Дети разбитого зеркала. На восток (фантастика / фэнтези)

Глава первая
Берад
  
  
   Юг Империи.
   Берег моря.
   На берегу стоит девочка и смотрит в закатное небо. Острижена и одета она так, что посторонний глаз видит лишь растрепанного тощего подростка, воришку или попрошайку. Обычное дело.
   Девочка стоит на берегу закатного моря и думает о Князе Тьмы. Мысль появляется неведомо откуда, как золотая монета в рыбьем брюхе: была ли Божья воля на его изгнание из этого мира?
   Девочка еще не знает, что эта мысль досталась ей по наследству, и что за ней последуют другие. Она многого не знает. Того, например, что сегодня ей следовало бы праздновать свой тринадцатый день рождения. Но этого пока не знает никто.
   Девочка смотрит в закатное море. Оно красиво. Оно обещает. Девочка становится закатным морем. В ее холодной и темной глубине скелеты кораблей и моряков, задумчивые подводные чудовища. Её стеклянную волнистую шкуру гладит жар заходящего солнца. В этом ощущении, полном ласки и прелести, вновь мелькает постороннее: "века не видеть солнца... была ли на то Божья воля?" и теряется до поры где-то во тьме, где скелеты... Её сознание - бескрайняя сверкающая равнина, чей слепящий блеск разбивают черные весла рыбацких лодок, на одной из которых возвращается домой её отец, далекий суровый человек, увозящий с собой часть морского мокрого блеска, остывающего, умирающего.
   А там, далеко, таинственные огромные корабли. Бродяги. Ей нравились бродяги. Нравились моряки, бездомные музыканты, торговцы Дороги. Один из бесчисленных костров Дороги одарил её песней, чьей мелодией дышит сейчас её прозрачная зеленая плоть.
   Большеротый ехидный молодец с черной повязкой на глазах, что весь вечер развлекал подвыпивших купцов двусмысленными песенками, повернулся тогда к ней, притаившейся чуть поодаль от шумной компании, и сказал, насмешливо улыбаясь:
   - А теперь, дочь рыбака, я спою для тебя.
   - Ты видишь меня, жулик? Но откуда ты знаешь меня?
   - Я не вижу тебя, но знаю. Ты видишь, а толку? Так-то. Ты неважно воспитана, милая, но я не обижусь.
   И длинные белые пальцы побежали по струнам.
   Песня была осколком какого-то темного древнего предания и прочая публика, разочарованно переглядываясь, пожимала плечами.
   А девочку жгло каждое слово, жгло, заглядывая в лицо и требуя узнавания, требуя воспоминаний, которые никогда не жили в её душе.

   Раною рот обуглен
   Мрамор лица свеж
   Взгляд твой поймать смогу ли
   Края коснуться одежд
   Лучше меня горсть риса
   Дохлого шкура осла
   Я дописала список
   Я его принесла
   Вот он - позор листает
   Камни знамена и спины
   Красным драконом пылает
   В самом низу мое имя
   Знаю - ты помнишь клятвы
   И всё-таки снова предан
   Бог мой, мой император
   Вечной тебе победы
   Мой идол, мне нет прощенья
   Такие его не просят
   Древнейших колес движенье
   Нас, пальцы сорвав, уносит
   Но, тень моей слабой веры
   Мой принц, я успею сказать -
   Позволь мне, пожалуйста, первой
   Запомнить твои глаза
   И дай мне понять, вдруг застыв
   В лучах перед новым рожденьем
   Что я - твое зеркало
   Ты
   Весь свет моего отраженья.
  
   Слово в слово отпечаталась песня в памяти. Слово в слово, но сквозь одни слова проступали другие, и напевал их другой голос, и звук их сливался с шумом моря и молчанием небес. " Брат мой, мне нет прощенья, ведь правый его не просит..."
   Девочка стояла на берегу моря и думала о Князе Тьмы.
  
  
   ***
  

   Отец Берад часто бывал у монахинь Девы Амерто. Сквозь следы столичного блеска в нем проглядывала простая теплая человечность, и сестры его любили. Больше он почти ни с кем не виделся.
   На этот раз его позвали особо.
   На морском берегу сестры подобрали полумертвую бродяжку. И печальная находка обернулась странным зловещим знамением, которое грозило бедами многим - и далеко за пределами монастырских стен. Матушка Зоэ надеялась на помощь старого священника.
   - Безумствует, пророчествует и говорит страшное, но говорит по-книжному, не как простолюдинка.
   - Кто обнаружил её?
   - Сестра Люс. Думала, что неживая: кожа и кости, завернутые в тряпье, облетающее, как листья с сухой ветки. Однако ж не только жива, но и бодрствует. С тех пор ни разу не заснула. Мне кажется, боится.
   - Одержима?
   - Но что тогда за дух взывает в ней к милости Божьей? К слову, она называет себя Саад.
   - Вроде бы северное имя.
   - Давно не имя больше. Тому уже сто лет. Никто не назовет своего ребенка именем великой грешницы, из-за которой был проклят и разорен целый город. Вы слышали, отец, о Саад из Халлы?
   - Её казнили, кажется, как ведьму? Такое и раньше случалось.
   Действительно, история нередкая. Дети, очарованные светом луны. Девочки, пустившие в мечты Ангела Хаоса и превращений, наворожившие себе смерть и муку...
   - Вы слишком терпимы к исчадиям тьмы.
   - Обвинения часто напрасны. Нельзя казнить за врожденное несчастье. Ни разу не слышал, чтобы неопровержимо доказаны были и злая воля, и магическая власть.
   - В лице Зоэ что-то дрогнуло.
   - Поговорите с ней, отец. Этим утром она объявила: " Позовите ко мне исповедника четвертого принца. Я пришла сюда для него. Время ему возвращать свой долг, да и мне тоже время..."
   Старый священник из старой часовни, так она сказала...
   Сердце Берада на миг остановилось.
   Напрасен был побег в далекую южную провинцию, напрасны годы безвестности и забвения. Все вернулось. Вернулась беда, умножившись многократно.
   - Хорошо, сестра, я с ней увижусь.
  
  
   ***
  
  
   Он приходит во сне. Или тропки её сновидений приводят её постоянно, как прежде - в Место-Которого-Нет. Сломанная и забытая, она не нужна ему больше, но, спустя столько лет, все ещё боится заснуть,- иначе Он может узнать о её предательстве.
   Снова путаются мысли, явь мешается с видениями. Ни отдыха, ни покоя, не замолкают в ушах голоса.
   Отец, прошу Вас, ответьте, неужто смерть это сон?
   Лица монахинь склоняются над её изголовьем. Воспоминания завладевают её сознанием и уносят вспять, туда, где...
  
   …Ничего интересного. В тот день ей отрубили голову. Сначала она падала лицом в доски помоста, потом покатилась по ним с деревянным каким-то мерзким стуком (мир вихрем несся у неё перед глазами, пока не замер, превратившись в огромный красный сапог), - потом взлетела вверх и увидела их глаза, целую площадь ожидающих взглядов. Она улыбнулась им - маленькая невинная месть не ведающим, что творят.
   Вот и всё.
   Занавес.
   Далее следует смена декораций.
  
