До встречи под созвездием Ориона! (Повесть)

1.
До лагеря я себя как-то особо и не осознавал. Нет, ну знал, естественно, что есть такой парень Лёшка Сажин, обыкновенный нормальный пацан, каких тысячи, что кончил он кое-как восемь классов и решил идти в девятый, потому что ничего другого не придумал; что жил он обычной жизнью советского школяра, особых подвигов не совершал, учился через раз, любил читать фантастику, строил с друзьями индейские вигвамы, играл в войнушку, в футбол, в хоккей, летом бегал на речку, зимой — на лыжах, в меру бедокурил, иногда сбегал с уроков в кино, обносил чужие сады и так далее и тому подобное. Словом, кому может быть интересна ранняя биография этого пятнадцатилетнего отнюдь не капитана, если в ней нет ровным счётом ничего примечательного?
Но это всё было детство. А моя настоящая личная история, как мне кажется, началась именно с лагеря труда и отдыха для старшеклассников моей родной школы. Названия он никакого не имел (не придумали ещё), да и вообще был больше похож на место молодёжного расслабона после непосильных трудов на колхозных полях, чем на организованный по всем правилам школьный летний лагерь. В нашем ЛТО не было ни утренних линеек, ни всяких-разных принудительных смотров-конкурсов самодеятельности и прочей ерунды, как в обычных пионерских лагерях, и эта свобода нам очень нравилась. Как нравилось и то, что обосновался наш лагерь в старенькой сельской школе, расположенной на живописной опушке соснового бора, недалеко от реки, жили мы в этой школе все вместе, единым коллективом (понятное дело, ночевали девчонки и мальчишки в разных классах-комнатах, но мы всё равно были одной «бандой»), и в принципе, если не брать во внимание обязательную ежедневную «практику» — прополку сахарной свёклы, капусты и прочих сельскохозяйственных культур, были предоставлены сами себе. Конечно, нашу свободу ограничивало соблюдение основных пунктов распорядка дня (подъём, зарядка, водные процедуры, завтрак, выезд на работу в поле, обед, ужин, отбой), да ещё учителя следили, как бы их подопечные чего не натворили (например, не подрались с местными). Но делали они это неназойливо, вполглаза, без особой тирании (у них ведь тоже лето, канун отпусков и всё такое), так что лагерь наш жил практически по законам коммуны — всё вокруг общее, мы задаром трудимся на благо родины, а родина бесплатно кормит-поит нас, даёт крышу над головой и заодно позволяет пожить вне дома, подальше от неусыпного родительского контроля. Рай да и только!
Впрочем, довольно этих отступлений, я же не роман собираюсь писать, а всего лишь дневник. Или что-то вроде того, сам ещё толком не знаю, что обычно получается, когда люди моего возраста пытаются излить на бумаге свои переживания, рассказать, например, о большой (как мне поначалу казалось, просто огромной!) душевной травме, вызванной расставанием с любимой девушкой. Правда, уже на второй день своего пребывания в лагере я с трудом мог сформулировать, в чём именно выражалась эта душевная травма. Новые впечатления, знакомства и события захватили меня, грусть куда-то улетучилась, тоска по возлюбленной стихла, хотя разочарование в любви тогда казалось жестоким и надолго, может быть, навсегда. Я взялся сочинять невыносимо глупые, злые стишки в отместку этому чувству и вообще порочил его на каждом шагу. Меня больше не любили, я тоже никого не любил, а на любовь других мне было наплевать.
Начал я свою «антилюбовную» деятельность уже с первого разговора в лагере на эту тему. Витька из десятого «б» пожаловался мне, что его подружка не захотела ехать в лагерь, и он теперь скучает. Он хотел разделить со мной по-товарищески свою грусть по этому поводу, но я довольно бесцеремонно заявил:
— Да плюнь ты на неё, Витёк, подумаешь цаца! Если бы ты ей действительно нравился, приехала бы как миленькая, никуда бы не делась!
Моя резкость обескуражила Витьку и он дулся на меня целый вечер.
Но такое агрессивно-беспечное настроение держалось у меня недолго. Пробыв в лагере два дня, я скис уже на третий. Не знаю, что было тому причиной, но я внезапно снова затосковал и пришёл к выводу, что без идеала возлюбленной жить невозможно, бессмысленно.
Я попробовал было по новой закрутить со своей бывшей подружкой Люськой, но она мне в очередной раз быстро надоела. Именно в этот вечер я впервые почувствовал, что должен скоро влюбиться. Влюбиться по-настоящему, может быть, на всю жизнь (влюбляться на неделю меня уже как-то не вставляло).

2.
Распорядок дня в нашем лагере напрягал, кажется, меня одного. Мы очень рано вставали, наспех завтракали и ехали на обыкновенных бортовых машинах (даже не крытых) в поле работать; работали мы часов до двух. При этом все были какие-то чересчур бодрые, энергичные, весёлые. Я же привык вставать поздно (вторая смена в школе, да и вообще у нас уже почти каникулы!), завтракать не спеша, входить в очередной день этого жестокого мира медленно, постепенно. А тут прям с утра ты вдруг оказываешься с тяпкой в руках на открытом грузовике, продуваемом всеми ветрами, сидишь на жёсткой лавочке, считая задницей каждый ухаб, глотаешь дорожную пыль, а все вокруг орут дурацкие песни, хохочут, толкаются… Впрочем, я на удивление быстро привык к такому режиму и даже стал видеть в нём кое-какие преимущества. Например, то, что после двух часов можно было расслабиться на весь оставшийся день.
Отработав дневную норму в поле и пообедав, мы, как правило, бежали на речку, а потом занимались кто чем хотел. Я обычно просто бродил по лесу, размышляя в одиночестве о своём одиночестве, а потом брался за бадминтон или играл с ребятами в футбол. Вот и сегодня, нагулявшись вдоволь, наевшись досыта лесной земляники, я вернулся в лагерь и стал в очередь, чтобы погонять волан. Вернее, я сел на скамейку и объявил, что тоже буду играть.
В то время я считал себя большим неудачником, и, пожалуй, были на то основания. Даже сейчас: только подошла моя очередь взять ракетку, как всем тут же приспичило искупаться, и весь состав игроков без промедления отправился на речку.
Я уныло окинул взглядом место, где только что прыгали с ракетками в руках мои товарищи, и необдуманно сел на самом солнцепёке, так что в довершение всего у меня ещё и разболелась голова. Проклиная себя за невнимательность и невезучесть, я встал и хотел было уйти, как вдруг увидел двух девчонок из десятого класса. Я их совсем не знал, они меня тоже, хотя мы учились в одной школе. И всё же я без всяких церемоний, не представившись, спросил напрямик:
— Кто-нибудь из вас умеет играть в бадминтон?
— Ты нас спрашиваешь? — уточнила одна из них, потому что я бросил свою реплику почему-то себе под ноги.
— Да.
— Вообще-то не очень. Но я хотела бы поиграть, если ты не против, конечно.
— Как я могу быть против, если сам предлагаю? — улыбнулся я и подал ей ракетку.
Меня сразу удивило, что я раньше не замечал этой девчонки в школе, особенно мне понравилась её приветливая улыбка, ну прямо очаровательная!
Играла незнакомка действительно не очень, зато всё время улыбалась. Она отбивала воланчик куда попало и этим совершенно вымотала меня, потому что я изо всех сил старался поймать его и послать ей обратно. К тому же было невыносимо жарко и длинные волосы, спадающие со лба, мешали мне играть. И всё же я, кажется, выдержал это испытание достойно и даже наловчился одновременно отбивать улетающий в сторону волан и украдкой рассматривать свою обаятельную партнёршу. Вскоре я так обнаглел, что она заметила это и иногда спрашивала, мило смущаясь: «Что ты на меня так смотришь?» Я улыбался в ответ и отводил глаза в сторону, но ненадолго — не проходило и пяти минут, как я снова откровенно любовался ею.
Мы так заигрались, что не заметили, как стало темнеть.

3.
Вечером я даже не подошёл к Люське, что крайне её удивило и разозлило. Если бы кто видел, какие она выразительные взгляды бросала в мою сторону! Пару последних вечеров в лагере мы провели вместе, сидя на дальней лавочке в обнимку. По старой памяти, так сказать. Она сразу решила, что я вернулся к ней после разрыва со своей девушкой, я же просто не знал чем занять себя и пытался как-то развлечься. Но сегодня меня нисколько не тянуло к такого рода развлечениям. Напротив, мне почему-то было противно даже думать об этом. Я не знаю, что во мне происходило, но определённо что-то в моей душе изменилось. Я пытался понять, увидеть это «что-то», но разобраться в своих новых чувствах так и не смог. Появилось только ощущение приближения чего-то неизведанного, непонятного, и не было ясно, радоваться этому или огорчаться. Честное слово, я не понимал, с чего всё это. Может, мне просто хочется чего-нибудь вкусненького?!
Остаток вечера я ходил словно пришибленный, потом долго не мог заснуть после отбоя.
Наутро всё было как всегда, ничего особенного. Я молча и быстро позавтракал и сразу же с тяпкой направился к машине. Забравшись на борт, долго сидел в одиночестве, тупо рассматривая своё орудие труда. На поле моя грядка оказалась рядом с грядкой моей вчерашней улыбчивой партнёрши по бадминтону. Я сначала не обратил на это никакого внимания и усердно, с упорством человека, которому всё безразлично, стал полоть свёклу.
Однако через полчаса я заметил, что умышленно отстаю от лидирующей группы стахановцев, тем самым позволяя догнать себя непринуждённо болтающей парочке, явно не озабоченной рекордными показателями своей работы. Конечно, это была обладательница обворожительной улыбки со своей подружкой. Она снова улыбнулась мне и заговорила со мной, как со старым знакомым. Мы обсудили нюансы вчерашней игры, посетовали на солнце и сошлись на том, что хорошо бы сейчас в тенёк.
Логическим продолжением нашей беседы стал переход на тему взаимоотношений парней и девушек. Как-то так получается, что эта тема сама собой всплывает в любом разговоре с девчонками – о том, кто с кем встречается, кто кого провожал, кто с кем поругался, есть ли настоящая любовь на свете и т.д. и т.п. Вот и моих новых знакомых интересовало моё мнение по поводу того, осталось ли вообще в наше время мужское благородство, нужны ли современному молодому человеку серьёзные отношения с девушкой или он думает всегда только об одном? О чём? — уточнил я. Ну, понятно о чём…
Должен признаться, хоть это и не скромно, что иногда у меня неплохо получается… э-эээ… развивать некоторые мысли, а если меня завести, то остановить бывает уже нелегко. Особенно я разошёлся тогда; не то чтобы я сильно хотел понравиться моим собеседницам, просто кому не в кайф, когда его внимательно слушают? А они внимали мне, буквально раскрыв рты! Особенно она. Может быть, я говорил что-то такое, что непривычно девчонкам слышать от парня, может, их удивила моя начитанность (это тоже без ложной скромности), а может, им просто понравились мои рассуждения. Так или иначе, но мне показалось, что я имел в это утро определённый успех.
Во время перерыва мы пошли в посадку отдохнуть в вожделенном теньке, где к нам присоединился мой близкий друг и одноклассник Юзык (или Юз, «в миру» — Юрка). Как выяснилось, он уже успел познакомиться с этими девчонками и теперь с готовностью (после моего убедительного намёка) представил нас друг другу. Так я наконец-то узнал, что зовут мою улыбчивую незнакомку Света, а её подружку — Люба. После нашего своеобразного (а если считать со вчерашней игры, уже второго) свидания на колхозном поле я снова, как и накануне, почувствовал то, чего больше всего боялся и больше всего ждал. Я почувствовал… Нет, нет! Я даже самому себе не мог признаться в этом.

4.
…А дружок-то мой, кажется, загулял! И загулял серьёзно, по-настоящему. Звали его зазнобу тоже Светой, только фамилия у неё, естественно, была другая — В. (Хотя почему «естественно»? В жизни случаются и не такие совпадения.) Меня познакомила с ней Люба, подружка «моей» Светы — Светы Л. Мы тогда проболтали весь вечер, вернее, болтал я, а они меня слушали. Странно как-то получается – я себя терпеть не могу, а все вокруг мной интересуются! Люба проговорилась, что они давно хотели со мной познакомиться, ещё в школе, но не решались, потому что считали меня неприступным и чересчур заносчивым. Ха! Вот, оказывается, какого мнения обо мне народ в школе! Впрочем, мне это даже польстило. И ещё примечательно — только я высказал в общей беседе свою точку зрения по какому-то вопросу (а «высказывался» я долго и интересно), как тут же безраздельно завладел вниманием аудитории, прямо как вчера на поле. Говорили мы, разумеется, снова о том самом чувстве, «что движет солнца и светила». И для начала мне, как новичку в этой дружной компании, девчонки учинили форменный допрос.
— Лёша, что такое любовь? — краснея, спросила меня Люба.
— А ты сама разве…
— Нет-нет, не так. Как ты лично это понимаешь? Любовь в твоём понимании? — вмешалась Света В.
— Ну, любовь это, по-моему…
— А как надо поступать, если ты любишь, а тебя нет?
— Ну, думаю…
— А что делать, если ты не любишь, а тебя любят?
— Лично я…
— А как?.. А что?..
— !!! — это посмотрел на них я. — Может, вы дадите мне хоть слово сказать?
Нет, они не были похожи на наивных дурочек, возможно, они просто мало задумывались над этими вопросами. Или, наоборот, только об этом и думали. А тут, что называется, нарвались на новенького. Короче, я, как и вчера, снова оказался на своём коньке и слезть с него мне в этот вечер суждено было уже абсолютным победителем. Начал я свою импровизированную лекцию с общих высказываний писателей и поэтов, затем ввернул парочку эпизодов из собственного «богатого» опыта (каждый парень в моём возрасте мнит о себе, что он-то уж давно разобрался во всех вопросах жизни, отчего жизнь эта кажется ему порой довольно скучной штукой), после чего подкрепил свои мысли фактами из биографий известных людей и примерами из кинофильмов, замазав в конце все образовавшиеся в моих построениях щели мудрёными фразами, большую часть из которых не понимал сам. Конечно, и мои слушательницы не всё поняли из моего монолога, только кто же в этом признается?!
В заключение я назвал себя полным профаном в обсуждаемой области и заявил, что мне-то уж точно ничего не угрожает, меня никто никогда не полюбит. И тем самым, как оказалось, невольно повысил свои ставки!
— Но почему ты так думаешь? — неожиданно заспорила со мной Света В. — Я, например, знаю человека, которому ты очень и очень нравишься.
— Ну да? — удивился я; моё любопытство разгорелось донельзя. — И кто же это?
— Так я тебе и сказала!
— Я вам всё, а вы…
— Ну не могу я, разве ты не понимаешь?
— Почему?
— Потом как-нибудь, хорошо?
— Нет, скажи сейчас, — я обнаглел, потому что чувствовал в этот вечер явную власть над своими новыми подругами.
— Ну хорошо, давай чуть позже поговорим.
«Но мы не привыкли отступать…» — мелькнуло у меня в голове, и я продолжил своё наступление.
И тут произошла странная вещь: Люба внезапно покраснела, вскочила с места и убежала, закрыв лицо обеими руками.
— Что ты наделал? — воскликнула Света.
— А что? — всё ещё тормозил я.
— Ей ты нравишься, разве я могла при ней сказать тебе это?
— Да, действительно… — пробормотал я, смутившись.
Такого поворота я никак не ожидал. Сидим, разговариваем, и вдруг…

