«Что нас, как всходы нежные растений,
Растят и губят те же небеса,
Что смолоду в нас бродит сок весенний,
Но вянет наша сила и краса...»
(Вильям Шекспир)
Признаюсь – с неким удивлением я отреагировал на просьбу одного моего старого знакомого написать обзор донецкой литературы. Я ещё спросил о корректности такого термина «донецкая литература». На что мой знакомый (оставлю его имя incognito) ответил, что раз уж есть понятие «англоязычная ирландская литература», то почему бы и не быть термину «донецкая литература». На вопрос, что он имеет ввиду под этим понятием, он ответил, что хотел бы лицезреть писание, точнее эссе о поэтах и писателях родившихся в Донецке, живших и писавших в Донецке. И всё это одновременно. Ну, как минимум, живших и писавших в Донецке. Ибо Донецк – это мегаполис возникший de novo среди степи по воли чудака-кельта Джона Джеймса Хьюза. И жители его в большинстве своём или поселенцы или потомки недавних поселенцем на некогда обширном Диком Поле. И просил написать исключительно про авторов стоящих, а не графоманов. Так бы я и оставался в состоянии удивления, если бы аналогичное предложение не пришло бы мне от одного толстого литературного журнала. А я вообще очень уважаю толстые журналы. Я даже долгое время носился с идеей основать в Донецке толстый литературный журнал «Кальмиус». Жаль, что эта идея так и осталась не реализованной. И вовсе не по причине отсутствия талантливых авторов. Итак, эссе я решил всё же написать. И назвать его решил «Попытка обзора донецкой литературы и философии» ибо именно в Донецке прослеживался редкий для литературы феномен – почти все авторы поэзии и прозы оставили нам кроме прочего ещё и свои философские сочинения, порой весьма оригинальные. К тому же поэзия донецких авторов разных времен была глубоко философской, даже если это и была пейзажная поэзия. Потом я от такого названия отказался – ибо «нельзя объять необъятное», как говорил Козьма Прутков. Я остановился на названии «Элегии Донецка» ибо именно элегия, как жанр была у истоков литературы в Донецке и ныне есть наиболее популярным жанром среди донецких литераторов. В этом эссе я умышленно опускаю литературную группу «Забой» 1920-тых годов, не упоминаю о писателях этой группы – Олексее Селиванском, Борисе Горбатом, Михаиле Снежине, Павле Беспощадном, Григории Баглюке и других. Литературная группа «Забой» декларировала себя как литературная группа Горловки. По той же причине не упоминаю и литературное объединение «Кочегарка», редакция которой была там же. Кроме того об этих литераторах следует писать отдельно и много. Остановлюсь на авторах живших и работавших исключительно в Донецке. Незаслуженно забытых, но достойных упоминания.
Бросая взгляд на донецких литераторов удивляет прежде всего вот что. Творения их оторваны от эпохи – актуальность или политические подтексты там искать напрасно (за редким исключением), сочинения эти как будто вневременные. Более того, относительно вкусов различных эпох (а в ХХ веке десятилетие – это эпоха!) авторы из Донецка будто бы плыли против течения, выпадая из литературной «моды» своего времени, писали то, что считалось анахронизмом или наоборот – опережали своё время. Может быть, именно поэтому и были незаслуженно забыты.
Писать о литературе Донецка можно исключительно в историческом контексте. Это звучит парадоксально – Донецк всегда был самой современностью (казалось бы) и находился будто бы вне истории, постоянно в настоящем времени – исключительно в present continuous. Но это иллюзия. Будучи воплощением модернизма и в урбанистическом понимании этого слова и тем более в литературном, Донецк творил историю, а не оглядывался назад. Именно это творение и представляется интересным.