  
   ***
  

   Пересекая монастырский двор, священник увидел девочку из деревни. Тонкий, светлоголовый, ни на кого вокруг не похожий подросток. Короткая беспричинная радость осветила лицо старика улыбкой. Так, с улыбкой, Берад шагнул в тень и прохладу больничных сводов.
   Высохшая и темная, как мумия, чужачка полулежала на кровати, а взгляд бесцельно бродил по комнате, и в нем была сила и боль, но не было надежды. Спустя какое-то время, зацепившись за Берада, он изменился.
   Старая ведьма смотрела на Берада с насмешкой и сочувствием.
   Прошелестело:
   - Пусть монахиня уйдет.
   Зоэ удалилась. Берад присел на край постели.
   - Я хотела бы исповедаться, отец. Одна такая исповедь уже разрушила Вашу жизнь. Моя, пожалуй, Вас добьет. Но так и должно быть.
   - Почему?
   - Мы платим за всё, что совершили. Или не совершили. Небо мстит. Закон жесток.
   - Я верю в милость.
   - Поверьте в Божий гнев. Определенно, кто-то стоит милости, но не Вы. И не я.
   Господь отвернулся от мира. Живые будут игрушками тьмы, вернувшейся на землю. И это я открыла ей дорогу.
   Саад тяжело дышала. Берад протянул ей стакан воды.
   - Мне трудно говорить. Я скоро умру. Но напоследок хочу как-то помочь беспомощным, предупредить...
   Принесите мне бумаги и чернил, священник. Такие, как вы, больше верят написанным словам. Сложнее делать вид, будто ты забыл их, или не расслышал.
   - Откуда ты знаешь меня?
   - Я все знаю. Долгое время мой рассудок был помрачён. Среди скал и деревьев я прятала свой позор от Неба и людей. Мое безумие несло меня по земле, как ветер - туманную дымку. Теперь другое дело. Туман рассеялся. Мир меняется, в нем нет уже места для тех, кто и так уже давно мертв.
   Когда вспоминаешь, кто ты на самом деле, то понимаешь и все остальное. И с этим пониманием быть здесь уже невозможно... Меня удерживает только жалость. Достаньте мне бумаги, отец, я развяжу свой последний узел...
   Берад кивнул. Разговор больше не продолжался. Губы женщины шевелились беззвучно, широко раскрытые воспаленные глаза уже не видели собеседника. Она не заметила его ухода.
  

   ***
  
  
   Зоэ предложила священнику остаться в монастыре до тех пор, пока все не закончится. Она распорядилась о комнате для гостя и письменных принадлежностях для Саад.
   За ужином сестра была рассеяна и задумчива, и священник впервые попытался представить себе её жизнь до обители и путь в эти тихие стены.
   Она как будто услышала его мысли.
   - Когда-то я считалась лучшей невестой в Оренхеладе. Сейчас в это трудно поверить. Балы и наряды, беспокойное сердце, сумятица желаний.
   До сих пор спрашиваю - верно ли я поступила?
   А ответа все нет.
   Когда люди в больнице умирают, и все наши знания бессильны помочь, я беспрестанно вспоминаю, что раньше, - раньше я могла бы унять их муки и продлить их жизни одним своим желанием, особым усилием воли, доступным юной язычнице и запретным для монахини.
   - Не многие способны на такую жертву. Разные испытания посылает нам Небо, сестра. Гоните соблазны. Вы справитесь.
   - Я знаю. Но в такие ночи бывает трудно. Душа звенит отголосками прошлого и отзывается природным стихиям, смущают мечты и сновидения.
   - Это луна, сестра. Многих беспокоит её свет.
   - Пожалуй. Чувствую себя разбитой и чего-то боюсь. Помолитесь за меня сегодня.
   - Да, сестра.
   - Вам тоже нужно отдохнуть, отец. Простите мою слабость. Спокойной ночи.
  
  
   ***

  
   - Можно ли священникам жениться?
   Отец Берад вздрогнул. В окне маленькой кельи возникли знакомые очертания легкого тела, растрепанные волосы серебрила луна.
   - Что?
   - Я спрашиваю, женятся ли священники?
   Дитя уселось на каменной плите подоконника, уперев спину и закинутые вверх ноги в противоположные стороны оконного проема.
   - Фран, голубушка, зачем тебе знать?
   - Всем не терпится сбыть меня с рук, а ты единственный известный мне мужчина, способный пережить такой подарок.
   - Польщен. Тебе тринадцать-то уже исполнилось?
   - Вроде того.
   Довольно-таки мрачно это было произнесено для настолько юного и предположительно невинного создания. Священник неожиданно для себя улыбнулся.
   - Фран, что ты делаешь ночью так далеко от дома?
   - Обдумываю, как бы оказаться от него еще подальше.
   Отец Берад тяжко вздохнул и приготовился к позднему разговору.
   - Мать волнуется.
   Фран передернуло.
   - О том, что соседи скажут.
   - Это ты зря. Твои родители хорошие люди. А слышать им действительно приходится всякое: то ты рыбу отпугнула, то скотину сглазила.
   - Сам-то веришь?
   - Чему-то верю. Кузнецу верю, когда говорит, что ты его на ноги подняла. Травками да шёпотом. Они простые люди, девочка. А ты слишком отличаешься от них. Кстати, что это были за травки? Как ты про них узнала?
   Священник видел, что Фран хотелось бы уклониться от обсуждения этой темы.
   - Его копытом лошадь в грудь ударила. А от грудных болезней помогает крестоцвет.
   - Кто тебе сказал?
   - Сестра Люс. Она говорит, я способная.
   - Вне всяких сомнений. Ты живешь у монахинь?
   Фран поёжилась.
   - Нет, иногда удаётся выбраться из дома. Но родители не знают про монастырь. Если ты им скажешь, мне запретят, или наоборот - решат, что для сумасшедшей дочери это лучшее будущее и запрут здесь на всю мою жизнь.
   - А ты не хотела бы?
   Фран сокрушённо замотала головой.
   - Зачем же приходишь сюда?
   Существо в оконном проёме шмыгнуло носом и поджало ноги , обхватив колени руками.
   - Здесь я могу читать. Помнишь, ты рисовал мне буквы на песке? В библиотеке столько книг...
   - И тебя пускают в библиотеку?
   - Бывает, что и прогонят. Но чаще пускают - из уважения к тебе. Я сказала, что ты так хотел.
   - Врать я тебя не учил.
   - Я думала, тебе не жалко.
   - Мне и не жалко, - почти чистосердечно отозвался священник, - послушай, я устал, а у тебя, наверное, беспокоятся дома. Нам обоим пора спать.
   Фран выпрямилась и замерла, всматриваясь в лицо собеседника.
   - Я только сейчас поняла,- проговорила она, наконец,- как ты стар. Слишком стар, чтобы быть моим мужем. Спи спокойно, Берад. Не заботься обо мне.
   - Эй, постой-ка!
   Но окно уже опустело.
   Берад крикнул вдогонку:
   - Крестоцвет от простуд помогает. Так-то.
   Из темноты раздается фырканье и хруст камешков под быстрыми ногами. Отчего-то кажется пустой полоса лунного света на полу без нескладной взлохмаченной тени.
   Однажды - прошлым летом - Фран спросила его, почему он с ней так нянчится, и он, прежде чем успел сообразить, насколько это правда, ответил, что она напоминает ему юношу, к которому он был очень привязан когда-то. " Ваш сын?" " Почти, я любил его не меньше". " И что с ним стало?" " Он умер" - ответил священник, чтобы прекратить расспросы. Порой, страдая, священник отдал бы все за то, чтобы эти слова оказались правдой.
  
