С одной стороны у него появилось изображение - смотрящий в разные стороны двумя своими головами пернатый орёл, а с другой – гордая цифра один и имя. Рубль. Сияя начищенными боками во все стороны, красуясь тонкими линиями чеканки, он ворочался в своей ячейке, разглядывая птичьими головами соседей – таких же нарядных и преисполненных собственного достоинства. Ждущих отправки в большой и загадочный мир, где им точно была уготована какая-то великая участь.
Это подтверждали и суетившиеся вокруг люди - в чистых и опрятных халатах, с серьёзными и сосредоточенными лицами – они бережно перебирали, укладывали их с помощью диковинных механизмов, взвешивали, критически осматривали со всех сторон. Разглядывая этих людей глазами смотрящих в стороны, словно не желающих знать друг друга, орлов, он понимал – ему предстоит интересная и одухотворённая жизнь. Его братья и сёстры лежали рядом, изредка перешёптываясь и переглядываясь, ровными рядами, как выстроившиеся на параде солдаты. Ощущение подготовки к войне усилилось, когда их разделили на отряды по несколько сотен штук, и достигло своего пика, когда за ними приехали ещё более молчаливые и сосредоточенные люди в чёрной одежде с автоматами в руках.
Автоматы не очень понравились ему – он чувствовал, что они имеют родственное с ним происхождение, что они «одной крови» – но их пренебрежительное высокомерие было как-то не близко ему. Когда их несли в плотном холщовом мешке, автомат, покачиваясь на боку человека, ритмично бряцал по ним, молчаливо давая понять своё превосходство в массе и возможностях – и было совершенно очевидно, кто проиграет, столкнув их в схватке один на один. Ответ же на вопрос, как поменяется ситуация, будь их много, наш рубль пока знать не мог никак.
Томление во тьме достигло предела, но вот, после пары вспышек света и непродолжительного контакта с ещё несколькими сосредоточенными людьми, он со своими собратьями оказался в длинном жестяном лотке. Тут он смог немного разговориться – благо, кого-то он мог помнить ещё по тем, самым первым, материнским ячейкам. Темы для разговора были довольно предсказуемы – дух великого предназначения продолжал крепко витать в воздухе, но каким конкретно оно будет, это предназначение – точно не знал никто. Они будут работать на людей – это было понятно, но как будет выглядеть эта работа, было совершенно неясно.
Услышав несколько сумбурных идей – таких, например, как своим весом удерживать людей ближе к земле или, например, просто украшать их жизнь совершенством формы, он уже было собирался тоже что-нибудь высказать, как вдруг тьма над ним разошлась, и чья-то пропахшая чем-то неприятным рука подцепила его грязным ногтем, а затем звонко шмякнула на исцарапанное пластиковое корытце.
- Рупь сдачи – раздался грубый, хрипловатый голос откуда-то сверху. – Следующий!
В первый момент ничего не произошло, но затем тот же голос заговорил снова.
- Молодой человек! Сдачу-то заберите! Мне чужие деньги не нужны!
- Да чего вы мне эту мелочь суете – послышался в ответ возвращающийся откуда–то издалека капризный голос. – Все равно не купить ничего на него, только карманы оттягивать.
- Давай-давай, забирай, нечего тут деньгами швыряться! Ишь, рокфеллер хренов!
Завязалась короткая перепалка, половину слов которой понять он никак не мог, в итоге которой чья-то другая, уже не такая заскорузлая рука, сгребла его с прилавка и сунула в карман. Он остался совсем один.
Так начался его нелёгкий трудовой путь.
Ещё несколько часов назад он с полной уверенностью считал, что полностью сформирован и готов для дальнейшей жизни. Совсем как и его первый владелец - студент-пятикурсник, только что защитивший диплом, в кармане которого ему и предстоял путь до общежития – довольно грязного, пропитанного сессионными нервами и страхом отчисления здания на окраине города.
Но, как и тому же самому студенту выпускнику, ещё толком даже не покинувшему стены ВУЗа, нашему герою тут же пришлось сделать ряд открытий, красноречиво доказывающих, что мир вокруг не совсем такой, каким казался во время обучения.
