Кубертена сказано, что медведи не имеют права участвовать в олимпийских играх? Лошади, значит, могут участвовать, а медведи что, рылом не вышли? – резонно возразил Феликс.
   - Мордой, – поправил Альберт. – У медведей морда, а рыло - это у свиней.
   - Медведи такие же коренные жители, как и русские! – не обращая внимания на замечание, кипятился Феликс.
   Когда мы с Альбертом возвращались, я обратил внимание на еще один баннер, растянувшийся на полквартала как раз в той стороне, где находилось посольство ФРГ: пассажирский поезд уже въехал в арочный проем тоннеля, оставив на виду последний вагон, на котором огромными красными буквами было написано: «РОССИЯ». Слоган гласил: «НАША СВЯТАЯ ОБЯЗАННОСТЬ ПОКАЗАТЬ ПУТЬ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ».
   Альберт тоже смотрел на баннер, а потом задумчиво спросил:
   - Как ты думаешь, Гельмут Коль – наш человек?

Глава 2. Инструктаж

    Не была Москва похожей на себя.
    На вид все, вроде бы, оставалось прежним - дома, проспекты, памятники, голуби.  А вот сердцевина - то бишь гражданское наполнение - уже было не то. Москвичи и гости столицы поредели как во время пандемии. То есть, опять-таки, они по-прежнему существовали в таком же количестве, например, в Теплом Стане, Медведково или еще где-то на окраине столицы, а вот ближе к Хамовникам - попадались реже.  Особенно мизерное их число встречалось вокруг спортивных арен, дворцов спорта и бассейнов, то есть там, где должны были проводиться олимпийские соревнования.  Там, в основном,ходили строгие наряды милиции в белой парадной форме. И вели себя эти наряды тоже непривычно. Завидев в окружении заблудшего или рассеянного прохожего, они тут же направлялись к нему, отдавали честь и вежливо спрашивали:
     - Чем вам помочь, товарищ?
    Не привыкшие к обходительному обращению граждане, дико таращили глаза, бормотали что-то невнятное и старались поскорее ретироваться.
    - Желаем вам приятного дня! – посылали вдогонку воздушный поцелуй милиционеры, а убегающие москвичи и гости столицы приседали на ходу и вжимали голову в плечи, будто ожидали выстрела в спину.  
    В половине восьмого, в утренний час пик, на Ленинградском проспекте тоже было пустынно и тихо. Редкие автобусы и троллейбусы проносились на бешенной скорости, разрывая тишину завыванием двигателей и шуршанием колес об асфальт, будто сердились, что приходится зря таскать свои полупустые салоны. И только несколько автобусов с надписью на боках «Экскурсионный» были заполнены до отказа.  В них ехали уже прибывшие в Москву медведи-олимпийцы к историческим и культурным памяткам столицы.
    Двенадцать человек – ровно половина нашей группы - шли державным шагом от Высшей школы Музея искусств к Белорусскому вокзалу. Вторая половина отбыла чуть раньше на Ленинградский вокзал.
    На противоположной стороне Ленинградского проспекта, как раз напротив Белорусского вокзала, был еще один бигборд, который я вчера не заметил. Огромный черно-белый фотографический снимок запечатлел российского дзюдоиста-тяжеловеса, который как раз провел прием над соперником и тот обреченно летел вверх ногами высоко над татами, в сползшем на голову кимоно, оголявшем его мощный мускулистый торс. «СВОИХ НЕ БРОСАЕМ», - гласил лозунг вверху плаката.
     Как после я убедился, весь центр Москвы был украшен баннерами и бигбордами. На них олимпийские медведи ехали на велосипедах, бежали по гаревой дорожке, плыли на байдарках, поднимали штанги, метали копья и ядра, словом, занимались всем тем, что им предстояло продемонстрировать на Олимпиаде. Не меньше было бигбордов и с изображением государя с его изречениями. К Олимпиаде это не имело отношения, но высказывания государя были настолько универсальны, что вполне могли касаться и Олимпиады.  
     Оказалось, на Белорусском вокзале тоже есть музей искусств, отчего я сразу переполнился чувством гордости за свою причастность к такой солидной институции.  Музей находился на втором этаже административного крыла старого здания вокзала в довольно просторном кабинете с тремя окнами, выходящими на перроны. На первом этаже, как и в моем родном городе, располагался линейный отдел милиции.
    В музее были две пары столов, установленных буквой «Т», два металлических сейфа, несколько телефонов – городской, железнодорожной и оперативной связи, дюжина стульев, а на стене висел портрет основателя Музея Искусств в военном френче – словом все то, без чего не обходился ни один наш музей. На отдельной тумбочке стоял цветной телевизор –роскошь неимоверная, потому что даже у Его превосходительства, начальника нашего областного музея, телевизора не было. Не положен был телевизор в музее. А этот скорее всего был заимствован у администрации вокзала. А еще на подоконнике лежали пять связок всевозможных ключей от чемоданных замков.  Петя Тестов сразу на них пристально уставился, но его аналитический ум не находил объяснения, зачем они здесь нужны.
    Два сотрудника вокзального музея Володя и Витя в дружеской и доступной форме, как это и принято в нашей среде, стали рассказывать, зачем, собственно, мы нужны на вокзале.
    Получалось не очень сложно. Главное -  не допустить акта терроризма. По имеющимся данным, иностранные спецслужбы и зарубежные антироссийские центры не собираются учинять взрывы в Москве, за что мы им, конечно, низко кланяемся. Им пока хватает бойкота. Известно лишь об одной готовящейся провокации. В Москве собираются распространить фальшивую газету «Правда» с тем, чтобы ввести в заблуждение москвичей и гостей столицы и посеять смуту. Внешне их «Правда» не отличается от настоящей: такой же шрифт и ордена Ленина слева от названия. Но уже лозунг, то есть наш боевой призыв, исковеркан и извращен. Вместо «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!»  курсивом напечатано: «Пролетарии, за длинным рублем- гоняйтесь!». А в разворотах сплошной бред и клевета. Почитаешь – волосы дыбом становятся.
    - А можно посмотреть? – тут же спросил Петя.
    - Так ты же лысый, - тихо заметил Альберт.
    Витя тотчас посмотрел на Петю, но на Петиной голове были вполне натуральные волосы. Витя недовольно крякнул, посчитав замечание Альберта за неуместную шутку. Откуда было ему знать, что Петя действительно лысый, но очень искусно свою лысину маскирует? Он прикрывал ее волосами с затылка, прикалывая их к волосам на висках женскими заколками-невидимками. В спокойном состоянии волосы держались. Но стоило Пете попасть под ветер - вся конструкция рушилась, и над Петиной головой вздымался павлиний хвост.
    - Нельзя, - рассерженно ответил Витя. – Во-первых, ее в Москву еще не завезли, а во-вторых, чего на нее смотреть? Обычная антироссийщина. Вот если обнаружите – тогда и посмотрите. Проводники заграничных маршрутов уже проинструктированы и будут передавать вам все газеты и журналы, оставленные в купе пассажирами.
Но главная задача – обнаруживать бесхозные предметы: чемоданы, сумки, свертки и тому подобное.  Они вполне могут оказаться взрывными устройствами.
    Помнили, ох, помнили москвичи такую бесхозную сумочку, оставленную в поезде метро на станции «Измайловская» три года назад! Первый теракт в столице после времен Якова Блюмкина! В наших кругах рассказывали, когда государю об этом доложили, - а он как раз вышел из персонального туалета и умиротворенно воссел за рабочий стол, - лицо его сразу перекосилось от ярости. «Найти и замочить их прямо в сортире!», - взбешено закричал он и даже кулаками по столу стукнул.  Почти год весь Музей искал террористов.  Нашли. Мочить, правда, в туалете не стали, а замочили, как и положено, по приговору суда.
    - Так вот, - продолжал Витя, - если обнаружите такие предметы, через сотрудников милиции делаете все возможное, чтобы к этому предмету не было доступа людей, а сами немедленно докладываете в центральный оперативный штаб. Оттуда направят взрывотехников и уже они будут действовать по обстановке. Или обезвреживать на месте или эвакуировать в специальное укрытие. Такие укрытия есть на всех вокзалах, станциях метро и прочих местах массового скопления людей. Позже мы вам покажем, где оно находится здесь.
    Сквозь открытую форточку донесся окрик вокзального носильщика «Поберегись!». Володя тут же встал и закрыл форточку.
    - Вы, наверное, обратили внимание, - продолжал Витя, - что я все время упоминаю милицию. Так вот, любые инциденты, которые могут случиться на вверенном вам участке, должны разрешаться непосредственно милицией или с помощью милиции. А нас здесь нет. Мы растворяемся среди обычных граждан.
    - А если под рукой не окажется милиции? – голос Петин прозвучал тихо и робко.
    - Окажется! Ее здесь до ё… В общем, хватает! – с раздражением произнес Витя. – Ну, а если вдруг случится, что ее, как вы говорите, не окажется под рукой, тогда действуем как обычные бдительные граждане. Но наших ушей видно быть не должно! –закончил Витя и в отчаянии посмотрел на Володю. – Давай ты продолжишь…
    А сам достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил.
    - Есть достоверные данные, - начал Володя, - что во время Олимпиады в Москве гомосексуалисты собираются учинить политическую провокацию.
    - Какие гомосексуалисты? – опять влез Петя. – Наши?
    - Нет, не наши. Зарубежные, которые приедут под видом туристов. А может и наши, хрен их знает…
    Я сразу вспомнил закройщика Костика, который перешивал из шинели пальто для Анатолия Анатольевича. Может, сообщить о нем Вите и Володе? Но я не был уверен, что Костик способен именно на политическую провокацию.
    - Так вот, эти пидоры, - продолжал Володя, - собираются ходить с плакатами и требовать отмены статьи уголовного кодекса, карающей за мужеложство, тем самым якобы выражая протест против ущемления их прав и свобод. А потом еще приковывать себя наручниками к вагонам отбывающего поезда. Не исключено, что придут и на наш вокзал. В общем, провокация спланирована явно западными спецслужбами.  Пару месяцев назад один гомосек-голландец уже пытался приковать себя к Лобному месту на Красной площади. Прямо перед Мавзолеем! Но пока он искал, к чему прицепить наручник, простые наши граждане проявили политическую бдительность, скрутили провокатора и надавали ему таких пинков под зад, что он еле уполз с Красной площади с распухшими яйцами.
    Мы весело рассмеялись. Кому же не известно, что бдительные граждане на Красной площади – не кто иной как штатные сотрудники 7-го департамента Музея искусств?
    - А представьте, - продолжал Володя, воодушевляясь, - если в метро или на вокзале какой-то педераст прикует себя к вагону отъезжающего поезда?Это не только компрометация нас, но и срыв графика движения поездов! Поэтому в милиции имеются специальные клещи, которыми можно перекусить цепи из любой высоколегированной стали.  
    Я вспомнил бегущего по станции метро «Комсомольская» милицейского с огромными ножницами. Так вот, оказывается, что это были за ножнички!
    - Наша задача, - продолжал Володя, - вовремя распознать субъектов нетрадиционной сексуальной ориентации, установить за ними скрытое наблюдение и в случае осуществления ими провокационных действий – применить клещи. Руками милиции, конечно.
    - Интересно было бы на это посмотреть! – потирая руки, произнес Петя.
    Витя уже с нескрываемой неприязнью разглядывал Петю.
    «Это только цветочки, - подумал я. –  Ягодки еще будут».
    - Вообще же через Белорусский вокзал на Олимпиаду прибудет примерно 120 тысяч пассажиров, - сообщил Володя. - Это не только члены олимпийской семьи, но и обычные туристы, болельщики.
    - А наши спортсмены будут прибывать? – задал очередной вопрос Петя.
    - Ну конечно.
    - Медведи?
    - Что значит «медведи»? – тут же взорвался Витя. – Это члены олимпийской семьи! И к ним отношение особое! Практически, как к лицам с дипломатическим иммунитетом!
Витя хотел еще что-то добавить, но в горле у него забулькало, он судорожно глотнул и дрожащими пальцами снова вытащил из пачки сигарету.
    - Пойдемте, я покажу вам укрытие, - торопливо сказал Володя.
    Мы высыпали гурьбою на платформу.
    Со стены вокзального ресторана прямо на нас сквозь толстые стекла пенсне смотрел нарисованный Троцкий. Он был в белой красноармейской гимнастерке, красной милицейской фуражке и высоких черных сапогах. «ЕСЛИ У ЧЕЛОВЕКА ЕСТЬ ФУРАЖКА И САПОГИ, ОН МОЖЕТ ОБЕСПЕЧИТЬ СЕБЕ И ЗАКУСКУ, И ВЫПИВКУ», - гласил лозунг под его сапогами. В левой руке Троцкий держал наполненный граненный стакан, а правой рукой он предостерегающе выставлял перед собою огромный красный жезл. Причем, жезл выглядел двусмысленно.
    Я вспомнил, что у государя есть целый штат эрудированных помощников, бывших игроков КВН и телевизионного клуба «Что? Где? Когда?», которые специально придумывают для него афоризмы, и этот плакат, несомненно, был придуман ими.