  
  Глава вторая
   Джеди
  
  
   Цветущие ветки тянулись к перилам просторной дворцовой веранды.
   Один напротив другого сидели двое.
   В детстве они были друзьями, потом их судьбы резко разошлись и вот, спустя годы, сблизились снова.
   Рыжие волосы и надменно - прямая спина - это Ченан, Четвертый Принц Империи. Смуглая кожа и быстрые живые глаза - Джеди, художник и скиталец.
   Один писал портрет, другой позировал.
   Утро было свежим, контуры предметов смягчало нежное, золотисто - розовое сияние. Джеди радовался освещению, как подарку. Он знал, что свет всегда разный, знал, как преображаются в его лучах вещи и играют частицы, составляющие атмосферу. И вместе с тем Джеди нервничал.
   Все чувствуют себя странно, когда возвращаются в знакомые места и встречают тех, кого покинули много лет назад - но не забыли. Джеди не ведал сладости сентиментальных воспоминаний. Он был беззащитен перед образами прошлого, дремавшими в его душе. Вынуть занозу вины и обиды - вот зачем он снова здесь. Не отданный долг старой дружбы. Мучительный долг.
   Принц пошевелился.
   - Теперь я понимаю, почему веранда. Жасмин в этом году особенно ароматен, но мой нос чует только запах красок.
   Джеди рассмеялся.
   - Пахнет лак, а не краски. Я потратил пять лет, чтобы найти подходящий. Смола одного колючего кустика из пустыни Сагерах. Она могла бы мне дорого обойтись - если бы не добрые варвары.
   - Так пустыня действительно обитаема?
   - Это дикий и странный народ. Они спасли меня, когда я заблудился. Их колдун долго гонялся за моей душой по миру предков и все-таки вернул её телу, да ещё одарил амулетом. Это вырезанный из камня глаз. Я нахожу его выбор весьма символичным.
   - Ты многое успел увидеть.
   - Да. Но мне не с кем было этим поделиться. Когда-то мы были друзьями - помнишь?
   - С тех пор я изменился. Возможно, ты не захочешь быть моим другом,- безразлично отозвался Принц,- Хотя, постой. Говоришь, ты видел мир предков? На что это похоже?
   - Я не понял. Наверное, моя голова перегрелась на солнце, но, кажется, меня посетило видение. Я видел тебя, совершающего какой-то обряд. И ты велел мне явиться, ты звал меня. Поэтому я здесь.
   Помнится, твоя матушка владела каким-то волшебством, и я подумал, - если бы ты хотел послать мне весточку - я бы услышал.
   - Я не звал тебя, Джеди. И моя матушка тут не при чем. Но я рад тебя видеть. Мы не очень хорошо с тобой расстались.
   Оба замолчали, вспоминая роковой день разлуки.
   Джеди напрягся, предчувствуя вопрос Ченана.
   - Почему ты бросил меня - тогда?
   - Мы росли. Я был сыном садовника - помнишь? Ты не стал бы гордиться таким другом. Это теперь меня зазывают во дворцы. Мне следовало найти свой путь.
   - Всё так. Но ты знаешь, о чем я. Ты бросил меня тогда, ты сбежал после того случая на охоте. Ты был напуган. Но ведь и мне было не легче: это я забрел в мир демонов и потерял свою прежнюю жизнь.
   - Я был мальчишкой. Но я просил отца Берада поговорить с тобой.
   - Мой духовный наставник исчез без объяснений наутро после моей исповеди. Больше я его никогда не видел.
   Джеди с ужасом представил себе тогдашнее одиночество и отчаяние Ченана. Принц был младшим из сыновей императора Одвига, единственным ребенком его последней, рано скончавшейся супруги. Никем не любимый, гордый и замкнутый подросток был, в одночасье, покинут всеми, кому привык доверять, оставлен во власти мрачного наваждения.
   Можно ли исправить хоть что-то через тринадцать лет? Сколько зла невидимо и непоправимо отравило душу Ченана?
   Джеди похолодел.
   В памяти пронесся мотив песенки, услышанной где-то по дороге и ранившей Джеди в самое сердце.

   Путник, мрак упал
   Твой скакун исчез
   И ведет тропа
   В Ашеронский лес.

   В гостиничном шуме удалось расслышать только рефрен, и теперь он неотвязно, как привидение, преследовал Джеди.
   Проклятый Ашеронский лес. Они были совсем детьми, и дурная слава леса дразнила их воображение. Любопытство вело на поиски приключений. Немногие из людей согласились отправиться с ними на эту охоту.
   В начале ничего не предвещало беды.
   Даже когда Принц, привстав на стременах и вглядываясь в просвет между стволов, воскликнул,- "Эй, да там что-то построено! Вот вам и глухомань!"- и скрылся среди деревьев,- никто особенно не волновался. А потом были двое суток бесплодных поисков. К тому времени, когда Джеди и вся челядь уже валились с ног, Ченан, наконец, нашелся.
   Он стоял на берегу лесного озера, бледный, с глазами, обведенными чернотой. Дикими, темными были его речи. На правой руке - никогда прежде никем не виденное тяжелое кольцо с прозрачным серым камнем.
   - Почему ты не пошел со мной, Джеди? Мог бы славно повеселиться, - ухмылка и интонации Принца тоже оказались новыми, незнакомыми. Он был словно хмельным и в то же время очень собранным и сосредоточенным.
   - Что с тобой случилось?
   - Хочешь знать? Я совершил кражу в храме. Обокрал мертвое тело. Потом... Я возжелал его хлада и тлена и так постиг, что от страстного желания восстает не только живая плоть. Обезглавленная ведьма отвела меня к Князю Тьмы. В его зеркале я увидел свою судьбу. Суккуба - вампир сделала меня мужчиной. Манты и виги рвались мне служить, я обещал им подумать. Я был желанным гостем в Месте-Которого-Нет.
   - Ты бредишь, Ченан.
   Джеди подсадил его в седло.
   Принц посмотрел на него - ласково. Так ласково смотрят на охромевшую лошадь, которую собираются прикончить.
   - Ты холоп, Джеди. Ты и останешься холопом. А я... Я буду Императором. Я убью своих братьев и овладею сёстрами. Я надену корону своего отца. Моё слово будет законом для демонов и людей.
   Ченан стегнул коня и умчался, оставив Джеди стоять с горящим, как от пощечин, лицом.
  