5.
Спасти меня в этой щекотливой ситуации могло только что-то экстраординарное. И это случилось — привезли музыкальные инструменты и звукоусилительную аппаратуру из школы.
Но прежде чем продолжить, вкратце расскажу удивительную, возможно, уникальную историю нашего школьного ансамбля. Наш ВИА являлся симбиозом несоединимого — он состоял из двух частей, участники каждой из которых олицетворяли собой две враждебные школьные группировки. Причём номинально это считался один ансамбль, под общим названием «Орион». Руководили «Орионом» одновременно два человека, поочерёдно собирая свои коллективы в общей репетиционной, под которую переоборудовалась по вечерам пионерская комната. Одним из этих руководителей был я, вторым — мой антагонист Сергей С.
Мы с Серёгой были противоположностями во всём, начиная с того, что он представлял «а» классы, а я — «б». У нас в школе по какой-то неведомой традиции из прошлых времён сложилась странная, необъяснимая вражда между этими двумя кланами. Все классы «б» по вертикали, с первого по десятый, дружили, общались между собой, старшие «бэшки» покровительствовали младшим и так далее, и все так же дружно игнорировали классы с литерой «а». И соответственно наоборот. Все остальные — «в» и «г» — являлись как бы второстепенными персонажами в этой драме и вынуждены были просто принимать правила игры. Но и в личном плане мы были слишком разными. Меня, например, бесила манера Сергея приходить на дискотеки в драных трениках и кедах, в то время как все приличные люди носили брюки-клёш, собственноручно подбитые половинкой железной застёжки-молнии, и остроносые шузы на тяжёлом и достаточно высоком каблуке. Когда я спросил у него, почему он так одевается, он объяснил, что на дискотеке всегда надо быть готовым к возможной драке, а старая одежда удобная и её не жалко в случае чего. Я удивился, заметив, что драки случаются не так и часто, и уточнил: а если придётся провожать девушку? Это ещё зачем? — удивился в свою очередь Сергей и своей реакцией удивил меня ещё больше.
Так или иначе, но судьбе было угодно, чтобы мы вместе с этим чудиком начали собирать первый эстрадный коллектив в нашей школе, то есть можно смело сказать, что мы стояли у истоков первых школьных ВИА в районе. Однажды мы случайно разговорились на тему музыки и пришли к общему выводу, что негоже в наше продвинутое время, когда у всех давно на слуху «Битлз» и «Машина времени», танцевать на дискотеках под катушечный магнитофон. И тут же решили действовать — начали совместными усилиями методично терроризировать директора на предмет необходимости развивать живую музыку в школе, а затем, когда директор смог в этом же убедить своё руководство и оно выделило деньги, так же вместе поехали в большой соседний город за аппаратурой и инструментами. (Надо сказать, та ещё была поездочка — сидя сотню километров на спортивных матах в грузовой крытой машине в декабре-месяце; затем с учителем пения и завхозом поиск в музыкальных магазинах всего необходимого и, наконец, возвращение домой по тому же маршруту и в таком же холоде среди прыгающих на матах гитар, ионик и барабанов — классные воспоминания!) Потом, практически не имея опыта, мы пытались освоить инструменты (я учился в музыкальной школе на фортепиано, но в ансамбле пришлось взять незнакомый мне бас; некоторые ребята вообще имели смутное представление о музыке) и тонкости совместного музицирования. Наша группа сразу разбилась на два лагеря: я и мои одноклассники и Серёга со своей бандой. Поначалу мы как-то уживались, но долго так продолжаться, понятное дело, не могло. Уже на третьей репетиции мы поругались. Сергей предложил разучить «Скворца» Андрея Макаревича, а я эту песню терпеть не мог. И вот из-за такой, в общем-то, ерунды группа и всё музыкальное движение в школе оказались в тупике. Учителя пытались нас примирить, но как можно примирить «бэшек» (мой клан) и «ашек», враждующих с первого класса? Короче, когда казалось, что всё кончено и первый опыт создания школьного ВИА с треском провалился, кому-то из учителей пришла в голову гениальная идея — разъединить нас и развести наши репетиционные дни и тем самым, кроме спасения мира в школе, получить одним махом два ансамбля! Поразмыслив недельку, мы с Сергеем согласились, поделили дни репетиций, а на школьных вечерах играли по очереди. Вот такая забавная получилась история!

6.
Когда вся аппаратура — пара усилков-комбиков, стойки с микрофонами, барабаны и инструменты — была установлена в небольшой «ракушке», точнее, на деревянной площадке под навесом, устроенной для школьных мероприятий на свежем воздухе, Сергей, стараясь не смотреть мне в глаза, спросил, не против ли я и мои ребята будем, если сегодня поиграют они, ведь в лагере нет нашей клавишницы Зойки, и это может вызвать известные затруднения. Мы в сторонке немного посовещались и решили, что действительно благоразумнее будет сначала на свежую голову прикинуть, как играть втроём, а потом уже лезть на сцену. Но Сергею и его банде заявили, что дело вовсе не в отсутствии клавишницы, мы бы и без неё прекрасно справились, просто сегодня хотелось бы немного расслабиться, спокойно потанцевать с девчонками, погулять, поэтому мы, так и быть, уступаем.
Таким образом я в этот вечер оказался совершенно свободен и с удовольствием вернулся к своим новым знакомым девочкам. Уже через полчаса, заслышав «трели» любимого Серёгинова «Скворца», мы всей компанией отправились на танцплощадку.
А здесь веселье в самом разгаре! Танцуют пацаны и девчонки кто как. Особенно выделяются местные, они развязнее наших и какие-то малость приблатнённые, но и среди нас есть настоящие орлы. «Что за глупый скворец!..», разносится по всему лесу самодовольный голос Сергея из динамиков. «Глупый скворец!», подхватываем хором мы, и наш смех растворяется в толпе (мне доставляет особое удовольствие кричать это дурацкое словосочетание, глядя с издевательской улыбкой на своего творческого соперника).
Напротив меня ритмично дёргается Света Л. К её маленькой ладной фигурке этот грубый глагол совершенно не подходит, но что поделаешь, если по-другому о наших современных танцах и не скажешь. А танцует она, надо отметить, завораживающе красиво — чётко, просто, но с выдумкой. И смеётся она тоже красиво. Смотрит на меня и смеётся, и совсем не стесняется. А глаза, как тогда, в первый раз, говорят весело и чуть кокетливо: «Что ты на меня так смотришь?» Но я, как и тогда, не могу не смотреть, потому что она мне нравится. Она это видит и уже милостиво разрешает: «Ну, смотри, любуйся, если нравлюсь!» И я любуюсь.
Однако танцы, как и всё хорошее в этой жизни, к сожалению, заканчиваются, и по лагерю объявляют отбой. Мы дружно вздыхаем, вяло протестуем и уныло направляемся к зданию школы, чтобы разбрестись по своим комнатам. И в этот момент вдруг слышим от начальника лагеря: «Ну ладно, раз завтра выходной, танцы продлеваются ещё на полчаса!» Дружный крик-вопль «Уррааа!!» — и моментально все оказываются на своих местах, будто никто никуда и не уходил.
Только я схватываю ритм очередного «шедевра» Серёги и пытаюсь подстроиться под него, как ко мне подлетает моя одноклассница Алёнка, умоляюще сложив ладони («Почему именно ко мне?», проносится в этот момент в голове):
— Лёшенька, миленький, спаси!
— А что случилось, Алёнка? — Я не прочь с ней поиграться, так как Алёнка у нас в классе массовик-затейник на добровольных началах — вечно что-нибудь выдумает или во что-нибудь вляпается.
— Да я не шучу, я серьёзно! — У неё на лице действительно отразился испуг. — Проведи меня в корпус, будто мы с тобой встречаемся, понимаешь?
— Не совсем, — признаюсь я.
— Короче, ко мне пристал один парень, — быстро объясняет она, пытаясь вытеснить меня из круга танцующих, — вон, видишь, в кепочке, страшный такой, как зэк… Предложил после танца с ним погулять, я согласилась. Чуть отошли… Ну, в общем, он схватил меня и говорит жутким голосом: «Сегодня будешь моей!», представляешь? — Алёнка танцует рядом со мной и чуть не плачет. Затем хватает меня под руку, прижимаясь ко мне всем телом, и мы идём в девчоночью комнату. Мне, конечно, приятно, что она так доверчиво ко мне жмётся (вообще-то она никому ничего не позволяет, хотя вечно кривляется и со всеми флиртует), и я даже немного наглею, подвигая как бы случайно свой локоть к её груди, но она этого не замечает, а мне самому становится неловко от своей неуместной развязности, и я так же «случайно» локоть убираю. Наконец мы входим в комнату, где она живёт с другими девчонками. Удачно сложилось, что сейчас в комнате ни души.
Алёнка падает на кровать и плачет навзрыд. Я понимаю, что её сейчас не стоит оставлять одну, и присаживаюсь на край кровати, участливо вздыхая.
— Понимаешь, — говорит она, захлёбываясь в слезах (это так странно: хохотунья Алёнка — и вдруг плачет!), — он всё может, он тут у них типа авторитета. Вчера я случайно видела, как он… — она делает паузу, вытирая нос платком. — Как он с одной местной девчонкой так же… Взял и порвал ей платье на груди, так, что всё видно было, понимаешь? И ударил её по лицу…
— А почему ты, зная это, пошла с ним сегодня?
— Испугалась. Ну и дура потому что, — она опять плачет.
Я молчу.
— Что мне делать? Он не отстанет…
— Не волнуйся, я поговорю с ребятами.
— Хорошо, только осторожнее, пожалуйста!
— Ладно.
Я вижу, что она немного успокоилась, и ухожу. На улице встречает меня он. Действительно, неприятный тип.
— Ты чего с ней?
— Ничего.
— Ходишь, что ли?
— Да, — соврал я. — А что?
— Да так, ничего.
Вот и весь разговор. Даже странно.
Вечером перед сном я рассказываю всё ребятам. Все возмущаются, некоторые даже очень, и у всех, разумеется, одна мысль: «Наших девчат? Трогать?» Мы тут же составляем довольно кровожадный план возмездия и с томлением перед предстоящей схваткой с местными засыпаем.

К счастью, нашим планам не суждено было осуществиться (к счастью, потому что неизвестно, к чему бы эти разборки привели, а нам ещё здесь жить почти месяц). В лагере этот парень больше не появлялся. Испугался? Может быть…

7.
Воскресный день был выходным для всех, но только не для моей группы, потому что вечером нам предстояло дебютировать на лагерной сцене. И впервые мы вынуждены были играть без клавишных, на которых завязаны все соло-партии в наших аранжировках. Понятно, что, не имея в своём составе лидер-гитариста, нам следовало эти партии либо исключить из исполняемых нами песен, что сократило бы их длительность, либо пропеть их голосом, что в большинстве случаев выглядело бы неестественно, либо просто не включать такие песни в репертуар. Вот об этом, ломая голову, я думал ещё со вчерашнего вечера.
Сразу после завтрака мы втроём собрались в ракушке и стали обсуждать, как спасти репутацию своего ансамбля. Об отказе от выступления по известным причинам не могло быть и речи. Оставалось только одно — придумать, каким образом можно компенсировать отсутствие клавиш. Юрка Винт, наш технарь и ритм-гитарист, предложил взять на вооружение в основном так называемые «топтуны» — ритмичные, несложные в исполнении блатняки, которые можно гонять кругами бесконечно («Ах, Одесса», «Поспели вишни» и пр.). Гоша Чёв, барабанщик («…чёв» — окончание его фамилии; это я придумал в шутку, для краткости, так сказать, а он в отместку дал мне аналогичную кличку — «Жин», но его прозвище прижилось, а моё — нет), сразу с ним согласился, так как с трудом справлялся с большинством наших «серьёзных» песен и потому недолюбливал их. Да и к чему, добавил он, напрягаться на каких-то там танцульках в лесу, когда и под топтуны все будут прыгать до упаду!
Теперь слово было за мной. Я в целом согласился со своими товарищами, но предложил всё-таки за основу взять несколько красивых и популярных песен и разбавить их для страховки блатняками, с помощью которых мы могли растянуть наше выступление на любой промежуток времени, сколько бы танцы не продолжались.
На том и порешили. Из наших боевиков мы оставили «Калифорнию», «Там, где клён шумит», кое-что из Макаревича, Кузьмина, «Цветов» и пару песен Юрия Антонова, плюс трёхаккордовые всенародные хиты. По идее всё вроде бы получалось неплохо. Теперь эту идею надо было воплотить в жизнь…