    Мы прошли мимо Троцкого, и Володя повел нас вдоль здания вокзала. Со стороны казалось, что идет экскурсия из провинции смотреть вокзальные достопримечательности. У правого крыла вокзала, где располагалась платформа пригородных поездов, все же было несколько пассажиров. Это москвичи выезжали за город на свои дачи. Володя дошел до угла здания и остановился.
    - Вот здесь и оборудована ловушка, - сказал он, опираясь рукой на вокзальную стену.
    Стена была капитальной, то есть именно такой, какой ее возвели в конце 19-го столетия по проекту архитектора Струкова. Никаких ниш, углублений, отверстий.
    Я подумал, что Володя сейчас произнесет: «Сезам, открой», и стена отъедет в сторону. В глубине окажется бронированная пещера, а вместо сокровищ Али-бабы – хитроумное приспособление для подрыва самодельных взрывных устройств. Но вместо этого Володя достал из кармана ключ на обычной пеньковой веревочке и стал им отпирать железную дверь электрощитовой, которая возвышалась над фундаментом. О том, что это именно электрощитовая, не было никаких сомнений, потому что на двери был нарисован человеческий череп с перекрещенными лучевыми костями и надписью: «Не влезай! Убьет!».
    - Все просто, - сказал Володя и потащил дверь на себя.
    Раздался ржавый скрежет и из-под фундамента на нас пахнуло затхлой сыростью. Я, как бывший энергетик, сразу насторожился: содержать электрооборудование в таких условиях не просто безобразие, а крайне опасно - так недолго и до короткого замыкания с последующим пожаром.
    - Аналогичными укрытиями оборудованы все вокзалы и станции метро, - скромно добавил Володя и приступил к описанию: - Каменный полуподвал овальной формы, заполненный водой примерно на полутораметровую глубину. Никакого электричества там, естественно, нет. Предупредительный знак сделан для конспирации.
    И тут же какой-то гражданин в бежевой фетровой шляпе и с растерянным лицом резко затормозил у распахнутой двери и стал принюхиваться.
    - Кто крайний в камеру утерянных вещей? –спросил он тревожно.
    - В чем дело, товарищ? – отреагировал Володя.
    - Мне нужен стол находок. Меня в Узуново по ошибке сняли с поезда. Теперь я ищу свои уехавшие вещи.
    - Так вам нужен Казанский вокзал, а это Белорусский.
    - Я там уже был. А почему здесь воняет рыбой? – не отставал назойливый гражданин. – Может, все-таки здесь стол находок? -  и, оттеснив Володю, стал заглядывать в подвал.  Но там была только коричневая водная рябь.
   - А-а, - догадался гражданин, - затопило…
    И в задумчивости   удалился.
    - Специалисты заключили, - продолжил свой экскурс Володя, как ни в чем не бывало, - что вероятность взрыва под водой значительно снижается или практически равна нулю. Кто изучал взрывное дело, меня поймет. К тому же, если взрыв все-таки произойдет, ударная волна будет намного слабее и не позволит разлететься осколкам, что снижает угрозу для окружения. В крайнем случае, вырвет дверь и обдаст водой прохожих.
    Петя Тестов тут же озвучил мысль, которая тревожила всех нас, едва мы узнали о назначении подвала:
    - А если от взрыва рухнет стена? Получится, что вроде мы сами вокзал того…
    - Не рухнет, - заверил Володя. – Все рассчитано. Конечно, если здесь взорвать авиационную бомбу или заложить мешок тротила, тогда конечно … Но это маловероятно, чтобы бомбу или мешок взрывчатки незаметно завезли в Москву.
    - Как сказать, как сказать, - задумчиво покачал головой Петя. – Рассчитываешь на одно, а получается другое.
    И от этих Петиных слов все, кто знал его, сразу напряглись. А перед моими глазами живо предстали дымящиеся развалины, торчащие штыри обнаженной арматуры и разбросанные по перронам тела невинных медведей.
    Подавленные, мы вернулись в музей. Вити уже не было. Володя ознакомил нас с графиком круглосуточного дежурства и маршрутами обхода территории вокзала.
    С этого дня начались наши дежурства.
    На первых порах нас одолевало страстное желание сразу же отличиться и тут же выявить бесхозную вещь, фальшивую газету «Правда» или хотя бы политических провокаторов-гомосексуалистов. Возбужденные и вдохновленные, мы рыскали по вокзалу как ирландские сеттеры. Незаметно заглядывали под лавки в залах ожидания, в мусорные урны возле вокзала, скрытно следили за праздно слоняющимися посетителями, записывали номера автомобилей иностранных представительств, стоящие на стоянке возле вокзала.  Но все было тщетно. Но я знал, что это только начало, и результат обязательно будет. Кто ищет, тот находит даже то, чего не искал.
    Вскоре, обходя свой надел, я и обнаружил эту таинственную дверь.

Глава 3. О пользе импровизации

   Олимпийский поезд из Бреста прибывал в 11 часов 14 минут. А в 11 часов Володя сказал мне:
   - Наш сопровождающий сообщил, что в этом поезде едут какие-то габонцы с фальшивыми дипломатическими паспортами. Пойдем с тобой разбираться. Я буду представлять администрацию вокзала, а ты будешь вроде как переводчик из Интуриста.Они по-русски ни бельмеса.
   Мы уже несколько дней принимаем поезда с олимпийскими делегациями. Все протекает скучно и однообразно. За несколько минут до прибытия поезда с олимпийцами с полсотни милиционеров в белой парадной форме молча блокируют весь перрон, выстраиваясь вдоль него двумя шеренгами. Обычные пассажиры и встречающие, оказавшись в окружении, в панике бросаются в разные стороны и в конце концов исчезают, будто проваливаются в преисподнюю.
   Поезд с олимпийцами медленно подкатывает к поперечной платформе и замирает перед Троцким-милиционером. Молодые симпатичные проводницы с искусственными улыбками на лицах откидывают посадочные площадки, протирают поручни и первыми выходят из вагонов. Делается это синхронно и четко, как при смене караула у Мавзолея. Перрон заполняется членами олимпийской семьи. Среди спортсменов из Европы идут и наши медведи. Должно быть они из Беловежской пущи или из Карелии. Хотя я толком не знаю, есть ли медведи в Беловежской пуще. В Карелии – наверняка. Военный духовой оркестр гремит из-под баннера победным маршем:
Если главный командир
Позовет в последний бой…
   Дрожит воздух, дрожит стакан и жезл в руках Троцкого, дрожат стекла вокзального ресторана. «Не усраться б нам с тобой», - мысленно заканчиваю я строфу. Медведи испуганно шарахаются, пялят глаза на Троцкого, вертят огромными головами и бегут гурьбой сквозь бывшие царские покои, а теперь – боярский зал. Перед вокзалом их ждут автобусы.
   Наш сопровождающий выходит из вагона последним. Это означает, что поездка прошла без эксцессов. Если он выскочит первым, значит, что-то произошло. Все сопровождающие – сотрудники Белорусского Музея искусств. Володя встречает на перроне каждого лично и выслушивает доклад. Отчеты такие же однообразные и скучные. Но сегодня не так, как всегда.
   Белорусский искусствовед сообщил Володе о подозрительных габонцах. Как он это сделал – я не знаю. Средств связи у нас нет. Вернее, нам выдали со складов мобрезерва рации образца времен второй мировой войны, которые, наверное, еще хранили на себе отпечатки пальцев белорусских партизан. Они были размером со школьных ранцев, с торчащими штыревыми антеннами и весили несколько килограмм. На первых порах мы с ними бродили по вокзалу, и нас, наверное, принимали за призванных военкоматом резервистов, которых отправляют на переподготовку, но они отстали от своего поезда и теперь не знают, как быть. Потом Петя сказал Володе, что не могут резервисты слоняться по вокзалу круглыми сутками. Это вызывает подозрения. Володя согласился, и мы свалили эти рации в углу музея и больше к ним не прикасались.
   Володя у нас старший. А Витя, после того, как исчез во время инструктажа, на вокзале, появлялся всего несколько раз, да и то ненадолго. Он заходил в кабинет, источая едва уловимый аромат выпитого накануне хорошего коньяку, садился за свой стол, за который даже в его отсутствие никто не садился, и начинал что-то искать в ящиках или звонить по телефону. Всем своим видом он демонстрировал, что занимается чем-то важным и особенным, что не идет ни в какое сравнение с тем, чем занимаемся мы. Он доставал свое «Мальборо», закуривал, пуская дым в потолок, и начинал спрашивать, чем мы тут занимаемся. Наверное, он хотел, чтобы мы ему уже предъявили полдюжины бесхозных сумок, парочку экземпляров фальшивой «Правды» и протестные плакаты гомосексуалистов. Мы терялись, чувствовали себя виноватыми и старались на глаза ему не попадаться. Чем он сам занимался – нам было неведомо. У нас не принято знать больше, чем это тебе положено.
   Володя был ему противоположностью. С ним было легко и просто. Он находился с нами практически весь день, а во время проведения спецмероприятия – и ночью. Он не занимался нравоучениями, не излагал прописные истины как собственное откровение и ни в чем не демонстрировал свое превосходство. То есть, на столичного жителя не был похож.  Он вообще больше любил слушать, чем говорить. К тому же на него ложилась дополнительная нагрузка, а именно работа с агентурой. А это далеко не то, что показывают в современных фильмах.
   В кино следователи с пистолетами гоняются за преступниками вместо того, чтобы проводить процессуально-следственные действия, а оперативные работники сами внедряются в преступные группы, понятия не имея, что для этого существует агентура. О ней они вообще почти не вспоминают, а если и вспоминают, то с чувством презрения и брезгливости. И есть из-за чего. Все их источники из разряда полу-бомжей, дебилов, алкоголиков и прохиндеев. Такой агентуре они отрабатывают непосильные задания, грозя неприятностями, и те вынуждены действовать на свой страх и риск, и вопреки здравому смыслу. Им еще везет, и они остаются живы. Потом являются с отчетом прямо в рабочий кабинет своего куратора, что вообще говоря, категорически запрещено из соображений конспирации.Там они получают деньги на бутылку пива, а чаще - кулаком по голове.
   Весь этот бред – следствие ненависти сценаристов и режиссеров к правоохранительным органам или месть за полученную личную обиду. А потом оправдываются отсутствием денег на настоящее искусство.  Хорошо, допустим. Пусть коммерциализация и борьба за кассовость. Но кто мешает изображать во всем драматизме трудовые будни оперативников-агентуристов? Почему они все время пьют водку и на работе, и после нее? Где их бессонные ночи в поисках альтернативы? Где борьба мотивов перед открывшейся дилеммой? Где душевные терзания накануне отправки агента на задание и угрызения совести после его гибели? Вы мне покажите это на экране! Покажите правдиво и убедительно.
   Нет правдивого показа, значит, нет правды жизни. Я обязательно расскажу - и расскажу правдиво, - как проводится подстава оперативного источника. Там и умственные напряжения, и душевные переживания, и физические страдания. Там все, что достойно быть снято на любой киностудии, даже в Голливуде. «Агентурист – это звучит гордо», - вот что хотел сказать литературный классик.
   - В Габоне ведь говорят по-французски? – спросил Володя, когда мы с ним уже шли по перрону вдоль прибывшего из Бреста поезда.
   - Ну, да, по-французски.
   - Вот и я помню, что вроде по-французски.
   - Там еще есть разные племенные языки.
   - Какие?
   - Ну я точно не помню, их много. Возможно, бамбара.
   - А ты что знаешь и … баламбара?
   - Нет. Так, отдельные выражения.
   - И где же ты их выучил?
   - В институте. Я жил в студенческом общежитии с малийцем и конголезцем. Малиец иногда говорил на бамбара.
   - А ну скажи что-нибудь. Интересно, как звучит племенной язык.
   - Это флективный язык. В нем превалируют междометия. Для того чтобы правильно выразить свою мысль, их нужно произносить с определенной интонацией.
   - Ну так произнеси… с интонацией.
   Я вспомнил малийца Джеймса. Пока я в своей комнате, лежа в кровати, читал конспект по «Телемеханике», Джеймс готовил на электроплитке свое национальное блюдо «Фу-фу», сопровождая готовку одними и теми же междометиями, но с разной протяженностью и высотою звука. «Ы-ы-у», - произносил он удивленно, хлебая из ложки горячую жижу. «Соли не хватает», - догадывался я. И точно: Джеймс бросал в кастрюлю щепотку соли. «Ы-ы-ы-у», - восклицал он изумленно в очередной раз, пробуя свое варево. «А теперь перца мало», - заключал я. И искоса наблюдал, как Джеймс подсыпает в кастрюлю красный перец.
   Я широким жестом указал на небосвод, набрал полную грудь воздуха и выдавил протяжно с завыванием в конце:
   - Ы –ы-ы!
   Володя даже остановился от изумления.
   - И что это значит? – спросил он.
   - Вариантов несколько. Необходим контекст. Но в данном случае я сказал, что сегодня хорошая погода.
