В слона нацелил жадное копье,
А в Питере вечерними снегами
Лиловый город осторожно пьет
Рекламу, фонари, горбатый мостик,
Старинной бронзы львиное литье.
Гуляем - вдруг музей: "Зайдём-ка в гости."
Ступени, дверь - по лестнице идём.
В горячей топке, в знойном Сенегале,
Ни ты ни я, конечно, не бывали.
Под потолок взлетает трубный рёв.
Кофейнокожей Африки народ
Бросает вверх, что было под руками,
Халаты, шорты - сверху льётся дождь.
Нагие телом - бегают кругами
Да здравствует убийца, юный вождь.
В толпе мы рядом - нам ли не прижаться?!
Переполняющая чувственная жадность...
Танцующее женское бедро...
Там-там неистощим, как тела дрожь.
Очухались, вздохнули, встрепенулись.
Скорее прочь от луков, масок, пик.
Музей. Вдвоём. Не слышно шума улиц.
Проходим дальше, руки расцепив.
Стоп. Остановка. Нищета квадрата.
Стоим, глубокомысленно молчим.
В соседнем зале, племя мясу радо.
Растерзан слон. Там-там звучит в ночи.
Мы это время - жаркое украли
У чёрного никчемного квадрата.
Нам до картины никакого дела нет:
В предутренней декабрьской синеве,
Сквозь Питерское стужево тумана
Вибрирует величество там-тама.
"Там-там, там-там", - багряная с востока,
Слониха ночь пронзенная копьём, -
Подвешена на фонари восторга,
А мы внизу танцуем и поём.