   Сейчас им по двадцать семь.
   Вчерашняя встреча была сердечной. Да и этим утром они беседовали так, как будто всё в порядке - до последней минуты. Но Джеди отчетливо ощущал, что "все в порядке" не будет уже никогда.
   - Я ведь вернулся.
   - Поздно. Ты так и не понял, Джеди. Ты всё ещё считаешь случившееся сном, наваждением, кошмаром и бредом. Тогда, в лесу, мне ничего не привиделось. Ни тогда, ни после. Я такой, какой есть. Ты не можешь быть мне другом. Разве что пожелаешь принести себя в жертву. Но я-то тебя об этом не прошу.
   Солнце зашло за тучу и в саду потемнело. Где-то в отдалении зазвучали громкие встревоженные голоса.
   Джеди видел, что Ченан прислушивается к этим звукам и чему-то слабо улыбается. Он отложил кисти.
   - Закончим на сегодня? Ты кажешься нервным и утомленным.
   - Идет. Но не сбегай прежде окончания портрета. Твоя слава опережала тебя на пути домой. Я хочу посмотреть на твоё мастерство.
   - Оно того стоит. Я лучший художник из ныне живущих.
   - Удел художников - подражание плоти. Но, я слыхал, ты можешь написать и душу?
   - Если её разгадаю. Твоя душа неспокойна. Что её тревожит?
   - Сны. Тебе случалось во сне совершать ужасные вещи?
   - Как всем живым людям с богатым воображением,- осторожно ответил Джеди.
   Мелькнувшая секундой раньше человечная интонация в голосе принца сменилась язвительной.
   - Можно представить! Немало судачат об изысканных вкусах прославленных живописцев. Только я не о плотских утехах.
   Джеди хотел возмутиться: уж не четвёртому принцу доверять клевете, о нём-то самом и не такое болтают,- но тут юный взволнованный паж влетел на веранду и бросился на колени:
   - Вы ждали известий, мой принц,- случилась беда. Брат ваш Эдвар пару минут назад упал с лестницы, сломав себе шею.
   - Как это было?
   - Споткнулся о кошку госпожи Сель.
   Лицо Ченана как-то странно исказилось, и он закрыл его рукой. Стесненным голосом принц отпустил мальчика. Джеди не сводил с друга сочувственного взгляда.
   - Это был несчастный случай. Не ищи здесь своей вины,- Джеди почти радовался, что давешнее мрачное пророчество принца не осуществилось.
   Одним резким движением Ченан вскочил на ноги. Весь его вид выражал торжествующее злорадство.
   - Споткнуться о кошку! Славный финал для лучшего наездника Империи! Впрочем, Эдвар, болван, бронзовая глыба мускулов, был не так уж плох. Двое старших - настоящие мерзавцы, из сестриц только Сель похожа на человека. О кошку! Я иду посмотреть, ты со мной?
   - Нет.
   - Тогда не сердись, что оставляю тебя одного. Кстати, друг мой, я всегда любил кошек. Надеюсь, Ласка не пострадала.
   Принц ушел.
   Джеди сидел в глубокой задумчивости, и вдруг ощутил на себе чей-то взгляд, тяжелый, как чужая рука на плече. Он совсем забыл про портрет и теперь смотрел на него, пораженный.
   Его кисть слегка исказила черты модели, тем не менее, набросок был похож. Пугающе похож.
   Этого двойника рыжеволосого принца не смутило бы никакое преступление, ни один смертный грех.
   С таким дерзким вызовом мог смотреть Ангел Хаоса на суде Шестерых.
   Джеди повернул портрет лицом к стене.
   Он здесь, чтобы помочь своему другу. Принц воистину нуждается в помощи. Теперь-то он не будет один, как тогда, в Ашеронском лесу.
  
  
   Глава третья
   Саад
  
  
   У меня больше нет имени, но когда-то меня звали Саад. Саад из Халлы.
   Теперь Вам понятно, кто я такая.
  
   На самом деле, сейчас я никто, потому что безумна. Может, лучше бы мне быть мертвой, но сначала я должна рассказать вам эту историю.
   Недавно я очнулась оттого, что со мной заговорил бесплотный голос. В отличие от голосов моего безумия, он был ласков и светел, и он привел меня к вам.
   Вот я здесь, и это странное чувство - снова держать в руке перо, скользящее по бумаге. Слова возникают, будто сами собой. Надеюсь, сила, ведущая меня на этот раз, не даст мне запутаться в закоулках памяти и сбиться с пути.
   Я больше не умею размышлять, но я очень стараюсь вспомнить. Мне кажется, всю жизнь я только и делаю, что вглядываюсь в прошлое. Оно похоже на тёмный пруд, на дне которого...
  
   ...Взлетающая тень огромного занавеса и мучительная неопределенность ожидания, дурманящий аромат цветов, безмолвие и холод.
   Мороз опечатал мои уста, потом их обжег огонь, и я открыла глаза. Безымянные пятна света и тени сложились в лицо, склонившееся надо мной, дерзкое и открытое, но и готовность отпрянуть была на этом лице. Бархатный берет украшали перья и вышитая золотом корона.
   - Кто ты?
   Его вопрос повторило множество гаснущих отголосков, и он проводил их взглядом.
   Я села. Бескрайние ряды колонн и стрельчатые своды. Обширные витражи на глазах наливались кровью, выкрашивая в алый белые перья и белый плащ незнакомца. Он ничего не замечал, сражённый моей красотою.
   Да, моя шея вновь обрела гладкость сверкающей юной кожи. И я была прекрасна в своём атласном гробу, в застывшем прибое кружев, с волосами, перевитыми жемчугами и лилиями. Вокруг теснились цветы, срезанные в садах хрустальнейших наркотических грёз.
   Под хруст моих юбок я выбралась из гроба и вброд спустилась с горы цветов. Да, я медлила с ответом, но лишь потому, что сама не была в нём уверена.
   - А ты, как вижу, прекрасный принц. Откуда ты взялся?
   - Охотился и заблудился. Мне никогда не приходилось слышать о храме в этом лесу... Ведь это колдовство привело меня сюда?
   - Не могу сказать. Ты нашел меня...
   - В гробу, с отделённой от туловища головою. В створках чудовищной раны белели позвонки...
   - Что было дальше?
   Он выглядел смущенным.
   - Говорю тебе, я был как околдованный. Я и сейчас будто сплю. Я примерил твоё кольцо. Я поцеловал твои губы. И что-то произошло. Всё не так вокруг.
   Сама собой открылась входная дверь, впустив поток алого света. Я взяла принца за руку и повела за порог, уже догадываясь о ждущем его потрясении.
   Вместо глухой стены леса мы увидели простирающуюся внизу багровую равнину, сплошь застланную тяжелыми тучами, пылающими всеми тонами адского пламени. Ибо таковы здешние закаты. Закаты невидимого солнца, отгороженного клубящимся навесом облаков, словно бы в напоминание о том, что изначально этот мир был тюрьмой. А ночью здесь никто не видит звёзд.
   Я взглянула принцу в лицо и заговорила с ним очень мягко.
  
   - Полагаю, я просто должна была встретить тебя здесь, раз ты для чего-то понадобился Князю. И теперь будет правильным тебя к нему проводить.
   - Князю?
   - Да. Князю этого мира.
  
   ... Я угадала. Я всегда угадывала его желания. Только эту способность и оставили мне гигантские жернова, перемоловшие мою душу. Я вела этого мальчика в сердце Места-Которого-Нет и пыталась отыскать в потёмках памяти хоть один ясный островок, натыкаясь лишь на обломки прежнего кошмара.
  