…А в жизни, увы, далеко не всегда происходит так, как запланировано. В принципе мы справились со своей задачей, и в целом, за исключением мелких помарок, всё шло по нашему сценарию. Пока в этот сценарий не вмешался другой сценарист. Примерно после пятой песни мы стали замечать какое-то непонятное движение у сцены, а чуть позже вдруг послышались выкрики отдельных товарищей: «Давай нашу!», «Где шлягер лагеря?» и так далее. Пока мы с пацанами переглядывались, толпа прямо стала требовать… «Скворца»! Не исключаю… нет, я даже уверен, что к этому балагану приложил руку Сергей, подбив своих друзей начать бузить у сцены. Мы сперва делали вид, что не понимаем, о чём речь, продолжая исполнять свой репертуар, но потом, когда кто-то закричал, чтобы мы дали спеть Серёге, а он тут же полез на сцену, да ещё, как мне показалось, уверенно бросил своим друзьям: «Щас всё будет!», я психанул и остановил своих ребят.
— Сергей, у нас уговор! — сразу же напомнил я этому козлу.
— Уговор действует только на территории школы, — парировал он, — а здесь другие правила.
— И кто же установил эти «другие правила?» — спросил я.
— Я, — нагло ответил он и схватился за гриф Юркиной гитары.
Не знаю, обратил ли кто-нибудь из сторонних наблюдателей внимание на нашу стычку и понимал ли кто-то вообще, что происходит, но пауза была поистине мхатовской. Юрка крепко держал свою гитару, поглядывая на меня, Чёв встал из-за барабанов и подошёл к нам, а мы с Сергеем одаривали друг друга ненавистными взглядами, как боксёры перед боем. Представляю, как это выглядело со стороны! Я в этот момент почему-то глянул вниз, на ноги Сергея, и ехидным голосом заметил:
— А ты сегодня не в кедах!
Он непроизвольно опустил взгляд на свою обувь, немного ослабил хватку и сказал примирительным тоном:
— Ладно, мы споём пару песен и уйдём.
— Нет уж, — твёрдо сказал я, выразительно глянув на своих ребят в поисках поддержки, — банкуйте сегодня, мы продолжим этот разговор позже.
Я кивнул Юрке и Гоше и мы покинули сцену. Уходя, я не сдержался и довольно громко сказал Сергею: «Ну ты и гамно!» — «Сам гамно», огрызнулся он, и на этом наша пикировка закончилась.
Не знаю, выглядело ли наше отступление поражением или даже позором, но настроение у нас было ужасное. Не хотелось всенародного скандала, поэтому мы уступили, но оставлять это вероломство без последствий не собирались. Отойдя в сторонку, мы закурили и стали на эмоциях обсуждать возникшую ситуацию. Жаловаться на Сергея учителям было бессмысленно, это в глазах ровесников означало бы однозначное поражение. Юрик предложил незаметно испортить аппаратуру, но этот вариант мы тоже отвергли: всё-таки аппаратура была общей, да и выглядело бы это подловато, как раз в стиле Сергея. То, что количественный перевес в лагере на стороне «ашек», было понятно ещё в начале смены. Но чтобы это так нам аукнулось…
— Ничего, мы отыграемся на школьных вечерах, — успокоил я ребят. — Да и здесь, я уверен, ещё не вечер!
В любом случае в этой ситуации были и свои плюсы: например, можно было спокойно оттягиваться в свободное время с друзьями или гулять с девчонками. Ну да…
Когда мы с пацанами, немного охолонув, разошлись и я направился к корпусу, ко мне подбежала Люба. Смущаясь и краснея, она, добрая душа, попыталась поддержать меня:
— Лёша, пожалуйста, не расстраивайся! Вы сегодня замечательно играли, правда! Всем так понравилось…
— Как видишь, не всем, — буркнул я в ответ и ушёл к себе в комнату.

8.
Так бы день и закончился, если бы мне не надоело сидеть одному и накручивать себя всей этой ерундой. Но раздражающее веселье за окном не давало мне сосредоточиться на своих думах, и я решил пойти прогуляться перед сном.
Вообще-то я люблю гулять один и думать о всякой всячине. Интересные мысли приходят в голову, когда просто бесцельно бродишь где-нибудь по парку. Или на окраине леса, как, например, сейчас. И всегда думается о чём-то хорошем, плохое не поспевает за ногами, оно обычно нападает на человека, когда он застревает в пространстве в статическом состоянии. Может, конечно, это совсем не так и даже наверняка не так, но сейчас об этом со мной некому поспорить.
Я прошёлся по волейбольной площадке (два вкопанных сосновых столба с натянутой между ними сеткой), подтянулся несколько раз на турнике и сел на лавочке напротив гимнастического бревна (вообще-то это и было обыкновенное бревно, гладко зачищенное и установленное на низких деревянных столбиках).
«Хорошо-то как!», подумалось мне. И ну их всех к чёрту… Я остановил взгляд на бревне, освещённом лишь светом дальнего фонаря, и стал рассматривать кружки от сучков, которые в мерцающем сумраке казались таинственными иероглифами. Мысли побежали вслед за взглядом, и иероглифы на миг показались понятнее. Я рассмеялся и понял, что всё произошедшее сегодня, в сущности, действительно полная ерунда.
В такую прекрасную летнюю ночь (ну хорошо, поздний вечер), когда звёзды и луна заполонили всё небо, обязательно должно произойти что-то удивительное! Иначе просто и быть не может!..
— Лёша, что это ты сидишь в одиночестве? — услышал я знакомый голос и чуть не подпрыгнул от радости. Неужели мне это не почудилось?
— Света, ты? Я тебя сегодня целый день не видел!
— А я с утра домой отпросилась. Папа вот только что привёз, а то завтра рано вставать пришлось бы…
Она села рядом на лавочку и глянула на меня из-под чёлки.
— А мне показалось, что ты пошёл в эту сторону. Смотрю — и правда ты! Так чего сидишь здесь один? Все танцуют, веселятся…
— Да… — Я помолчал, не зная, что ответить. И тут до меня дошло: раз она только что приехала, она наверняка ничего не знает о наших сегодняшних разборках! Я сразу повеселел.
— Так ведь можно и в большой компании на празднике чувствовать себя одиноко, а можно в тёмной монашеской келье одиноким не быть.
— Я давно поняла, что ты философ! — Света засмеялась своим прекрасным смехом, и у меня совсем отлегло от души. — А философы любят качаться на качелях?
— На каких качелях?
— Да вон там, на детской площадке, есть «лодочки», ты разве не знал? Пошли покачаемся!
Стоит ли говорить, что я не пошёл, а полетел вслед за Светой! Хотя, честно говоря, качели недолюбливаю, у меня с детства голова начинает кружиться от одного их вида, что-то с вестибулярным аппаратом, но сейчас я согласился бы проехаться на американских горках, не то что на каких-то там лодочках!
А ведь я сразу понял, что сегодняшняя ночь необыкновенная! Где-то в стороне гремела музыка, слышался гам и свист, пацаны и девчонки отрывались по полной в выходной день перед новой рабочей неделей, а на пустынной детской площадке мы со Светой вдвоём качались на качелях и заворожённо смотрели друг другу в глаза, опьянённые разбуженным нами ночным ветром и неожиданной близостью наших тел. Её лицо было совсем рядом с моим, я ощущал её дыхание, то затаённое, то частое и глубокое, даже, казалось, слышал биение её сердца, и мне было необъяснимо хорошо, и хотелось качаться и качаться так целую вечность. Призрачный лес тёмной стеной деревьев торжественно приветствовал нас, звёзды качались вместе с нами и долго-долго падали через всё небо, чтобы мы успели загадать все свои желания…
Света, крепко держась за поручни, откинула голову назад и, глядя в усеянное звёздами небо, вдруг спросила на взлёте своей стороны:
— Какое твоё любимое созвездие?
Я принял такую же позу, как она, и ответил тоже на взлёте:
— Орион!
— Покажешь?
— Не могу.
— Почему? Жалко?
— Ещё бы!
Она засмеялась:
— Я поняла — ты боишься упасть!
— Да нет. Просто Орион у нас можно увидеть только зимой.
— А летом он где?
— У антиподов!
— У кого у кого?
— Ну, в южном полушарии.
— В Австралии?
— Да где-то там!
— Тогда вперёд, в Австралию! — И Света снова захохотала, взлетая вверх, к созвездиям, которые живут в нашем небе круглый год.
Потом мы сочиняли весёлые глупые стихи, орали всякие детские кричалки, много смеялись и были счастливы. По крайней мере, я. И даже сигнал к отбою не испортил впечатления от этой прекрасной ночи...

9.
Сегодня это моё… то есть наше… хотя и моё тоже… впрочем, всё же наше… В общем, это десятое утро существования нашего лагеря труда и отдыха. Как я уже говорил, это первый опыт организации такого вот лагеря для школьников, когда они и проходят летнюю практику, и одновременно живут все вместе в одном месте. До этого такого лагеря в нашей школе не было. Был только труд, а отдыхали мы от него каждый у себя дома. Так что нас смело можно назвать первопроходцами. Или первыми подопытными.
Десятое утро прошло так же, как и все предыдущие. Никто даже и не заметил, что это утро — юбилейное. Опять была зарядка (уж её-то могли бы и отменить ради круглой даты!), затем утренний туалет, завтрак. И вот мы уже едем на открытой бортовой машине к месту работы. Всё-таки как здорово, что колхозные поля достаточно далеко от лагеря! Уверен, так думаю не только я, это нравится всем. У каждого на губах блуждает утренняя улыбка предвкушения нового дня, каждый думает только о хорошем, оставляя всё плохое в дне вчерашнем (наверное, ветер выдувает из головы всё лишнее). Девчонки дружно поют какую-то детскую песенку, ребята нестройным баском подпевают им, то и дело подкалывая друг друга и срываясь на хохот и этим несколько портя общее впечатление от нашего хора. Тем не менее, все, кто идёт в это время по дороге, оборачиваются и весело машут нам вслед рукой.
На машине не пою я один. Я приятно развалился, вытянув ноги под лавку и положив голову кому-то на грудь. Судя по «отдаче», на девичью грудь. «Раз не отталкивает, значит, всё в порядке», думаю я, но для подстраховки незаметно оглядываюсь назад. Так и есть — Люська! Но даже если и Люська, всё равно ведь девчонка! И моя голова практически у всех на глазах (кто захочет — увидит!) лежит у неё на груди! А Люська блаженно улыбается! Во блин…
Сначала я немного сконфузился — ну, другое дело, если вечером, тет-а-тет, так сказать, в темноте, когда никто не видит, но здесь?.. Впрочем, отступать было поздно, и я сделал вид, что не понял ситуации. В конце концов, мне что, плохо, что ли? Голове мягко, удобно, мыслям приятно. И хотя это не совсем прилично, но…

Наконец подъезжаем к колхозному полю, где нас уже заждалась заросшая сорняком свёкла. Бодро выпрыгиваем из машины, не особо бодро, но всё же пропалываем, кто как может, этот несчастный корнеплод. Учительница, поставленная надзирать за нами, кричит для порядка то на одного, то на другого. Воображение дорисовывает хлыст у неё в руках. Вот очередь доходит и до меня.
— Чего стоишь руки в боки? — орёт она прямо мне в ухо, как будто я глухой или парализованный. — Думаешь, тяпка сама за тебя полоть будет? А ну, давай нагибайся! Размечтался он…
А я не размечтался, просто посмотрел в небо, а оно синее-синее! Никогда раньше такого не видел. Но надзирательнице плевать на это прозрачное утро, на небо, на птицу цвета ультрамарин, которая, возможно, уже летит ко мне, — надзирательнице нужен план. Вот и всё стремление к прекрасному, которое они, наши наставники, должны развивать в каждом из нас в своём воспитательном процессе, думаю я с досадой, глядя на раскрасневшееся лицо училки. Впрочем, понять её тоже можно: что поделаешь, план есть план. И тут никакое небо не поможет, хоть перламутровое оно, хоть в крапинку.
Вздохнув, я молча нагибаюсь и полю свёклу. И вдруг слышу Люськин голос. Поворачиваюсь и вижу — Люська скандалит со Светой Л., пытаясь выбить себе рядок попроще. Я, конечно, сразу понял, в чём на самом деле причина её нападок на Свету, но виду не подал. Девчата — сами разберутся…

Но вот и долгожданный конец работе, и мы с чистой совестью едем домой. Теперь даже как-то легче себя ощущаешь, потому что впереди обед. Неугомонные девчонки снова поют свои песни, но ребята им больше не подпевают — суровый голодный предобеденный народ.
Рядом со мной сидит Света. Она тоже поёт, и я прислушиваюсь к её необыкновенному голосу — нежному, чистому… В который раз ловлю себя на мысли, что всё, что замечу в Свете новое, — всё мне очень нравится, заставляет волноваться моё сердце. Меня тут же потянуло с ней заговорить. И я не придумал ничего лучше, как предложить ей пойти вместе со мной после обеда на речку.
— А потом ещё куда-нибудь сходим… — нерешительно добавил я, испугавшись собственной смелости.
— Что ж, пойдём! — Это было для меня так неожиданно, что я чуть не выпал из кузова.
— Что, серьёзно? — Вероятно, я выглядел в этот момент полным идиотом.
— Ну ты же серьёзно предложил? — Она кокетливо улыбается, показывая свои ровные белые зубки. — И что здесь такого?
— Ничего, — пробормотал я. И чтобы выкрутиться из этого двусмысленного положения, добавил:
— У тебя очень красивый голос, Света!
— Ну что ты, совсем нет, — покраснела она.
— Конечно, нет! — вдруг загремел откуда-то сверху Люськин голос, — мычишь как корова!
— Люська!.. — только и сказал я.
В том, что Люське сейчас плохо, виноват был я. В начале весны, когда потеплело не только на улице, но и в человеческих сердцах, я от нечего делать как-то на танцах стал ухаживать за одной девятиклассницей. Она была ничего, аккуратненькая такая, только какая-то чересчур суетливая, болтливая. В общем, немного меня раздражала своей чрезмерной активностью. А я ей, кажется, очень понравился. Уже на втором свидании она разрешила себя поцеловать, а ещё через некоторое время я просто наглел до невозможности (впрочем, гм… в рамках приличия). Но серьёзного ничего в отношении неё у меня и в мыслях не было, я воспринимал нашу дружбу как небольшое, ни к чему не обязывающее весеннее приключение. Однако вскоре я почувствовал, что Люська крепко в меня втюрилась.
Наверное, в общем-то, по делу мы, мужчины, в глазах многих женщин, мягко говоря, не принцы. Ведь и я Люське тогда врал (и довольно бессовестно), что люблю её и жить без неё не могу. А на самом деле всё было совсем не так, я просто хотел целоваться, говорил красивые, но пустые слова, играл её чувствами. А потом и вовсе стал встречаться с другой. «Ну что ж, теперь расхлёбывай сам!», подумал я и угрюмо уставился в дно кузова.

