17 лет и 20 минут (Рассказ)

- Мадлен!!!
Никто, кроме Гриши, не звал меня «Мадлен». Я обернулась. Он стоял в трёх метрах от меня – посреди тротуара, сюрреалистично обтекаемый потоками людей. Он мало изменился – остался таким же красивым, почти с такой же стрижкой – как у молодых битлов, и стиль его одежды сохранился прежним – чёрная водолазка, слегка расклешённые книзу брюки, расстёгнутое полупальто.
«Мадлен…» - повторил Гриша, теперь уже тихо – скорее, просто прошептал. Я даже не услышала его голоса, но поняла, что именно он сказал, по движению губ. Я закрыла глаза на пару секунд – в надежде, что он исчезнет, а когда открыла их снова, Гриша был уже рядом – прямо передо мной. Он попробовал улыбнуться, шмыгнул носом, вытащил из кармана пальто тонкую пачку с бумажными салфеточками, извлёк одну и вытер покрасневший нос. Мне надо было что-то сказать, но я не знала, что именно. Я не хотела говорить «Грегори́» - с ударением на «и». Так я говорила ему только в тех редких случаях, когда мы, в силу разных обстоятельств, изображали из себя французов. И я не хотела говорить ему «Гриша», потому что я перестала быть сентиментальной ещё лет за десять до этой встречи – сентиментальной в отношении мужчин. И я не хотела говорить ему «Григорий». Я никогда не называла его «Григорием». Чаще всего я обращалась к нему коротким: «Гри». А он всегда называл меня «Мадлен» - ему не нравилось моё имя «Мадина». Мне оно тоже никогда не нравилось, но со временем я привыкла к нему, как привыкают к чему-то неотвязному. А Грише не нравилось «Григорий». Поскольку я продолжала молчать и просто смотреть на него – на украшенный еле заметной горбинкой нос, на сухие и тонкие губы, на прищуренные – из-за лёгкой снежной крупки – глаза, он спросил:
- Где ты теперь? По-прежнему в Алма-Ате?
Я посмотрела на небо – серо-лилово-розовое – от сумерек, снега и городской иллюминации, и вернувшись взглядом к его напряжённому лицу, ответила:
- Простите, господин Орлов, но я тороплюсь.
На самом деле я никуда не торопилась. Я просто шла из пункта «А» в пункт «Б» - от старой подруги, у которой остановилась на пару дней, до ближайшего продуктового магазина – купить вина. Гриша снова полез в карман – теперь уже внутренний – за плоской металлической коробочкой, где хранились его визитки.
- Вот, позвони, если будет время, - произнёс он слегка осевшим голосом - на французском, на что я механически ответила: “Мерси”.
Гриша подождал, пока я сделаю что-нибудь с его визиткой – с этим бессмысленным кусочком бумаги, и когда я сунула её в сумку, он обнял меня – или… как это лучше сказать – полу-обнял, прижался губами к моей щеке, развернулся, и секунд через пять я уже потеряла его в толпе – среди спешивших куда-то  людей. Я сняла перчатку с правой руки и раскрыла сумочку – с намерением вытащить его визитку и выбросить прямо на тротуар, но, вместо этого, достала сигареты и зажигалку, шагнула влево – под козырёк кафе с нелепым детским названием: «Чунга-Чанга», кое-как прикурила, вытерла слёзы и прошептала:
- Куда же вы ушли, месьё?
Он вернулся, когда я уже скурила почти всю сигарету – до фильтра. Теперь он был в кепке – чёрно-белой, но с узором от Burberry. Увидев, чем я занимаюсь, он тоже достал сигареты – пачку чёрного «Парламента», закурил и спросил напрямую:
- Тебя кто-нибудь ждёт?
- Наташка Соболева, - ответила я.
Соболева всегда была моей подругой – мы сошлись на вступительных экзаменах, а Гри уже был на втором курсе – вернулся после армии. Он служил в Туркмении – где-то рядом с иранской границей, и загорел там почти до черноты. Когда я впервые увидела его, я решила, что он – кубинец, а он решил, что я – из Венесуэлы. У меня была отросшая химия на голове, сабо на ногах, застиранные джинсы, голубая туника-распашонка и разноцветные деревянные бусы. В результате, он сказал мне: «Hola! ¿Como estas?!» А я не знала испанского. Я растерялась и еле-еле выдавила из себя: «Tres bien, merci». Тогда Грегори́ засмеялся и спросил по-русски: «Откуда вы, мадемуазель?!» Через десять минут мы уже пили лимонад в институтском буфете и именно тогда я первый раз в жизни ощутила себя существом женского пола.
- Позвони своей Соболевой и скажи, что появишься не раньше полуночи.
Его интонации тоже остались прежними – те резкие интонации, что звучали в его голосе, когда речь шла о Наташке. Я не стала возражать. А как я могла возразить, если он вернулся и застал меня плачущей, с окурком в зубах? Я избавилась от окурка и полезла в сумку – за телефоном. Грегори́ проследил, как я ищу нужный номер в списке «контактов», и когда я приложила мобильник к уху, не стал отходить или отворачиваться, а, напротив, подошёл ещё ближе, и не успела я сказать: «Алло…» - забрал аппарат из моей руки.
- Соболева, привет. Это Орлов. Мадлен со мной.
Я представила, как Наташка реагирует вечным: «Ни фига себе!» - и тоже хватает сигареты – свои любимые облегчённые Capri, а Григорий произнёс:
- Не знаю. Может быть, утром.
- У меня самолёт завтра в девять, - поспешно заметила я и тут же уточнила: - В «двадцать один - сорок пять», из Внуково.
Грегори́ кивнул мне и попрощался с Соболевой:
- Ладно, до завтра. Будем у тебя к обеду.
Закончив разговор, он вернул мне телефон, затушил свой окурок о бортик высокой урны для курильщиков, что красовалась в паре метров от входа в “Чунга-Чангу”, подождал, пока я натяну перчатки, и сказал, указав рукой куда-то в сторону:
- Я на машине. Сразу поедем ко мне или поужинаем где-нибудь? Лично я - голоден.
Я пожала плечами и ответила:
- Как хочешь.
- Ты ведь не замужем? - спросил он. - Я слышал, что ты развелась лет семь назад.
Я утвердительно качнула головой. На тот момент я совсем перестала верить происходящему. Я понимала, что всё это происходит в реальности – что этот красивый и высокий мужчина – Григорий Орлов, которого я не видела семнадцать лет, и что сейчас он хочет отвезти меня куда-то на ужин, а потом провести со мной всю ночь, но я не понимала, почему мы ведём себя так, словно мы расстались друзьями. Нет, мы расстались очень плохо. Так плохо, что страшно вспоминать. Мои чувства, по всей вероятности, прописались ясной вязью у меня на лице, потому что Григорий вдруг сказал:
- Здравствуй, Мадиша...
- Здравствуй, - прошептала я, и снова заплакала - теперь уже не сдерживаясь – и от этого, неизвестно откуда взявшегося «Мадиша», и в целом - от всего, что случилось со мной за последние семнадцать лет и двадцать минут. Грегори́ прижал меня к себе. Я уткнулась лицом в его пальто, пахнущее табачным дымом и запахом влажной материи.
- Глупая… - прошептал он, целуя меня в голову. – Глупая, не надо плакать. Успокойся.  Больше я тебя  никогда никуда не отпущу…