   Мы отошли от здания и обернулись. Да, это был собор без алтаря, построенный умницей Тони, самым талантливым из нас. Вот уж кому было бы здесь не место, не окажись он калекой в своей настоящей жизни.
   Не знаю, что получил он от Князя - может, армию духов - каменщиков в подчинение или власть выгонять колонны из-под земли, как молодые побеги, но никто до него не строил ничего подобного. Только ему было мало. Он покинул нас, добровольно ушёл неведомо куда, оставив здесь свои тревожные шедевры, живущие своей особой жизнью.
   Вот и сейчас портальная резьба не была неподвижна. Каменные глаза чудовищ следили за нами, медленно шевелились драконьи головы и чешуйчатые лапы, меняя рисунок заполняющих впадины изумрудных теней. Никогда не знаешь, чего ожидать в подобных местах, и прогулки по ним не особенно любимы в растущих владениях Князя...
   ...Небо над которыми уже наливалось густым фиолетовым сумраком, наводящим на мысль о ночлеге. Впереди показался замок, окруженный деревенскими постройками. В одном окне горел свет.
   - Нам нужна помощь,- сказала я, и мы направились к замку.
   - Это Князя? - спросил мой спутник.
   - Нет, конечно. Кого-то из его вассалов.
   - Ты их знаешь?
   - Трудно запомнить всех, кого встречаешь при дворе. Мы ведь оборотни. А эти, похоже, ещё и вампиры.
   Принц молчал.
   - Здешняя знать - все пришельцы. Все по-разному, но мы пришли сюда сами. Как и ты.
   - Я заблудился.
   - Бывает.
   - И что теперь?
   - Свобода. Игра. Утоление страстей и исполнение желаний. Все, что угодно. В пределах этого мира.
   - В обмен на душу?
   - Кому нужна твоя душа? У нашего господина вполне практические интересы. Но в них он не отчитывается. Его воля редко вмешивается в наши дела, и, как правило, мы развлекаемся в своё удовольствие. Но власть над нами признаём, и готовы служить Ему, если понадобимся.
   - Ты понадобилась? Или просто "развлекалась в своё удовольствие", обезглавленная и в гробу?
   - Я не знаю. Но я обещала Князю свою преданность и на многое ради него пошла бы. Что до души... Ты сам ей господин. Спаси или потеряй - так же, как наяву. Здесь всё, как там, только здесь тебя никто не остановит.
   Неуютно мне было от собственных слов под тяжелым пристальным взглядом. Принц спросил:
   - Ты говорила о знати. А кто же остальные?
   - Изначально этот мир был безлюден, ведь Князь - не человек. Потом пришли мы, мечтатели, получившие власть его изменить. Пожелав какую-то вещь, мы вызывали её к жизни. Так возникли здешняя история, география, флора и фауна и великое множество всего, что дарит наслаждение или удобство, будь то предметы или люди. Меняя облик, мы обретали новые вкусы и желания. И Место-Которого-Нет откликалось на них, рождая нам жертв и любовников, слуг и солдат, крестьян и придворных. Мало кого занимала загадка их природы. Фантомы, игрушки? - не знаю. Родятся же у них дети. Боюсь только, что крестьяне близлежащих деревень обязаны своим существованием обитающим в замке вампирам.
  

   ***

  
   Весёлых хозяев замка не оказалось дома, и слуга пригласил подождать их возвращения с охоты.
  
   ...Я подсаживаюсь к огромному камину и пытаюсь сосредоточиться, вспомнить, кто я и что со мной происходит. Мой ум похож на пчелиный улей. В жарких отсветах огня проносятся фрагменты видений, почти все они головокружительны и странны, есть среди них манящие и тошнотворные. Наконец, одно из них врывается в меня и вытесняет все остальные.
   ...Я открываю глаза и смотрю вперёд. Долгие годы я буду смотреть только вперед и видеть одно и то же. Чертог непостижим и огромен, и нет ничего утешающего в созерцании его темных глубин. Напуганная противоестественностью своего пробуждения, я опускаю взгляд - и не могу опустить. Там, внизу - только черного дерева полированная столешница близко, слишком близко от моего подбородка.
   Потеряла ли я сознание? Не знаю. Думаю, мозг мой работал тогда иначе, с холодной кристаллической ясностью, не свойственной живому существу. Потусторонняя алхимия наделила мой череп подобием жизни, но не самым точным подобием, потому и воспоминания кажутся ныне чужими.
   Но именно эти глаза видели Князя, лицом к лицу, склонившимся над книгами, огромными нечестивыми фолиантами, освещавшими его темнокожую бледность призрачным светом своих страниц. Лик цвета пепла, цвета асфальта, цвета химер со сгоревших соборов, - тонкие, прекрасные черты. Если бы не взгляд, который он бросил (всего только раз) на диковинный, жуткий и бесполезный сувенир, утвердившийся на рабочем столе. Взгляд, полный живого, взвившегося, беснующегося мрака. Очень спокойный, внимательный, знающий взгляд.
   ...В стремлении обрести свою судьбу, удержать распадающуюся ткань существования, всей своей кожей почувствовать жизнь, стальною перчаткой облекшую сомнительный кокон вероятностей, который дано мне считать собою, я достигла страны, полной чудовищ. И мрак узнал меня, его улыбка - знак дарованного мне предназначения, права Быть, но (ирония, полная муки) не разделить с бессмертными Знание и тем сильнее ощутить свою незавершенность.
   Тьма преподносит урок смирения. Я все так же лечу в колодец времени, где нет ни уверенности, ни покоя, и никогда не увижу пьесы, роль в которой сейчас получила.
   ...Перевернутые строки, сошедшие со страниц проклятых томов, фосфорецируют на дне моих зрачков и проникают в мозг, оплетая его вязью магических знаков, врастая в плоть тонкими зелёными линиями. Потом, когда вновь забьётся моё сердце, чёрная кровь разнесёт их по телу, наполняя его властью и обрекая неотвратимой судьбе.
  
   ...Но тело, оставленное мной, как сброшенное платье, что происходило с ним в те долгие дни полуяви над гладким блеском полированного стола? Всплыли в уме ползучие слухи о тайных лабораториях Чертога и прислуживающих там безмолвных демонах. Жар залил мои щёки и снова отхлынул. Удивлённый слуга подхватил внезапно вставшую и пошатнувшуюся гостью.
   - Что с вами, госпожа?
   - Нет, ничего, спасибо.
   Моя плоть была нема и хранила свою тайну.
   - Встречались ли мы раньше, госпожа? Благородную кровь видно сразу. Чернь и рождённые под этим небом не имеют души. Здешние молодые господа - на что уж высокие, белозубые - всё равно мертвецы.
   Тусклое лицо и глазки грызуна. Имеет ли это значение?
   - Сам-то кто? Неужто из деревни?
   - Нет, - сонная улыбка, - я неудачник. Всегда мечтал о могуществе, а теперь испугался. Не хватает духу предстать перед княжеским Зеркалом. Истинное Желание, которое оно выполняет, бывает ведь для человека и сюрпризом. Никто не знает глубин своей души.
   - Я думала, сюда дорога лишь тем, кто умирает от жажды. Как попал сюда ты, малодушный?
   Он пожал плечами.
   - Чем шире ворота, тем больше народу, госпожа. Не сочтите за труд запомнить моё имя. Сиви,- к вашим услугам...
   Глаза Принца были темны и широко открыты:
   - О каком Зеркале он говорит?
  