Во-первых, мир оказался намного холоднее. В этом была и своя прелесть. Ничто, попадающее с ним в прямой контакт, меняться не собиралось абсолютно – и те самые первые, жаркие мысли воспламенить кого-нибудь, увлечь за собой в революционном огне пришлось оставить сразу. Про революционный огонь он много наслушался уже в первый же вечер – на пьянке в общественной кухне, единственной на целый этаж. Студент краснел лицом, много пил дешёвого пива и говорил – о засилье олигархов, коррумпированной зажравшейся власти, прогнивших устоях и согбенных спинах простого народа – но что-то в его словах настораживало нашего главного героя. Может быть, вскользь озвученное предложение упразднить деньги, может – угрозы поотрубать всем этим ненавистным орлам головы, а может, что-то ещё.
На следующий день студент, хлопком отключив будильник, проспал какое-то собеседование, о котором накануне распинался как о важнейшей вехе, шансе забраться в эту машину и сломать её изнутри и ещё чего-то там в таком духе, а вместо этого подсобрал по комнате мятых бумажек и таких же разбросанных везде монет, пошёл и купил в ларьке ещё более дешёвого пива – и идея революции в глазах нашего героя была окончательно опошлена. Тем более, что своим двуличным птичьим мозгом он начал потихоньку понимать, что он-то как раз небольшая, но часть этой машины, с которой студент и собирался бороться.
Мир оказался холоднее, но и он теперь оказался намного твёрже. Оказалось, его оболочка была способна вытерпеть многое. Падая, он звенел, изо всех сил пытаясь прокричать очередному владельцу, куда ему угораздило свалиться – пока тот, матерясь и чертыхаясь, с кряхтением гнул спину в его поисках. Часто, примерно через раз, его не удосуживались поднять – и в такие моменты он лежал, вжавшись в пыль, мрачно оглядывая грязные подошвы с налипшими на них кусками жвачки или застрявшими в протекторе бычками. Оболочка прекрасно справлялась с подобными испытаниями, но вот в душе копилась нарастающая постепенно обида.
Как же так?
Почему, думал он, я совершенно никому толком не нужен в мире, где все помешаны на деньгах? Где все только и заняты тем, что пытаются заработать эти самые деньги? Почему я через раз слышу – что вы мне суёте эту мелочь, заколебало в кошельке это железо, и прочие неприятные и обидные вещи?
Он не раз слышал от людей поговорку «копейка рубль бережёт», и ему, душимому обидой, хотелось кричать сразу в две орлиные глотки с высунутыми языками – что вы врёте, отвратительные мешки с водой, зачем? Я – вот Я, Я – рубль, даже никакая не копейка ,и никто не собирается даже и близко меня беречь - только недовольно кривитесь и шпыняете туда-сюда, как что-то грязное и неприятное. О копейке думать ему не хотелось вовсе – эта самая низовая монета вызывала у него отрешённую жалость – она ничего не берегла, и была вовсе никому не нужна, поэтому все монеты, имевшие хоть какой-то вес, старались делать вид, что не замечают её, если она вдруг оказывалась рядом. Как люди при виде бомжей, которые, как правило, и становились следующими хозяевами после нескольких часов, а то и дней валяния в грязи.
С бомжами, кстати, ему удавалось пусть ненадолго, но все же опять почувствовать почтительное и бережное отношение к себе, как тогда, у людей в чистых халатах с серьёзными лицами– хоть лица и халаты бомжей были полной им противоположностью. Но то чувство, та любовь, с которой чумазые, порой подгнивающие пальцы с заскорузлыми ногтями перебирали и раскладывали его и ему подобных, не могло не вызвать чувство благодарности. Бомжи, впрочем быстро обменивали мелочь на хлеб или самую дешёвую водку, и жизненный цикл начинал наматывать новый круг.
Однажды, трясясь в засаленном кошельке какой-то тётки с молчаливыми, потрёпанными и потёртыми пятаками (сама тётка в этот момент тряслась в маршрутке с похожими на эти самые видавшие виды пятаки работягами) он краем уха услышал разговор, что где-то, на каких-то там рынках (он сразу понял, что речь не тех самых дощатых прилавках с уставшими от жизни старухами, на которых ему доводилось так часто бывать) рубль то рос, то падал в цене. Что порой он стоил десятки ему подобных иностранцев – но поверить в такое чудо было довольно сложно, поэтому он воспринял это всё как рассказы о каком-то мифическом заморском кузене этой самой тётки, поднявшегося по карьерной лестнице чуть ли не до небес, о котором она так любила рассказывать своим расплывающимся подругам. Он точно знал, что никуда не растёт – оставаясь всё таким же уверенным кругляшом, а если и падал – то только вниз, из рук очередного неловкого владельца. Чтобы снова пережить это неприятное чувство – поднимут или нет? Размышляя - ценен ли он для этого очередного лицемерного человека, на людях готового продать за деньги душу, а по факту – относящегося к ним совершенно наплевательски. Повернувшись либо орлом, либо решкой кверху, он ходил кругами по этим мыслям, не находя ответов.