Итак, начнём от истоков. Первыми литераторами Донецка (тогда ещё Юзовки), которых мы можем назвать определённо, были три автора, выпустившие в 1903 году альманах «Степной ветер». Это довольно тоненькая книжица, изданная на дешёвой бумаге мизерным тиражом, который даже не указывается. На титульной странице значится: «Юзовка 1903 Типография Трепова» Судя по всему это вообще первая книга отпечатанная в Юзовке, возможно даже полуподпольно и, несомненно, за счёт авторов. На той же титульной странице значится, что это альманах литературной группы «Фонарь». Об этой группе мало писали, хотя она интересна тем, что существовала как до, так и после революции, что редкость в истории литературы Серебряного века. В альманахе поэзия всего трёх авторов: Андрея Козловского (1876 – 1937), который известен в литературе и публицистике под псевдонимом Сергей Волин, Владимира Шохрана (1880 – 1937) и Григория Матанова (1885 – 1937). О жизни и судьбе этих авторов известно довольно мало. Андрей Козловский почти всю жизнь прожил в Юзовке, там же и работал земским врачом. После революции и гражданской войны, которые сумел пережить, профессии своей не оставил и врачевал чуть ли ни до своего последнего дня. Где он получил образование – не ясно. Мне это так и не удалось выяснить. Известно только, что он был врач, как говорится, от Бога. И как земский врач был врачом универсальным – одновременно и хирургом, и педиатром, и окулистом, и акушером, короче всем. Как у него ещё хватало времени на литературу и философию при бесконечном потоке пациентов и нехватки врачей в Юзовке того времени – непонятно. Но люди, которые работали по 25 часов сутки в то время были. Кроме литературных сочинений известны ещё несколько его публицистических статей в газете «Заводской гудок», которая издавалось в 1922 – 1925 годах в той же Юзовке (с 1924 года – Сталино). Сохранилась только одна его статья «Санитарное состояние города Юзовка» (выпуск от 24 апреля 1923 года). Из его философских сочинений известна его статья «Древняя Стоя и Сенека: эволюция мысли» опубликованная в академическом журнале «Философское наследие» в Харькове в 1926 году. По философским взглядам он был убеждённым стоиком и сторонником «чистого разума». Как это у него совмещалось с тонким лиризмом и чувственностью его элегий – непонятно. Он часто выступал на заседаниях «Философского клуба» в Юзовке, который сам же и основал. Сей клуб существовал в 1911 – 1914 голах и был возрождён в 1922 – 1928 годах. Запрещён он был под весьма непонятным предлогом – оба раза – и до революции и после. Мне известно о двух его докладах: «Зенон Киприот как воспоминание о Сократе» и «Клеанф и его гимн мирозданию». Андрей Козловский был арестован 23 сентября 1937 года и расстрелян на следующий день по приговору тройки как «враг народа» и был зарыт вместе с многими другими жертвами на Рутченковом поле.
В альманахе «Степной ветер» помещено 30 поэзий Андрея Козловского под псевдонимом Сергей Волин. Судя по всему, это лучшие его стихи и отобранные для альманаха самим же автором. Были у него другие поэзии или нет – неизвестно. Поэзии эти довольно модернистские, как и весь альманах, пейзажные. Чувствуется влияние раннего символизма, прежде всего творчества Жана Мореаса, а также поэзии Ренессанса – Петрарки и Шекспира, сонеты которых он читал в оригинале. По сути, его поэзия – это тоже барокко, только в цветах модерна. Вообще то, странно сталкиваться с поэзией барокко в такой гиперурбанизированной среде как Юзовка! Но барокко это тоже урбанизм – Urbi et Orbi. Невольно, когда выплывает из глубин сознания слова «Юзовка» и «поэзия», сразу мыслится Эмиль Верхарн и прочие ритмы стали и машин. Но, нет! В этом альманахе нет ничего подобного, только прозрачный лиризм с лёгкими нотками романтизма. Удивляют названия. Многие поэзии называются или «этюдами» или «элегиями», хотя это не совсем элегии – часто нарушаются классические правила: первая строка вовсе не гекзаметр, а вторая совсем не пентаметр. Да и для элегий они не достаточно сентиментальны. Но все же, многие словесные конструкции – это именно это – элегия – наполненная печалью и меланхолией. И сами названия на удивление тонки и поэтичны: «Этюд ковыли», «Элегия камня», «Элегия усталого человека»... Многие строки поражают новизной и нестандартным восприятием бытия:
«...Я дышу тьмой вязкой густой степных пирамид...»
И это написано в 1903 голу в городе металлургии! При чтении возникает довольно знакомое чувство «вне времени». Это могло быть написано когда угодно – от времён Каллимаха до времён Джима Джармуша.
«...на пути своём не оставляю следов
Я иду по камням поступью лёгкой тени...»
Удивительно. Тут особенно чувствуется Петрарка и Юг как таковой – его печальная Тоскана – это тоже Юг.