   А потом вернулись охотники. Нет, они не привезли трофеев. Они никогда их не привозили. Но всеобщее оживление, блеск глаз и алость губ свидетельствовали, что охота была удачной.
   Огромный обеденный зал сразу стал меньше, слуги добавили освещения, по плитам пола носились, цокая когтями, борзые с развевающейся шерстью.
   Я оглядываюсь в поисках знакомых лиц. Собственно, даже не лиц - того неуловимого, что всегда выдаёт индивидуальность. Случай весьма прост: из всех обитателей замка только один когда-то был человеком.
   Он один выглядел усталым. Тяжёлые веки, презрительно сжатые губы, красивое лицо и жёсткие седые космы, лёгшие на плечи вишнёвого бархата. Что ж, в прошлый раз на нём была волчья шкура. И этот старый, воняющий псиной подонок бросил меня в беде, - я это точно знала.
   Здравствуй, Вито, я рада тебя видеть. И я действительно была рада. Было в его натуре что-то, чего всегда недоставало моей. Он приблизился и поцеловал мне руку. Выползший из грязных притонов, теперь он - хозяин замка и основатель династии. И он ничуть не изменился. Кем были женщины, родившие ему сыновей? Глаза вампира сузились. Он тоже меня узнал.
   - Ты всё-таки вернулась, девочка. Я не забыл тебя, маленькая святоша. Кто это с тобой?
   - Юный Принц. Князь ждёт этого мальчика. Поможешь нам попасть в Чертог?
   - Мне не трудно. А ты всё та же. Не думал, что ты приснишься мне снова. Я ведь лишился сна, и не без твоей вины, красавица.
   Я пояснила Принцу, и голос мой дрогнул:
   - Это значит, исчезла двойственность его существования. Днём он жил, как все люди, а сновидения приводили его сюда. Ты и сам теперь спишь где-нибудь под кустом, утомлённый блужданиями в чаще. И если вдруг умрёшь во сне, то обретёшь бессмертие в этом мире.
   - А наяву?
   - Какой ты веры наяву? Вот и спроси своего священника.
   - Значит, чтобы вернуться назад, я должен всего лишь проснуться?
   - Чтобы проснуться там, придется заснуть здесь.
   Вито мрачно улыбнулся.
   - Всё верно. Вот мне и не спится.
   Принц заметно успокоился и выглядел уверенней. Я же тревожно спросила вампира, сколько времени прошло с тех пор.
   - Как мне не светит солнце? Около века. Я видел твою казнь и кое-что из того, что творилось после. Не многие выжили в этом безумии. Я - нет. С той поры я жду тебя, милая. Где ты была так долго?
   - Не знаю. Боюсь, что в разных местах... одновременно. Я только - только возвращаюсь, и не уверена, что целиком.
   - У тебя более целый вид, чем в последнюю нашу встречу. Да и здесь многое изменилось. Князь собирает армию.
   Тут не выдержал Принц и вмешался со всей горячностью благонравного ребёнка:
   - Армию демонов? Вы говорите о Князе Ужаса, заточённом богами в Месте-Которого-Нет, господине зла и хаоса, ненавидящем всякую жизнь?
   - Скорее, её тупую неизменность. Не забывай, что он и сам был богом, богом перемен.
   - Богом - изменником. И вы хотите его возвращения на землю, новых Страшных веков? Снова отдать детей человеческих исчадиям бездны?
   Кольца блеснули на перчатке вампира.
   - Дети людские тоже не слишком добры к своим братьям. Здесь нет демонов, кроме нас.
   А мы родились среди людей и сбежали сюда от их пошлости и жестокости. Мир груб с мечтателями и беспощаден к одарённым Силой. Можешь спросить у дамы.
   Никто из нас не вернётся добровольно. А тот, кто может нам приказать, развоплощён и унижен и никогда не покинет Места-Которого-Нет. Дух Князя, ставший бледным воспоминанием на ветру небытия, избегает распада ценой особого, нечеловеческого усилия воли. Гости вроде нас развлекают Князя в его заточении, но ничто не способно придать ему реальности.
   Так силы Света обошлись с Врагом.
   Не думаю, что очень справедливо, ведь Князь был божественно равен каждому из Светлых Шести.
   И довольно об этом. Богословие - забава стариков. Для юных существуют другие удовольствия.
   Вито сверкнул зубами и жестом подозвал из стайки молодёжи черноглазую красавицу с ослепительно обнажёнными руками.
   - Мара, девочка, я представлю тебя гостям. Внучка моей старшей дочери. Дитя, наш Принц ещё не видел замка. Ты не могла бы показать его гостю?
   Девица послушно увела Принца, и вампир улыбнулся в ответ на мой встревоженный взгляд.
   - Вито - спросила я, оставшись с ним наедине, - что за армию ты упоминал?
   Он притянул меня к себе со светской развязностью:
   - Прежде узнаю - может и ты не прочь взглянуть, на обстановку одних покоев... весьма уединённых...- и тут же вздохнул, отнимая руку, - всё та же монахиня. Ладная, страстная девка, - но до чего ж фанатик. Никаких удовольствий. Каково это - всю любовь обратить к богу, да ещё и прокля...
   - Стой!
   - Ну, сообщи, если передумаешь. Что до армии... сама понимаешь, наше поколение тут ни на что не годится. Анархия, тщеславие и эгоизм. А вот наши дети с недавних пор стали получать приглашения на службу при Чертоге. И служба, и награда за неё весьма секретны. Остаётся ждать новостей. В этом мире довольно свежее ощущение.
   - Какие они, молодые господа?
   - Само совершенство. Бестии, не знающие сантиментов. Хищники, рождённые для стаи, умеющие ждать, терпеть и подчиняться, признающие только силу. Видела мой клан? Думаешь, они чтят во мне основателя и патриарха? Вовсе нет. Давно бы сожрали, да только не могут. Мечтатель здесь я один.
   - Они не способны преображать реальность?
   - Для этого у них маловато фантазии.
   Вампир подозвал слугу и сделал распоряжения об ужине для гостей. За снедью пришлось посылать в деревню: в замке запасов не держали.
   Потом оглядел меня с ног до головы:
   - А теперь скажи мне, девочка, почему я вижу тебя в венчальном платье?
   - Каком?! Я пыталась взглянуть на себя со стороны.
   - Поверь мне на слово, в этом доме не водится зеркал. Постой спокойно.
   Мы встретились глазами, и я вспомнила - он всегда понимал меня лучше других...
   - Я-то, конечно, не обольщаюсь. Да и мальчик, если поразмыслить, тебе не пара, даже если забыть его молодость. Надеюсь, Мара догадается вернуться с ним к ужину. Или к завтраку хотя бы...
  