10.
Я уже отмечал выше, в каком красивом месте находится наш лагерь. Кругом лес, тишина. А особенно мне нравится дорога к речке. Это простая лесная тропинка, но как здорово шагать по ней, размахивая руками, и слышать, как хрустят под ногами сухие сосновые шишки! А какой воздух в лесу! Дышится легко, свободно. Если бы не «долг перед обществом» (кто бы объяснил, что это такое?), я всю жизнь провёл бы здесь, в лесной чащобе, в какой-нибудь хижине... Хотя кто знает, может быть, потому и хорошо нам в лесу, что мы редко в нём бываем? А если каждый день, наверное, надоест, примелькается…
После обеда мы со Светой, как и договаривались, сразу же отправились на речку. Это я настоял — идти сразу после обеда, боялся, что Света передумает.
Мы идём рядом по лесной тропинке и весело болтаем о том о сём, ничего не замечая вокруг. Я рассказываю какие-то небылицы, Света всё время смеётся. Она бежит вперёд, а для меня останавливается время. Я заворожённо смотрю на движения её ладной фигурки и как будто оказываюсь в фантастическом лесу, полном непостижимых тайн и загадок, в котором любая мелочь обретает особый смысл и за каждым кустом скрывается какое-то волшебство. Вдруг Света замирает и, обернувшись, показывает мне что-то на дереве.
— Что это? — спрашиваю я, заставляя себя вернуться в реальность.
— Смотри — череп какого-то животного! — торжественно объявляет она. — Это я его сюда повесила. Вчера вечером гуляли с Любой и вдруг видим — череп лежит. Ну я его и повесила на сучок сосны, чтоб страшней было, — Люба ужасно боится всего такого, а я не боюсь. Как ты думаешь, чей это?
— Кто-то гулял здесь, как вы вчера, и потерял, — шучу я.
— Нет, я серьёзно, — Света злится.
— А если серьёзно… — я напустил на себя грозный вид, поднял руки и стал наступать на Свету, декламируя с грозной интонацией: — То «примешь ты смерть от коня своего!»
Света засмеялась и сказала:
— Какой же это конь, судя по величине черепа, это суслик какой-то был!
— Значит, Вещий Олег скакал на суслике! — я поднял палку и, оседлав её, проскакал несколько шагов вокруг Светы. Она опять захохотала. — Хотя на самом деле, — добавил я с кавказским акцентом, — его наверняка постоянно носил с собой какой-нибудь собака, а может, волк.
— Ах ты грузин!.. А здесь есть волки?
— Лес — должны быть.
Света замолкает, и мы идём несколько минут молча: она немного впереди, а я умышленно отстаю — так можно постоянно без опаски любоваться ею.
Вдруг она останавливается и, всплеснув руками, кричит мне:
— Лёша, ну где же ты! Смотри сколько здесь земляники!
Земляники действительно много, целая поляна! Мы набиваем ею полные рты и весело бежим дальше. Лес кончается, и мы выбегаем на широкую равнину, по которой вьётся серебристая лента реки. Впереди небольшой, чистый от рогоза и камыша участок, который наш лагерь использует для коллективного купания и отдыха после работы. Это не обустроенный пляж (такие пляжи расположены ниже по течению, где река шире и чище), а практически дикие места, поэтому здесь почти никого не бывает. Но нам-то как раз и нужна эта безлюдность, да и место здесь не такое уж плохое. Прямо над рекой — небольшой, но крутой обрыв, с которого можно нырять, кругом по берегам много растительности, заросли аира, высокие прибрежные цветы, поэтому, когда только выходишь из леса, реки почти не видно (если не знать, то не сразу и догадаешься, что она вообще здесь есть). Что говорить, просто красота!
Я с удовлетворением отмечаю про себя, что на нашем пляже сейчас никого нет. Жарко. Да и сразу после обеда сюда мало кто ходит — в лагере тихий час, трудовой народ отдыхает после рабочего дня.
Мы со Светой быстро раздеваемся и прыгаем в воду. А вода – ну прямо как парное молоко, аж горячая! Мы шумно плескаемся, брызгаемся, точно дети, а потом выходим на берег и загораем. Удивительно, но Света меня совсем не стесняется. Обычно в таком возрасте девчонки немного смущаются своих уже почти взрослых форм, хотя чего здесь смущаться? Просто, думаю, они не сразу привыкают к своему новому статусу, к тому, что они уже не просто девочки, а взрослые, настоящие девушки, как говорится, будущие матери и так далее. А вот Света не стесняется. Она стоит боком ко мне и загорает. У неё закрыты глаза, и вообще, по-моему, она уже не на земле, а где-то там, в облаках. Её кожа блестит тысячами капелек воды, и я невольно начинаю напевать про себя знаменитую битловскую песню, немного переиначив текст: «Света in the sky with diamonds». А потом вслух говорю:
— Свет, представь, что ты сейчас стоишь в лодке!*
— Ну и?
— А вокруг тебя в воде плавают тысячи мандаринов!
— Ну у тебя и фантазия, — засмеялась Света и, прищурившись, пристально посмотрела на меня.
— Это не у меня, это у «Битлов».
— У кого?
— «Битлз», великая английская группа.
— Никогда не слышала!
— Ты серьёзно? А я обожаю их музыку.
— А мне нравятся «Бони Эм»…
В этом месте возникла непредвиденная пауза, как будто между нами произошла небольшая размолвка. Света отвернулась и, подставив лицо солнцу, снова закрыла глаза, а я, поразмыслив, понял, что дальше развивать музыкальную тему не стоит, и просто стал снова любоваться её сверкающим, волнующим во мне кровь телом. Как она всё-таки красива! У Светы лёгкая, прекрасно сложенная фигурка, округлые нежные плечи, маленькая высокая грудь, красивые стройные ноги. Да что там говорить! Кажется, я влюбляюсь в неё бесповоротно…
Я смотрю на Свету и начинаю мечтать о ней. Конечно, совершенно целомудренно! Я просто представляю, как мы объясняемся друг другу в любви, как руки наши тесно сплетаются, как губы мои находят…
— Лёша, пойдём сходим вон туда? — выводит меня из мечтательного состояния предмет моих фантазий.
— На Лысую гору?
— Она называется Лысой?
— Да, видишь, у неё ближе к макушке нет деревьев.
— Вижу. Красивая…
— Ага, словно голова сказочного лысеющего великана… Но она знаменита не только своей «лысиной». Когда-то давно на этой горе стоял острожек, защищая наши места от набегов татар.
— Какой ты умный! — Света игриво наклоняет голову. — И про созвездия всё знаешь, и про татар…
— Во-первых, про созвездия я далеко не всё знаю, — отвечаю я, сладко потянувшись, — а во-вторых, про татар нам недавно рассказывали на краеведении.
— Ты, наверное, хочешь поступать на исторический?
— Не знаю ещё. Подумаю…
Света немного молчит, глядя куда-то вдаль. Потом поворачивается ко мне.
— Ну так что, пойдём?
— Пойдём.
Мы одеваемся и идём на Лысую гору. До неё километра три, не так уж и близко, хотя отсюда, со стороны реки, кажется, что гораздо меньше. Но я готов идти со своей милой спутницей не только эти три километра, а все триста три!
— Мне показалось, что она ближе… — спустя несколько минут задумчиво произносит Света. — Лёш, ты говорил (на поле, помнишь?), что в нашем возрасте каждому обязательно должен кто-то нравиться. И в то же время утверждаешь, что тебе не нравится никто. Как так?
— Это я раньше говорил, — я не сдержался и слишком красноречиво глянул на Свету, — а теперь мне тоже кое-кто нравится.
Она улыбнулась.
— Вам, ребятам, легче — подошёл и сказал, а нам труднее решиться на признание.
— Ну почему же, если любишь по-настоящему, подойди и скажи, а то так можно упустить своё счастье. А вдруг ты ему тоже нравишься?
— Вот так просто: «Здрасьте!», да? А почему ты не подойдёшь и не признаешься той девушке, что она тебе нравится?
— А я и так знаю, что она мне ответит.
— И что же?
— «Нет».
— Ну ты и пессимист! Почему ты так думаешь? Вот подойди и скажи ей!
Света вопросительно смотрит на меня, а я иду и молчу. Вот чёрт, думаю я, сама ведь обо всё догадывается и ещё дразнит! Какой интерес играть в жмурки, если заранее знаешь, кто где спрятался?
— Я не хочу услышать «нет», — говорю я после многозначительной паузы.
— А если всё-таки «да»?
Вот блин! Что делать? Признаться ей сейчас? Так ведь ещё рано, в наших отношениях нет пока той атмосферы, чтобы можно было себе такое позволить. А то поспешишь и спугнёшь настоящее чувство и уже больше никогда не встретишь «встревоженную мордочку любви».
— Слушай, а давай поднимемся на гору и с высоты посмотрим на лес, на речку, может, и наш лагерь увидим! — благоразумно ухожу я от щекотливой темы.
— Ох, очень уж высоко. Я что-то устала для таких подвигов, — Света снова улыбается своей обворожительной улыбкой, как бы подводя итог нашему опасному разговору. — Давай лучше просто побродим здесь, в тени, и пойдём назад?
— Ну ладно. Только я когда-нибудь обязательно затащу тебя на эту «лысину»!
— Когда-нибудь — может быть…

* Первая строчка песни «The Beatles» «Lucy in the sky with diamonds»

11.
Началось! Почему-то при Свете я постоянно теряюсь и веду себя как идиот. Со мной всегда так бывает, когда я влюбляюсь. Сегодня утром на завтраке это моё отклонение проявилось во всем блеске. Я увидел Свету в столовой издалека и, решив, что она меня не заметила, хотел проскочить на своё место. Затем мне показалось, что она всё-таки меня увидела, и я помахал ей рукой. Но тут же понял, что она в этот момент смотрела вовсе не на меня, и так и застыл с поднятой рукой, как дурак. Хорошо ещё, что утром спросонья обычно никому ни до кого нет дела, и моих странных телодвижений никто, скорее всего, не заметил. Но это не всё. Позже, когда завтрак закончился, но Света ещё сидела с подружками за столом, я тихонько (просто так получилось) подошёл к ней со спины (типа подкрался!) и осторожно потянул (дёрнул???) сзади за косичку, шепнув: «Привет». Блин!.. Более идиотское положение трудно и представить! Света резко повернулась, одарив меня таким содержательным взглядом (возможно, взгляд предназначался не мне конкретно, а какому-то идиоту, который решил так глупо и грубо пошутить, но ведь этим «каким-то идиотом» оказался я!), что мне оставалось только глупо улыбнуться, неуклюже извиниться и позорно выскочить из столовой. В общем, облом. Даже, как говорила одна моя знакомая хохлушка, обломяра. Да, это он и есть…
Весь день прошёл как в тумане. Стараясь не попадаться Свете на глаза (ещё один бзик), я всё время анализировал свои утренние «подвиги», корил себя, пытался придумать хоть какое-то оправдание и загнал себя в тупой угол. Тупой, потому что я сам тупой. Зато наверняка, закопавшись в своих мыслях и ни разу не разогнувшись с тяпкой на поле, я сегодня совершил и настоящий подвиг — трудовой! Меня даже училка похвалила и поставила всем в пример…

После обеда мы с Юзыком пошли к дальней лавочке и затеяли — как-то так само собой получилось — весьма драматический разговор.
— Не везёт мне, — начал Юз издалека.
— Чего это не везёт? — вяло спросил я.
— Сам знаешь, чего… — Юз замолчал, ковыряя палкой в песке.
Я всё ещё оставался в своих тяжёлых мыслях и буркнул невпопад:
— Ну да.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— И что скажешь?
— О чём? — не понял я.
— Ну, ты же понял!
— Юр, у меня чё-то голова сегодня плохо варит. Ты про что вообще сейчас?
— Лёха, не притворяйся! Моя Светка (которая В., Юркина пассия) на тебя глаза пялит, а на меня внимания не обращает. Вот я про что!
— Да? — Я что-то не замечал, чтобы его Светка на меня «глаза пялила». — И с чего ты взял?
— Ну как же, — Юрка нарисовал палкой какую-то фигурку и сейчас трудился над её ручками-ножками, — вы почти каждый вечер болтаете с ней вот на этой самой лавочке чуть ли не до отбоя!
— Так ведь с нами ещё толпа людей сидит, девчонки, пацаны… И ты, кстати!
— Но я заметил, что вы больше всего говорите именно друг с другом!
Я с изумлением посмотрел на этого новоявленного Отелло.
— Юз, не говори ерунды! Тем более ты ведь прекрасно знаешь, на кого пялю глаза лично я!
— Знаю. — Юз как-то нехорошо замолчал. И добавил после паузы: — Но она не знает.
— Так скажи ей!
— Чтоб она меня вообще к чёрту послала?
Мы оба замолкаем и сидим в тишине несколько минут.
— Тебе везёт, — начинает опять ныть Юзык. — У тебя язык подвешен, девчонкам это нравится. А я болтать не умею, вот и хожу за ней молча, как болван.
Он замолкает и хмурится. И опять между нами повисает какая-то нехорошая пауза. Мы ведь с Юркой давно дружим. А когда между друзьями появляется женщина… Даже не хочется думать об этом.

