Похожа на бабочку...»
(Миёси Тацудзи)
Сентиментальный город Донецк я посещаю преимущественно весной и летом. Весной, когда цветёт миндаль (и хочется писать стихи лёгкие и светлые) и летом, когда жёлтое солнце бросает лучи на широкополые боливары, а они – тень на брусчатку (и хочется нырять в море и слушать вечерами тоскливые донецкие серенады). Ныне я посетил Донецк осенью, когда деревья стают золотыми и алыми, холодный осенний ветер вдохновляет писать мудро. Приехал я в Донецк скоростным поездом «Берлин – Донецк», тем самым – фирменным, что едет через Лейпциг и Прагу, в котором пассажиров бесплатно угощают настоящим колумбийским кофе сорта «Пакамара». Я не люблю самолётов – во время полёта мне постоянно кажется, что я зависаю между твердью планеты и Космосом, а в бесконечность мне ещё рано. Самолётами я путешествую только в Новую Зеландию – страну папоротников и косолапых птиц. И то – плыл бы пароходом, если бы жил в Австралии, а не в старой доброй Эвропе – стране Священных Камней. Ехал я в Донецк вместе со своим старым знакомым – музыкантом Клаусом фон Людендорфом, которого тоже пригласили на литературный фестиваль «Донецкая осень». С автором сентиментальных мелодий в стиле Лоренса Стерна. Поспать в поезде не удалось – целых две причины помешали моему путешествию в царство Морфея под стук колёс: прекрасное кофе и неугомонных Клаус. Он всю дорогу философствовал о музыке Бетховена, о том, что само понятие germani кельтское, обозначало «тех, что живут за рекой», то есть кельтов, что жили по ту строну Рейна. Периодически он играл на скрипке то «Заставу на Рейне», то «Тихую ночь», то «Семь сорок». Потом, в Донецке, я несколько раз появлялся в его обществе на разных литературных собраниях – от неоклассиков до панфутуристов. И всюду: «Артур! Откуда? Какими судьбами?» А я артистично отвечал, указывая рукой на Клауса, голосом Остапа Бендера: «Мы с коллегой приехали из Берлина!» По приезде Клаус остановился в гостинице «Континенталь». Мне не нравился этот отель из-за его крикливой пышности в стиле псевдомодерна и навязчивый сервис. Я остановился в отеле «Бисмарк» с его суровым лаконизмом и даже аскетизмом, чёрно-белой окраской всего и каким то аристократичным подходом к эстетике. Отель «Бисмарк» имеет меньше звёздочек, но и меньше отвлекающих факторов – можно в свободное время и подумать, и почитать, и что-то даже написать. Кроме того в отеле бюст патрона в главном холле и отменная баварская кухня, и пиво привозят прямо из Мюнхена. В отеле меня встретил старый знакомый, из местных любителей музыки эпохи Ренессанса и владелец этого отеля заодно. Вручая ключ от номера он удивлённо поднял брови, я ответил своеобразным выражением лица, которое можно было бы понять: «Ну, потому...» Но он всё-таки озвучил своё удивление, превратив его из эмоции в набор звуков и слов:
- Что привело Вас, сер, в этот город синего неба и степного ветра ныне - осенью? Туристический сезон кончился. Карнавал давно отгремел тамтамами, регата отшумела парусами, джазовые фестивали и выставки орхидей прошли, канули в вечное «вчера». Гей-парад был ещё в июне, собачьи бега – в июле, тараканьи бега – в августе. Конкурс ирландских танцев и то уже стал историей. Даже бархатный сезон и тот повял. Всё интересное, что было в этом году прошло. Ныне в Донецке, как говорят, мёртвый сезон...
- Литература...
- О, понимаю! – о ежегодном осеннем литературном фестивале даже он был наслышан, он – человек от поэзии и прозы далёкий.
Осенний Донецк – это город, как говорят, «высокого туризма» - элитарного. Люблю блуждать его тихими улицами, особенно Старой Юзовкой с её колониальной архитектурой, смотреть, как в окнах сидят ленивые коты, слушать фальшивых клошаров, поющих фальшивыми голосами. В тот день я немного прогулялся городом, любовался жёлтыми листьями лип и клёнами, что только начали краснеть, завидев бесстыдницу осень. Я любовался витринами ювелирных магазинов и антикварных лавок, в которых торговали усатые греки и небритые турки, а ветер срывал листья и бросал мне под ноги. На углу Старолютеранской около памятника Эпикуру пел клошар, наигрывая на аккордеоне:
«...Ну, почему, ну, почему
Донецк так нравится ему...»