О том, что сторона с цифрой называется решкой, он узнал при довольно необычных обстоятельствах, вспоминать которые, по правде говоря, было не очень приятно. Судьба занесла его на какую довольно странную вечеринку – мрачные, наголо бритые люди, сверля друг друга тяжёлыми взглядами, сосредоточенно пили, ожидая, когда онемение мозга достигнет нужной концентрации – а затем последовала «разборка». Решались какие-то сложные вопросы, связанные с «большими деньгами» (что это такое, он не понял – на его памяти все деньги имели почти одинаковые размеры). Накал страстей рос, взгляды становились тяжелей, пропахшие водочным духом слова – всё громче. Обсуждалось, что делать с неким Андрюхой, который, со связанными руками и огромным синяком под глазом, угрюмо участвовал в беседе в качестве молчаливого зрителя. Зайдя в тупик, мужики постановили – пусть всё решит случай.
Случаем, как ни удивительно, оказался он сам.
Выудив его из кучки разбросанной по столу мелочи, определили - решка – жить Андрюхе, орёл – в расход. На мгновение зависнув в воздухе, он ощутил свой звездный час – все взгляды этих угрюмых чудовищ теперь были на нём – маленькой серебристой искорке в насыщенном алкогольными парами и табачным дымом воздухе. Времени подумать было немного – но он решил, что Андрюха чем-то ему симпатичен, и явил миру свою пронумерованную сторону.
Но очередное разочарование не заставило себя долго ждать – кто-то оказался не согласен, стол опрокинули, началась стрельба, в которой, кажется, расстаться с жизнью пришлось не только злосчастному Андрюхе. Последнее, что он видел, пока мутная, теплая красная волна чьей-то крови не накрыла его – как чьи-то мозги разлетелись по стенке, изобразив на ней удивительно напоминающую двуглавого орла инсталляцию.
Единственное, что оставил в его душе этот эпизод – лишь усилившееся чувство, что всё, что он слышит от людей на свой счёт – как ни крути, сплошной обман.
Потом ещё было много всякого разного. Он успел полежать в парке в небольшом пруду – «на счастье», разглядывая больших, пузатых ярко-оранжевых рыб. Его чуть было не раскатало колесами поезда на рельсе, куда его положили шаловливые руки какого-то малолетнего обормота – и он испытал сильный приступ страха, ощущая, какая страшная и массивная махина, сравнимая лишь с той, первоначальной божественной силой, несётся на него. В последний момент, трясясь от ужаса, он свалился в траву – и остался жить. Жить, наматывая круги по рынкам, накапливая в своей птичьей груди обиду на людей и непонимание – для чего же всё-таки он был явлен на белый свет.
Однажды, томясь в очередной монетнице, он подслушал, как шелестят за тонкой кожаной стенкой о своих проблемах бумажные деньги. Он всегда с некоторым сомнением относился к ним – хотя люди почему-то любили их намного больше железа, и писали на них – хрупких, недолговечных – цифры с большими пузатыми нулями. Краем уха он услышал обрывки рассказа белорусского рубля, почему-то бумажного, а не железного – и понял, что ему точно грех жаловаться. Белорусский рубль, оказывается, ценили во много раз меньше – поэтому жизнь многих его сородичей обрывалась порой совсем бесславно – их жгли, комкали, сморкались и даже обклеивали стены или вытирали задницы, если более подходящей бумажки не находилось под рукой. Так что нашему герою, можно сказать, ещё повезло – при том же номинале ему досталась намного боле стойкая к жизненным невзгодам форма.
Как-то раз в той же монетнице оказался заморский гость, на одной из сторон которого был изображён профиль какого-то высокомерного старика. Рубль было настроился на рассказ о том, как у них там, за бугром,
где ему ни разу не довелось побывать, но иностранец, сославшись на незнание птичьего языка, вступать в диалог отказался, и общения не вышло. Но в монетнице никто особо не расстроился, да и горделивый незнакомец, слава богу, надолго в ней не задержался.