  
   ***
  
  
   Мы неслись по неведомым пустошам, и за нами летели наши плащи. Принц, измученный бессонной ночью, смотрел вперёд запавшими блестящими глазами, не говоря ни слова. Его пальцы крепко сжимали повод огромного пурпурного коня со взбиваемой ветром гривой.
   Прибыв ко двору, мы не стали отвлекаться на отдых и разговоры. Перекинувшись десятком приветствий, мы прошли к постоянно открытому Зеркальному Залу Чертога.
   Зеркало - главный способ общения с Князем. А в некотором роде и сам Князь, то есть место его постоянного присутствия, и ещё - центр сложнейшей паутины желаний, ткань которой образует мнимую реальность этого мира.
   У Зеркала кто-то был. Не считая зрителей, притихших и невидимых во мраке. Наедине с огромным стеклом, чья высота превосходит три человеческих роста, а края оплавлены и испещрены пузырьками, в зеленоватом пятне света на гладком гранитном полу виднелась обнажённая фигура. Иногда по ней пробегали серебристые блики, и тело окутывалось мерцанием рыбьей чешуи. Так прошло какое-то время.
   Внезапно воздух сгустился - до того, что с трудом проходил через лёгкие и колыхал, как вода, ткани одежды и пряди волос. В заложенных ушах гудели призраки тысяч голосов, перед глазами поплыли цветные вспышки.
   Нечеловеческий вопль привёл нас в чувство. Принц сжал мне руку. Стало жарко.
   Лимонного цвета пронзительное сияние охватило стройное тело. Оно плавилось у нас на глазах, как горячий, вылитый в воду воск - кожа стекала с костей, таяли кости и плоть, клубясь и рождая всё новые формы. Сияние медленно гасло, из золотого и оранжевого становясь малиновым, тускло рдеющим, как угли под слоем пепла. Затихали конвульсии свершившейся трансмутации.
   Существо перед зеркалом казалось тёмным ворохом неживой материи. Но вот он дрогнул и стал расти, пытаясь подняться на тонких звериных ногах. Горбатая тварь в неведомом мучительном усилии закинула назад голову с острыми ушами. Раздался хлопок, и горб на спине уродца взорвался парой громадных, тончайших, прекраснейших кожистых крыльев, просвечивающих багровым, как шёлковые знамёна на закатном солнце. Вига обернула к зрителям кошачью голову со смеющейся алой пастью, взметнулась в коротком восторженном танце и, взмыв вертикально вверх, исчезла в световой шахте. Пряный ветер коснулся наших лиц...
   - Так бывает всегда? - пересохшим ртом спросил Принц.
   - Нет. У каждого это по-своему и каждый раз заново, - отозвался невидимый в темноте вампир,- теперь иди.
   Принц помедлил, но потом пересёк зал уверенным и твёрдым шагом.
   - Вито,- прошептала я.
   - Да?
   - Не знаю, что со мной. Кто я такая и каких натворила бед, приведя сюда этого мальчика?
   Вдруг стало страшно. Присмотри за ним, хорошо?
   - Да, - так же тихо и бесцветно отозвался он.
  
   Целую вечность Принц Ченан просто стоял и смотрел в безмолвную глубину стекла. Не шелохнулись даже перья на его берете, так неподвижно он стоял. Перед ним проносились образы, рождённые Зеркалом для него одного, ему одному предназначенные...
   Прошуршали шелка. Приблизилась Мара, зашептала у меня над плечом:
   - Он видит будущее... Великая судьба, великая корона. Четвёртый принц, восьмой ребёнок императорского дома получит Империю и власть над живыми и мёртвыми. Избран, избран княжеской мудростью...
   - Избран - для чего?
   - Догадываюсь, милая, но хочу сама всё увидеть. Дед мой, я решила, я не вернусь в замок, я остаюсь при дворе.
   - Я тоже,- коротко отозвался вампир.
  
   Принц провёл рукой по глазам, повернулся и пошёл обратно. Белое лицо с провалами глазниц над высокими скулами, сжатые губы, огненные пряди волос. Прямая спина, внезапно утратившая гибкость молодости.
   Мы окружили его, а он нас даже не видел. Мара завладела его рукой и повела к выходу, на воздух. За ними потянулись молодые вампиры.
   - Чего ждём мы? - спросил меня Вито, но, по-видимому, уже не нуждался в ответе. Сняв перчатку, коснулся моей щеки.
   - Делай то, что считаешь нужным, Саад из Халлы. Тони, как ты помнишь, обещал молиться и за тебя. Только вряд ли мы из тех, кому ещё могут помочь молитвы. Ох, женщина, ты никогда не знала, чего ты хочешь...
   Он легко подтолкнул меня. И я пошла, понимая, что назад уже не вернусь.
  
  
   ***

  
   Сколько раз я стояла здесь? Зеленоватое свечение привычно окутало моё тело и проникло в сознание, позволяя разом представить все земли и воды этого мира, которых действительно стало много больше, как и их обитателей. И в воздухе над ними дрожали отзвуки страстей и надежды, алчности и нетерпения, ожидание наполняло атмосферу, и это казалось новым в мире, которому нечего было ждать.
   Я могла многое вылепить из этой реальности силой своего желания, но у меня не осталось больше желаний. Меня вела лишь холодная безрассудная потребность знать и, следуя ей, я шагнула туда, где никто раньше не был. Я вошла в Зеркало.
   Толстое зелёное стекло с повисшими тут и там воздушными пузырьками впустило меня и сомкнулось вокруг громадным аквариумом со стенками, блестящими, точно ртуть. От одной отделилось моё отражение и выступило навстречу во всей полноте телесного правдоподобия. Оно улыбнулось, и свадебные кружева наших платьев из белоснежных стали багровыми, а лилии в волосах обернулись розами, горящими, как рубины.
   Отражение протянуло руку, пристально глядя мне в глаза, и тут я увидела, как темнеет и сморщивается кожа моего двойника и облетает сухими листьями на пышные оборки платья, как увядают губы, западает нос, и пустеют глазницы, и всё шире становится зубовный оскал.
   В вырезе платья проступили дыры меж рёбрами, и лишь шнуры сухожилий ещё связывали вместе мелкие косточки протянутой мне кисти.
   Мои живые пальцы коснулись ждущих мёртвых, и не стало ни тех, ни других, слившихся на границе магической амальгамы, как закатное солнце сливается в море со своим отражением.
   Ещё полшага, и я лицом к лицу с могильным призраком, в чьём дыхании - холод, распад и отчаяние.
   Я закрываю глаза и бросаюсь вперёд, навстречу смертному мраку, навстречу бездне, распахнутой, как объятие.
  
