Прекрасный тенор - Йозеф Шмидт
Был незаслуженно забыт.
Остались пыльные архивы
И опер старые мотивы.
Аплодисменты, крики:"Браво!",
Успех у женщин, шарм и слава,
И залы публики полны.
Все это было до войны.
Афиши, шумные гастроли.
Но, по иронии злой доли,
Любимца зрительских сердец
Ждал мученический венец.
Отвергнутый своей страной,
Без денег, тяжелобольной,
Он умер в тридцать восемь лет,
Не пережив страданий, бед.
Германия о нем забыла,
Швейцария похоронила.
Привычный жизненный изгиб.
Все, как всегда. Талант погиб.
Года промчались, пролетели.
Но, след не замели метели.
Вернули имя. Йозеф Шмидт
Поет и голос вновь звучит.
Восторги и рукоплесканья.
Любовь, поклоннники, признанье.
Он к людям снова возвращен
И от небытия спасен...
Йозефу Шмидту. Альфреда Бриклин (Израиль)
Украсился доской мемориальной
На Нюрнбергской в Берлине старый дом.
Мол, Йозеф Шмидт, певец феноменальный,
В тридцатые жил беспечально в нем...
Взошел звездой в эпоху микрофона.
Он знал, сверчок, свой радиошесток...
Внимал Берлин коленопреклоненно -
Герой любовник ростом был с вершок,
Метр с кепкой, что для радио – не важно.
А голос был прекрасен и велик.
И Йозеф вдохновенно и куражно
Поет, от масс народных пряча лик...
...В Нью-Йорке на Бей-парквей – скверик скромный....
Осилив неприятнейший бронхит,
Я моционю по аллейке темной,
На лавочку присел... На ней сидит
Наружности кавказской человечек...
Покашливает...
-- Видимо, и вас
Нью-Йорк весной простудою калечит...
Кивает...
-- Оклемался лишь сейчас...
Хотите эффективное леченье?
-- Конечно... –
И досужий разговор
Связался – о работе, увлеченье --
И вдруг внезапно в Черновцы завел...
-- Бакинский я... Певец-любитель... Тенор...
Все партии из опер перепел...
Но вот – бронхит – сиплю, как пьяный кенар...
-- Все партии?
- Не верите? Корпел,
Кассеты с ними, диски собирая...
Прослушивая, вторя, заучил...
В концертах пел... Отрада – выше рая...
Бронхит замучил... Сколько ни лечил,
А кашель с хрипотой не отступают...
-- Лечите теплым пивом с чесноком...
-- Великие певцы не умирают,
Их слушаю с восторгом... в горле ком...
Друзья дарили записи Карузо,
Дель Монако и Ланца... Что сказать?
Недостижимы... Но певали круто
Иные... Я могу вам их назвать...
К примеру, вы слыхали имя Шмидта?
-- Кто? Йозеф Шмидт? Да он же мой земляк!
Он черновчанин! Имя не забыто...
И, верю, не забудется в веках...
В местечке с населением хасидским
В Румынии еврейский соловей
Родился... Позже с окруженьем близким --
А у хасидов – несть числа – детей –
Едва заштикал город по-румынски,
Себя парнишка обнаружил здесь.
Где дар себя являет без заминки:
Со слухом голос – творческая смесь.
Ребенком – певчий местной синагоги.
Освоив литургический вокал,
Молящимся напоминал о Боге.
Поздней успехов и земных взалкал.
Поклонниками юного таланта
Поддержан:
-- Поезжай, малыш,в Берлин. --
Дорога самородка-музыканта
Трудна, но хорошо, что не один:
Брат мамы Лео Энгель жил в Берлине.
Позднее артдиректором певца
По родственному стал, служа отныне
Племяннику-студенту за отца.
В двадцать девятом Йоозеф Шмидт впервые
Берлинцев исполненьем поразил,
В эфире чувства выразил живые.
Он в «Африканке» Мейербера был
Невероятным, фееричным Васко!
Дебют в подобной партии сулит
Чуть менее способному фиаско.
Феноменально Йозеф даровит.
И тридцать шесть последовало новых
Радийных партий... Истинно велик
Земляк был в ипостасях теноровых.
Три года счастья... Но фашистский штык
Бросает черный отсвет на Европу...
Две партии и при нацистах спел –
Но неугоден Геббельс-агитпропу,
Который вскоре отстранить велел
Великого певца от микрофона...
