В тот день на улице было не просто жарко: кажется, камни на берегу раскалились от зноя и могли обжечь босые ноги. Пахло сухой пыльной травой, хотя лето не шло к концу, а только разгоралось. На некрашеной деревянной лавочке на высоком речном берегу, в тени разросшегося куста черёмухи сидел человек. Не первый день сидел. Ходить по такой жаре ему было явно тяжело, некуда, да и ноги старые утратили прежнюю лёгкость. В старенькой пиджачной паре, в кепочке какой-то замусоленной, в несгибаемых ботинках эпохи развитого социализма он появлялся на этой лавочке часов в десять утра и уходил ближе к вечеру. Недалеко уходил: дом его стоял у него за спиной, только подняться чуть-чуть по склону, дорогу перейти – и вот он, дворик, в котором спал на цепи пёс, такой же старый, как его хозяин. На лавочке было уютно. Ветки прикрывали дедушку со спины - от дороги, сверху - от солнца, а перед ним, внизу, была только река, от которой струились слепящее сияние и спасительная прохлада. Что дед видел на широкой водной глади или дальше, в зелени сопок, толпящихся на пологом противоположном берегу, неизвестно. Очки его, со стёклами такой толщины, что глаз не видно, делали его похожим на стрекозу из детской книжки. А может, он и не пытался что-нибудь рассмотреть впереди. Может, перебирал в памяти то, что оставил позади, в ушедших зимах и летах. Иногда с дороги был виден лёгкий дымок, поднимающийся из куста черёмухи: дед курился, как маленький набережный вулканчик.
За это лето он, казалось, сросся со своей лавочкой. Пассажиры рейсового автобуса, который делал в этом месте крутую дугу вместе с дорогой, привычно отмечали глазом обитаемый куст. Самого деда-лесовика можно было увидеть, лишь спустившись с проезжей части по отвесному берегу шагов на пять. Да и снизу, от воды, проблеск дедовых очков сквозь листву едва виднелся. Но его присутствие ощущалось, как нечто обязательное и вечное.
Автобусы проезжали мимо лавочки каждый час в одну сторону и с такой же периодичностью обратно. Других машин было мало. Пару раз пронеслась, правда, туда-обратно, выделывая какие-то странные зигзаги, синяя бойкая «шестёрочка», но и она не нарушила сонного покоя городка, плавящегося под палящим якутским солнцем.
Молодая мама с двумя детьми, кудрявой девочкой и глазастым мальчиком, появилась на берегу, у самой воды, когда дед ещё не покинул свой пост. Видимо, троица направлялась на остановку, но до приезда автобуса было ещё минут пятнадцать, и семейство осторожно спустилось с дороги по горячим камням, чтобы поплескаться в прохладной воде. В тот момент, когда они стали медленно подниматься наверх, пробираясь наискосок, ориентируясь на лавочку, потому что именно за ней была остановка, слева на дороге показалась та самая бойкая «шестёрка».
... И вдруг время остановилось. Машина явно не вписывалась в поворот, её выносило прямо на смертельную диагональ: край дороги – лавочка – трое на склоне. Она доооооолго летела за край, потом плааааавно скрылась за кустом черёмухи и долгооооооо не показывалась оттуда. Трудно было предположить, куда она дальше направит своё неудержимое движение: прямо, чуть левее, чуть правее? Женщина застыла, не двигаясь. За её левую руку держался худенький мальчик, за правую – курносая девочка в красной шапочке. Было очень тихо. Только два маленьких сердечка испуганно частили. Сердце матери молчало. Не слышно было и сердца старика.
...Тишина лопнула неожиданно. Стали слышны будничные, нестрашные звуки: с рёвом шла мимо тяжело гружённая моторная лодка, посыпались мелкие камушки из-под чьих-то ног, хлопнула где-то невдалеке калитка, прошлёпали по дороге торопливые шаги кого-то невидимого. Из-за поворота показался горячий автобус, из него стали выходить чуть примятые пассажиры, оглядываясь на край дороги. Там, сразу за большим кустом черёмухи, ниже проезжей части шагов на пять, лежала на крыше хулиганистая синяя машинка. Одно колесо продолжало по инерции весело крутиться. Рядом с машиной уже собрались люди, у них были хмурые лица. Подъехала «Скорая».
Кудрявая девочка и глазастый мальчик не могли видеть того, что происходило на берегу в ближайшие полчаса, потому что уже ехали в автобусе, везущем их в прохладу и уют дома. Они не разговаривали, не улыбались, сидели с прямыми спинками и держались за мамины руки. Мальчик – за левую, девочка – за правую. Женщина почувствовала, как в её груди стало больно раскачиваться, как будто переминаясь с ноги на ногу, онемевшее сердце. Потом оно пошло. Осторожными маленькими шажками. Тогда по маминым щекам потекли медленные тихие слёзы.
А к детям в их ночные сны с того жаркого дня стал иногда захаживать маленький сухонький ангел. В старенькой пиджачной паре, в кепочке какой-то замусоленной, в несгибаемых ботинках эпохи развитого социализма. Он садился на край постели то к девочке, то к мальчику, и молча смотрел сквозь свои стрекозьи очки куда-то далеко. Иногда он курился, как маленький вулканчик. Но это не мешало детям спать и видеть счастливые детские сны.