   - Ни хрена себе!.. А похоже, будто испытал настоящее счастье. А слова что – вообще не нужны? Или слов в этом языке нету?
   - Ну почему же… Слова есть. Все, как и у других языков. Просто такая особенность. А как ты узнал, что я знаю французский?
   - Видел, как ты читаешь конфискованные французские газеты.
   -  Ну да. - Я растерялся. И тут же решил уйти от опасной темы. - А кто они такие, эти габонцы? Дипломаты или спортсмены?
   - А черт их знает. Может, и дипломаты. Но не члены олимпийской семьи – это точно. Они из вагона не хотят выходить. С ними сейчас наш сопровождающий, белорус Иванович.
   - Это фамилия у него такая?
   - Нет, отчество. Фамилия его Осипович.
   Белорусский сопровождающий Осипович уже седьмые сутки мотался из Бреста в Москву и обратно, выходя из поезда только для того, чтобы пересесть в другой. Под стук колес и раскачивание вагона он ложился и просыпался, завтракал и обедал, курил и справлял естественные надобности. Ступая на земную твердь, он удивлялся, почему вокруг него ничего не двигается. Еще больше он удивился, когда, приняв в Бресте очередной поезд с олимпийцами, обнаружил в отдельном купе двух молодых африканцев, которые к московской Олимпиаде явно не имели никакого отношения.
   - А это кто такие? – хмуро спросил он проводницу вагона Галю.
   Галя закончила с отличием курсы проводников и у нее были еще два достоинства: высокая грудь и длинные шелковистые ресницы. Когда она мигала, ресницы напоминали крылья бабочки. Благодаря этим достоинствам, а главное, тайному сотрудничеству с Музеем искусств она теперь ездила в Берлин и Варшаву.
   - Пассажиры, - ответила проводница. – От самого Берлина едут.
   - Вижу, что пассажиры. А какого хрена они в олимпийском вагоне?!
    Проводница Галя объяснила, что она лично им билеты в Берлине не продавала, а только согласно этим билетам впустила в свой вагон. Едут же африканцы транзитом через Москву в Пекин. «Вот те раз! – не переставал удивляться Осипович. – Зачем это им целую неделю добровольно трястись в поезде? Что, самолеты из Берлина в Пекин уже не летают?».
И сразу же подумал, что африканцы будут ехать через Урал, Сибирь, Забайкалье, где у нас повсюду военные объекты. Он велел Гале подать африканцам чаю и проверить, нет ли у них фотоаппаратов и нательных поясов, похожих на патронташи.  Такие пояса носят иностранные разведчики.
   - Фотоаппаратов на столе нету, - доложила Галя. – А патронташи я не смогла рассмотреть – они в рубашках.
   - Через пять минут отнесешь им еще пару чая, - распорядился Осипович. – За счет Олимпийского комитета. Может, они разомлеют и расстегнут рубашки.
   Его подозрения усилились, когда африканцы, выпив по три стакана чаю, так и не вышли из купе. «Точно стерегут свою технику! – уже не сомневался Осипович. – А мочатся в бутылки!».
   - Мне надо самому проверить их купе, - категорически заявил он Гале.
   - Так отнеси и ты им чаю. Ты ведь тоже как бы проводник.
   - Чай не помогает, - задумчиво произнес Осипович и вдруг решительно скомандовал: – Иди за борщом!
    Галины ресницы-бабочки затрепыхались, взметнулись к бровям и в недоумении замерли под бровями.
   - Борщ им понесешь?
   – Сама понесешь. Значит так. Возьмешь в вагоне полную кастрюлю.Только пусть его предварительно закипятят. А потом этот борщ вывернешь на них, якобы случайно.
   - Да ты что, Иваныч, с ума сошел?! – Бабочки отчаянно забились. - Меня с работы попрут!
   - Я же говорю - якобы нечаянно! Вроде не удержала горячую кастрюлю.
   - Да зачем же ни с того, ни с сего?!
   - Надо, чтобы они сами выбежали из купе.
   - О, господи! Иванович! – застонала проводница.
   - Никакой «не господи Иванович»! И никто тебя не попрет, пока я рядом! – повысил голос Осипович. –Ты вспомни, как на Людкином дне рождения вы всей бригадой нажрались, и ты какого-то генерала на хер послала? Кто тебя тогда выручал, а?
   - Ой, да ладно вспоминать! -  скривилась проводница. –Он сам пьяный был и руки распускал. А если они не выбегут из купе?
   - Выскочат, - заверил Осипович. – А если не выскочат – хватаешь их за хоботы и тащишь в свое купе.
   - Как «за хоботы»?! – ужаснулась Галя.  
   - Ну это только так говорится.  Хватаешь, за что получится и тащишь для оказания первой медицинской помощи. Смазываешь им ожоги йодом или что там у тебя есть, чистишь одежду и не выпускаешь, пока я тебе не стукну в перегородку. Тут очень важна натуральность.Мы с тобой предварительно все прорепетируем.
   - Иванович! – взмолилась Галя. – А почему я? Сам их обливай кипятком!..
   - У меня будет другая задача…
   - Ну я не знаю, Иванович… Может, как-то по-другому? Вызову их сюда билеты проверить.
   - Ты билеты уже проверила. И потом, как ты с ними объясняться будешь? Они не говорят ни по-русски, ни по-английски.
   - Так переводчика давай позовем…
   - Галя! – Осипович вытянулся в полный рост и поднял указательный палец. – Какого еще переводчика? Это дело государственной важности. Государственной! Понимаешь? Ты еще награду можешь получить.
   - Ох, боюсь я! У меня уже ноги стали ватными. А вдруг у меня не получится?
   - Ерунда, все получится.Подумаешь, делов-то – опрокинуть кастрюлю пассажирам на штаны.Мы у себя дома, а не где-нибудь. Давай, иди за борщом!
   Проводница закатила глаза. «Ничего себе придумал - облить пассажиров горячим борщом. А не подчинюсь - не только лишусь работы на международных сообщениях -  даже укладчицей шпал на дальний переезд не возьмут», - подумала Галя.
    «А если что – скажу, он меня заставил!», - успокаивала она себя, входя в вагон-ресторан.
    «Все должно получиться, - успокаивал себя и Осипович,тревожно поглядывая в окно. – Галя - девка боевая».
   За окном вспять проносились деревья и кусты, мелькал солнечный свет и лесные тени, и у Осиповича зарябило в глазах. Он уже хотел отвернуться, как вдруг увидел, что параллельно поезду, по узкой лесной тропинке, быстро вертя педалями и петляя между высоких сосен, мчит на велосипеде олимпийский медведь в красной форме сборной России. «Ого! – удивился Осипович. – Поезд хочет обогнать или прямо в Москву прет?». Медведь несся наравне с поездом, лихо поглядывая на окно, за которым серело лицо Осиповича. Осиповича так заинтриговала эта гонка с преследованием, что он даже забыл о подозрительных африканцах.  Но тут поезд прибавил, и медведь стал медленно отставать. «Против техники не попрешь, хоть ты и медведь», - с сожалением подумал Осипович. Медведь же низко припал к рулю и завертел педалями с такой скоростью, что его лапы исчезли, а под  велосипедной рамой закружился грязно-бурый круг. Он снова поравнялся с Осиповичем, повернул к нему голову и задорно подмигнул. Осипович уже хотел скрутить в ответ ему дулю, но не успел, так как  медведь на всей скорости угодил  в сосну. Его велосипед взбрыкнул, будто вздумал лягаться, а сам медведь перелетел через руль, глухо врезался  головой в дерево и кубарем покатился вглубь леса. «Догонялся!», - злорадно подумал Осипович.
   Но тут Галя внесла на вытянутых руках обернутую полотенцем кастрюлю, брезгливо отворачиваясь от струящегося из-под крышки пара. По вагону сразу же распространился запах гнилой капусты.
   -  Забродил борщ на хер, - облегченно констатировала Галя. – Жарко. Куда ж такой борщ пассажирам предлагать? А повар свежий варить не хочет. Говорит, лимит на продукты вышел.
    Она еще надеялась избежать тяжкой участи.
   - Да, духан не из приятных, - согласился Осипович, втягивая носом кислый запах. И стал свирепеть: –  Ну и куда теперь подавать такие помои?! Ни на кого нельзя положиться! Вот, Галя, с какими ослами приходится работать! Русским же языком говоришь – делаешь то, что тебе сказано! Не надо ничего выдумывать и добавлять! А он, видишь ли, о лимитах беспокоится! А государственная безопасность ему по барабану!..  Ну, я этого повара прижму за одно место! Он у меня будет по лимиту щи варить в Брестском железнодорожном училище! Это его последнее путешествие из Берлина в Москву!
   - Он хороший, - жалобно проскулила Галя.
   - Когда немецким пивом в Бресте спекулирует! – не мог успокоиться Осипович, но тут же опомнился. - Что ж, будем действовать с тем, что имеется. Воняет – а пусть воняет! Эти негры в Африке вообще живых червей жрут. Сам видел в «Клубе кинопутешествий». А мы их не кормить собираемся, а выкурить из купе под благовидным предлогом. Давай прорепетируем, как все должно получиться. Садись за стол, будешь вроде неграми. А я вместо тебя. Эдакая, понимаешь, мизансцена из Минского театра оперы и балета. Лебединое озеро с двумя черными лебедями. Здесь важно перевоплощение.  Была в оперном театре?
   - Не была! – сердито отрезала проводница. – Мне и на работе театра хватает!
   - А я ходил на «Князя Игоря». «О, дайте, дайте мне свободу!», - фальшиво запел басом Осипович. – Сейчас устроим этим неграм половецкие пляски…
   Он обернул полотенцем ручки кастрюли, поднял ее перед собой и сделал услужливое лицо. «Вылитый наш повар, когда бригадира встречает!», - поразилась Галя. Осипович сделал широкий шаг и оказался рядом со столом, за которым сидела проводница.
   - Хау ду ю ду, господа, - петушиным голоском пропел он, ласково глядя на проводницу. - Трали-вали, товарищи. Что ж вы сидите голодные и даже в туалет не ходите? Предлагаю вам блюдо русской национальной кухни, приготовленное в нашем фирменном поезде белорусским кудесником. – И Осипович описал в воздухе кастрюлей дугу, а затем плавно поднес ее к Галиному носу. – Вот снимаю крышечку, понюхайте аромат. Сам бы ел, да на службе. Что – не хотите? Ну, это вы зря. Спасибо за внимание.
   И обиженно скукожился.
   - И после этого, - продолжал Осипович, - вроде как от душевного расстройства роняешь кастрюлю им на головы.
Кастрюля с борщом взмыла над Галиной головой, и проводница испугано взвизгнула.
   - Так на головы или на штаны? – закричала она, забиваясь в угол. - Я что-то тебя до конца не пойму русским языком!
   - Галя, это без разницы, - Осипович поставил на стол кастрюлю. – Главное, чтобы они выскочили. На месте сориентируешься, куда выливать. Фу, ну и запах! – скривился он снова.  - А потом ты им говоришь: «Сорри, сорри», хватаешь под мышки – и к себе. Даже, если будут сопротивляться, все равно тащи. Но я тебе гарантирую, после того, как ты их обольешь, они будут податливы как котята.
   - Котята… - плаксиво повторила Галя. - А если будут упираться?
   - Галя, - нежно сказал Осипович. – Ты здоровая женщина Российской Конфедерации с четвертым размером груди! И ты не справишься с двумя африканскими заморышами? Пусть они, наши враги, от нас дрожат и боятся!
   Галя грозно сдвинула брови.
   - Ну, смотри, Иванович, если что не так – я ни в чем не виновата.
   - Даже выбрось из головы. Все пройдет, как я тебе сымитировал. После того, как я займу позицию у пассажирского туалета – я оттуда буду наблюдать, -  ты через две минуты выходи с кастрюлей. И думай о награде.
   Он открыл служебное купе и правым глазом выглянул из-за двери в коридор. Там никого не было. «Хороший знак!», - подумал Осипович. И быстро зашагал в противоположный конец вагона. Там напротив пассажирского туалета он развязно облокотился на приоткрытое окно, якобы любуясь на природу, а сам скосил глаза на проход. Там по-прежнему было пусто.
   Осипович посмотрел на часы и засек время.
   Проводница Галя вышла ровно через две минуты, пошатываясь. Перед собой она держала кастрюлю, обернутую все тем же полотенцем. Она ступила один шаг, остановилась и тревожно огляделась. «Волнуется», - догадался Осипович и почувствовал, как его ноги тоже стали наливаться свинцовой тяжестью.
   Пар продолжал струиться из-под крышки, но уже не так интенсивно. Проводница подошла к купе африканцев и носком туфли постучала в дверь. Ее грудь четвертого размера медленно поползла вверх и, достигнув подбородка, резко опала. Дверь не отворилась. Тогда она одной рукой прижала к животу кастрюлю, подложив полотенце, а второй дернула дверь за ручку. Дверь откатилась. Сердце Осиповича затрепетало. Галя ринулась в купе, как на вражескую амбразуру. Осипович загарцевал как конь. И через мгновение увидел двух африканцев, застрявших в дверном проеме. Они толкались локтями, но все же выскочили в коридор, где стали немедленно приседать, перебирать ногами и трясти руками, словно исполняли какой-то свой ритуальный танец. «Ошпарила она их, что ли? – испугался Осипович. – Надо было предварительно борщ пальцем попробовать».