Поэзия Владимира Шохина более экспрессивна и динамична, оптимистична, хотя чувствуется одна и та же поэтическая школа, те же влияния. Основные темы поэзии – дорога, Путь, бесконечность, чувственное познание мира. В альманахе 25 его поэзий, в том числе необычное стихотворение «Под звёздами» которое просто грех не процитировать:
«...Уходят в необозримость
Бесконечные линии
Пути моего тела-антены...»
Владимир Шохин тоже всю жизнь прожил в Юзовке, был путейщиком, как тогда говорили, то есть железнодорожником. Паровых монстров никогда не водил, занимался рельсами и шпалами. Говорят, что в молодости был стрелочником, потом обходчиком. Именно он придумал для литературной группы название «Фонарь». Он увлекался философией Эпикура, написал целый трактат «Эпикур и марксизм», который так и не был опубликован. Рукопись не сохранилась. На заседаниях «Философского клуба» дважды выступал с докладами: «Концепция атараксии как музыка в садах Эпикура» и «Понятие дружбы в раннем эпикурействе» в 1924 году. Он был механиком самоучкой, и, говорят, отменным механиком, обучался в своё время немного в Харьковской промышленной школе. Путейщики называли его «инженером», хотя это не так – университетов он не кончал. Но именно это прозвище оказалось для него роковым – в 1930 году он был арестован и обвинён во вредительстве по «Делу промпартии». Получил довольно мягкий приговор для тех лет – 5 лет. Вернулся, отсидев срок, на прежнюю работу – на железную дорогу. Вновь арестован в апреле 1937 года. Осуждён тройкой на десять лет. Погиб в том же году на Колыме. Говорят, что его зарезали уголовники, но проверить это нет никакой возможности.
У третьего автора альманаха Григория Матанова часто звучат в стихах нотки модного в то время ницшеанства, но как то подспудно, скрыто:
«...Человек под этой синей пустыней Неба
Среди травы – пищи копытных,
Под землёй – в каменных лабиринтах,
В воздухе – среди птиц Феба
Творит песню разума...»
Григорий работал учителем в одной из школ Юзовки – и до революции и после. Увлекался философией киников. И в жизни придерживался довольно кинических принципов: хотя и не жил в бочке и не ходил по улицам голым (учителю это как то не к лицу), но ютился в убогой комнатке, просто в конуре какой-то, довольствовался малым, питался крайне скудно и вообще вёл аскетический способ жизни, почти всё своё скромное жалованье жертвовал кому то – например, голодающим. После революции часто рассуждал о красоте человеческого тела, состоял в обществе «Долой стыд», был замечен в 1923 году в Крыму в компании нудистов. Автор брошурки «Диоген и пацифизм», изданной в 1924 году в Екатеринославе в издательстве «Пролетарий». В августе 1937 года к дому, где он жил подъехал «воронок» и больше Григория никто не видел. Скорее всего, он или был расстрелян или сгинул в необъятных просторах Сибири. Родственников у него не было, так что его судьбой даже никто не интересовался впоследствии.
Литературная группа «Фонарь» своим альманахом заявила о себе громко, хотя и тираж был мизерный. Но критики и литераторы того времени этот голос не услышали. Современники – читатели тех лет просто проигнорировали. Для символистов тех лет это был уже архаизм, для футуристов это было вообще допотопным мышлением – и по форме, и по содержанию, для реалистов – слишком метафизично, для импрессионистов слишком грубо и материалистично. Альманах был забыт и утерян. Чудом сохранился один экземпляр в Бостоне, в личной библиотеке Конора О’Браяна. Этот любитель «старины» почему то думает, что Джон Джеймс Хьюз ирландского происхождения и собирает всё с ним связанное, особенно книги – издания XIX и начала ХХ века.
Ещё одним интересным поэтом Юзовки был Даниил Осташко (1891 – 1920). Он выпустил в Юзовке 1916 году небольшую книжку поэзии «Цветок Солнце» (издание не указано). Поэзия светлая и жизнерадостная, разве что с тихими нотками ностальгии и сентиментальности, что роднит отдельные стихи именно с элегией. Написано и опубликовано во время Первой мировой войны, но это совершенно не чувствуется:
«...Мне радость дарит
Жёлтый цветок Солнце
В этой стране весны...»