12.
Тут подлетает к нам Славка…
Об этом типаже стоит сказать пару слов отдельно. Такие пацаны есть в любой школе. Они, как правило, небольшого роста, лёгкие на подъём, наглые, способные на что угодно сами и умеющие подбить на что угодно других; обычно у них в жизни нет никаких проблем, зато они постоянно создают их всем остальным. Примерно таким был и Славик — абсолютно ненадёжный, несерьёзный, беспринципный, но всеми любимый и вхожий в любую компанию. Потому что с ним всегда легко. Хотя каждый прекрасно знает ему цену.
— Братва, у меня в голове одна идейка зародилась, — без обиняков начал наш злой гений, но Юз его сразу довольно грубо оборвал:
— Иди ты к чёрту со своими идейками!
— А-ааа, каззиол! — Славка любит коверкать слова и даже за исковерканными за ними в карман не лезет. — Я, может, и не с тобой разговариваю! И вообще ты сиди молча, а то на сук повешу, сучок ты сушёный, понял?
Юзык раза в три крупнее Славки, но у нас уже все привыкли к Славкиному выпендрёжу и никто на него не обижается. Хотя поджопник он сейчас точно заслужил.
— Ну ладно, хватит кору драть, хорьки! А то у меня времени мало, — продолжал зарабатывать возможные санкции со стороны Юрика этот негодяй. — Идея отличная, вам понравится, а другие подавятся! Значит так, берём на кухне хлеб, соль и всё такое прочее, ловим где-нибудь куру или утку и зажариваем её типа на природе! Ну как? Неплохо, правда?
— А где ловим? — это уже я.
— Как где? — Славка искренне удивляется моей недогадливости. — У какой-нибудь старухи в селе! Вон сколько добра бегает вдоль леса, бери — не хочу!
— А нам за это не того? — вставляет Юз.
Теперь удивляюсь вместе со Славкой я. Славка неразборчиво что-то бормочет (должно быть, матерится), а потом говорит:
— Конечно, если поймают — того. Но с моим опытом нас не поймают, хорёк!
Вот теперь уже Славка рискует получить в лоб. Но он вовремя вскакивает и, отбежав на безопасное расстояние, издевается над Юзыком издали.
— Да он не боится, — вступаюсь я за друга, — но в чужом селе, действительно, как-то неудобно…
— А в своём было бы удобней? — логично возражает Славка.
— Ни в каком неудобно, юный пионер Славик! Ты должен этих бабушек через дорогу переводить, а не кур у них воровать!
— Неудобно, герой ты наш комсомолец Лёха, штаны через голову надевать, не пробовал?
— Не пробовал, — честно признаюсь я и невольно злюсь на Славку, хоть это и глупо. Он всегда найдёт, чем подковырнуть.
— Ладно, а где мы её будем жарить? — спрашивает Юзык.
— Как где? Конечно, на Лысой, в стороне от завистливых глаз. Лучше места не придумаешь!
Мы вяло соглашаемся с ходячим генератором оригинальных идей и совместно разрабатываем план операции. Конечно, воровать кур у бабушек — занятие совершенно непристойное, но тут, в лагере, на свежем воздухе, и пионерам, и комсомольцам почему-то всё время хочется жрать. И в этом извечном споре «совесть — желудок» побеждает, как почти всегда и бывает в жизни, конкретный орган пищеварительного тракта, а не абстрактное понятие морали. Охх…
И вот уже мы втроём решительно направляемся подальше от нашего лагеря и поближе к краю деревни выполнять пункт первый нашего разбойничьего плана. Зорким охотничьим оком подмечаем совершенно «дикую» (сознание убаюкивает совесть) стаю гусей и уток («Утятки — моя мечта» — Славка), профессионально окружаем её и как по команде все разом бросаемся на несчастных водоплавающих. Разумеется, поднимается такой гогот, что невольно становится тревожно за удачный исход операции. Домашняя «дичь» разбегается в стороны, а охотники лежат на земле, и все без добычи.
«Ну что же ты!», говорим мы друг другу и идём на второй заход.
— Слева, слева заходи! А ты давай к воде подгоняй! — руководит нами Славка, хотя ему никто из нас не делегировал таких полномочий. — Да куда же ты, тьфу-ты!.. Не так надо, а вот как…
Раздаётся плеск воды, и вот уже Славка стоит посреди небольшого грязного водоёмчика с перепуганной кряквой в руках.
— Видали, как надо! — с торжествующим видом кричит он и тут же упускает её из рук.
И всё же совместными усилиями после третьего захода мы оказываемся с добычей — целых две утки у нас в руках! Славка тут же деловито отрезает им головы и кладёт птиц в авоську. Мы с Юркой переглядываемся, но молчим. Дело сделано, к чему теперь мучиться угрызениями совести. Мы — соучастники…
— Самое главное — было бы что жарить, — самодовольно мурлычет в это время Славка, — а где да как — это всё фигня. Только вот с чем?
В охотничьей суете мы не взяли ни хлеба, ни соли. Надо кому-то идти в лагерь.
Славка отводит глаза в сторону, как бы говоря: «Только не я», Юзык молчит. И тут неожиданно соглашаюсь я.
— Так ведь далеко ж? — удивляется Славка.
— Да ещё припашут какую-нибудь сценку репетировать, — добавляет Юз.
Такого от меня не ожидал никто. Но у меня свой интерес — очень хочется увидеть в лагере Свету.

13.
Свету в лагере я к своему разочарованию не нашёл. Мы встретились, когда я уже бежал с хлебом-солью на Лысую. Она задумчиво бродила по лесу между деревьев, что создало в моём воображении образ неопределённого, мелькающего счастья.
— Света! — подлетел к ней я, невольно напугав её (блин, диагноз: неисправим!). — Привет!
— Ой, это ты? — вздрогнула она, но тут же широко улыбнулась (наконец-то!). — Здравствуй!
— А ты почему здесь одна?
— А почему ты один? — отвечает вопросом на вопрос Света и так вся светится от своей волшебной улыбки, что меня это прямо парализует. Говорят, любовь придаёт человеку новых сил, у меня же она, кажется, отнимает последние.
— А я не один. Я иду на Лысую. Там мы с ребятами собираемся уточек жарить.
— Проголодались, бедные? — смеётся Света. — А вам помощь не нужна?
— Ой, а правда, пойдём вместе, Свет? Уверен, ребята против не будут…
— Да я пошутила! — Света на секунду задумывается. — Неудобно как-то, Лёша. (У меня чуть не сорвалось с губ Славкино «неудобно штаны через голову…») Если бы ещё кто-то из девочек был… Да и в лагере у меня кое-какие дела.
— Ну, пожалуйста, пойдём, а?
— А, кстати, где вы взяли этих своих уточек?
— Как где? — Я постарался изобразить невинное лицо. — Их знаешь сколько по лесу бегает?
— Понятно.
Я думал, Света сейчас разозлится, и мне достанется от неё по полной, но она, к моему удивлению, спокойно сказала:
— Ясно. Мы тоже как-то со своей компанией таких же уточек жарили. Очень вкусно получилось!
— Значит, у тебя есть опыт! — с облегчением сказал я. — Это же просто прекрасно! Ну что, идём?
Но Света согласилась только немного проводить меня.
Мы идём с ней по той же тропинке, по которой бегали недавно на речку. Вот и наша знакомая земляничная поляна. Усаживаемся поудобнее на небольшом пригорке, усеянном маленькими красными ягодками, и собираем землянику. Я набрал полную жменю и протягиваю её Свете.
— Ну зачем ты! — смеётся она своим чудным смехом. — Я бы и сама могла собрать…
Она наклоняется и ест сладкую ягоду прямо из моей ладони. Потом раскрывает свою ладошку, полную таких же вкусняшек, и протягивает её мне. Оказывается, она тоже думала обо мне! Я следую её примеру и в первый раз дотрагиваюсь губами до Светиной руки. Она маленькая, горячая и гораздо вкуснее земляники. И почему-то обжигает мне пальцы.
Мы смотрим друг на друга и смеёмся, потому что оба измазались в землянике, а может, ещё и потому, что нам хорошо вдвоём. Мне так хочется в это верить!
Тут я напоминаю Свете, что мы можем остаться без дичи, и смотрю на неё так, словно мы уже обо всём договорились.
— Ну что ж, пойдём, — отвечает Света с улыбкой, заставляя меня сиять от счастья на весь лес.
И вот мы уже на Лысой. Ребята нисколько не удивляются тому, что я пришёл не один, а Юз — так тот вообще чуть не прыгает от радости, ведь наше со Светой появление рука об руку — живое подтверждение моих недавних слов!
Находчивый Славка, деловито назвав Свету «хозяйкой», тут же посылает её ощипывать уток, а нам объявляет, что займётся костром. При этом он куда-то уходит. «За дровами», думаем мы. Но вот проходит десять минут, двадцать, а Славки всё нет. Мы с Юзом понимаем, что ждать его не имеет смысла, и разводим костёр сами. Юрка ломает дрова, а я спускаюсь вниз, к реке, там Света чистит уток. Вернее, уже закончила этот малоприятный процесс и собирается возвращаться к костру. Вдруг она отскакивает в сторону, бросает уток и бежит ко мне.
— Ты чего? Что случилось? — Я вижу испуг на её лице.
— Там змея, Лёша, я их ужасно боюсь!
— Да какие тут змеи! — успокаиваю я её и внимательно всматриваюсь в траву у наших ног. — Это наверняка был уж!
— Нет, змея, я точно видела! — настаивает на своём Света. — Чёрная и длинная гадюка!
— Хорошо, я схожу посмотрю. И заодно заберу уток.
Я направляюсь к тому месту, где Света бросила ощипанных птиц, и тут же слышу:
— Стой! Не ходи туда, Лёша, я боюсь за тебя!
Мне так приятно слышать эти слова, так приятно, что Света за меня волнуется, что я, желая продлить это сладкое мгновение, отважно ухожу дальше, туда, где колышется ветром высокая трава, в которой, возможно, и правда притаилась местная анаконда.
— Ну не надо, слышишь? А то я сейчас уйду!
Эта угроза моментально останавливает меня и волнует гораздо больше, чем реальная опасность. Я сразу же разворачиваюсь и спешу с утками назад.
Как я и предполагал, Славка приходит именно в тот момент, когда дичь уже вовсю жарится, а рядом с костром лежит внушительная куча дров. Возвращается он с двумя какими-то тонкими палками в руках, делает удивлённые глаза и фальшиво произносит:
— Как, костёр уже развели? И еда почти готова? Вот это сюрпрайз! Ну ничего, братва, от вас не убудет!
Мы с Юзом молча переглядываемся, а Славка как ни в чём не бывало садится рядом с нами и ждёт. При этом он заводит песню, привычно коверкая слова:
— Летять вутки, летять вутки та два гуся.
Ох, сейчас я этих вуток обожруся!

Ждать приходится недолго, ужин почти готов, но мы всё равно начинаем нетерпеливо ёрзать на своих местах.
Света встаёт и говорит, что ей пора в лагерь. Я изо всех сил пытаюсь её удержать, но она всё же решает уйти.
— А как же уточки? — бросаю я последний аргумент.
— А вы нам в лагерь принесёте!
— Разогнались! Нам больше достанется! — вставляет Славка.
— Гляди не лопни от обжорства! — смеётся Света, смотрит на меня как бы извиняясь и уходит.
Мне становится грустно, почему-то на сердце ложится безотчётная тревога. И аппетит сразу пропадает. То счастливое настроение, которое было только что, исчезает вместе со Светой. Может, и мне надо было уйти вместе с ней? Но как же ребята? Я ведь с ними сюда пришёл…
И я остаюсь.

14.
Когда после сытного пикника мы вернулись в лагерь, я тут же решил разыскать Свету, но её нигде не было. Только Люба сидела на дальней лавочке. Я подошёл к ней и спросил, не видела ли она Свету.
— Она в комнате, — ответила Люба как-то грустно.
— А почему она не с вами, не на улице? Такой прекрасный вечер…
— Она плакала сегодня, Лёша.
— Что? Почему?
— Света опоздала на концерт, который мы давали для тружеников колхоза на поле в конце рабочего дня.
— И из-за этого плакать?
— Не только из-за этого. Её сильно ругали, потому что она должна была быть ведущей…
— И что, некому больше было объявить номера? — возмущённо перебил её я.
— Нас и так мало, — терпеливо объяснила мне Люба, — у каждого свой выход, переодевания и прочее. Без неё пришлось туго. Но это не самое плохое. Нина Павловна ей сказала при всех: «Как с Сажиным допоздна гулять, так у тебя времени хватает, а на концерт не нашлось. И что вы там только делаете? Чем занимаетесь? Уж очень долго вас не бывает». Света заплакала и убежала в комнату. Ей, наверное, стыдно.
— Стыдно за что? — Я возмущён так, что тоже готов заплакать. От обиды за себя и за Свету. — Ничем мы неприличным не занимаемся, гуляем, разговариваем, и всё.
— Свете стыдно потому, что о ней так думают, — пояснила Люба.
Я стою растерянный и смущённый. Затем в каком-то временном помутнении рассудка иду и сажусь на лавочку перед танцплощадкой.
— Вон и жених пришёл, — слышу сзади голос той самой учительницы, Нины Павловны.
Встаю, хочу высказать накипевшее, но не могу. Тогда подхожу к Славке, прошу у него сигарету и закуриваю прямо на виду у учителей.
— Сажин, это ещё что такое? Ты что, вообще… А ну брось сейчас же!
— И не подумаю!
— Ты как разговариваешь? Совсем охамел!
— Я нормально разговариваю, это вам нужно следить за своим языком.
— Что?.. Нет, вы только посмотрите на него! Ишь распустили! Вот что бывает, когда родители слишком много позволяют своим детям. Ты что ж, думаешь, за тебя папочка заступится?
Я прямо онемел. То, что мой папа — уважаемый человек, талантливый хирург (к которому, кстати, если что, прибежит и эта старая ведьма!), ещё ничего не значит. Точнее, значит, конечно, но не в этом смысле. И вообще, откуда такая чёрствость и даже жестокость? Да ещё у человека, призванного сеять в наших душах разумное, доброе, вечное? Что мне ответить? Да что здесь можно сказать? И я молча ухожу.
Примыкаю тут же к группе ребят, направляющихся на речку явно с видом партизан, выполняющих какое-то важное секретное задание. Только на пляже узнаю, что «подпольщики» вместо подрывных устройств принесли с собой купленные у местных самогон и вино. Закуска тоже есть.
Состав «партизанского отряда»: Юзык, Славка (подозреваю, что именно он инициатор мероприятия), Витька, два Сергея — К. и Г., Гоша Чёв и мало знакомый мне парень по прозвищу Шипа.
— Славка достал! — сразу же подтверждает мои подозрения Сергей К.
— Значит, хороший самогон! — подхватывает Сергей Г.
— Так, ну наливай! — это уже нетерпеливый Славка.
— Пить все будут? — спрашивает Шипа, с сомнением посматривая на контингент и оценивая взглядом объём бутыли с самогоном. Это важно, потому что стакан один на всех, и разделить спиртное поровну в таких условиях сродни искусству.
— Так что, все? — переспрашивает Шипа.
— Все! — отвечает за всех Славка.
— А может, кто не хочет? — с надеждой говорит Шипа.
— А что, боишься, не хватит? Вином заглазируешь. Давай, наливай!
— Так что?..
— Да наливай ты, хорёк заторможенный! — взрывается Славка. — Себе хочешь побольше отхапать? Наливай, говорю, вьюн ты дохлый, а то в речке утоплю!
— Спокойно…
Самообладанию Шипы можно только позавидовать. Он со знанием дела наливает первый стакан, передав его в руки Сергею Г., самому старшему из нас.
— Так, ну будем! — Сергей уверенно опрокидывает стакан. — Ох!.. Ог-гурчик подай-ка!
— Куда такой здоровый? Их и так мало! — Славка выбирает самый маленький огурец и протягивает его Серёге. Тот не обращает на это никакого внимания и смачно хрустит закуской.
— Кто второй? — вопрошает Шипа. Молчание. У нас почему-то считается, что вторую пьёт неудачник.
— Эту выльем… — дрогнувшим голосом говорит после небольшой паузы главный разливальщик. Обычно так и делают.
— Э-ээ, нет! Хватит добро разбазаривать! Эту выпью я, — не выдерживает Славка; уж он-то, по-моему, никогда неудачником не будет. — Ох, хорррошо! Пошло, пошло…
Славка берёт теперь самый большой огурец, добавляет к нему приличный шматок сала и краюшку хлеба и с огромным трудом запихивает этот супербутерброд себе в рот.
— Теперь за баб! — Шипа наливает сам себе и тут же выпивает полный стакан.
Пока проходит круг, мы с Юзом сидим чуть в стороне и разговариваем.
— Пить будем? — спрашиваю я. Обычно я воздерживаюсь от активного участия в таких мероприятиях, разве что пригублю.
— Я буду, — отвечает Юз. — Решил сегодня всё ей сказать, так что надо, для храбрости…
— Я тоже всё скажу, — твёрдо говорю я.
И тут же до нас доносится голос Славки:
— Эй вы, трупы ходячие, пить будете?
Мы выпиваем с Юркой по чарке, по другой. Затем всей компанией лезем в воду; вечером она особенно тёплая. Пьяно балуемся, затеваем какие-то нехитрые игры, в шутку топим друг друга и всё такое в том же духе. Наконец выходим на берег, снимаем и выжимаем плавки прямо тут, на берегу, не прикрываясь и ни от кого не прячась, благо женского пола на речке не наблюдается, одеваемся и неуверенным шагом возвращаемся в лагерь.