Рубль поизносился. С одного бока на нём появилась глубокая зазубрина – однажды неудачно подвернулся под острый каблук дамы на шпильках - да и вообще весь он теперь покрылся сеточкой едва заметных, мелких царапинок – поэтому, когда ему изредка доводилось подставить бок прямому лучу солнца, он уже не мог блеснуть такой яркой, ослепительной вспышкой, как ранее. Впрочем, это вполне подходило к его душевному состоянию – он чувствовал, как стареет и изнашивается в бестолковой суете, никем особо не любимый и никому не нужный.
Впрочем, судьба не могла быть так необоснованно жестока. В череде дней, однообразных, скучных – шлепок на пластиковое корыто, отделение для монет, пару дней тряски в кошельке, и снова в лоток для мелочи, и так по кругу – самым светлым ему запомнился период, когда он внезапно очутился у ребёнка.
После очередного тоскливого цикла он попал в дешёвый тряпичный кошелёк – его забрали с прилавка так быстро, что он даже не успел толком рассмотреть своего нового владельца – но вечером его и оказавшихся рядом братьев по несчастью зачем-то демонстративно вывалили на стол.
Двое – мужик в клетчатой рубашке, и женщина с когда то красивым, но уставшим от необходимости постоянно скрывать истинное положение дел лицом, нависли над ними, мрачно оглядывая случайно сложившуюся компанию бумажек и монет. Предчувствуя неладное, деньги съёжились.
- И это всё что осталось? – недовольно пробурчал мужик, с неприязнью оглядывая кучку.
- Ну а что ты хотел – устало ответила женщина. - Надо было за садик заплатить, продукты купить на неделю, у Олежки ботиночки уже совсем жмут, надо было другие брать. Ты мне когда деньги последний раз давал?
- Ешь ты их, что ли – недовольно пробурчал мужик, и по разбросанным на столе купюрам прошёл ропот – они все были уже довольно опытными деньгами и знали, во что человеческий организм превращает предметы, попадавшие внутрь. Поэтому монеты к перспективе быть съеденными отнеслись стоически, мрачно приготовившись к серьёзной жизненной проверке, но у бумажек возникла настоящая истерика – они затрепетали, прикидываясь потревоженными сквозняком . Но угроза, слава богу, была чисто формальной.
- А, и кстати – добавила женщина. – У сына зуб опять выпал. Ждёт от зубной феи подарочек завтра под утро.
- От зубной феи еще подарочек – закатив глаза процедил мужик, после чего неожиданно упёрся именно в наш рубль подушечкой указательного пальца и с шипящим звуком сдвинул его по поверхности стола в сторону.
– Вот.
- Антон, ну это же несерьёзно совсем – с грустью в голосе добавила женщина, но потом, поймав на себе тяжёлый взгляд мужа, вздохнула и подчинилась. – Ладно, как скажешь.
Взяв рубль со стола сухой от постоянного контакта с жидкостью для мытья посуды рукой, она зачем-то отнесла его в тёмную, пахнущую чистым постельным бельём и кремами комнату и сунула под подушку. До утра он лежал и напряжённо думал – что же это за новый сюрприз приготовила ему злодейка судьба. Но с первыми лучами солнца чьи-то маленькие ручонки оторвали подушку от простыней, ослепив его светом дня, и тонкий голосок звонко провозгласил на всю комнату:
-Мам! Мама, посмотри, что мне зубная фея принесла!
Зажав рубль в кулак он, смешно шлёпая босыми ногами по полу, прибежал к своей маме и, раскрыв влажную от радости пятерню, выставил его на всеобщее обозрение.
- Вот, смотри!
- Да, здорово – как-то печально улыбнулась мать и потрепала сына по голове. – Денежка. Фея-то не обманула. Положи в копилку, потом купишь себе чего-нибудь.
Идея с копилкой не очень понравилось рублю – он пару раз уже лежал в этих тесных, тёмных братских могилках, но ребёнок, слава богу, маму не послушал. Он оставил рубль при себе, и начались поистине приятные деньки, о которых он вспоминал потом с большой теплотой.