Вторично эту же книгу он опубликовал в 1919 году. На титульной странице – «Типография Трепова». Оказывается, она продолжала существовать в годы гражданской войны. Второе издание дополнено новыми сочинениями, под которыми стоят даты – 1917, 1918, 1919 года. Но не в одном сочинении нет даже намёка на бурные события тех лет или политические пристрастия автора. Только пейзажи всё с той же очарованостью бытием. Это тем более странно, если вспомнить то, что автор известен нам не поэзией, а своей книгой «Философия анархизма», которую он умудрился издать в Екатеринославе в том же 1919 году. Сам Даниил в молодости был сапожником и одновременно поэтом и философом самоучкой, во время гражданской войны ушёл добровольцем в армию Нестора Махно, погиб в боях под Перекопом.
Из прозаиков Юзовки 20-тых годов стоит вспомнить Тимофея Герштена (1899 – 1946). Он с малолетства работал на кирпичном заводе в Юзовке, потом в мастерских. Неизвестно, что толкнуло его на литературное творчество, но дебют его был удачным. В 1926 году он завершил работу над производственным романом «Клей». Отрывки романа были опубликованы в газете «Поволжский рабочий» в Самаре. В 1927 году роман напечатали в издательстве «Красный октябрь» в Одессе, но роман не дошёл до читателя – он был тут же запрещён, изъят и пущен под нож. Каким-то чудом один экземпляр романа попал за границу и был издан маленьким тиражом в Берлине в издательстве «Крупп» в том же году. Говорят, что оплатил издание Максим Горький, но это легенда. Судя по всему, деньги на публикацию собрал «Союз феминисток Дании», хотя это тоже недоказуемо. Роман производственный и на первый взгляд вполне вписывался в пролеткульт тех лет. Но это только на первый взгляд. Он был очень далёк от так называемого «социалистического реализма». Это вообще не реализм. Действие романа происходит на заводе производящем канцелярский клей. При этом это гигантский завод и клей там производят в немыслимом количестве гигантские машины, железные монстры. Функция человека сводится только к обслуживанию машин, к «смазыванию им промежностей». Главный герой поглощён, просто одержим идеей производства как можно большего количества и как можно лучшего качества канцелярского клея. При этом он гордится своей профессией: «Мы же не просто клей производим, мы производим клей для советских канцеляристов, которые будут клеить им не просто бумагу, будут клеить пролетариат в нечто новое и невиданное – будут клеить нового коммунистического человека!» При этом все коллизии и перипетии производства происходят в неком заводском обществе, где сексуальная революция уже произошла, мечта Ленина осуществилась, и семья как пережиток буржуазного строя уничтожена. Эта «любовь пчёл» - бурные откровенные сексуальные сцены происходят в комнатах измазанных мазутом, где сильно пахнет соляркой, керосином и прочими заводскими веществами, рабочие и работницы страстно любят друг друга, срывая замасленные и грязные спецовки. В романе прослеживается влияние фрейдизма, хотя, не известно, где и когда автор познакомился с работами Зигмунда Фрейда. Секс склеивает, сплачивает коллектив в едином сексуально-трудовом порыве соцсоревнования. Собственно секс в романе тоже есть клей. При этом (наверное, под влиянием Гоголя) он назвал свой роман «пролетарской элегией». Гоголь назвал своё главное произведение «Мёртвые души» поэмой, а Тимофей Герштен, по его примеру, свой роман назвал элегией). Кроме этого романа, который к счастью дошёл до нас, он ещё написал «Философию пролетариата», которая, увы, так и не была опубликована и до нас не дошла. После его смерти родственники его рукописями растапливали печку.
Сам Тимофей Герштен имел довольно прозаическую биографию. Всю жизнь он прожил в Юзовке (потом Сталино, потом опять Юзовке, потом опять Сталино, о как всё изменчиво!) и всю взрослую жизнь проработал наладчиком на заводе Боссе и Геннефельда (потом Донецкий машиностроительный завод). Пережил Первую мировую войну, революцию, гражданскую войну, голод 1933 года, репрессии, Великий Террор 1937 года, Вторую мировую, немецкую оккупацию. На фронт его не брали по причине увечья полученного ещё в молодости. Умер он от голода в 1946 году – у него украли паёк и до следующего пайка он просто не дотянул.