Я хотел сказать ему: «А потому!» Но промолчал и бросил ему в шляпу купюру в сто американских долларов. Клошар глянул на банкноту одним глазом и презрительно криво улыбнулся – в Донецке ценят только одну иностранную валюту – аргентинские песо. Все иные валюты демонстративно презирают. Почему – не знаю. Вероятно, причиной сего – Хyлио Кортасар – его новеллами в Донецке зачитываются, а стихи цитируют – где надо, и где не надо. И то все: от бургомистра до барышень, что разносят эль в пабах. Естественно, цитируют в переводе. Хотя в тавернах – иногда на испанском или на креольском. Кстати, клошары в Донецке почти все фальшивые. Они, преимущественно, имеют хорошую работу и хорошие заработки в сфере цветоводства. Но в свободное время превращаются в артистов – так ради развлечения – одеваются клошарами, берут шарманку или аккордеон, ну, изредка гитару или саксофон и играют и поют на улице – как правило, мелодии и песни, которые сами же и сочинили.
Немного придя в себя (Донецк от себя уводит) и просмотрев утренние литературные газеты, в том числе «Донецк литературный», я отправился пешком к кофейне «Луна в тумане». Не знаю, кто придумал для кофейни такое название и решил оборудовать кофейню в японском стиле. Кофе напиток совершенно не японский, из иного культурного мира, хотя тоже ориентального. Кто не знает Донецка, тому скажу на всякий случай (только не воспринимайте это как рекламу!): кофейня «Луна в тумане» находится на улице Кафки, 10. Пройти к ней можно от улицы Староюзовской через площадь Чевенгур, потом по улице Андрея Платонова, до проулка Пролетарской Силы. А там – рядом. Можно и проще. Сесть на трамвай номер 62 и ехать до остановки «Улица Нестора Махно». Это лютеранский квартал – бывшая немецкая колония, что существует со времен Джона Хьюза и доныне. Интересно, что немцы-католики селились и селятся в Донецке не тут, а в ирландском квартале, который на местном сленге называют ещё «Малый Бостон». Донецк, вообще, это город германофильский. Тут зачитываются сочинениями Генриха Гейне, Гофмана, Томаса Манна, Кафки, Германа Гессе, Рильке, Ахима фон Арнима, Шеллинга, Клеменса Брентано, но совершенно не знают Золя и Анатоля Франса. Франкофилов в Донецке почти нет. Немецкую речь на его улицах слышно чаще, чем испанскую или греческую – я свидетель.
Но вернёмся к теме кофеен и фестиваля (литературного). Всё действо фестиваля «Донецкая осень» происходило в кофейнях. Даже торжественные открытие и закрытие. Это и понятно – местная богема собирается всегда именно в кофейнях и тут же порой пишет и декламирует свои сочинения. В Донецке кофе и литература сплелись в некую единую субкультуру. Пегас, вкушающий кофе. На нынешнем фестивале хайдзины, любители хокку и танка собирались в кофейне «Луна в тумане». Авторы и любители сонетов, рондо, элегий собирались в кофейне «Оксфорд». Там даже по этому поводу повесили портрет Вильяма Шекспира. Прозаики до полночи (если не дольше) сидели за чашками кофе в «Марселе» - неплохом заведении на берегу океана, оформленном в стиле ренессанса (заведение, разумеется, не океан). Ценители и авторы верлибров собирались в кофейне «Модерн», где все надписи исключительно на итальянском языке (почему-то). Панфутуристы собирались в кофейне «Сатурн», что действительно оформлена футуристически, а неоклассики в кофейне «Парнас», что больше напоминает греческую таверну, чем кофейню. Только ценители лимериков собирались не в кофейне, а в пабе «Белфаст» - по понятным причинам. Там между выступлениями поэтов звучала живая ирландская музыка (группа «Банши») и пиво «Гиннесс» лилось рекой.
