ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ДОМ
Дом попу поставили недалеко от церкви. В школу Богдан ходил в свой собственный дом, в котором он родился и из которого в октябре, тысяча девятьсот семнадцатого года его с братьями и отцом с матерью изгнали селяне. Потом окончил техникум в Питере, а после и пединститут. Наконец годы созревания и годы первой большой, ни с чем не сравнимой, любви настали. Это уже шёл 1940 год. Год, который не предвещал беды. Но… 22 июня, « … ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война!» - так пели русские воины и народ. Напала нацистская Германия на юную Россию, республику Советов.
У молодого учителя деревни Шармаши не укладывалось всё это в голове, как прекрасное чувство – любовь и вдруг… такое зверское – война!
Уже только потом, через пять лет, будет известно всему миру, какие зверства проводили немцы на русской земле. С какой жестокостью уничтожали народ, не считаясь с национальностью. Всюду была кровь и смерть! Миллионы людей стали пушечным мясом! Умирали от голода, холода, бомбёжек, расстрелов, унижений, побоев и насилий, над юными русскими девушками и которых эшелонами увозили в нацистскую Германию. Русские девушки, девочки, как весенние цветы, не успев расцвести, уничтожались, как нация.
Сколько осталось сирот без отцов и матерей, уму было непостижимо? Неизмеримо много оставалось вдов, которые должны были бы родить воинов, защитников Великой Родины и родили бы, если бы не было нацисткой чумы. В сёла и деревни шли "похоронка за похоронкой", так со обильной росой на глазах шептались друг с другом люди сельских мест. Они знали, что язык распускать нельзя, да и стало вечной привычкой, говорить шёпотом с времён тридцать седьмых и тридцать восьмых годов, когда невзначай , по ошибке, вылетевшего из уст слова, можно оказаться в далёкой Якутии и Крайнем Севере. Война-не-война, а язык держи за зубами, чтобы не оказаться изгнанным с родных мест на рудники и лесоповал. Через северные реки людей и целые семьи с малолетними детьми, переправляли на баржах, которые были предназначены для вывоза леса. Так добирался русский народ на Север, не добровольно, а по принуждению в северную вечную мерзлоту России, где создавались новые города, посёлки и просто поселения. Чаще народ отправляли, кстати, тоже эшелонами поездов на разработки угля, добычу золота, серебра, никеля. Стране нужны были танки, самолёты, автомобили. "Полуторки", можно сказать, был незаменимым и так необходимым транспортом для перевозки знаменитых "Катюш" и пулемётов. К концу войны на борьбу с Германией набирались юноши и девушки, которым едва-едва исполнялось семнадцать лет. Человеческие жизни были скошены войной, как июньская трава на сенокосе. Ничего так не страшно, как остаться одним бабам... Производить бы им на свет ребятишек, но главных производителей поубивала эта чёрная лихорадка со всей жестокостью – война.
Как ни хотел молодой учитель пойти на фронт, но отказали ему в этом.
- Прошу Вас, товарищ майор, отправить меня на фронт!
- Что же можно, ответил грозный старый майор военкомата. Давай сюда документы! Проходи комиссию! – И, взглянув на него, проговорил, - а что ты в очках?
- Да.
- Так ну, давай, посмотрим твоё зрение? Дальнейшее состояние твоего здоровья? Говоришь у тебя зрение? А очки? Сколько плюс или минус?
- Я не знаю. Но знаю одно, что вблизи без очков я совсем вас не вижу.
- Скажи! Как же ты воевать-то будешь? Не подходишь. Воюй в тылу! Здесь тоже дюже люди нужны.
На том и закончился призыв на фронт.
Поселили молодого учителя квартировать в доме, где было место сына Митьки, так распорядилось правление колхоза, так как у хозяйки дома совсем не было средств содержать и кормить детей. А тут деньги шли в руки. Как-никак учитель, да ещё и поповский сынок. Глядишь, худо-бедно не только за квартиру правление заплатит, но и поповская семья даст подаяние, а это уже не мало после того, как Митька оставил без кормилицы-коровы, так и без денег, купив гармонь, будь она не ладная – так по-своему кумекала про себя хозяйка, которая в жизни нового, из магазина, платка не повязывала на голову, не то что платья… Кто чего даст, которое было на выброс, тем и была довольна.
Дом этот, скорее, похож на баню, нежели на дом. Снаружи он весь перекосился. Кругом оброс дикими грибками и плесенью. Крыша, на которой была чёрная солома, местами заросла мхом, и от него на солнце отсвечивала изумрудным бархатом. Ставни окон были перекошены. Видимо, эту избу когда – то обшивали досками. Местами доски отодрались, и были с одного конца приколочены тонкими гвоздями, а с другой стороны так и висели, словно подол гофрированного платья, и напоминали собой дощатые ступени по всему срубу. Что же было внутри? А внутри… кроме рубленого стола и лавок по бокам стен ничего не было. Пол скрипел, как снег в зимние морозные холода, под ногами. Его давно надо было перестелить, но хозяйке этого дома было не до того. Денег нет. Даже на скромный ужин еле-еле хватало средств. Ужин всегда состоял из картошки в мундирах и ржаного хлеба с квасом, который хозяйка готовила сама. Вот и вся еда! Корова давно состарилась, и была забита и съедена, а для покупки другой не было денег. Умри сегодня кто-нибудь из домочадцев – похоронить не на что. Тут было скопилось деньжат на корову, так покупку её доверила старшему сыну Митьке, который вместо коровы купил себе гармошку, оставив всю семью голодать. И развлекает теперь деревенских потаскух этой гармонью, напившись самогону и домашней бражки. А что до матери? То нет ему никакого дела.
И чулан с корявыми черенками ухватов, кочерыжек, тяпок – всё это было сделано женскими руками или не умелыми – мужскими. Вокруг стояли черным-чёрные чугунки, как попало и где попало. Стены были голые и в кухне, и в избе. Нет-нет да мимоходом проползали, куда им взбредёт в их усы, тараканы. Они что-то вынюхивали, шевеля своими длинными, как у запорожского казака, усами, мелькая своим откормленным белым брезгливым пузом. Чёрные точки в стенах говорили о том, что клопам здесь было тоже раздолье. Эти красные, налитые кровью, твари были местами раздавлены и по стене размазаны. А кровь-то была человечья, выпитая по ночам, у спящих ребятишек на полатях, маленьких тёмно-волосых, как смола, шести девчонок, год за годом рождённых. Они остались только с матерью, а отец умер от чахотки, когда последней с момента зачатия было шесть месяцев. Проще говоря, она находилась в том тёплом месте, где для ребёнка нет никаких забот и проблем, если будущая роженица здорова. О ней последней я и буду рассказывать. Её звали Елизаветой. А Митьку к тому времени посадили за убийство, и отправили по этапу в далёкую Якутию. Была одна надежда на мужика в доме, и та рухнула, как глыба снега с обледеневшей крыши.
!0.02.2018 год,
Крайний Север,
Нагорная.
Фото автора.