Нельзя не упомянуть о поэзии, опубликованной в Юзовке во время немецкой оккупации 1941 – 1943 годов. В те годы в городе издавалась газета «Донецкий вестник», где на последней странице в некоторых номерах печатались стихи, в том числе, порой, стоящие. Среди авторов этой газеты был Леонид Степанов (1905 – 1976), что печатался под псевдонимом Николай Закат. Для газеты он писал статьи, заметки и стихи. Один раз даже написал очерк «Современная философия». Писал преимущественно сонеты, баллады, канцоны и элегии. Он сумел издать даже небольшую книжку поэзии в качестве приложения к газете «Донецкий вестник». Назвал он свою книгу почему-то «Агора», хотя античных мотивов там мало – преимущественно любовная и пейзажная лирика с философским подтекстом. Интерес представляет в частности сонет «Любовь Сократа», где явно прослеживаются параллели с творчеством Леопольда фон Захер-Мазоха (с новеллами которого он вряд ли был знаком) и элегия «Бесконечное поле», насыщенная легкой печалью и созерцательностью:
«...Мой дом – это голое поле,
Уставшее дарить урожай
Людям древней мечты...»
Он работал бухгалтером на Мушкетовском коксовом заводе, потом в шахтоуправлении «Петровское». Ни до, ни после войны он не публиковал, и судя по всему и не писал стихов. На фронт его не взяли причине крайне слабого здоровья. Интересно, что после войны его не тронули репрессии, хотя людей забирали навсегда во тьму лагерей и не за такие проступки, как публикации в газете во время оккупации. Поэтому ходили упорные слухи, особенно в диссидентских кругах Донецка в 60-тые и 70-тые годы, что он сотрудник КГБ. Его сторонились как те, так и эти, он жил и умер в одиночестве, почти ни с кем не общаясь. Тем не менее, он умудрился опубликовать в Мюнхене книгу «Дни безвластия» о нескольких днях хаоса в Сталино в октябре 1941 года, когда советы уже панически бежали, а немецкие войска ещё не вошли, когда город погрузился в бездну мародёрства, грабежей, убийств и насилия. Книгу он опубликовал под псевдонимом, злые языки говорили, что это было «прикрытие его службы в КГБ». Но об этом нельзя сказать ничего определённого – это так и осталось загадкой. Может человеку просто повезло...
Из послевоенной поэзии особый интерес представляет творчество Михаила Рокотова (1947 – 1995). В 60-тых и 70-тых годах он писал в стиле футуризма и панфутуризма, наследуя Владимира Маяковского, Филиппо Маринетти и Михайля Семенко. Попытки опубликовать свои сочинения были для него неудачными, имели весьма печальные последствия: в 1981 году его пригласили «на беседу» в КГБ, где объяснили «всю несовместимость» его сочинений с марксизмом-ленинизмом. После этого писать стихи и прозу он бросил, работал в кочегарке истопником, начал злоупотреблять спиртными напитками, что послужило причиной его преждевременной кончины. Многие рукописи его сохранились и были опубликованы его друзьями в Донецке в виде книги «Пирамидальный террикон» (2001 год, издательство «Шахтёр», тираж 100 экземпляров). Свои творения он почему-то называл «Элегии будущего», что и указано в подзаголовке. Хотя они напоминают что угодно (больше всего верлибры), только не элегии. Хотя меланхолия там есть – это факт. Грех не процитировать наиболее оригинальные строки:
«...Нагромождения
Грозы паровозного неба,
Трубы-атланты Плутона курильщика
А мне – Одиссею грязных улиц
Плыть тротуарами снов...»
И напоследок, вспоминая элегии Донецка помяну добрым словом Давида Гринштейна (1988 – 2014) – очень интересного, талантливого и перспективного поэта, молодого парня, писавшего прекрасные элегии в стиле неоклассицизма. Кроме прочего он интересовался неоплатонизмом и буддизмом. Говорят, у него было написано эссе под названием «Концепция нирваны в буддизме школы Тхеравада». Он читал свои поэзии друзьям, размещал в сети, но увы удалил свои страницы. Он остался в Донецке в 2014 году, хотя все ему советовали уехать, хотя бы на время. Осенью 2014 года он простудился и имел неосторожность выйти на улицу закутавшись шарфом с жёлтыми и синими полосками. Его расстреляли сепаратисты. Только за это. Сочинения его не сохранились – канули в небытиё. Надеюсь, что это не последняя страница элегий Донецка...