в Питере их сосчитать немыслимо,
ряды окон - ровненькими грядками,
сомкнув веки, сны мешают с мыслями.
Но одно штрейкбрехерским мерцанием
портит общей темноты статистику,
не внимая ночи казуистике -
пятном мутным на экране здания.
За стеклом копчёным - кухня бедная,
за столом кривым - мишенью для тоски,
пьёт мужик, да так, что щёки медные,
нос гранатовый да в серебре виски.
Без оглядки пьёт, без зла, без устали,
просто пьёт и пьёт, не первый день уже,
про гастрит забыв и про безденежье.
Стакан лыбится, бутылка грустная.
**
В форточки распахнутой квадрат,
с первым серым проблеском субботы,
залетела птаха. Пьяный рад
и такому гостю - ну хоть кто-то.
"Я один уже четыре дня,
сирота, убог, как стул без ножки.
Не смотри с укором на меня!
Лучше склюй разбросанные крошки."
Сам же вновь в стакан себе налил,
смелой птичке душу изливая:
"В среду я супругу схоронил.
А сегодня день какой? Не знаю.
Как не знаю, осень иль весну
я увижу на момент прозренья,
как не ведал, что люблю жену
до мурашек и до отупленья.
И не помню, как я раньше жил,
и как дальше жить теперь не знаю.
Было счастье дурню - не хранил,
потеряв навек - сижу рыдаю.
Поучала - не глотай, а жуй,
вспоминала то, о чём забуду,
всё ворчала: "Ты мой обалдуй,
опять поел и не помыл посуду." "
Слёзы сглатывал, да вилку гнул,
путался в словах и путал роли,
так на полуслове и уснул,
разум растворивши в алкоголе.
Выпорхнула птаха в светлый день
из кухни и от пьяницы-зануды,
выложив из крошек на столе
«Обалдуй, помой потом посуду.»
---