     Следом выбежала Галя с поднятыми в отчаянии руками и уже без кастрюли. «Сорри, Сорри!», - жалобно повторяла она и пыталась поймать  африканцев, но те изворачивались от нее, как антилопы от львицы. Тогда Галя достала из кармана универсальный ключ и заперла им купе, перекрыв иностранцам путь к отступлению. «Молодец Галя! – восхитился Осипович. – А я и не догадался про дверь проинструктировать. Обязательно поощрю за проявленную разумную инициативу!».
     А Галя уже  крепко держала обоих африканцев под мышки.  Те шли покорно и пристыженно рядом с ней, как два обписавшихся ребенка за рассерженной мамой.
     Осипович дождался, когда закроется дверь служебного купе, и с выпученными глазами бросился рысью по проходу, мягко пружиня ногами и балансируя руками, словно на африканский танец отвечал российским «Казачком». Он отпер купе своим ключом, испуганно огляделся и быстро шмыгнул внутрь, заперев за собою дверь.
      Запах прокисшей капусты снова шибанул ему в нос.  С пола, обеих полок и даже от окна струился пар. Разваренные кубики картошки и розовые полоски распаренной свеклы висели на занавесках. Сама кастрюля беспомощно валялась возле стола, уставившись на Осиповича распахнутым зевом, как бы говоря: «Руки у вас всех из задницы растут». Рядом валялось мокрое полотенце.
   «Это как же могло получиться? – изумился Осипович. – Неужели она кастрюлей в них запустила? Ладно, потом выясним».
   Осипович бросился к нижней полке и ногой угодил в капустную лужу. Тихо матерясь, он вытер подошву об полку, затем откинул ее, увидел большую дорожную сумку и стал мять ей бока дрожащими пальцами. Ничего не прощупывалось. Тогда он расстегнул молнию и запустил руки внутрь, надеясь найти миниатюрный фотоаппарат типа «Минокс», стандартный атрибут шпионской деятельности или другие шпионские принадлежности. Но из-под сложенной одежды он вытащил сначала плюшевую обезьяну с любопытными стеклянными глазами, а затем полиэтиленовый пакет с надписью «SalutdeParis». Из него он извлек наружу грязные трусы и носки. Брезгливо морщась и опять матерясь, он затолкал все обратно, сунул в сумку и переключился на чемодан, но тот оказался заперт шифрзамком. Осипович беспомощно огляделся и увидел на столе мужскую кожаную сумку, барсетку, тоже залитую борщом. Там оказался бумажник с неизвестными иностранными деньгами, какие-то квитанции и три синих паспорта. На обложках паспортов две черные пантеры, задрав хвосты, держали передними лапами щит с нарисованным на нем парусником, яростно смотрели на Осиповича и показывали ему языки. Над пантерами было написано: республика Габон.
   - Едрит твою налево! – выругался Осипович. – Дипломаты из Габона! Наверное, едут в Москву посмотреть на наших медведей.
   О том, что африканцы едут в Китай, он как-то сразу забыл.
   «Но где, интересно, третий дипломат? – недоумевал Осипович. - Отстал от поезда? В Бресте он не садился!».
   А проводница Галя, не подозревая, что она окатила горячим борщом дипломатов, трясущимися руками смазывала им обожженные места подсолнечным маслом и лепила на них перцовый пластырь.  Затем, намочив тряпку, стала ею вытирать жирные пятна на брюках. При этом она непрерывно извинялась на языковой смеси русского с английским, которого африканцы все равно не понимали, так как говорили по-французски.
   - Как же это вас угораздило! – сокрушалась она.
   Даже самым тщательнейшим образом разработанная операция никогда не протекает гладко. Обязательно вмешается какая-то непредвиденная случайность, порою совершенно несуразная, которую не то что предвидеть, но и вообразить невозможно, и если не поставит на грань срыва всю операцию, то нервы потреплет изрядно. Это правило, которое не имеет исключений. И это правило Осипович знал, как знали его все музейные сотрудники, прослужившие на музейном поприще хотя бы три года.
   Теперь Осипович обливался потом в парующем купе, а ему казалось, что он стоит в огромном кабинете, обшитом от пола до потолка буковыми панелями.
   Он стоял сразу же за входной дверью на краю красной ковровой дорожки, окаймленной зелеными полосами, а в другом конце этой дорожки за двух тумбовым дубовым столом сидел уже немолодой человек с усталым интеллигентным лицом. Прямо над ним, на одной из буковых панелей, висел портрет тоже интеллигентного вида человека, удивительно похожего на сидящего за столом. Сходство усиливали одинаковые очки в дорогой золотой оправе, темно-синие костюмы, которые продавались только в ГУМе по спецзаказу и значки на лацканах этих пиджаков. Только портрет имел значок в виде рубинового флажка с золотым двуглавым орлом, а человек за столом – тоже рубиновый и с орлом, но с зеленой горизонтальной полоской снизу. По обе стороны стола на буковых тумбах стояли два бюста: один белый, гипсовый, с небольшой бородкой и лысиной, принадлежал создателю нового российского государства, а второй - бронзовый, тоже с бородкой, но в фуражке, -  создателю Музея искусств нового российского государства.
   Все четверо смотрели на вытянувшегося у двери Осиповича, но говорил только сидящий за столом. Голос его был мягким и тихим, но слышным в каждом углу огромного кабинета.
   - Может, вы все-таки мне объясните, зачем полезли в купе к дипломатам?  Вам что, больше заняться было нечем? Ваша задача принимать олимпийцев в Бресте и сопровождать их до Москвы. И если возникнут какие-то внештатные ситуации – принимать соответствующие меры в рамках нашего законодательства и международного права. Естественно, через персонал железной дороги и органы внутренних дел. И все! А вы что натворили?
   В кабинете воцарилась тишина.  Через полминуты голос зазвучал снова:
   - Вы самостоятельно пошли на проведение секретного оперативного мероприятия - негласного досмотра, не имея на то не только соответствующей санкции, но и никаких оснований! Вам что, неизвестно, что для этого требуется санкция руководства? Или вы уже возомнили себя руководителем областного музея? Вы не только нарушили циркуляр, но и поизмывались над нашей законностью.
   Опять повисла тягостная тишина. И снова через какое-то время:
   - А нормы международного права, в нарушении которых нас постоянно обвиняют наши недруги? Они что, для вас вообще не существуют? Вас учили в школе, что дипломат пользуется иммунитетом? Это официальный представитель другого государства. А вы роетесь в его вещах, как в собственном гардеробе! А если бы эти дипломаты застали вас за этим занятием? Что было бы тогда, а?
   «Выдал бы себя за вора!», - хотел ответить Осипович, но вовремя вспомнил, что африканцы видели его в фирменной фуражке проводника вагона и промолчал.
   Интеллигентный человек тоже замолчал, задумчиво уставившись на ковровую дорожку. На этот раз пауза затянулась дольше. Гипсовый и бронзовый бюсты тоже осуждающе молчали.
   - Вы посмотрите, куда вы зашли. Через нашего агента, проводницу поезда, вы сначала решили накормить двух габонских дипломатов прокисшим борщом. Чтобы они, наверное, подхватили диарею и больше из туалета уже не выходили. Это раз.
   Тут же последовало загибание мизинца на левой руке указательным пальцем правой руки.
   - А когда те отказались – этот же борщ в горячем виде был вылит им на головы по вашему наущению, нанеся тем самым телесные повреждения легкой степени в виде ожогов! Что подпадает под признаки уголовной статьи! Это два.
   Последовало загибание безымянного пальца.
   - При вашем непосредственном содействии купе дипломатов было превращено в свинарник, где находиться оказалось невозможным. Да что там купе – от всего вагона с олимпийскими спортсменами вонь стояла как от помойки! Это три.
   Средний палец сам скрутился бубликом.
   - А потом еще вдобавок стали что-то искать в чемоданах! Что вы там искали? Себе медаль «За безупречную службу»? Мне дальше загибать пальцы или уже достаточно перечисления?
   Все пальцы сами сжались в кулак, и этим кулаком интеллигентный человек легонько стукнул по дубовому столу.
   - А вы знаете, что министерство иностранных дел Габона уже направило ноту протеста нашему министру иностранных дел, кстати, вашему земляку? Хороший подарочек односельчанину вы преподнесли во время Олимпиады! Это же международный скандал! Да американцы только спят и видят, как нам насолить какую-нибудь гадость! А вы собственноручно оказываете им в этом содействие!
   Бронзовый основатель Музея вдруг ожил и показал Осиповичу бронзовый кулак. «Вот тебе присвоение очередного ранга!», - понял его жест Осипович. Гипсовый бюст тоже вздрогнул и скрутил Осиповичу гипсовую дулю. «А это тебе вместо ордера на новую квартиру!», - догадался Осипович. «Как же так? – перепугался он. – У них же нет рук!».
   Интеллигентный человек достал из нагрудного кармана белоснежный носовой платок, промокнул им вспотевшее чело и задушевно спросил:
   - Вот как нам с тобой теперь выкручиваться из такого щекотливого положения?
   Можно было аккуратно положить паспорта на место и исчезнуть подобру-поздорову, не вызвав никаких осложнений. Эта мысль сначала и мелькнула в голове Осиповича. Тем более что проводница должна была явиться сюда для уборки. А после уборки сам черт не разберет, в каком порядке находились здесь вещи. Значит, не только дипломаты, но и опытные криминалисты не определят, что в купе кто-то рылся.
   Осипович уже хотел сунуть паспорта в барсетку, но тут вспомнил, что паспортов всего три, а дипломатов только два. «Какого же не хватает?», - подумал он и стал изучать паспорта. И тут же ахнул.
   Один из дипломатов имел сразу два паспорта на разные фамилии. «Вот оно что! - сказал себе Осипович. - Не напрасно они мне еще в Бресте не понравились!».
   У каждого человека, - рассуждал Осипович -  даже иностранного дипломата, должен быть только один паспорт. А второй, если имеется, может быть только фальшивым! А с фальшивыми паспортами ездят только преступники. Но появление в Российской конфедерации габонских уголовников с фальшивыми дипломатическими паспортами было бы верхом безрассудства или наглости. Или они дураки или нас дураками считают. Значит, это не уголовники. Тогда кто же? Ответ очевиден: шпионы. У тех всегда по нескольку паспортов. Согласно паспортным данным одному дипломату-шпиону, как подсчитал Осипович, было девятнадцать лет, а другому, с двумя паспортами, исполнилось двадцать два. Стало быть, готовили их с раннего возраста. Такое возможно. В Минской школе искусств рассказывали, что американское ЦРУ готовит своих агентов-боевиков с детства. А африканский континенте чем хуже? Там вообще все созревает быстро. Вон в газетах писали, что какая-то африканка родила в тринадцать лет, и это считается нормальным.
   «Еще посмотрим, как на ковровой дорожке перед портретом и бюстами я стоять буду!» - подумал Осипович.
   Он снова вытащил из дорожной сумки пакет с грязным нижним бельем и, хищно оскалившись, сунул меж трусами и носками паспорта габонских дипломатов. И уложил пакет обратно.
   Умение импровизировать – это то звено, учил создатель российского государства, ухватившись за которое можно вытащить из провала всю цепь задуманной комбинации. Вопрос лишь в том - есть ли талант к импровизации. Потому что научиться этому трудно.  Как научиться какому-нибудь искусству. К примеру, рисовать или играть на музыкальном инструменте. И если нет к этому способностей – будешь всю жизнь маляром или бить в бубен в сельском духовом оркестре. Тоже, конечно, нужное дело, но уже не искусство.
   Первый урок импровизации мне был преподнесен, когда я вел разработку одного инженера вычислительного центра, подозреваемого в подготовке особо опасного государственного преступления по статье 64 уголовного кодекса России «Измена Родине».
   В своей «Божественной комедии» Данте Алигьери определил для предателей последний, девятый круг ада, как наказание за самый тяжкий грех. В Российской Конфедерации предусматривалось аналогичное наказание, а именно - пребывание в лагерях строгого режима от 15 лет до пожизненно и с конфискацией имущества.
   Измена Родине имела разновидности: переход на сторону врага, шпионаж, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против Российской Конфедерации, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, заговор с целью захвата власти. Почти все бывшие руководители Центрального Музея искусств были осуждены и расстреляны по одному или сразу по нескольким из этих пунктов. К измене Родине приравнивались также антироссийская агитация и пропаганда, клеветнические высказывания, порочащие государственный и общественный строй и сепаратизм.
   Объект моего дела собирался изменить Родине в форме бегства за границу. Такой пункт тоже предусматривался.
