в кромешной тьме ресницы у меня,
и ветер дул, в ушах моих шумя,
и лунный свет струился, тьму пронзивший.
Пройдя весь путь, герой Её романа,
виновник торжества — уж на часах
с неколебимой верностью в глазах,
как благородный воин без обмана.
О, женщина диковинной судьбы,
с весёлою хитринкой! строить глазки
тебя однажды дёрнул чёрт из сказки —
и чуткая душа моя — в рабы...
Отдался гулко шаг под аркой дома:
как крылья руки в клёшах-рукавах,
тонка, как трость, и в бархатных мехах,
походкой кошки шла из Блока тома,
и глянули глаза, как два угля,
о камень цокнул меховой ботинок.
Выскакиваю из полуботинок;
в пучинах мрачных небо и земля...
Щебечет веселей она со мной,
как яблоко румяна на морозе;
слегка держа за стан, подобно розе,
по улицам веду её с собой.
Со мной мой скромный ужин разделить
угодно ль, белокурое созданье? —
о, да. Губами льня, ловя дыханье,
раба любви готова зелье пить.
В покоях коридора так светло!
Галантно, как француз, я принял шубу —
играет шёлк волос, катаясь клубом,
от света же души твоей тепло,
лебяжья шея просит — поцелуй.
Трепещет сердце... а желудок тужит...
Но колдовское снадобье всех сдружит.
Пируй, душа! Игристое — бушуй!
Приходит аппетит, играет кровь.
Загадочные русские мы души...
В меня навек влюбились твои уши,
пред взором же моим — сама любовь.
Бездонны васильковые глаза,
сияет волос — спелая пшеница...
Сгорать от страсти не к лицу жар-птице,
и от стыда — коль вынес образа...
Вот утро смотрит прехолодным взглядом.
С очей я дымку нежную стряхну
и подойду к раскрытому окну,
где уж не видно ту, что была рядом.
Оружием любовь убита грозным,
в объятья пав Морфея раньше всех.
Насмешкой станет девы звонкий смех,
хоть лей теперь свои скупые слёзы!..
Несутся годы, словно кони скачут.
Сидит жар-птица в клетке золотой,
чужой. И подбородок волевой,
орлиный взгляд «самца» немало значат.
Но мнится вожделенная фигурка,
лишь гулко шаг отдастся в кирпичах...
Наивное дитя! — на копытАх
из арки лезет тучная Снегурка.
03.09.11