15.
В лагере я сразу же разыскал Любу и попросил её позвать Свету.
— А ты чего такой красный? — спросила Люба, пристально посмотрев на меня.
— Загорел…
— Ну ладно, сейчас.
Её долго нет. Наконец появляется и говорит, что Света не хочет выходить на улицу.
Я настойчиво прошу попробовать ещё раз.
На этот раз выходит Света. Она хмурится и старается не смотреть мне в глаза. Мы молча идём к дальней лавочке и садимся на неё.
— Что ты хотел? — холодно спрашивает Света.
— Ничего. Просто хотел с тобой поговорить.
— О чём?
Тут я вдруг растерялся. И вообще со мной стало твориться что-то непонятное: перед глазами всё плывёт, язык заплетается, мысли тяжёлые. С чего начать, как ей сказать? Дело в том, что я ещё никому в жизни не признавался в любви. Так, говорил Люське разные глупости, но ведь это не то. Те слова имели совсем другой смысл.
— Света, — начал я после долгой тяжёлой паузы. — Я хотел тебе сказать… Ну, в общем… Та девчонка, о которой я… Мы тогда на речке говорили, помнишь?.. В общем, это ты.
— Ты пьян, Лёша?
— Нет! То есть… Ну, выпил чуть-чуть…
— Лёша, не надо, давай завтра поговорим. Пойдём снова на Лысую гору и поговорим.
— Ты не пойдёшь завтра!
— Пойду, обещаю. Понимаешь, я терпеть не могу пьяных. Мало ли чего ты сейчас наболтаешь, а потом сам же жалеть будешь. А сейчас иди проспись.
— Да я не пьян, милая! И жалеть я об этом… О том, что только что сказал тебе, никогда не буду!
Света берёт меня за руку и пытается отвести в корпус, но я вырываюсь и умоляю её:
— Ну, Светочка, прошу, выслушай меня, пожалуйста!
— Не надо, Лёша, слышишь? Не надо! Завтра поговорим, а сегодня уходи. И вообще, у меня есть парень!
Её последние слова бьют как обухом по голове. Я смотрю на неё потерянным взглядом и только и могу сказать едва слышно:
— Не обманывай меня, Света, зачем ты так?
— Лёша, — Света вдруг начинает плакать, — ты говорил, что я счастливая, что я всегда смеюсь и никогда не буду плакать… А теперь, видишь? Какая же я счастливая…
— Светочка… — теперь плачу и я. — Ну как же так? Ведь всё было хорошо!
Я беру её руки в свои и целую их.
— Я знаю, это я всё испортил, — бормочу я сквозь слёзы. — Я всю жизнь хожу в неудачниках. Так зачем вообще жить?..
Эмоции захлёстывают мой затуманенный хмелем мозг, я отпускаю её руки, резко разворачиваюсь и убегаю в лес. Слышу, как зовёт меня Света, как она плачет. Но я не останавливаюсь.
Когда я устаю бежать, падаю на землю и захлёбываюсь в слезах. Стыд смешивается в голове с отчаянием. Как я люблю Свету! Никого никогда я так не любил и не полюблю! Казалось, счастье уже близко, наконец-то мне встретилась девушка моей жизни, но за что я не берусь, всё идёт прахом, всё рушится, всё я порчу своим дурацким характером и несдержанностью. Я уже думал, что мне хоть раз повезёт, но нет! Опять поспешил, опять упустил, опять сделал всё не так…
Я обхватываю ствол сосны руками и плачу, как ребёнок. Плачу не потому, что пьян, а потому что люблю, потому что со мной это впервые, потому что не знаю, как быть дальше. Уже темнеет, а лес большой, малознакомый мне. С трудом я выбираюсь из него и оказываюсь на берегу реки. Плохо соображая, раздеваюсь и зачем-то лезу в воду, плыву к другому берегу. Там много водяных лилий. Света говорила, что очень любит белые лилии. Сам не понимая зачем, срываю несколько цветов и плыву назад. По пути думаю, что не плохо бы сейчас и правда утонуть, захлебнуться прямо с лилиями в руках, чтобы она поняла… Даже спьяну или от переизбытка чувств пробно ныряю пару раз, но специально утопиться — это сможет не каждый. Где-то внутри стоит предохранитель, который перегорает в самых крайних случаях…
Выхожу на берег, кладу лилии на траву и смотрю на них. Смотрю долго, не отрывая глаз, и начинаю понимать, за что любит их та, которую я люблю больше всего на свете, — за их простоту и великолепие, за ослепительную белизну, за наивную и открытую радость, радость только потому, что каждое утро они могут раскрываться и подставлять свои лепестки солнечным лучам, только потому, что они существуют, просто существуют. И мне становится немного легче от этой их радости…

Я был так увлечён своими мыслями и переживаниями, что не заметил, как рядом со мной на берегу реки оказался Юзык. Он тяжело и часто дышал, вероятно, запыхавшись от бега.
— Ух, нашёл наконец! — воскликнул он, с укоризной глянув на меня. — Что ты творишь, чудило? Мне уже сказали, что ты топиться побежал! Света твоя в шоке, девчонки чуть переполох в лагере не устроили, еле удержал, пообещав найти тебя и привести. Ну и дурак же ты!
Я, не меняя позы, посмотрел на него затуманенным взором и сразу отвернулся.
— Юз, будь другом, уйди, а? — сказал я тихо, глядя на лилии. — Иначе мы сейчас поссоримся или я убью тебя…
— Никуда я без тебя не уйду, понял? Что ты с девчонкой сделал? Она там рыдает, бьётся в истерике, а ты тут цветочки собираешь! Моя Светка и Люба её успокаивают, а она всё никак не успокаивается. Найдите, говорит, бедного Лёшу, не дайте ему утопиться из-за меня! Тоже мне Ромео и Джульетта!..
Юрка замолкает и топчется рядом, наверное, прикидывая, как правильно поступить.
— Ладно, я подожду там, не тропинке, — наконец говорит он, — а ты давай… В общем, подходи и пойдём в лагерь.
Юрка уходит, а я остаюсь сидеть на берегу реки в одиночестве. Что делать теперь, как быть? Почему так заведено в жизни, что если любишь ты, не любят тебя, а когда любят тебя, не любишь ты? Кому нужны эти дурацкие треугольники, квадраты, параллелепипеды? Почему счастливых парочек одна-две на сотни несчастливых? Почему?..

16.
В лагерь мы вернулись очень поздно (пацаны, спасибо им, прикрыли, так что никто из учителей не заметил нашего отсутствия). Юрка сразу отправился успокаивать девчонок, а я лёг на кровать, накрылся одеялом с головой, спрятавшись от глаз товарищей, и стал думать. Думалось тяжело, но спать не хотелось совсем. Переживая вновь и вновь сегодняшние события, я всё меньше понимал, как такое могло произойти. Ведь я ничего плохого не хотел, мечтал о любви, о дружбе. А вместо этого получил одни разочарования, разодранную в кровь душу и позор. Ну ладно, позора моего, скорее всего, в лагере практически никто не заметил, девчонки пожалеют, друг простит. А вот как быть с душой?.. Про Свету и её реакцию я старался не думать, потому что любая мысль о ней приносила боль. Решил только написать ей наутро записку, в которой должен был всё объяснить. С этими мыслями я и уснул.
Когда проснулся, голова раскалывалась, почему-то болели ноги. Попросил таблетку от головы, благо сегодня с нами была не вчерашняя учительница, Нина Павловна, а другая, молоденькая. Она, пощупав мой лоб, решила в поле меня не брать, оставила помогать на кухне поварам. Это как раз то, что нужно. Не хотелось видеть никого из ребят, а тем более... Зато было время спокойно всё обдумать.
Весь день провозился на кухне, добросовестно отрабатывая возможность побыть одному. Вообще одиночество в моей ситуации — это настоящее лекарство для ума и сердца. Ведь только наедине с самим собой можно как-то осмыслить всё, что с тобой происходит, прийти в себя, залатать прорехи в своём мироощущении, зализать раны, если они есть. И почему многие мои ровесники так боятся одиночества?..
К вечеру я разыскал Любу и через неё передал записку Свете. В ней я просил прощения, просил не обижаться и забыть всё, кроме моего признания. Скажу честно, текст этого послания дался мне нелегко.
Ответ (также через Любу) пришёл скоро. Он был примерно такого содержания: «Прощу, если мы останемся только очень хорошими друзьями».
Ну что ж, пока мне этого было достаточно, хотя я и подумал сразу, что никогда больше у нас не будет прежних прогулок, той лёгкости в общении. Но мне хотелось верить, что Света со временем перестанет на меня злиться, и всё у нас наладится.

17.
Жизнь устроена так, что в ней не бывает всё только плохо или только хорошо. Когда на одной улице горе, на другой может быть праздник, после дождя, как говорят оптимисты, обязательно выглянет солнце и так далее. И всё же если на душе муторно, то и праздник не в радость. А ещё, уйдя в себя, начинаешь жить как-то невнимательно, не замечая многого из того, что происходит вокруг. Это я понял, когда Юрка Винт и Чёв рассказали мне о последних, можно сказать, знаменательных событиях в лагере, которые я упустил из виду за своими переживаниями.
Оказывается, со вчерашнего дня наша дискотека снова проходит под магнитофон, потому что кое-какие умники (не будем здесь называть их имена) не занесли во время дождя в корпус основной усилитель, к которому подключались все инструменты, кроме микрофонов, и он благополучно сгорел. Разумеется, здесь, практически в походных условиях, никто ремонтировать усилок не станет, так что выступления школьного ансамбля в лагере отныне и до конца смены прекращаются. Такой вот неожиданный финал наших с Серёгой разборок. Не иначе судьба.
Но на этом неудачи «глупого скворца» не закончились. Сегодня утром его прямо с поля увезли в больницу с приступом аппендицита. Не хочу злорадствовать, но моя бабушка в таких случаях говорит, что бог шельму метит. Так это или нет, но какая-то закономерность во всех этих событиях явно просматривается. Если дальше всё пойдёт в том же духе, осенний бал в школе без всякой очереди будет обслуживать моя команда. И это уже мои правила!

А следующая новость, собственно, и не новость вовсе, а скорее анонсированная комедия в двух частях с переодеванием, но её бы я, вероятнее всего, тоже пропустил, если бы не живой и красочный рассказ ребят, заставивший меня выбраться из норы.
В лагере, среди ровесников и друзей, невозможно всё время быть в одиночестве и печали, как бы ты этого не хотел. Особенно в выходные, когда обычно затеваются разные интересные дела, обязательно что-то происходит, случается что-то лёгкое и весёлое, забавляющее и тебя, и других. Да разве эти фантазёры дадут кому-нибудь утонуть в собственных проблемах?!
Так вот, сегодня вечером пацаны задумали провести следующее представление: Юзык и Вовка С. должны переодеться в девчонок и прийти в таком виде на дискотеку, куда обычно собираются, кроме лагерных, и местные ребята. Наши оригиналы хотели просто повеселиться, устроить что-то вроде костюмированного бала и никак не предполагали, что случится настоящий казус.
Но обо всём по порядку. Итак, вечером, как и было задумано, Юзык и Вовчик облачились в женские платья. Сам по себе этот процесс получился достаточно забавным зрелищем. Одевали их наши девчонки — понятное дело, без их помощи ребята ни за что не разобрались бы что, куда и зачем. Девочки подобрали им платья по размеру, научили, как надевать колготки, подкрасили парубкам глазки и губки. Кто-то дал ещё Вовке вставные… чёрт их знает, как они называются… Короче, Вовка водрузил их себе на грудь и сразу превратился в грудастую и весьма симпатичную деваху. Все просто поразились этому преображению. Парень он смазливый, к тому же ноги у него, что немаловажно, достаточно ровные, ресницы длинные, глаза большие, так что получилась та ещё красотка! (Про Юзыка я не хочу и писать, этот бугай так и остался бугаём, только в юбке; он меня в таком своём виде даже как-то раздражать стал. А Вовку я, наоборот, за артистический талант зауважал втройне.)
В общем, намазались эти доморощенные клоуны, причесались и отправились на дискотеку. Конечно, все посвящённые были не в меру возбуждены (у меня даже закралось подозрение, что вновь не обошлось без Славкиного самогона), носились туда-сюда, смеялись, шушукались по углам и прочее. Как дети малые, ей-богу!
На танцах ряженые (я бы назвал эту парочку «Девушка и Бугай») всё время держались вместе с девчонками. Последние незаметно подкорректировали их поведение, подсказали, как стоять, как держать руки, как двигаться по-девчоночьи и даже как разговаривать. Вовка оказался способным учеником — не зная, что это парень, его легко можно было принять за настоящую девушку. И на эту «приманку» попался один из местных! Он стал выяснять, что за новенькая, кто такая и как зовут, потом пригласил «её» танцевать и даже попросил разрешения проводить после дискотеки! Вот это, скажу я вам, было шоу! Мы просто ползали по периметру танцплощадки от смеха! И как только держался Вовка! А тот бедняга лишь один раз усомнился, спросив украдкой у наших девчонок: «Почему у неё усы?»
Человеколюбивый Вовка любезно разрешил местному кавалеру проводить себя и в ту же секунду при всех снял с себя платье. Что тут было! Даже не знаю, какими словами описать это светопреставление… Ну вот если смешать знаменитую немую сцену в «Ревизоре» с диким, оголтелым хохотом, возможно, получится что-то похожее. Всё село сбежалось посмотреть на этот трагифарс! А незадачливый ухажёр очумело раскрыл рот и убежал.
У меня до сих пор стоит перед глазами эта картинка и звенит наш хохот в ушах.