   Разонравилось ему жить в конфедеративной России. Наслушался вражьих радиоголосов и захотелось сразу в Америку. Потому что, видите ли, там настоящая демократия, у нас - сплошной демократический централизм. Как же, ждут его там - не дождутся, с их демократией! Сначала он попытался выехать по туристической путевке в Финляндию, чтобы оттуда через Швецию сбежать в Америку и попросить там политического убежища, потому что, видите ли, он убежденный мормон, а секта мормонов в Конфедерации запрещена. Но мы уже знали о истинных его намерениях и отказали в выезде по турпутевке под тем предлогом, что он в свое время проходил воинскую службу и располагает военной тайной. Тогда он решил бежать нелегально.
   Для того, чтобы разобраться, каким образом он собирается это осуществить, я решил его квартиру оборудовать слуховым контролем, или проще говоря, поставить у него на кухне «прослушку». Потому что именно там этот инженер вел душещипательные беседы с еще одним неблагонадежным элементом, который значился в наших формулярах как «критически настроен к российской действительности». Это был местный непризнанный художник. Пару лет назад он выписался из психоневрологического диспансера и стал рисовать каких-то уродливых упырей. А до этого рисовал древние замки, пейзажи и натюрморты. А тут вдруг какие-то карлики или гномы с угрюмыми лицами, куцыми туловищами, короткими конечностями и огромными головами. И одеты в какие-то средневековые сюртуки с крупными пуговицами как у клоунов, кургузые панталоны, из-под которых видны волосатые лодыжки, на ногах деревянные башмаки с закрученными вверх острыми носками, а на головах -  сдвинутые набекрень измятые колпаки.  Причем эти карлики по замыслу художника олицетворяли собой железнодорожников: на одной из картин они толкали допотопный паровоз, облепив его со всех сторон, как муравьи, на другой - забивали в шпалы железные костыли огромными молотами, на третьей и последующих - носили на плечах рельсы, колесные пары, кулисные механизмы и тому подобное, а то и просто гигантские вязанки дров, но опять-таки по железнодорожным путям. В чем заключалась такая творческая идея – сказать было трудно. Ну, может он так видел железнодорожные будни.  
   Но этим художник не ограничился. Он задумал устроить свою персональную выставку в Доме железнодорожников. Он взял несколько лучших своих полотен и отнес их туда на показ. Там, естественно, возмутились и, конечно же, в выставке отказали. Тогда он кинулся в отдел культуры горисполкома, но и там его не поддержали, признав его картины безыдейными, написанными в духе чуждого нам стиля, который и определить невозможно. В ответ художник принялся что-то доказывать, рассуждать о свободе творчества, ссылаться на Ван Гога и Сальвадора Дали, вспоминать снесенную бульдозерами по приказу Никиты Хрущева выставку художников-абстракционистов в Москве, и в конце концов так разошелся, что перешел на истерический крик, после чего был выдворен из горисполкома вместе со своими полотнами. После этого он впал в отчаяние, запил и в пьяном виде стал угрожать при свидетелях, что взорвет и горисполком, и Дом железнодорожников. И добился того, что нашим музеем искусств ему было объявлено официальное предостережение за угрозу терроризма.  
   Спустя пару месяцев объект моего дела и этот художник познакомились именно в горисполкоме, куда объект пришел регистрировать секту мормонов, а художник опять в отношении своей персональной выставки, но уже в городском краеведческом музее. На почве полученного обоюдного отказа они и сошлись. Теперь почти каждый вечер они встречались на кухне у инженера, где пили дешевое вино «Плодоягодное» и подолгу засиживались. Мне это стало известно от своего агента, знакомого инженера, которому я отработал задание завязать с ними более тесные отношения, но агенту это не удалось. Очевидно, художник, уже имея опыт общения с музеем, что-то заподозрил. И мне только оставалось гадать, какие варианты бегства инженера за границу там разрабатываются. А может строятся планы и совместного бегства.
   Несколько дней я занимался предварительной подготовкой предстоящего мероприятия.  Это в кино показывают, как под видом электрика или сантехника проникают в нужную квартиру и пришпиливают под столом миниатюрный микрофон. Святая наивность и опять же полное незнание сценаристами и режиссерами правды жизни. Проникнуть в квартиру нужно незаметно. Чтобы не только хозяин тебя не видел, но даже соседи по подъезду, будь ты хоть в обличье слесаря ЖЭКа или посыльного из военкомата. А поскольку шапку-невидимку еще не изобрели, то для этого существует только один способ: выселить из своих квартир и объекта и всех его соседей. Причем так, чтобы они ничего не заподозрили.  
   И я принялся за дело. Я установил всех соседей и стал изучать образ их жизни (образ жизни самого объекта я уже хорошо знал). Я мотался по местам их работы, по крупицам собирая сведения о их привычках, слабостях и намерениях. А когда собранные мною крупицы сложились в целостную картину, стал предпринимать дальнейшие шаги. Одним соседям я тайно посодействовал в приобретении дефицитных путевок в загородный профилакторий с грязевыми ваннами, куда они безуспешно пытались попасть третий год подряд. Второго соседа, проживающего в однокомнатной квартире и страдающего эпилепсией, я по договоренности с заведующим неврологическим отделением городской больницы – моим доверенным лицом - определил на внеочередное стационарное обследование. А третьим, театралам, по моей протекции в фабкоме их фабрики вручили бесплатные билеты на спектакль гастролирующего в городе московского театра. Мне еще повезло, что сын этих театралов на лето был вывезен в деревню к бабушке, а то мне бы пришлось и его снабжать льготной путевкой в детский лагерь.
   Все мною облагодетельствованные соседи так и не узнали, кто на самом деле был их благодетелем. С самим объектом было несколько проще: через военкомат я его спровадил на трехдневные курсы в областной центр.
   О соседях, которые проживали этажом выше, я тоже знал все: у кого есть собака, когда ее выгуливают, кто ходит в гастроном за «бормотухой», а кто отправляется в гараж чинить свой мотоцикл. Это на тот случай, чтобы не столкнуться с ними нос к носу на лестничной площадке, когда мы будем вскрывать чужую квартиру. Такие предосторожности были совершенно необходимы, так как мой объект проживал в панельном пятиэтажном доме, прозванном в народе «хрущевкой», жильцы которого не только знали друг друга в лицо, но и по имени-отчеству.
   И вот когда все было готово, из областного музея за 200 километров специально приехали два работника технического отдела, и мы на их бежевой «Волге» отправились к дому объекта.
   Там мы припарковались в укромном месте, заранее мною подобранном, и стали оттуда наблюдать за подъездом. Картина выглядела так же, как я уже не раз ее наблюдал: возле подъезда не было ни души, двор был пуст и только бездомные коты шмыгали через вентиляционные отверстия в подвал и из подвала. Сосед сверху Васильев был единственным, кто вошел в интересующий нас подъезд. Я знал, что он после работы уже выпил в сквере у вокзала «на троих» 170 грамм водки, а теперь в винном отделе гастронома дополнительно купил себе 700-граммовую бутылку азербайджанского «Агдама». Казалось, нам уже ничто не может помешать. Оставалось только подняться на этаж, открыть пустую квартиру, прикрепить под розетку миниатюрный передатчик и ретироваться.  Но тут как раз и вмешалась эта злополучная случайность, от которой нет спасения.  
   Старший из «технарей», оценивающе окинув взором двор, вдруг лениво заметил:
   - А подъездик-то нечист. Не пойдем мы, Викентий, в этот подъездик.
   Я прикипел к сиденью «Волги».
   - То есть как?! Соседей нет, объекта нет. Только что Эдька Васильев, сосед сверху, вернулся из гастронома с бутылкой «Агдама». Он уже выпил после работы «на троих» бутылку водки, теперь усугубит красненьким и проспит часов до девяти. Его жена тоже только пришла с работы и возле плиты хлопочет. Все чисто. Пошли. Я вам гарантирую два часа спокойной работы. А вы сами уверяли, что вам и полчаса хватит.
   - Что нам Эдька, - процедил старший. -  Ты посмотри перед подъездом.
   Я посмотрел. Ничего особенного там не было. Кусты. Возле кустов крытая беседка. А в беседке сидят какие-то три старухи и мирно беседуют.
   - Ну, бабки какие-то сидят, байки травят. Чего на них внимание обращать? Да они, может быть, и не из этого подъезда. К тому же, наверное, давно из ума выжили.
   Оба «технаря» заржали. Именно заржали, до того был неприятен их смех. Я потратил уйму сил и времени, чтобы обеспечить им нормальную работу, а они теперь привередничают, да еще ржут как кони! Чего только стоило мне уговорить председателя месткома «Водоканала» выдать две бесплатные путевки в профилакторий прогульщику и пьющему запоем слесарю 4-го разряда Башлыкову, соседу объекта напротив!
   - Вот именно, бабки, - сказал старший. – Придется тебе кое-что объяснить, учитывая твою молодость. Запомни раз и навсегда. В нашем деле самыми опасными являются старики и дети. Они все видят, все запоминают и обо всем могут рассказать. С детьми проще. Они склоны к фантазиям и им не всегда верят. Со стариками тоже есть различие. Деды, например, практически не опасны. Они играют в домино и ничего вокруг себя не замечают. А если и заметят, то забудут вследствие старческой амнезии. А вот бабки! Те устроены иначе. Самый опасный для нас контингент. Они знают всех и всё в своем доме. Кто как живет, кто пьет, кто болеет, к кому приехали родственники, кто собрался разводиться и к кому приходит любовник. Никто и ничто не ускользнет от их зоркого взгляда, и нет спасения от их наблюдательности и любопытства. Поэтому, как только мы сунемся в этот подъезд со своим портфелем, считай, наши словесные портреты завтра станут известными всему дому. И завтра они точно выяснят, что ни к кому из жильцов гости не приходили, сантехников и электриков никто не вызывал. А поскольку в доме ни одна квартира не была обворована, значит, это были и не воры. И об этом будет знать половина дома, в том числе, не исключено, и твой объект. И если он не дурак, а судя по его намерениям это так и есть, то путем несложных умозаключений он придет к правильному выводу. После чего он не только прекратит все разговоры на кухне, но и начнет искать закладку. И не исключено, что найдет. Подобное в нашей практике случалось. Адвентисты-реформисты, эти чертовы сектанты, не верящие в бессмертие души, находили нашу технику даже в электросчетчике, куда, казалось, не должны были сунуться. Но среди них по закону случайных чисел оказался один электрик, который и раскурочил счетчик. А у тебя целый инженер вычислительного центра. А знаешь, что сделали адвентисты? Они фотографию нашей закладки поместили в своем «Открытом письме», которое отпечатали в своей подпольной типографии, и распространили по всей Конфедерации! Хорошо еще, что Гену не сфотографировали.  Тебе такое надо? Нам тоже нет.
   Эти умопостроения меня сразили. И, самое противное, они были справедливыми, и против них возразить было нечего. Откуда же мне было знать, что старухи-соседки могут представлять такую опасность! Ведь при составлении плана мероприятия весь упор делался на то, чтобы не допустить случайных свидетелей на лестничной площадке. А о каких-то бабках в беседке не было и речи!
   - Так что же делать? – пролепетал я в отчаянии. – Может, попутно обворуем какую-нибудь квартиру в этом подъезде? Например, слесаря-сантехника Башлыкова. Его с женой я отправил на грязи в профилакторий. А дверь откроем отмычкой.
   Старший укоризненно покачал головой.
   - Ну, ты даешь! С таким мировоззрением тебе надо было другую профессию выбирать. Давай думай, как убирать старух из горизонта. Ты же инициатор.
Это означало, что именно я должен принимать решение. Ведь именно я занимаюсь разработкой объекта. А «технари» по моей инициативе оказывают лишь содействие. Так сказать, техническое. Но если они видят, что предстоящему мероприятию угрожает расшифровка, они не только вправе, но обязаны отказаться от его проведения.
   Как же быть? Все отложить и тем самым пустить насмарку все мои подготовительные усилия? Да об этом не может быть и речи!
   Слесарь-сантехник Башлыков, обмазанный грязями, сейчас незаслуженно нежится в теплой ванне, выводя из организма алкогольную интоксикацию, сосед-эпилептик занимает чье-то место-койку, а сам объект за государственный счет уехал в ненужную командировку! А еще на скамейке перед театром, в котором уже начался спектакль московских гастролеров, сидит мой коллега Толя Пучков и блюдет супругов-театралов. Это на тот случай, если им не понравится представление или у них прихватит живот, и они отправятся домой раньше времени. Тогда Толя должен попросить их пройти с ним в отдел милиции для выяснения личности супруга, потому что супруг якобы похож на разыскиваемого особо опасного государственного преступника.
   И все – теперь к черту? А потом начинать сначала? И где гарантия, что эти неугомонные старухи опять не воссядут в беседке? Мне что, переселить их всех в дом престарелых?
   Я стал лихорадочно думать, как избавиться от старушек, которые судя по всему не собирались покидать беседку. А между тем время медленно сплывало, и августовское солнце уже клонилось к горизонту.
   Ну, подойду я к этим бабкам и что я им скажу, чтобы они ринулись по своим квартирам? Что по телевизору начинается футбольный матч?