Пластинки Шмидта, впрочем, продают
И далее в стране вполне свободно...
Фашисты, видно, лучше не поют...
В Америке впервые в тридцать пятом
Пел Йозеф Шмитд – и принят на ура.
Живи он здесь, легко бы стал богатым --
Оплачен щедро, но...
-- Домой пора... –
Все уговоры отвергал упрямо:
-- Спасибо, вы щедры, но мне – туда,
В Европу, там судьба моя, там – мама... –
Сбылась мечта: Всемирная звезда,
Впервые он Рудольфа спел в «Богеме»
На сцене. Был Брюссель ошеломлен.
Овации, рецензии... Но к теме
Фашизм добавил мучеников стон.
Голландия и Бельгия – под вражьим
Немилосердным тяжким сапогом.
Шмидт прежде был упрямым и куражным,
Сопротивленья не встречал ни в ком.
Но понял, вскоре перережут тропы,
Что дальше? Смерть. Неотвратимый рок.
Пора бежать из матушки-Европы.
Куда? На Кубу! Виза! За порог
Однако не успел шагнуть из Ниццы.
Пирл-Харбор... Океанские пути
Закрыты до желанной заграницы.
Куда податься? Где себя спасти?
В Швейцарию пробрался нелегально.
В спасении великому певцу
Отказывают нелюди нахально.
Он в лагере. Судьба идет к концу.
Болеет. Заключенные ночами
От холода жестокого дрожат.
И боль в груди. Разделся пред врачами –
С презрением на бедного глядят:
-- Пройдет, простуда... Следующий! –
Вскоре
Стал вовсе плох. В больнице врач-злодей
Лишь умножает пациента горе:
-- Вполне жить может в лагере... –
Радей,
Хоть ты, судьба, о земляке!
Прогулка...
Манит огнями ресторан «Вальдегг»...
Но отчего так сердце бьется гулко
И больно... Вдруг остановило бег...
А лагерный безжалостный лепила
Развел руками:
-- Стало быть, конец! --
А рестораторшу слеза слепила –
Жалела... Так ушел земляк-певец...
Вновь обойдем, вослед ему, пороги:
Берлинской академии студент,
Великий тенор... Гений... В каталоге –
Две сотни Шмидта записей... Момент
Опубликованных воспоминаний,
Свидетельство о Шмидте: Рохус Миш,
Фашист из свиты Гитлера, терзаний
Не ощущает, вспоминая, лишь
О Бухенвальде ничего «не знает»,
Освенциме, Треблинке... Но зато
О фюрере детально сообщает --
(Все помнит недобиток, где и что
Тот говорил) – с дотошностью немецкой:
-- Под Винницей – (там «Волчий...» был «окоп» --
«Вольфшанце» -- ставка Гитлера») – дворецкий
Однажды патефон заводит, чтоб
Расслабиться мог фюрер на мгновенье...
Звучит высокий голос... На лице
У фюрера покой и наслажденье...
Дослушав пенье, я спросил в конце:
-- Кто пел-то?
-- Йозеф Шмидт...
-- Так он же юде!
-- Зато, -- ответил Гитлер, -- как поет! –
Свидетельство неслабое о чуде
Божественного дара... Земляку
В тридцатые внимала вся Европа
С Америкою вместе... Пареньку
Бомонд Парижа упоенно хлопал,
Берлина и Милана... Он страдал:
Был ростом мал... Зато огромный голос,
Феноменальный, небывалый дар.
Тот голос необъятен, точно космос...
Он недопел и недовыступал,
Недоиграл в картинах музыкальных,
Недогремел над миром бурный шквал
Восторженных оваций на финальных
Ферматах... Может быть, в тот самый день,
Когда он пеньем оглашал «Вольфшанце»,
Свет жизни в нем погас и смерти тень
Легла на лик... Не оставляет шанса
Фашизм еврею... Угасал земляк
Не где-нибудь – в Швейцарии «нейтральной»,
За лагерной «колючкою»... А враг
Пластинку Шмидта слушает нахально...
На взлете, в тридцать восемь, был сражен --
Шесть миллионов съела Гекатомба...
«Тиритомба, Тиритомба, Тиритомба, неужели это сон?» --
Звучит по-итальянски «Тиритомба» --
Сверкает голос вспышками зарниц,
Забывшись все, кто слышит, застывают...
Поет земляк. Восторгу нет границ.
Великие певцы не умирают...