18.
День сегодня с утра как-то не задался. По окончании работ машина за нами почему-то сразу не приехала, и мы остались ждать её прямо в поле (хотя можно было пойти по дороге ей навстречу), надеясь, что она вот-вот приедет. Небо затянуло светлыми тучами, дождь вряд ли пойдёт, но Вера Ивановна, молоденькая учительница, работающая в школе первый год после пединститута, всё причитает, волнуется, как бы мы не намокли. Все разбрелись в ожидании транспорта по краю поля, разбившись на небольшие группки. Мне как-то места ни в одной не досталось, так что я постоял-постоял в одиночестве, посмотрел по сторонам, да и побрёл вдоль поля бесцельно. Думы навалились разные, в основном печальные. Да и какие они могут быть, думы эти, после катастрофических событий в моей личной жизни? Всё кончено, вокруг одни руины. Тоска бесцеремонно взобралась мне на плечи, придавив их поближе к земле…
Походил я так, походил и наткнулся в посадке, окаймляющей со всех сторон поле, на некий кружок «умелые руки» человек из пяти, заговорщицки склонившихся над какой-то маленькой штуковиной, лежащей на земле. Я присел невдалеке прямо на траву, откинув руки назад, и подставил лицо лучам с трудом пробивающегося через серые облака солнца, стараясь ни о чём не думать. Только расслабился в предобеденной неге, как алхимики рядом засуетились и внезапно их как ветром сдуло. И в тот же миг передо мной выросла наша сегодняшняя надсмотрщица, хоть и неопытная, но бдительная, и, открыв рот, уставилась на ту самую штуковину, над которой только что колдовали пацаны.
— Это… что? — присмотревшись, почему-то растерянно спросила она.
— Не знаю, я только что подошёл, — нехотя ответил я, потянувшись.
— Это же… — продолжала она, как будто разговаривая сама с собой. — Это же… ободранная мышь?!
Я с любопытством взглянул туда же, куда с ужасом и нескрываемой брезгливостью смотрела учительница, и увидел маленький окровавленный трупик без кожи. Офигеть! Бррр…
— Вот вы чем здесь занимаетесь! Ублюдки, фашисты! — заорала вдруг Вера Ивановна, выпучив глаза. — Сажин, никогда бы не подумала!.. Я этого так не оставлю! Сегодня же поставлю вопрос о твоём исключении из лагеря!
Вот непруха. К последним неудачам добавилось ещё и это. Я медленно поднялся и спокойно посмотрел на учительницу.
— Я возмущён не меньше вашего, — только и сказал я.
Знаю, кто это сделал. Есть у нас один товарищ, имя его здесь даже поминать не хочу, далеко пойдёт… Но другие-то почему сидели и смотрели? Соучастники мы уже своим бездействием. Опять соучастники… А влетит, вероятно, мне. И поделом…

19.
Вчера весь вечер я провёл в лёгком напряжении. Вины за мной никакой не было, но уходить вот так из лагеря тоже не хотелось. Наутро встал, внутренне готовясь к худшему. Вера Ивановна — педагог неопытный, ещё наломает дров сгоряча. Хотя её можно понять, увидеть такое молодой девушке…
После завтрака, выходя из столовой, я встретился с ней глазами, и она знаком предложила мне отойти в сторонку.
— Алексей, — тихо сказала она, — ты ведь знаешь, кто вчера это сделал?
По неуверенному тону я понял, что Вера Ивановна ещё никому о вчерашнем инциденте не говорила, видимо, не решив пока, как поступить, и для меня последствий, скорее всего, не будет. Хоть что-то хорошее.
— Я не видел, но догадываюсь, — ответил я.
— Извини, вчера на эмоциях набросилась на тебя… Я ведь точно знаю, что ты не имеешь к этому отношения.
— Почему вы так уверены? — не сдержал я своего любопытства. — Ведь вы меня совсем не знаете! Может, я глубоко законспирированный маньяк, по ночам обдирающий кошек?
— Фу, не говори глупостей!
Она помолчала, как-то странно поглядывая на меня.
— Честно говоря, я немного заочно знакома с тобой, — сказала она после паузы. — Разговаривали о тебе с девчонками, они тебя очень хвалили. И ещё, не знаю, стоит ли об этом… Я читала твою анкету у Любы и Светы в альбомах. Мне очень понравились высказанные там тобой мысли — необычно и небанально. Ты интересный человек и на такие мерзости не способен.
Я даже немного растерялся от неожиданности.
— Спасибо, конечно…
— Думаю, мы могли бы подружиться… Но сейчас я не об этом. Если пойдёт разбирательство, ты сможешь рассказать, кто это сделал вчера?
— Я ведь сказал уже, что не видел.
— Но ты также и намекнул, что точно знаешь, кто способен на такое.
— Так ведь это получится наговор. Если вы, как вам кажется, поняли по анкетам, что я за человек, вы должны были догадаться, что я на это ни за что не пойду.
— Но покрывать эту мерзость тоже неправильно!
Я задумался. Да, верно. И с той, и с другой стороны.
— Ты ведь понимаешь, — продолжала учительница, — что из этого маленького садиста вырастет большой!
— Понимаю… Но говорить ничего не стану, извините. Может, я и не прав. Только я уверен, что из садиста всё равно вырастет садист. Что вы сейчас можете сделать? Выгнать его из лагеря? Ну, допустим. Так ему от этого ни холодно, ни жарко. А из школы его никто не попрёт, ведь так? Мы этим разбирательством только испортим всем впечатление от лагеря, и у каждого на всю жизнь останутся плохие воспоминания, разве нет?
Вера Ивановна с интересом посмотрела на меня.
— Вот подобные твои размышления в альбомах мне и понравились, — с улыбкой сказала она. — Ладно, иди, я ещё подумаю, как с этим быть…
На этом наш разговор закончился. Не знаю, прав я был или нет. Время покажет.

20.
Сегодня ночью должно произойти сакральное лагерное действо: парни на тайном совещании договорились намазать девчонок зубной пастой. Что поделаешь, варварская, но традиция. И время пришло, ведь нам осталось провести в лагере всего несколько дней! Было решено совершить священный обряд часа в два ночи, когда, по общему мнению, наступает наиболее крепкий сон.
Больше всех радовался предстоящему Славка. Он даже губную помаду где-то раздобыл и испробовал её эффективность на Люське. Люська в ответ облила его ведром воды. Накануне прошёл дождь и на улице заметно похолодало, так что экспериментатору пришлось несладко.
С большим нетерпением ждали мы вечера и после отбоя сразу угомонились, что крайне удивило и насторожило дежурных учителей. Ещё и Чёв куда-то запропастился, а корпус, в котором мы обитаем, закрывается на ночь. Как он, интересно, собирается проникнуть внутрь без лишнего шума, ни с кем из нас заранее не договорившись, чтобы его впустили? Может, через крышу?..
…Чёв проник через окно. При этом он свалился прямо на Шипу, а грязными кедами стукнул по спине Славку. Обоим пострадавшим это очень не понравилось и они решили выбросить его обратно на улицу (инициатором, конечно, был Славка), но тут вошла Нина Павловна. Чёв быстро прыгнул на свою кровать и накрылся одеялом.
— Что тут происходит? — строго спросила учительница.
— Да кто-то в окно хотел пробраться, — дружно врём мы. Точнее, говорим не совсем правду.
— Может, это ваш Чёв? Колобродит где-то, наверное, по девчатам стреляет, парубок… Ох и Игорь! Хотите, я вам про него историю одну расскажу?
Нина Павловна рассказывает про Чёва свою историю, а он лежит под одеялом и слушает. Вот бы мне про себя так послушать! Училка, не подозревая, что герой её рассказа находится в комнате, выдаёт про него такие небылицы, что Чёв наконец не выдерживает и вскрикивает:
— Да не было всего этого!
— Ну как же не было! — возражает учительница. — Вот придёт он, сам у него и спросишь! — И она выходит из комнаты, а мы лежим и давимся от смеха.
— Ах ты шнурок драный! — вспоминает злопамятный Славка недавний удар кедами по спине и бросает в Чёва подушку. Конечно, не свою. При этом он попадает в Вовку. Вовка отвечает ему, но попадает в меня. А я последним ещё никогда не был — подушка летит в Витьку. Словом, начинается такой шум-тарарам, что хоть уши затыкай. Но, как ни странно, на этот раз никто из учителей не появляется.
Угомонившись, мы заводим магнитофон и под музыку тихонько разговариваем. Обычно в таких «мужских» разговорах наша речь изобилует всякими «интересными» словами, от этого никуда не денешься, поэтому мы и включаем «глушилку». Да и вообще, «комсоставу» вовсе не обязательно слышать наш трёп о девчонках, непристойные анекдоты (кстати, почти всегда очень смешные и остроумные), истории с сомнительным подтекстом или чьи-то фантазии о своих полукриминальных похождениях, которых на самом деле никогда не было. Думаю, со стороны всё это выглядит весьма забавно. Наша мужская братия, чего греха таить, склонна к преувеличениям, достаточно вспомнить байки рыбаков или охотников, например, про рыбий глаз величиной с кулак или про дерево на голове у оленя…
Постепенно ребята на своих кроватях затихают, кто-то уже давно видит сладкие детские сны. Через какое-то время остаются в реале только трое — я, Вовка и Шипа. Наконец мы сами замечаем это и тут же принимаем решение никого не будить и отправиться на «дело» втроём, чтобы завтра похвастаться и позлить товарищей. Ищем каждый свою зубную пасту и… не находим. Тут же догадываемся, где она может быть: только в одном месте — под подушкой у Славки! Если бы его воля, он точно бы утопил сегодня ночью в зубной пасте весь лагерь. Но сейчас воля наша, а его волю мы попросту не будим.
Тихий скрип двери — и мы незаметно проскальзываем мимо учителей, мирно посапывающих на кроватях между нашей половиной и девчачьей и призванных ночью играть роль бдительных охранников девичьей чести.
Фыркая от удовольствия, я выдавливаю пасту Алёнке под нос, а затем старательно вывожу кружок на лбу у спящей рядом с ней Любы. Примерно таким же художественным творчеством занимаются в разных углах комнаты Вовка и Шипа. Сразу же начинается какое-то движение, слышится сонное ворчание, раздаются первые проклятия просыпающихся девчонок.
— Девочки, а мы к вам в гости пришли! — весело шепчет Шипа.
— Очень рады вас видеть! — с досадой в голосе откликается одна из «радушных» хозяек.
— Вот и прекрасно!
— Ничего, вы своё обязательно получите! — тем же тоном добавляет её подруга по несчастью. И тут же из разных концов комнаты слышатся реплики других «осчастливленных» нами сонных красавиц:
— Хоть бы под утро намазали, чтобы спокойно умыться можно было…
— Сволочи, всю подушку испачкали!..
— Не могли повкуснее пасту выбрать?
— Извините нас, девочки, — вставляю слово я. — Мы полагались на свой вкус. В следующий раз принесём мандариновую.
— В следующий раз мы…
Голос обрывается и мгновенно наступает мертвецкая тишина. Это вошла разбуженная шумом учительница.
— Девочки, вы чего копошитесь?
В ответ — полное безмолвие. Неписаный лагерный кодекс: что бы ни произошло, никто никого не выдаёт.
— Ох… Спите уже!
Учительница уходит, плотно прикрыв дверь, а мы остаёмся лежать у девчонок под одеялами.
— Охамели вы, ребята! А ну вылазий! — звучит тихий, но решительный приказ, но мы, пригревшись, пытаемся продлить очарование момента:
— Ну можно мы ещё чуть-чуть погреемся, девочки? Ночи-то уже холодные…
— Ладно, чёрт с вами, полежите немного, пусть учителя заснут, — ворчливо соглашаются они. — Только чтоб никаких!
— Да что вы, девочки, за кого вы нас принимаете? — хихикаем мы, и вся комната озаряется светом наших блаженных улыбок.
Что сказать, мировые у нас девчонки! Да и вообще нам всем повезло: замечательный в лагере подобрался коллективчик!
Мы ещё с полчаса болтаем с девчонками о всякой всячине и тихонько уходим. Наша ночная операция явно удалась, пацаны просто обзавидуются!

21.
Всё-таки здорово мы проводим время в лагере! Будет что вспомнить в глубокой старости, лет так через десять. Даже несмотря на…
Но не всем же так везёт, как моему другу Юзыку! Он, оказывается, даром время не терял и уже вовсю ходит со своей Светкой за ручку, а ещё они в обнимку стоят где-нибудь в укромном местечке на танцах (такая вот у нас мода — стоять на танцах в обнимку со своей возлюбленной, вместо того чтобы с ней танцевать). Из-за его любви мы всё реже общаемся, но что мне обижаться, я сам бы с удовольствием проводил больше времени со своей… девушкой, чем с ним. Но не всем же так везёт…
Размышляя об этом, я невольно подумал о Свете. После недавней размолвки, спровоцированной моей глупостью, наши отношения совсем разладились, всё труднее и труднее нам становится общаться друг с другом. Нет прежнего доверия, непринуждённости, даже искренность и та почему-то исчезла. Свету, по-моему, что-то сковывает, сдерживает её естественные желания, она как будто постоянно оглядывается на кого-то, боится сделать что-то не так, неправильно. И мне кажется, в этом виноват не только я. Здесь что-то другое, не могу пока понять, что.
Оххх… А любовных историй в лагере хватает. У нас всё почти как у взрослых — свои герои, свои страсти, свои трагедии и сказки со счастливым концом, свои разборки, сплетни и так далее. Мы в глазах наших родителей, конечно, ещё совсем дети, но ведь у нас тоже есть своя жизнь! И в ней нередко можно насмотреться такого, о чём не всякий взрослый и слышал. Сейчас, например, у нас все обсуждают историю одной девушки, одноклассницы Любы и Светы В., которая так любила своего парня, довольно аморального типа с ужасной репутацией, что прощала ему всё — и измены, и пьяные выходки, и даже криминальные наклонности. Дошло до того, что этот негодяй был осуждён за участие в групповом изнасиловании, так она, узнав об этом, заявила, что не верит в его виновность и будет ждать его из тюрьмы, сколько потребуется. Вот это да!
Я тут недавно смотрел в кинотеатре фильм «Не могу сказать “прощай”», там показана в чём-то схожая ситуация. Мне тогда не верилось, что такое возможно в реальной жизни, что девушка может парню, который обошёлся с ней наиподлейшим образом, простить всё и продолжать любить его. Оказалось, может! И такое происходит в жизни прямо рядом со мной.