   - Ну что, придумал? – опять лениво протянул старший.
   - Нет.  Не знаю. По-моему, выхода нет. Может, поджечь беседку?
   - В принципе, вариант, - без особого энтузиазма ответил старший, – но  с непредвиденными последствиями.  Где гарантия, что какая-нибудь старуха не сгорит заживо? К тому же выскочат жильцы со всего дома, приедут пожарные. Нет, тут должно быть что-то другое. Решение не может быть связано с угрозой жизни окружающим. Оно должно быть безопасным, с минимальными затратами и максимальной эффективностью.
   - И каким может быть это решение?
   - А как насчет того, чтобы подумать? – вопросом на вопрос ответил старший.
   - Я думаю! Но пока ничего не лезет в голову! Этих чертовых бабок никто не мог предвидеть, и я не знаю, как теперь быть!
   И тогда старший произнес только одно слово, и произнес его коротко, как отрезал. Как дернул за кольцо и швырнул гранату в самый нужный момент.
   - Импровизировать!
   Вот что он ответил.
   И это мне запомнилось на всю жизнь. И я всегда исходил из этого, пока работал на музейном поприще. Потому что другого способа бороться с этой проклятой случайностью не существует!
   Старший повернулся к своему напарнику и очень ласково сказал:
   - Как, Гена, покажем молодым, что такое импровизация?
   - Конечно, покажем, шеф, - охотно отозвался Гена. – Надо же учить молодежь. Кто же, как не мы.
   Лицо старшего залоснилось, будто его намазали салом.
   - Я так понимаю, что ты уже готов импровизировать? – спросил он.
   - Да я всегда готов, шеф, импровизировать - бодро ответил Гена. – Только мне для перевоплощения и натуральности…
   - Это само собой, - серьезно ответил старший.
   Он достал с заднего сидения «Волги» школьный портфель, в котором было все для установки прослушивающей техники – тонкие провода, крошечные батарейки, какие-то деревянные планки, отвертки, кусачки, шурупы, что-то вообще миниатюрное и непонятное, - и вытащил из него бутылку водки и граненый двухсотграммовый стакан.
   «Неужели они надумали пить водку в такой ответственный момент?» - в отчаянии подумал я, но промолчал, так как теперь только от них зависело, внесу ли ясность в замыслы предателя или буду плясать вокруг него в полном неведении как якутский шаман вокруг костра.
   Старший откупорил бутылку и наполнил стакан наполовину.
   - Хватит? – спросил он Гену.
   - Еще чуть-чуть, - ответил тот и пояснил: - Для вдохновения.
   Бутылка булькнула еще пару раз.
   - Хорош…
   Гена огромной пятерней, оттопырив мизинец, принял стакан осторожно и нежно, вроде это был не стакан, а драгоценная китайская ваза. Несколько секунд он затуманенным взором глядел на дрожавшую в стакане линзу, а затем стал медленно пить, и даже не пить, а цедить водку сквозь зубы, издавая горлом квакающие звуки.
   - Нормально, – сказал Гена и резко выдохнул из себя воздух. Он тыльной стороной ладони вытер губы и тут же стал открывать автомобильную дверцу. От закуски, предложенной старшим, он отказался.
   - Я пошел, - сказал он.
   - Счастливо, - ответил старший. – Смотри, чтобы в меру.
   - Будь спок! – ответил Гена и помахал ему крупной, как моржовая ласта, ладонью.
   А я почувствовал, что уже нахожусь вне игры. Досада и обида меня переполняли. Я столько старался, а получается, что все теперь зависит только от Гены. «Если все получится – куплю Гене еще бутылку водки!», - мысленно решил я.
   От машины Гена направился прямо к беседке, где сидели болтливые бабушки. Расстояние было метров пятьдесят. Старухи сидели к нам спиной, и видеть Гену не могли. Я застыл в напряжении, теряясь в догадках, что же предпримет Гена.
   Первые метров тридцать Гена прошел уверенно, затем его начало заносить. Он споткнулся на ровном месте и растопырил руки. Ни дать, ни взять – совершенно пьяный мужик! Я не мог понять, почему его так быстро развезло, ведь выпил грамм 150, не больше. Да и времени прошло совсем мало.
   Не дойдя до беседки десяти шагов, Гена опять споткнулся и упал на бедро, успев выставить руку. Наверное, при этом он заматерился, потому что мирно беседующие старухи вдруг встрепенулись и замолчали. Так замолкают потревоженные в лесу птицы.
   А Гена полез в кусты, стал на четвереньках и завилял задом, как мартовский кот перед случкой. Старухи загипнотизировано на него глазели. А дальше Гена сотворил вообще невообразимое: он спустил штаны, присел на корточки и замер с каменным лицом и выпученными глазами.
   - Ты что ж делаешь, гад! – заволновалась одна из бабушек, размахивая маленьким кулачком, похожим на сушеную грушу. – Нашел место, пьяная твоя морда! Чтоб тебе жопу разорвало!
   Остальные тут же ее поддержали и поднялся невообразимый галдеж.
   Я вздрогнул.
   - А вдруг они милицию вызовут? – спросил я, сраженный такой импровизацией.
   - Не вызовут, - спокойно возразил старший. – Во-первых, как они ее вызовут? А во-вторых, запомни, нет на свете никого милее наших старушек. Могут ругаться, проклинать, даже с кулаками бросаться, но грудью станут на защиту обиженного и униженного, да еще последний кусок отдадут голодному. Пьяного тоже пожалеют. Такова их натура. Эх! Простите нас, чудные бабушки! У нас не было другого выхода.
   Между тем, старухи вскочили со своих мест и, плюясь и ругаясь, стали поспешно покидать беседку. А Гена продолжать сидеть, как голубь на шесте, покраснев от напряжения. Еще какое-то время старушки возмущались, стоя посреди двора, затем накал их спал, и они стали разбредаться по своим подъездам.
   - Все, импровизация закончена, -  удовлетворенно сказал старший. – Подход свободен, вон Гена нам уже сигнал подает. Тебя бы не мешало к нам в технический отдел на стажировку хотя бы на месяц!

А в скором поезде Берлин - Брест - Москва белорусский сопровождающий Осипович, завершив свою импровизацию, пнул ногой кастрюлю, и она покатилась под стол, обиженно звякнув. Осипович по лисьи выскользнул из купе, убедился, что и на этот раз ему повезло – в коридоре никого не было, –  запер купе своим ключом и мурлыкая себе под нос какую-то веселую мелодию, направился в соседний вагон, не забыв подать Гале стуком сигнал.
У проводницы Гали сразу отлегло от сердца, и она широко улыбнулась.
- Ну, вот и все, мальчики, - сказала она, влюбленно глядя на африканцев. – Не обижайтесь. С кем не бывает? Брюки сейчас высохнут, у нас в вагоне как у вас в Африке. А теперь – вэк, вэк отсюда.
Мокрые дипломаты угрюмо поплелись за проводницей. Галя демонстративно отперла их купе своим ключом и распахнула дверь. Затхлая влажная волна вырвалась в коридор.
- Фу, - скривилась Галя. -  Ну и вонище! Уно моменто, ребятки! Сейчас все уберу и занавесочки поменяю. А вы пока постойте в проходике.
Осипович ситуацию прочувствовал. Он явился в олимпийский вагон в самый подходящий момент – как только дипломаты заперлись в своем купе и сняли для просушки брюки.
- Ну что, как они? – мрачно спросил он Галю, решив пока не говорить, что иностранцы оказались дипломатами. – Сильно шумели?
- Да не то, чтобы очень. Лопотали что-то по-французски. Вообще-то, они сильно перепугались. Тому, который моложе, борщ немного на лицо попал и на шею. Он чуть не плакал, бедный. Я его смазала подсолнечным маслом.
- Я же тебе говорил, что все будет нормально, - сказал Осипович, и его глаза беспокойно забегали.
- Пойду отнесу повару кастрюлю, - сказала Галя, - чтоб она здесь не воняла.
- Передай ему от меня привет и скажи, что он мудак! – стал наливаться краской Осипович.
- Ой, Иванович! Да ладно тебе! Все ж получилось…
- «Получилось», - глухо пробормотал Осипович. - Ты это… Никому не говори, что борщ был несвежий…
- Да кому же я скажу? – удивилась проводница.
- Я имею в виду – никому из наших…
- Андрею Николаевичу?
        - Ну, хоть и Андрею Николаевичу…
Галя ушла, а Осипович сел на полку и стал смотреть в окно. За окном по-прежнему проносились деревья.  «Надо будет коньяку выпить, чтобы нервы восстановить», - подумал Осипович и уже хотел достать свой портфель, где покоилась бутылка дагестанского коньяку, как вдруг увидел, что из лесу наперерез поезду во весь дух бежит медведь в такой же спортивной форме, как и у медведя, врезавшегося на велосипеде в сосну. «Тот самый, что ли? Как же он поезд догнал? - изумился Осипович и увидел, что морда медведя преисполнена злобой и решимостью. «Отомстить мне хочет!», - догадался Осипович, но, приглядевшись, понял, что это все-таки другой медведь, легкоатлет, потому что перед собой он держал передними лапами длинный шест, очевидно, собираясь прыгать с ним через поезд.
- Да что это они сегодня, все с ума посходили, что-ли? – возмутился  Осипович. – Им что, тренироваться больше негде? А если не перепрыгнет?  
Яростная медвежья морда оказалась прямо перед Осиповичем. Он увидел широко разинутую пасть и налитые кровью глаза. Морда взметнулась вверх, следом промелькнули косолапые медвежьи конечности, а через секунду раздался глухой удар о крышу вагона.
«Таки не перемахнул», - понял Осипович.
Он кинулся в коридор и там прильнул к противоположному окну, чтобы убедиться, что медведь свалился с крыши на землю, но поезд уже промчал с полсотни метров, и Осипович  увидел только те же убегающие сосны.
«Ну и черт с ним!», - сплюнул Осипович и возвратился в купе. Тут же вошла Галя.
- Это у тебя что-то грохнуло? – тревожно спросила она.
-  Ветка, наверное, на крышу упала. – нервно ответил Осипович, а в его голове мелькнула беспокойная мысль: «Интересно, я один их вижу или кто-то еще?», и тут же решил выбросить из головы все мысли о медведях к чертовой матери.
– Ты вот лучше скажи, -обратился он к проводнице, -  как ты умудрилась все купе залить борщом? Даже окно залила.
- Ох, Иванович! Ты так просто со мной не рассчитаешься. – Галя обессиленно села на полку. - Дай хоть в себя приду, до сих пор колени трясутся. Я же притворилась, что споткнулась. Как будто ногу нечаянно подвернула. Вошла, а они сидят за столом. Один с одной стороны, а второй с другой. Думаю, как же их обливать обоих сразу? Может не получиться. Ну и пустила кастрюлю веером прямо на них, а сама упала. Даже сказать ничего не успела.
- Это называется импровизация, - сказал Осипович, вспоминая пакет с грязными трусами. – Я всегда знал, Галя, что в тебе сидит великая артистка!
- Ой, да ну тебя! – зарделась проводница. – Скажешь тоже. Как бы нам после этого спектакля плохо не сделали.
- Кто?! – прогудел Осипович. – Даже думать не смей! За такое - наоборот, полагается.
Он полез под стол, вытащил свой портфель, а из портфеля бутылку коньяку и со стуком поставил ее на стол. Затем по-хозяйски взял с верхней полки чайные стаканы в подстаканниках и поставил их рядом с бутылкой.
- Я тебе говорил, что ты будешь поощрена, значит так и будет! А пока давай по граммулечке, чтобы снять стресс …
- На работе вроде не полагается, - смутилась проводница. - Как бы бригадир не унюхал…
- Со мной можно, - заверил Осипович.
А сам подумал: «Тот бригадир мне же и доложит. Вся бригада стучит друг на друга».
- А ты что-нибудь нашел в купе? – спросила Галя.
- Да так, кое-что … - промямлил Осипович, наливая коньяк в стакан.
Дверь купе с грохотом откатилась и в проеме возникла бурая физиономия с яростными красными глазами. «Таки проломил крышу!», - успел сообразить Осипович и опрокинул стакан с коньяком. Янтарная жидкость разлилась по столу и закапала на пол. Осипович воздушным змеем взмыл над столом, схватил с полки железнодорожную фуражку и красный сигнальный флажок, свернутый в трубку. Фуражку он быстро натянул на голову, а флажок выставил перед собой, как меч, защищаясь.
- Куда в служебное купе без стука?! – иступлено заорал он, заслоняя собой бутылку с коньяком.
Медведь свирепо рычал и показывал Осиповичу испачканную борщом барсетку.
– Что ты, скотина, тычешь мне грязной сумкой над обеденным столом? – закричал в ответ Осипович. – За сломанный вагон ответишь по закону!
Медведь тыкал лапой в барсетку и что-то лопотал. Осипович ничего не мог понять, а потом до него дошло, что медведь лопочет по-французски. Он даже разобрал два слова: «паспорт» и «полиция».