Ребёнок подарил ему поистине любопытное открытие – рубчики по краям, о которых он почти не задумывался, оказывается, издавали прикольный жужжащий звук, если дать ему прокатиться по ламинированному полу детской. Вибрация, которая возникала, была очень прикольным ощущением, сродни щекотки, а у орлов от быстрого вращения слегка туманилось в голове, да и ребёнок, кажется, радовался не меньше, раз за разом бросая его и глядя, как он с характерным звуком катится до самого конца комнаты. Ощущение если не важности, то хотя бы какой-то значимости начало возвращаться к нему – он понимал, что весь этот мрачный мир рынков и магазинов снаружи никуда не делся, но теперь он особенный, не такой как все остальные монеты. Его принесла зубная фея, и это, хоть и было неправдой, согревало его двуличную пернатую душу.
Ребёнок показал его всем своим родным, неизменно представляя подарком от феи (настоящая же фея в этот момент, устало уткнувшись взглядом в одну точку, мыла посуду или елозила тряпкой по мокрому полу в соседней комнате). Ему нравился новый, волшебный статус – казалось, он начал даже лучше блестеть – наверное, от постоянного контакта с чистыми детскими руками.
У ребёнка рубль пробыл довольно долго. В магазин мальчик не ходил, купить на него толком было ничего нельзя – и со временем наш герой сам почти поверил, что действительно является неким магическим артефактом. Постепенно у него появились друзья – зубы-то продолжали выпадать, а доходы родителей особо не выросли – и теперь на игровом столике в детской лежало уже несколько монет – три пятака, еще два рубля и четыре двушки. Собственно, накопление совместной стоимости и сыграло с ними злую шутку – однажды вечером подвыпивший отец, оставшись без курева, смахнул их всех со стола и купил в ночном магазине поштучно несколько сигарет. Снова оказавшись в кассовом лотке, рубль мучительно переживал за своего бывшего теперь уже владельца – ведь Олежка расстроится, жутко расстроится, когда не обнаружит своё волшебное богатство – но увидеть слёзы горя этого малыша нашему герою было уже не суждено.
Возвращение в будничный денежный оборот жутко ударило по нему. Сторона с цифрой – «решка», как он теперь знал, потемнела и стала совсем тёмной. Взгляды новых хозяев на него стали ещё более брезгливыми, но ему было уже почти всё равно. В какой-то момент разочарование от жизни достигло предела – ему было ничего неинтересно, весь калейдоскоп суеты вокруг лишь вызывал слякотное, дребезжащее раздражение. Он тупо ждал – сам не зная чего. Ждал, когда эта бестолковая жизнь закончится – что бы это не значило. Ждал момент.
Момент подвернулся, когда он, окончательно потемнев теперь уже с обеих сторон, лежал в щели под дверцей автомобиля, закатившись туда после неловкой попытки под расчёт расплатиться на кассе придорожного фастфуда. Он знал, что может вывалиться из щели в любой момент – достаточно было одного, сильного мысленного импульса – но также знал и то, что в городе ему наверняка долго пролежать без дела не дадут. Надо было искать что-то особенное.
И этим особенным оказалось огромное, до горизонта, поле, представшее перед ним, когда его владелец остановился справить малую нужду по дороге на рыбалку. Стояло раннее утро, и мужик, тормознув у обочины, не стал закрывать дверь, делая свои дела, поэтому рассмотреть своё новое пристанище он смог во всей красе.
Стояло раннее утро – и поле, залитое красноватым ещё светом восходящего солнца, поразило его своим простором, степенностью и тишиной. Недолго думая, он, воспользовавшись вибрацией оставленного включённым двигателя, выскользнул из щели и откатился в неглубокую канаву рядом с дорогой.
Теперь он лежал в земле. Как продукт человеческой мысли, он находил нормальным то, что и жизнь его, видимо, закончится схожим с человеческим образом – с той лишь разницей, что его не закапывали и особо не провожали с почестями в последний путь. С утра он наблюдал восход солнца одной головой, повёрнутой на восход, вечером провожал другой, любуясь, как солнечный диск, так приятно похожий на него своей формой, закатывается в пушистую оправу из полевых цветов и трав. Дни потянулись однообразно – похожие, как один, друг на друга, но ему даже нравилось эта стабильность – после грязи, ругани и человеческой бытовухи, составлявших основу риторики рынков и магазинов, это спокойствие воспринималось им как заслуженный отдых, чем то вроде пенсии. Изредка к нему подбегали мелкие животные или насекомые – осторожно принюхивались к слабеющему с каждым днём запаху человеческих рук, и убегали обратно, не придумав, что же можно сделать с этим странным и явно инородным предметом.