Но вернёмся к собранию хайдзинов. Кофейня «Луна в тумане» меня всегда очаровывала некой своей «истинной реальностью» - все там было какое-то настоящее: оформлено тонко и изысканно, с живыми бонсай, оригиналами японской живописи – картинами Фукуси Тацумаро и каллиграфическими работами Харуяма Катано на коих написаны танка Оно-но Комати старинным письмом. В будние дни там тихо и безлюдно – можно зайти, заказать хороший чай или настоящее японское саке (что бы окончательно погрузиться в мир Ямато), подумать, углубиться в себя и писать хокку. Людно там с пятницы по воскресенье включительно. Но настоящая живая японская музыка звучит там только в субботу вечером. Тут играют на сямисэне, кото, бамбуковых флейтах такафуэ и шакухачи местные знатоки японской музыки и гости из далёкой страны Ниппон. По пятницах в этой кофейне играет скрипач Давид Гербсштейн. Выглядит это немного странно – японский колорит и среди него скрипач, будто бы пришедший из сказок Гофмана. Но это удивляет только меня. Остальная публика воспринимает это органично. Почти как сезон или стихию. Но во время фестиваля – всё не так как обычно. Я пришёл заранее, хотя и созерцал по дороге триумф осени. Но как это ни странно, но я пришёл чуть ли не последним – все участники были уже в сборе и пили – кто чай, кто кофе. Согласно ритуалу, нужно было представится после поклона. Я назвался своим старым псевдонимом Росо Цукиё (老僧月夜). Меня узнали, хотя и знали больше под псевдонимом Кенши (剣士). Но эмоции на собраниях хайдзинов выражать не принято, поэтому лица присутствующих остались невозмутимые, а мне служанка в синем кимоно с белым узором бамбука пригласила принять участие в чайной церемонии – садо (茶道). Сначала присутствующие пили чай, который артистично приготовили у них на глазах, потом, обсудив красоту фарфоровых чашек и чайников, слушали мелодию «Канаши аки-но кадзе» (悲しい秋の風), исполненную на кото. Потом выступил местный хайдзин, пишуший хокку под псевдонимом Курой Сора (黒い空). Он читал хокку своего последнего сборника «Путь осеннего ветра». Потом звучала бамбуковая флейта (играл один монах секты дзен) и опять читали хайку. Меня пригласили к выступлению, когда на город опустилась тьма – не просто сумерки, а густая, как земля, темнота и в кофейне горели японские фонарики вместо электрических лампочек. Я читал свои хокку из сборника «Осенний туман», среди них и это:
Старая тоска.
Путь к ней холодный ноябрь
Листьями укрыл...
После собрания я ещё долго блуждал ночным городом и созерцал полную Луну – тучи развеялись, и тьма превратилась в серебряную донецкую ночь... В голове у меня продолжала звучать мелодия бамбуковой флейты под названием «Хайкё-но дзиин» (廃墟の寺院). На миг мне показалось, что я пережил сатори. На следущее утро я посетил местный дацан секты Сингон. Зажёг ароматную полочку у подножия бронзового Будды, покутил колесо с текстами молитв и мантр, ударил в колокол и плеснул два раза в ладони. Даже услышал эхо от этих всплесков в глубине храма...
Потом я был ещё на собраниях модернистов и постмодернистов, символистов и реалистов, формалистов и футуристов. И всюду хотели, чтобы старина Клаус сыграл им на скрипке весёлую или печальную мелодию, и обязательно просили сыграть «О, мой милый Августин, Августин, Августин...», всюду были потоки слов, метафор и авторы, авторы, авторы... Творцы текстов и графоманы, поэты и барды, меланхолические прозаики и иронические ораторы глупостей...
Потом я присоединился к компании любителей нового модного развлечения – созерцать паровозы, убегающие из города в степь в клубах пара под голос свистков, стук колёс и шипение. Есть в Донецке мост, что очень напоминает Тагайский мост новел Мыколы Хвылевого. Любители романтики (а я тоже романтик) заходят на это мост и любуются паровозами. У меня создалось впечатление, что эти паровозы в Донецке запускают именно для этого. Но донецкая осень осталась в моей памяти звуками бамбуковой флейты, светом полной Луны и алыми клёнами, освящёнными японскими фонариками...