«Фу ты ну ты! – перевел дух Осипович. – До дурдома доведут эти медведи. Однако, быстро эти африканцы обнаружили пропажу. Сразу видно профессионалов».
- Чего это он? – испугалась проводница.
- Да черт его знает! Вроде требует милицию вызвать. Что-то из сумки потерял. Ты ничего не находила, когда убирала?
- Чего бы я нашла, кроме протухшей капусты? – удивилась Галя.
– Слышь ты, Лумумба, – миролюбиво произнес Осипович. – Я не знаю, что ты потерял, но проводница ничего не брала.  Я – тем более. Это у вас воруют на каждом шагу. Ищи у себя в купе, козел. Следующая станция Москва-Белорусская, там и вызовем тебе милицию.
И животом пошел на иностранного представителя.
В ответ габонский дипломат сразу набычился, уцепился рукою за дверь и со всех сил стал давить грудью на Осиповича.
- Ах ты ж медведь долбанный! – пыхтел покрасневший Осипович, пятясь под внезапным напором.
Проводница Галя заметалась по купе, стала хватать серебряные подстаканники и прятать их в шкаф. Но тут Осипович, поднатужившись, перешел в контратаку и все-таки вытеснил дипломата за пределы суверенной территории.
- Merde! – выругался иностранный представитель.
- Штаны сначала надень! – парировал Осипович, переводя дыхание, – Это тебе не в Африке. Здесь, между прочим, олимпийцы едут! – И прокричал как глухому: - Москов, Москов! Там тебе устроим «полис»!
Все эти полные драматизма события в подробностях не были известны Володе. Осипович только успел каким-то образом сообщить, что в олимпийском вагоне едут два габонских дипломата с тремя дипломатическими паспортами, которые отказываются покидать купе и нужно вызывать милицию. При чем тут милиция – не понятно. Но опытный Володя сразу определил, что белорусский коллега натворил что-то такое, с чем уже самостоятельно справиться не может, и ему нужна подмога. Милицию же вызывать – это, во-первых, свою несостоятельность демонстрировать, а во-вторых, лишних свидетелей приобрести. А еще неизвестно, что в том олимпийском вагоне случилось. Может, как раз милиции и не надо знать. Поэтому Володя решил разобраться самостоятельно, используя проверенный прием – действовать под чужим флагом. Вот почему он на время превратился в ответственного чиновника Белорусского вокзала, а я – в переводчика из Интуриста. Это позволяло в случае возникновения любых неприятностей, вплоть до международного скандала, все грехи свалить на другое ведомство.
Хотя, если взять только видимую сторону, никаких нарушений международных норм не случилось.
Да, проводница вагона облила борщом дипломатов. Так они сами виноваты. Не надо было свою обувь по купе разбрасывать! Вот она и уронила нечаянно кастрюлю. Но ведь же сразу оказала им первую медицинскую помощь и извинилась на английском языке! А что паспорта у них пропали - так причем здесь проводница? Они сами их куда-то сунули, да и запамятовали...
Осиповича я увидел издали. Из всей железнодорожной униформы у него была только форменная фуражка. Остальная одежда была гражданской. Он стоял подбоченясь на опустевшем перроне и, задрав голову, смотрел в тамбур, где стояли дипломаты, крепко ухватившись обеими руками за поручни. Проводница же была одета согласно инструкции. Когда мы с Володей подходили, она как раз волокла по посадочной площадке довольно внушительный чемодан. Осипович принял его и небрежно швырнул на землю. Затем проводница выволокла и сумку. И ее Осипович бросил на перрон и жестами показал дипломатам, чтобы они отправлялись туда же.  Но те не реагировали.
Лицо Осиповича было красным, глаза его яростно сверкали. Неповиновение пассажиров его явно выводило из себя.
- Вот, товарищ начальник, уперлись, как два барана! - отрапортовал Осипович Володе и вытер потный лоб ладонью. – Сейчас состав в отстойник отправят, а эти уцепились - чуть хребтовую балку не оторвали!
Что такое вагонная хребтовая балка я не знал, но что дипломаты находятся на грани нервного срыва, было видно и без специальных знаний. Лишившись не только дипломатического иммунитета, но и вообще документов, они, наверное, полагали, что как только ступят на землю, их арестуют и отправят в Сибирь валить сосны. А тут еще, как на грех, их страна симпатизировала ревизионистскому Китаю, который тоже объявил бойкот московской Олимпиады, а, значит, для нас не была дружественной.
- Добрый день, господа, - чинно произнес я. – Что случилось?
Африканцы вздрогнули. Родная речь вывела их из оцепенения. Старший по возрасту дипломат уже было открыл рот, чтобы ответить, но тут дверь тамбура соседнего вагона отворилась и на посадочную площадку вышел еще один пассажир.
Это был наш спортсмен-олимпиец. Об этом свидетельствовали его белые спортивные брюки, которые выдавались только членам нашей сборной, и красная майка с золотым двуглавым орлом на груди и надписью старославянской вязью «Россия». На этот раз это был, несомненно, тяжелоатлет - штангист или метатель молота. Он имел огромный рост и мощное телосложение. Через плечо на ремне у него висела большая спортивная сумка.  Вид у него был заспанный. Возможно, он спал от самого Бреста, а теперь проснулся от шума на перроне. Тяжеловес равнодушно обвел нас сонными глазами, но увидев на Осиповиче фуражку военного пошива, вытянулся, втянул живот и отдал ему честь когтистой лапой. Затем ею же он почесал затылок, полуприсел на задние лапы и прыгнул на перрон, где сразу же повалился набок и раскатисто, подобно пушечному выстрелу, выпустил газы. Его сумка сорвалась с плеча и покатилась по перрону. Штангист тяжело поднялся, подобрал сумку, одел через голову ремень и косолапо побежал к вокзалу, виляя толстым задом. Его густая шерсть переливалась на солнце и перекатывалась волнами вместе с толстым слоем подкожного жира.
- Медведь побежал, медведь, - совсем по-детски, взволнованно и восторженно, прокричал молодой габонец, указывая пальцем в сторону убегающего спортсмена, который как раз добежал до милиционеров, сворачивающих свое оцепление.  
- Это спортсмен сборной России, - пояснил я. – Член олимпийской семьи. Будет участвовать в соревнованиях. А это, - я указал на Володю, - ответственный представитель Белорусского вокзала, он готов вас выслушать.  
Дипломаты перевели взгляд на Володю. Володя принял сановный вид и важно кивнул головой.
Если бы я сказал, что представитель администрации пришел выполнить их последнюю просьбу, они бы, наверное, не удивились.
- У нас пропали паспорта, - произнес старший дипломат, приходя в себя. И не отпуская поручня, сделал короткий шаг и с достоинством выдвинул ультиматум: -  Мы не покинем поезд, пока документы не найдутся.
Я перевел.
- Гм, - сказал Володя. – Скажи им, что поезд сейчас будет отправлен в депо. И если они немедленно не покинут вагон, их тоже отвезут в депо и потом им придется километров пять добираться по шпалам до вокзала и тащить свои вещи.
- А рабочие замочат их в сортире! - быстро добавил Осипович. – Потому что наверняка примут их за террористов!
- Поэтому пусть выбирают, - продолжал Володя, не обращая внимания на замечание белоруса, - где будем разбираться: или в здании вокзала или в депо. Мне лично все равно.
Я застыл в нерешительности.
- Может, сказать как-то по-другому? Выглядит не дипломатично.
- Переводи, как знаешь, – махнул рукою Володя. – Буду я тут дипломатию разводить! Главное, чтобы до них дошло. Сейчас зеленый дадут.
- Пусть хватают свои шмотки и прут на вокзал! – закричал опять белорус Осипович. – Я им не носильщик! А то я их сам замочу и без унитаза!
- Погоди, Иванович, - примирительно сказал Володя.
Я смягчил слова Володи, а белоруса переводить не стал.  
- Хорошо, - ответил старший. – Но пусть обязательно найдут наши паспорта. Иначе мы будем жаловаться в свое посольство.
- Вот наглые морды! – возмутился Осипович. – Сами сели в наш поезд и права качают!
Дипломаты сошли на землю. Старший взял чемодан, а младший сумку.  
Впереди шел Володя с белорусским импровизатором. Они вышагивали уверенно, как властелины земли вокзальной. Африканцы же уныло брели по обе стороны от меня, готовые в любой момент вцепиться в меня мертвой хваткой, если их начнут арестовывать. Я был для них последней соломинкой, за которую можно еще ухватиться. Младший испуганно таращил глаза и все время озирался. Наверное, опасался наших спортсменов.
К счастью, белорусского медведя нигде видно не было. Наверное, он все-таки успел на автобус.
Я решил провести небольшой просветительный экскурс:
- Обратите внимание, господа, на здание вокзала, куда мы сейчас направляемся. Мы сейчас с вами войдем в тот зал, где всего несколько дней назад горел Олимпийский огонь, доставленный из Греции и принесенной сюда знаменитой гимнасткой, чемпионкой мира и Олимпийских игр Ольгой Корбут. Сама Ольга Корбут, к сожалению, в этих олимпийских играх принимать участия уже не будет. Вместо нее будет выступать молодая медведица из Заполярья.
- Понимаете, - сказал старший дипломат, -  наши паспорта были все время в этой сумке. Мы с ней не расставались. Еще сегодня утром паспорта были здесь. А потом в поезде они вдруг исчезли!
«Молодец белорус! – подумал я. – Чисто сработал».
- Пожалуйста, не оставляйте нас, мы боимся. Отвезите нас в наше посольство!
Я посмотрел на браво шагающего Осиповича. Он что-то рассказывал Володе, энергично размахивая руками. При этом он по-гусиному выворачивал шею и преданно заглядывал Володе в глаза. Ни дать, ни взять - железнодорожный служащий, который оправдывается перед вышестоящим начальством. Хотя из форменной одежды - только фуражка. Но настоящему артисту не нужен ни грим, ни реквизит.  
Можно было еще рассказать, что нынешний боярский зал раньше назывался царский угол.  В 1913 году через него проходил Его Императорское Величество, Государь Император Николай-второй, прибывший в Москву с императрицей Александрой Федоровной и наследником на празднование 300-летия дома Романовых. На перроне были выстроены в почетном карауле гренадеры 12-го Астраханского императора Александра-третьего полка. Духовой оркестр гремел встречным маршем, полковое знамя было склонено. Император, обличенный в форму полковника Екатеринославского полка, принял рапорты московского градоначальника и командующего войсками Московского военного округа.  Затем астраханские гренадеры прошагали перед государем церемониальным маршем, удостоившись монаршей похвалы. Государю была подана лошадь, и он, взяв к себе наследника, верхом тронулся по ликующим московским улицам. Императрица Александра Федоровна следовала в экипаже. А всего год назад в этом зале, по начищенному паркету, в окружении дряхлеющих бояр Совета Конфедерации, старческой утиной походкой проследовал нынешний государь, четырежды Герой России и трижды Герой труда. Ему предстояло отбыть на охоту в Беловежскую пущу. Он в засос целовался с каждым провожающим, будто прощаясь навеки, а затем с влажными глазами двинулся к бронированному спецвагону литерного поезда категории «А», куда его бережно подсадили гренадеры 9-го департамента Музея искусств.  Его супруга осталась дома варить борщ.
А теперь сюда войдете вы, два молодых габонских шпиона, которые так позорно прокололись в нашей стране, благодаря профессиональному чутью и политической бдительности белорусского коллеги Осиповича. И все из-за просчета ваших китайских кураторов, которые снабжают вас чрезмерным количеством документов прикрытия.  
Как причудливо сменяют друг друга земные события! А этот огромный и пустой боярский зал, который был их свидетелем, остается к ним совершенно равнодушным.
Володя отпер резную дубовую дверь, и мы вошли в боярский зал. Размеры бывших царских покоев поразили дипломатов-разведчиков не меньше белорусского медведя. Их глаза в изумлении завращались, а затем закатились вверх, на улетающий в небо купол, откуда гулким эхом донесся бубнящий голос Осиповича, который продолжал что-то рассказывать Володе. А как бы они были потрясены, если б увидели Кремлевский дворец съездов или Большой театр! Но вместо этого им предстоит осматривать камеру Лефортовской тюрьмы.
- Спроси их, кто они такие, - велел Володя.
Белорус Осипович, сгорая от нетерпения, закружился вокруг африканцев, как оса вокруг вяленой рыбы.
Старший разведчик стал объяснять, что они родные братья и едут к родителям в Пекин, где их отец – посол Габона в Китае. Из Габона они прилетели самолетом в Париж, а затем поездом – в Берлин.  А уже из Берлина, через Москву, должны были ехать опять-таки поездом в Пекин. Это отец им посоветовал совершить увлекательное путешествие по Европе и Азии, чтобы запомнить эту поездку на всю жизнь.
«Он как в воду глядел», - подумал я.
Но произошло невероятное происшествие: в поезде непонятным образом у них исчезли паспорта.  
- Непонятным? – сразу же включился Осипович. – Ну почему же сразу «непонятным»? Такое, к сожалению, иногда случается.
- Больше ничего не украли? – спросил я.
- Нет, ничего. Только паспорта.