Со временем мысли его стали всё медленнее, всё больше и больше замедляясь в темп течения жизни поля, окружавшего его. Он стал хуже видеть – на нём появился небольшой слой земли, прираставший с каждым
годом, обе его стороны подёрнулись плотным слоем ржавчины. Теперь он чувствовал себя частью это поля, словно камень или кусочек глины – да и внешне он уже слабо напоминал ту самую горделиво сияющую монету, которой выкатился из кузен Центрального Банка. Ещё через несколько лет слой земли окончательно сомкнулся над ним – и рубль погрузился в дрему – что-то вроде бесконечной зимней спячки медведя, выбравшего своим местом жительства, например, Плутон. Мысли теперь посещали его редко, тусклыми, мимолётными вспышками, и он давно уже начал считать себя частью этой огромной, дышащей жизнью древней массы вокруг – земли. Земля же, постепенно стиравшая между ними границы, была рада принять его в своё лоно – но делала это неторопливо, в своей, не терпящей суеты манере. Она бы непременно закончила начатое – но судьбе в очередной раз было угодно совершить неожиданный поворот. Он уже не помнил, сколько точно лежит здесь – но судя по тому, каким крохотным теперь ему казался период, когда он ходил по человеческим рукам – прошло уже много, много лет.
Что-то вдруг пронеслось над ним, отозвавшись в почти растворившейся душе слабым импульсом – какая-то масса, что-то, посылавшее сигнал, причём именно ему – лежавшая вокруг земля никак не отреагировала на произошедшее. Спустя несколько мгновений земля вокруг задрожала, но уже от механического воздействия – и вдруг, совершенно неожиданно, её слои раздвинулись, и сверху хлынул солнечный свет. Он скорее почувствовал его всей поверхностью, нежели увидел – орлы, как и цифра, практически стёрлись с него, покрывшись толстым слоем мохнатой, намертво прикипевшей ржавчины. Но его теперь опять сжимали человеческие пальцы, в этом не было никаких сомнений – он мог узнать это прикосновение даже вслепую, даже после многих лет забвения.
- Ты смотри – вдруг сказал голос, принадлежавший, кажется молодому парню. – Рубль, кажется!
- Да ну – второй голос был погрубее и, скорее всего, постарше. – Сохранился только плохо, блин. Совсем ничего не разобрать.
- Да на таких полях химикаты же вовсю лили, монеты всё испорченные. Ржавеет всё быстро.
- Год не видно? – голос вдруг стал ещё ближе, он даже почувствовал на своей заросшей поверхности чьё-то дыхание - а затем монета перекочевала в руки второго кладоискателя.
- Неа – с сожалением ответил второй, ещё раз внимательно оглядев монету. – Но это старый какой-то, точно, по размеру видно. Ну ничего, дома почистим, посмотрим. Может, и интересное что. Полезай-ка, дружище, к котомку. Раз первый же сигнал – монета, да целый рубль – значит, день удачный будет – и руки вдруг аккуратно положили его в небольшую банку. Рубль, еще практически ничего не понимающий, опустился на мягкую подкладку, испытывая при этом сложные, давно забытые ощущения – что-то от того, самого первого восприятия мира, когда он едва появился на свет. Эти люди показались ему другими – не таким, как те, с кем ему доводилось сталкиваться ежедневно на своей, если можно было так выразиться, работе. Они отнеслись к нему бережно, да ещё эти слова - «целый рубль» – всё это так растрогало его железную душу, что если бы он мог, он бы непременно прослезился. Может быть, люди успели сильно измениться, пока он лежал в земле, постепенно усыпляя свою истерзанную обидой и непониманием душу?
На что-то я ещё сгожусь – думал он, трясясь в походном рюкзаке незнакомца, пока тот продолжал бродить по полю, осторожно прощупывая землю перед собой массивной металлической штуковиной, издававшей разнообразные звуки.
Есть во мне всё-таки ценность, видимо - думал рубль. Пусть маленькая, пусть для кого-то смешная, незначительная - но всё же есть.