22.
А вот ещё одна реальная история; не знаю, как насчёт любовной составляющей (что само по себе смешно!), но элементы детективного боевика в ней явно присутствуют. Вовка, звезда дискотечного шоу с переодеванием, каким-то образом узнал, что опозоренный им местный ловелас решил отомстить ему и собирается как раз сегодня вечером подпортить нашему товарищу физиономию. Парень этот живёт не очень далеко от лагеря, и Вовка, проявив недюжинный стратегический талант, вознамерился упредить удар противника и внезапной атакой деморализовать и обезвредить его. Для реализации этого блестящего плана Вовчик собрал войско из нескольких своих друзей (в число которых вошёл и я), и сразу после ужина мы отправились к дому предполагаемого мстителя упреждать, так сказать, его предполагаемый удар.
Мы идём по широкой сельской дороге дружной толпой (парню тому года двадцать два, поэтому нас так много), шутим, подкалываем друг друга, но во всём нашем поведении чувствуется какая-то нервозность. Понятное дело, мало ли что может прийти в голову местным, да и кто знает, чем наша вылазка вообще может закончиться. Втайне каждый, несмотря на внешнюю браваду, надеется, что драки не будет.
Вовка останавливает нас недалеко от места назначения и предлагает подождать «минут десять», бесстрашно отправившись в логово врага в одиночку. Странные понятия у него о времени! Вероятно, никто до сих пор не объяснил этому юному стратегу, что «минут десять» и часа полтора — далеко не тождественные величины. Наконец он возвращается и объявляет, что всё обошлось, при этом почему-то облизывая губы и стараясь на нас не дышать. Мы живо обсуждаем такой неожиданный исход операции, подозрительно посматриваем на нашего полководца (самые подозрительные давно учуяли запах домашних котлет и алкоголя!) и в смешанных чувствах поворачиваем домой. С одной стороны хорошо, что всё обошлось, с другой — как будто нас немного обманули, не дали то, что обещали.

Возвращаемся в лагерь, а там уже отбой. Как матёрые домушники, бесшумно пробираемся в комнату и врём ребятам, что чуть было не отметелили банду местных, но их главарь испугался и пообещал больше не возникать. Вернее, это говорит Вовка. А может, всё так и было на самом деле…
Мои размышления об итогах нашей вылазки прерывают заманчивые приятные запахи. Кажется, где-то совсем рядом появилась пища, но не только для размышлений, а и для желудка. Мозги тут же переключают организм в другой режим — режим слюноотделения.
Дома ешь, когда захочешь, можешь перехватить кусок-другой в любой момент, но в лагере строгий распорядок дня. А жрать молодому организму хочется постоянно! Поэтому все его органы чувств настроены соответствующим образом. Так что обоняние меня не обманывает — кто-то из ребят ездил домой и привёз целую сумку жратвы. У нас каждый так делает, если случается оказаться дома.
Мы тут же усаживаемся в кружок вокруг свёртков с едой и давимся слюной, как бульдоги перед кормёжкой, ожидая сигнала хозяина. Славка, как всегда, пытается взять инициативу в свои руки, но это ему — опять же, как всегда, — не удаётся. Потому что с первым взятым куском начинается такая неразбериха, что, не имея особых физических данных, легко можно остаться голодным.
Слабосильному Славке в результате достаётся меньше всех и он так злится, что прямо весь синеет. Но мы знаем, как с ним поступать в таких случаях — забрасываем его подушками и одеялами так, что Славка лежит под всей этой горой тряпья и орёт трагическим голосом, что больше не будет, «только дайте пожрать!» Мы не верим ему, но всё же отпускаем и даём приблизиться к столу на безопасное для общества расстояние. Пока он грызёт то, что осталось, мы привычно включаем магнитофон-глушилку и болтаем о разных делах.
Я, Шипа и Вовка по очереди рассказываем ребятам о нашей вчерашней вылазке к девчонкам. Назлиться за день они уже успели и теперь спокойно и с интересом слушали. Только Славка издавал иногда какие-то странные звуки, наверное, от недостатка кислорода. Ничего, выделываться меньше будет.
Под занавес мы вспоминаем угрозу девчонок о «мандариновом реванше» и решаем принять меры предосторожности. Прежде всего мы придумали привязать к двери большую тарелку от барабанов. Уж если она грохнется, народ точно проснётся! Но всё же на всякий случай Славка ещё протянул к своей руке верёвку от дверной ручки.
— Даже мышка не проскочит! — пообещал он нам…

…Ночью проскочила не только мышка. Не помогла и тарелка. И правда в два часа довольно крепкий сон! И действительно не очень приятно просыпаться среди ночи с губной помадой на лице.
Меня успокаивает только то, что измазаны мы все без исключения. Почти. Этого паразита Славку даже развернуло, когда девчонки открывали дверь, но он не проснулся! Спит и сейчас. И на его безмятежном лице нет и следа от мести ночных фурий — у единственного из нас, чёрт возьми!
Перед его кроватью тут же вырастает очередь, так каждому хочется подарить Славке часть своей зубной пасты.

23.
Как летит время!
С одной стороны хочется, чтобы дни бежали всё быстрее и быстрее, принося с собой новое, неизведанное, делая нас взрослее, но с другой стороны понимаешь, что каждый прошедший день — ещё одно сокращение твоей жизни, ещё один шаг к смерти, к которой в любом случае торопиться не стоит. Но кто об этом всерьёз задумывается? Да и что проку…
Вот и наступил наш последний день в лагере. Последний день мы вместе этим летом. Последний раз позавтракали, отработали в поле, съели свой последний обед. Последний, последний, последний… Слово — будто приговор. Это было неизбежно как смерть, это и есть маленькая смерть небольшого кусочка нашей школьной жизни. После запланированного на вечер прощального костра и встречи рассвета мы разъедемся по домам, придёт конец нашим гулянкам, танцулькам, забавам и козням, которые мы устраивали друг другу. И каждый увезёт из лагеря свой багаж, свой опыт, свою маленькую историю.
День прошёл как-то грустно. Мало кто разговаривал, все подавлено молчали. Даже Славка был серьёзен и ни до кого не задирался.
Сразу после обеда мы отправились собирать хворост для костра. Костёр решено было сделать на берегу реки, на нашем полудиком пляже, сложили мы его невысоким, но большим по площади, чтобы он смог согреть нас всех.
Вечером мы последний раз поужинали в школьной, ставшей на время лагерной, столовой, а потом все вместе собрались в нашей комнате, расселись на кроватях, немного поговорили и нестройным хором спели под аккомпанемент моей старенькой шестиструнки несколько популярных песен. Что удивительно, пели все, даже те, кто раньше особо не участвовал в подобных посиделках. А когда стало темнеть, все отправились к реке, где уже ждал исполнения своей ритуальной миссии наш… чуть не написал «последний»… костёр (дай бог, ещё будет много разных костров в жизни каждого из нас!). Мы расположились на траве вокруг костра и несколько минут сидели молча под треск разгорающихся веток, каждый думая о своём. Потом встал со своего места Николай Павлович, директор нашей школы, и стал говорить о выполненных планах, о лагерных делах, о труде и отдыхе, о дружбе, о сегодняшнем прощальном вечере. Вспоминая свои проделки, ребята смеялись, каждый делился своими впечатлениями о лагере, о нашей жизни в нём.
Кто-то принёс с собой магнитофон, и луг, на котором мы сидели, превратился в танцплощадку. Танцевали, наверное, часа два. Я обратил внимание на то, что многие ребята стоят в обнимку с девчонками чуть поодаль от костра и ничуть не смущаются учителей. Стоят так и Юзык со Светкой. Я невольно им позавидовал. Счастливчики…
Сразу что-то наплыло, стало не по себе от своей никчёмности, неустроенности. Почему у меня не получилось, как у Юрки? Ведь всё так хорошо начиналось, всё, вроде бы, шло правильно; я точно знаю, что Света симпатизировала мне, ей было со мной интересно, а потом вдруг всё рухнуло в одночасье, словно ничего и не было. Неужели мне не суждено стать счастливым, неужели мы никогда не будем вместе? Не думал, что полюблю так сильно! И что теперь? Полная катастрофа, но уже ничего не поправишь. И мне даже страшно делается за своё будущее. А вдруг я не смогу забыть Свету? И буду жить с кем-нибудь не по любви, от скуки, из боязни остаться без семьи, без наследника? И буду врать своей жене, что люблю её, и убеждать в этом себя?..
Раздумывая обо всём этом, я поискал глазами Свету и увидел её одиноко стоящей чуть в стороне от танцующих девчонок. Мне показалось, что она грустна и задумчива. Может быть, её посещают такие же мысли? Может, она сожалеет о случившемся и тоже хотела бы вернуть «хоть что-нибудь, хоть что-нибудь»? Именно эта песня зазвучала сейчас в динамиках магнитофона, и я, нафантазировав себе бог знает что и приписав Свете свои эмоции, решился пригласить её на танец. Она глянула на меня тепло, совсем как раньше, и согласилась.
Мы сблизились и закачались в медленном танце, слегка прижавшись друг к другу, и я едва ли не впервые коснулся её обжигающего тела. Голова заходила кругом от этой близости, захотелось рассказать Свете о своих чувствах, о мыслях о ней, о нашем возможном будущем. Но… Нет, сейчас нельзя, опять спугну, разрушу, испорчу!..
Я изо всех сил пытался держать себя в руках и мне удалось-таки совладать с собой и не напортачить снова. Пора уже быть сдержаннее, умнее, взрослее, наконец! Танцуя, мы поговорили о каких-то посторонних вещах, о лагере, о том, что жаль, что всё заканчивается. Когда песня стихла и я повёл Свету обратно к девочкам, она посмотрела на меня как-то задорно и вдруг спросила:
— Покажешь мне зимой свой Орион?
Я немного растерялся от её почти прежнего тона и неожиданного вопроса, рассмеялся легко и открыто, как это обычно делала она, и ответил:
— Я тебе его подарю!
Света засмеялась в ответ и вдруг серьёзно сказала:
— Ты очень хороший парень, Лёша. Только не торопи меня…
На секунду я оказался самым счастливым человеком на нашей поляне, да и на всём белом свете. Слава богу, что я сдержался на этот раз и не успел наделать глупостей со своим вечным нетерпением! Хотя такая мысль была…
Я довёл Свету до кружка её подружек, отпустил её руку и сказал ей на ушко:
— Тогда до встречи под созвездием Ориона!

Не знаю, сон это был или явь, но я просто растворился в тумане счастья и плохо запомнил, что там ещё было в этот прекрасный вечер. Мы отдыхали, танцевали, веселились примерно до полуночи, а затем все вдруг разом засобирались в лагерь. Но мне так хотелось продлить очарование уходящего прощального праздника, запечатлеть в памяти волшебное состояние счастья и даже больше — какой-то нирваны, что я стал всех уговаривать остаться и встретить восход солнца.
— А как же рассвет? — приставал я к своим товарищам. — Ребята, давайте дождёмся рассвета!
— Я лично спать хочу, — сказал один.
— Что я, рассвета не видел? — поддакнул ему второй.
А третий просто зевнул в ответ.
И только один Игорёк Чёв поддержал меня и тоже решил, что спать в эту ночь грешно. Покинутые всеми, мы посидели с ним вдвоём какое-то время у затихающего костра, а затем пошли на мост, откуда восход солнца должен был предстать перед нами во всей своей красе.
Было ещё совсем темно, от реки поднимался белёсый густой пар, наполняя долину плотным туманом, и только там, где должен был появиться над миром солнечный диск, становилось немного светлее. Вид этой фантастической картины привёл нас с Игорем в настоящий восторг. Только ради этого стоило остаться! Мы быстро взобрались по крутому откосу на мост и вдохновенно направили свои взоры на восток в уверенности, что солнце вот-вот взойдёт.
Однако прошло несколько минут, полчаса, но на небосклоне ничего не менялось: всё те же намёки на явление главного героя дня и всё то же его отсутствие. Зато вскоре вместо света солнечных лучей вдалеке обозначился свет автомобильных фар, и мы подумали, что если нас увидят в столь ранний час на мосту, то примут за сумасшедших. Пришлось быстро спуститься под мост, чтобы переждать там неожиданных очевидцев наших солярных фантазий. Ещё минута — и мы снова на мосту. И тут вдруг опять машина, потом ещё одна, ещё… Так мы спускались и поднимались несколько раз, смеясь над собственной глупостью. Один плюс — бегая вверх-вниз, мы невольно согрели свои организмы, продрогшие под холодным предутренним ветром. А светило и не думало появляться!
В конце концов, порядочно устав и всё равно замёрзнув, мы с Игорем приняли мужественное решение вернуться в лагерь, не дождавшись рассвета. Наверное, нам было бы ужасно стыдно перед товарищами, узнай они об этом позорном исходе, но все возможные свидетели нашего провала давно дрыхли без задних ног. Посмеиваясь над собой, мы бесшумно пробрались к своим кроватям и уже через минуту присоединились к сопящему сонному царству…

…А солнышко взошло и без нас. Такая уж у него работа — давать земле и людям свет и тепло. Вместе с ним пришёл новый день, проснулось село, проснулся мир. Для кого-то пришли новые заботы, для кого-то — новые радости. Планета вступила в ещё один день своего существования. Только для мальчишек и девчонок, мирно посапывающих в своих кроватях и досматривающих свои последние детские сны в лагере, время остановилось. Скоро мы проснёмся, и для каждого из нас начнёт свой отсчёт новая жизнь, уже не для всех вместе, а для каждого в отдельности. Но это будет чуть позже. А пока мы по-прежнему всё ещё находимся в нашем лагере, в этом удивительном, почти сказочном месте на опушке леса, которое приютило нас на время и подружило, может быть, навсегда.