- Хлебальники не надо разевать! – Опять встрял Осипович. - В поездах всегда воруют. Любого медведя спроси!
Я опять не стал переводить белоруса. Он мне как-то сразу не понравился. Не рассказывать же дипломатам, что в наших поездах воруют паспорта африканцев!
- Мы больше не хотим ехать поездом, - сказал старший сын габонского посла. – Мы хотим из Москвы в Пекин улететь самолетом. Но без паспортов это невозможно.
- Конечно, невозможно, - согласился Осипович. – Кто вас посадит в самолет без документов? Да и с документами вы хрен достанете билеты на самолет! – И ко мне: - Ты им скажи, чтоб посмотрели в сумке.  А то мне ехать обратно…
Он, наверное, действительно принимал меня за переводчика из Интуриста, поэтому полагал, что имеет право мною командовать.  Меня задела его фамильярность. Я, в конце концов, представитель солидной организации – Интуриста! Следовательно, как минимум закончил иняз и имею высшее образование. А он кто такой? Проводник вагона! С горем пополам закончил железнодорожное ПТУ у себя в Бресте, а может, его и оттуда выгнали. А ведет себя как начальник всей Белорусской железной дороги!
- Они говорят, что в большой сумке паспортов быть не может. Они их туда никак не могли положить, - ответил я и добавил от себя, чтобы досадить белорусу: - В большую сумку им мама в баночку фу-фу положила.
- Чего положила? - не понял Осипович.
- Фу-фу, их национальное блюдо.
- Какое еще блюдо?! – закипятился белорус. – Не было там никакого блюда! – но быстро прикусил язык. - Скажи, что таков порядок – прежде, чем заявлять об утрате паспортов, надо убедиться, что их действительно нигде нет. Переводи! Пусть ищут. А то, понимаешь, фу-фу какое-то …
Я перевел.
- Мсье, - возразил старший сын, - паспорта лежали все время в этом месте. Мы к ним даже не прикасались.
И показал мне распахнутую барсетку. Осипович подошел и тоже стал в нее заглядывать.
- Таков порядок, - сказал я. – Нужно сначала проверить вещи.
Белорус отошел и мрачно смотрел на дипломатов из-под козырька своей фирменной фуражки.
- Что ты тянешь резину в долгий ящик? –  сквозь зубы процедил он мне. – Требуй, чтоб посмотрели в сумке.
Внезапно боярский зал сотряс оглушительный треск, будто по штабелям сухих досок проехал гусеничный трактор.  Воздух в зале задрожал. Фирменная фуражка Осиповича тоже затрепетала и самостоятельно наползла ему на глаза.  Осипович сердито ткнул в ее козырек указательным пальцем. Резная входная дверь сначала мелко затряслась, словно в лихорадке, затем забилась, как в припадке и отлетела в сторону, оголив широкий дверной проем. И через этот проем в царские покои ввалилась шумная ватага наших спортсменов в парадной форме российских олимпийцев – белых смокингах и светло-коричневых брюках. Под смокингами сияли ярко красные галстуки. Олимпийцы радостно рычали и триумфально хлопали друг друга лапами по спинам и плечам.
Осипович первым сообразил и бросился к двери, широко растопырив руки, будто собирался обнять разом всех спортсменов.
- Ребята, вам сюда не надо!
Олимпийцы оторопело уставились на белорусского проводника, но, увидев его фуражку, замерли и стали отдавать ему честь кто правой, а кто левой лапой.
- Вам в другую дверь, эта только для начальства, - кричал на них Осипович.
Спортсмены послушно развернулись и понимающе урча стали ломиться обратно. Осипович спешно подталкивал их в спины.
- Дай сюда! – крикнул он одному из олимпийцев и что-то у него отобрал.
- Замок сломали и ручку оторвали, - доложил он Володе, показывая толстую, как скалка, дубовую дверную ручку с искусной резьбой, сломленную пополам. – В ресторан намылились, да дверь перепутали.
Володя мельком взглянул на сломанную ручку.
- Положи ее, на хер, - раздраженно произнес он. – Что ты мне ее суешь, на хер?
Перепуганные дипломаты бросились к чемодану и завертели колесики шифрозамка.
- Куда они у тебя полезли? – опять прошипел мне Осипович. – Ты как переводил? Я же сказал: в сумке. Или ты специально? Я на поезд опаздываю! Здесь ищите! – выкатил он глаза на сумку и отчаянно зафутболил ее ногой. Сумка заскользила по паркету к старшему дипломату, надеясь на восстановление своей дипломатической неприкосновенности. - Что вы чемодан хватаете, когда он у вас еще с Африки заперт! Вон с него даже багажная бирка не снята!
- Служащий поезда предлагает вам одновременно осмотреть сумку, - торопливо вмешался я, умоляюще глядя на Володю.  – Так быстрее будет.
Но Володя молчал, очевидно, расстроенный сломанной дверной ручкой. Мне даже показалось, что он вполне одобряет поведение Осиповича.
На африканцев скорее всего больше подействовали медведи, потому что они тут же молча схватились за сумку и расстегнули на ней «молнию».
Сверху лежал полиэтиленовый пакет с рисунком Эйфелевой башни и надписью по-французски «Привет из Парижа».
Осипович первым схватил пакет.
- Что это за фу-фу такое?
- Мсье, не надо! – умоляюще простонал старший сын и попытался выхватить пакет.
Но Осипович уже тряс его, и на исторический паркет, по которому вышагивал русский царь, бояре Государственной Думы и нынешний государь, из перевернутой вверх ногами Эйфелевой башни сыпались грязные трусы и носки. Прошелестев страницами, выпали и три языкастые пантеры.
– Это что, по-вашему? - закричал белорус. – Не паспорта? Куда вам их сунуть вместе с вашим фу-фу?!
«В Уфу!», - отозвалось из-под купола бездушное эхо.
Если бы Осипович вытащил эти паспорта из-под своей форменной фуражки, как фокусник вытаскивает живого кролика из цилиндра, если бы проводница Галя вошла в боярский зал и объявила, что нашла паспорта за хребтовой балкой вагона, эффект был бы не столь потрясающим. Ошеломленные дипломаты застыли перед паспортами, как два носорога перед баобабом или как два туземца перед носорогом.
- Вот, товарищ начальник! – Осипович подхватил паспорта и сложив их веером стал трясти над головой. – Спрятали свои документы в сумку с грязным бельем, а нам предъявляют претензии, что их обокрали! Да в наших поездах вообще не воруют благодаря самоотверженному труду персонала железной дороги!
В белорусе забушевал проводник поезда.
Младший сын посла ползал по паркету и торопливо запихивал в пакет разбросанные носки.
- Да они вообще вели себя по-свински! – не успокаивался Осипович. – Без штанов по вагону бегали. А там люди на Олимпиаду едут! Кастрюлю свежесваренного борща перевернули и занавески изгадили! Проводница им собственным маслом ожоги смазывала!  За борщ не заплатили, причиненный ущерб не возместили! На них самих надо было еще в поезде акт составить! А ну, переводчик, переводи, что я сказал!
Все-таки роль железнодорожного служащего он исполнял отменно. Станиславский бы поверил! Но переводить я ничего не стал.
- Что ты зенки вылупил? – набросился Осипович на старшего брата, заметив, что тот смотрит на него с подозрением. - Я, что ли, паспорта вам в пакет засунул? А ну быстро отвечай, почему у вас на двоих три дипломатических паспорта!
И опять переключился на меня:
  - Что ты стоишь, как засватанный! Давай спрашивай – чей третий паспорт! Переводчик какой-то попался, молчит все время!
Меня так и подмывало ему ответить:
- Третий паспорт принадлежал дипломату, которого ты выбросил на ходу из поезда!
Но вместо этого я ответил:
- Я перевожу начальника дистанции пути и находящихся при нем иностранцев! А в толмачи к фальшивым проводникам вагона я не нанимался!
- Да сам ты фальшивый! – не растерялся Осипович.
- Викентий, - очнулся Володя, - какого хрена у них три паспорта?! Мы уже полчаса разобраться ни в чем не можем!
- А я на поезд опоздал, - пожаловался Осипович.
Старший брат стал объяснять. Осипович заглядывал ему в рот, будто это могло помочь понять французскую речь. Он все еще надеялся, что сейчас наступит момент истины: габонцы станут говорить что-то невразумительное, затем вообще запутаются в показаниях и, в конце концов, припертые к стенке его железной хваткой, признаются, что им выдали паспорта в габонском разведцентре.
Любопытно, как он себе представлял их шпионскую деятельность? Два чернокожих африканца, не понимающие ни слова по-русски, где-то под Красноярском спрыгивают на ходу с поезда «Москва – Пекин», весь день бредут по тайге, обвешанные биноклями и фотоаппаратами, а ночью подкрадываются к секретному военному объекту?
- Он говорит, что у него два имени, - перевел я. - Поэтому ему и выдали два паспорта - на каждое из имен. У его брата – одно имя и у него один паспорт.
- Что за бред ты тут несешь? - протянул Осипович. – Какие два имени?
- Я не бред несу, а перевожу то, что говорят! – вышел и я из себя. – А не нравится – объясняйся с ними на пальцах! Одно имя Жан, а второе Драман. А человек один.
- И что?
- В Габоне, наверное, так принято. Сколько имен, столько и паспортов.
- Ты, переводчик, переводи да не заговаривайся. Кем это так принято?  Зачем дипломату два паспорта с разными именами?
- Да они вообще не дипломаты, - сказал я.
- Как так - не дипломаты? – У Осиповича отвисла нижняя челюсть. И вдруг глаза его воодушевленно заискрились. – Ты что, тоже уже догадался?
- Они дети дипломата, поэтому у них дипломатические паспорта, - ответил я. - Наподобие членов олимпийской семьи, как медведи.
- Причем тут медведи! Что ты голову морочишь?! Ты спроси, кто им выдал три дипломатических паспорта на двоих!
У меня лопнуло терпение.
-  Дипломатические паспорта им выдали в паспортном столе на основании справок из ЖЭКа! – отрубил я.
- Какого еще ЖЭКа?! Товарищ начальник! Откуда этот переводчик? Что он мелет?
Но Володя уже все понял.
- Отдай им паспорта, Иванович, - сказал он решительно. - Пусть катятся в свой Пекин, на хер!
Володино указание белорус исполнил беспрекословно и мгновенно и мрачно посмотрел на меня.
- Я бы такого переводчика отстранил от обязанностей! – пробурчал он. - Ему только переводить хлеб на говно! – И обратился к сыновьям посла: - Держите свои фальшивые ксивы и скажите «спасибо», что я их нашел. А то черта с два вы бы доехали до Пекина. Вы и с паспортами хрен доедете. Хором дяде: гранд мерси!
- Пожалуйста, мсье, - растеряно ответили африканцы.
А Володя сказал:
- Иванович, это их папаша выправил им дипломатические паспорта. Случай обычной коррупции в слабо развитых странах. Далеко им еще до цивилизации.
- Да я так и понял! – сразу же согласился Осипович. - По блату выдают дипломатические загранпаспорта, кому хочешь. А главное – сколько хочешь.  Что творится в этом Габоне!  Я вот поначалу тоже не мог понять: этим черномазым без году неделя - и уже дипломаты! И только потом допер: коррупция!
- Они еще просят, чтобы я их сопроводил до посольства Габона, - сказал я Володе. – Они впервые в Москве и не знают русского языка. Ты не знаешь, где находится посольство Габона?
- Откуда я знаю, где в Москве посольство Габона! – вышел из себя невозмутимый Володя. – Гони их в шею! Вон там, на привокзальной площади, стоят такси, пусть берут и едут в свое посольство. Сопровождать их еще! И так столько времени нам голову морочили.
А Осипович прибавил:
- Вообще оборзели! Скажи им, чтобы русский язык учили. Тогда не будут документы пропадать. Как там, у Маяковского – да будь ты хоть негром сопливых годов…
Примерно через полчаса я нарочно вышел на привокзальную площадь посмотреть, что стало с габонцами.
Недалеко от сквера, где возвышался памятник основателю социалистического реализма, к небу вздымались клубы черного дыма. Горел автомобиль «Жигули», у которого, наверное, на ходу замкнуло электропроводку. От автомобиля остался только остов. Толстые пожарные в мешковатых костюмах и металлических шлемах неспешно хлопотали вокруг остова, заливая его из пожарных рукавов белой пеной.
Сыновья габонского посла стояли у вокзальной стены и онемело смотрели на бушующее пламя, напоминавшее факел, который только вчера был зажжен над Лужниками. Старший сын двумя руками прижимал к своей груди барсетку. Потом стал что-то втолковывать младшему брату. Тот слушал, тревожно озирался и пытался ему возражать. Я догадался, что младший брат не может решиться сесть в такси, чтобы ехать в посольство. Наверное, он полагал, что у нас автомобили горят чаще, чем обливают пассажиров горячим борщом.  
Да, белорус Осипович достал их конкретно.
«Ничего, - подумал я. – Доберутся».
Глава 4. Петя Тестов

                  Продолжение следует...