  
   ...Рвётся тонкая плёнка иллюзии, а за ней - голый утёс над равниной опалесцирующих тяжёлых туч и штормовой ветер, выбивающий из-под ног единственную опору. Чёрное небо усеяно звёздами, видна широкая дорога млечного пути.
   Ветер сбивает дыхание, но я всё равно зову, зову своего господина, чёрного ангела Ангромади, князя в алмазной короне, развенчанного властителя Тьмы.
   Космическая пустота вздрагивает и прислушивается, а потом отзывается и наполняется Присутствием, грозная сила которого оглушает, и каждая точка межзвёздного мрака становится зрачком, впившимся в моё лицо.
   Так было и в нашу первую встречу, в тот роковой час, когда маленькая монахиня Саад заблудилась во сне и нашла дорогу в Место-Которого-Нет, позволив ему, хоть немножко, но - быть, ведь сон, разделенный с кем-то, перестаёт быть просто сном.
   Тогда впервые явилась ей чёрная изнанка белого света, а врождённое чувство справедливости заставило признать, что с Господином Невозможного обошлись неподобающе и отдать ему всю свою преданность и своё пылкое сердце.
   Тихий голос рождён эфиром, его вибрации пронизывают тело и заставляют позвоночник гудеть, как струну или отзвонивший колокол.
   - Что тревожит тебя, дитя? Зачем ты меня звала?
   - Чтобы знать правду. Расскажи мне о моей смерти.
   - Тебе отрубили голову на площади города, где ты родилась и куда вернулась после изгнания из монастыря.
   - За что?
   - За колдовство. И ты была невинна, как овечка, ведь ты губила себя бескорыстно, а колдовство всегда преследует выгоду. Казнили тебя по навету. Месть отвергнутых поклонников, сломавшая машину мироздания.
   Казнь сопровождалась множеством смертоносных знамений, и городские власти пообещали прощение и награду любому преступнику и подонку, согласному схоронить останки в безопасном для горожан удалении. Охотник нашёлся, и Ашеронский лес, куда он отволок в мешке твоё тело, с тех пор удвоил свою дурную славу.
   - А потом?
   - Добрая девочка, полюбив меня, ты совпала с одной бессмертной тенью и уже не могла просто умереть. Я слышал в твоей крови шум подземных рек, бегущих в Чёрное озеро. Эта судьба так легко не отпустит. И ещё твоя клятва. Сами боги не в силах ни отменить её, ни исполнить, а от неё зависит многое. Твоя смерть могла разрушить Вселенную.
   Я перенёс тебя в Чертог, но я не властен давать жизнь и воскрешать мёртвых. А потом долгие годы искал средство вернуть на орбиту твою планету - со всем своим искусством и терпением - бесплодно.
   Но кто- то позаботился о судьбах мира и появился Принц - мальчик, способный делать Существующим Несуществующее. Ему хватило поцелуя, чтобы поднять тебя из гроба.
   Я почти теряю сознание от мощи и глубины бесплотного голоса.
   - В чём я клялась тебе?
   - В верности.
   - Это слово многое значит.
   - Именно. Ты принесла мне Кольцо. Привела Ченана. И сделаешь больше, чем кто бы то ни было для моего Возвращения.
   - Что за кольцо?
   - Ты не помнишь?
   - Нет.
   - Пусть так, тебе и не нужно помнить.
   Я говорю очень тихо, так, что сама не слышу своих слов, срываемых с губ и уносимых прочь нестихающим ветром:
   - Отпусти меня.
   Я вдруг понимаю, что ничего больше не хочу узнать. Я проиграла. Странными путями вела меня судьба, и вот я здесь, кругом пустота, и мне всё равно, что случится дальше. Ни будущего, ни прошлого - одно предрешено, другое забыто. Он ошибся. Я мертва. Чтобы дать кому-то жизнь, настоящую жизнь, мало воли и власти. Я всего лишь глупая женщина, но я думаю, что для этого нужна любовь. Божественная Любовь.
   Я глупая женщина, и в его ответе мне послышалась нежность, когда он сказал: "ты свободна".
   И ещё он сказал:
   - Ты всегда была свободна, Саад, свободна совершать все ошибки, которые подсказывала тебе твоя гордость. Можешь ли ты любить, не отрекаясь от своей любви?
   Впрочем, отныне это не важно. На руке казнённой колдуньи было кольцо с реликвией величайшей власти. И этой властью в мёртвое тело я вложил зерно, предназначенное проснуться и прорасти для неслыханной славы.
   Принц разбудил вас обоих.
   Ступай, но пускай иногда меня в свои сны, Саад, мать Великого Змея.
  
  
   ***
  
  
   Слышите, отец Берад?
  
   ...В год затменья, беспощадный год
   Мёртвая колдунья понесёт,
   И родится на исходе года
   Змей на гибель честного народа,
   И тринадцать лет в глуши таиться
   Будет, словно отрок иль девица,
   До поры, когда война огня
   Принесёт на мирные поля,
   И в огнях войны на теле змея
   Засверкает медная броня...

   Всё сбывается, и Великий Змей уже пришёл на землю. Он родился на исходе года, отмеченного затмением, года, когда Принц Ченан заблудился в Ашеронском лесу. Милостью Небес я не помню ни часа его зачатия, ни часа его рождения, и всё же это я его безумная мать, осенённая жестокой благодатью.
   Как могло случиться такое? Думаю, всему виной какой-то изъян в магии, вызвавшей меня к жизни. Он коснулся не тела, сумевшего выносить и родить младенца, а духа, разорванного и не принадлежащего больше этому миру и этому времени.
   Но знаете, отец, - даже в ущербном существовании, одолженном силами тьмы взамен одной непростительной клятвы, есть надежда услышать волю Создателя и служить Его славе. Некоторые говорят, что Господь в своей мудрости может обратить любое зло и горе к радости и любви, и наши страдания не напрасны, а наши ошибки подобны жемчужинам на покрывале тайны, наброшенном на нечто несказанно прекрасное, что будет явлено нам в надлежащее время. Скоро я узнаю об этом всё.
   А ваше предназначение ещё не исчерпано, и я оставляю вас бродить по всем дорогам ада, священник, потому что Змей уже здесь, и вас это касается больше, чем многих других. Остановите его, если сможете.
   Однажды, на дикой скале в еловом лесу, когда мои ноги и руки были изранены и кровоточили, так же, как и моя душа, в звёздном небе надо мной распахнулось окно, показавшее мне будущее, и увиденное потрясло меня больше, чем что бы то ни было во всех моих жизнях, особенно когда я поняла, что это будущее, судьбу всех и каждого на этой планете, ношу я у себя под сердцем.
   Ноги сами понесли меня к краю обрыва, у подножия которого, разбиваясь о камни, убегала из тёмного леса маленькая злая река.
   И тут, в полушаге от гибели, я представила, что вместе с жизнью, свившей во мне гнездо, я уношу из этого мира надежду на любое будущее. Что, если другого просто нет? Что, если, разрушая предсказанную историю, я подорву её космические основы и обреку на бесконечное повторение вчерашнего дня?
   Тогда я упала на колени, и это была моя первая молитва за прошедшую сотню лет. Я молилась до самого утра, и это была самая бессвязная и самая горячая молитва, когда-либо звучавшая под звёздным небом. Когда-нибудь, священник, Вы повторите её слово в слово.
   Потому что Великий Змей Амей Коат уже начинает свой путь. Да помогут вам добрые боги и Тот, кто поручил их заботам ваши короткие жизни.
   Прощайте.
  
  
  Глава четвёртая
   Фран
  

   Фран чувствовала себя рыбиной, выброшенной на солнечный берег из тёмных подводных глубин, сумрачным чудищем, которому нет места среди людей. Она лежала на боку ( ведь рыбины лежат только на боку ), её светлые волосы смешались с песком, а пальцы просеивали песчинки. Мысли она перебирала так же вяло и бесцельно, пока не подумала о том, что забыла спросить священника, кто такая вига.
   Вигой её дразнили дети. Маленькие гадёныши ненавидели её и боялись. Она была старше, сильнее и умнее, но они всё равно не отставали, потому что их было больше, а ещё потому, что она никогда не жаловалась родителям.
   Алма и так понимала. Она стыдила детей, защищала старшую дочь, а отец в такие минуты очень странно на неё смотрел.
   В монастырь сегодня лучше не ходить. С утра звонил их колокол, извещая о чьей-то смерти, а от похоронной суеты Фран всегда старалась держаться подальше. Правда, обычно Фран всех покойников в округе чуяла ещё за сутки, а на этот раз - ничего. В воздухе не веяло смертью. Было что-то другое, печальное, но не страшное, словно тихий привет из запредельных миров.
   "Ведьма, бесовка, вига мохноногая, тощая уродина" - так они кричали вчера. Почти все дети деревни сбежались, - "Хвост и шерсть в портки упрятала - думает, не знаем! Скинь штаны - проверим. Не хочет, боится, держи её! Пусть молитву почитает! Упирается... Ну точно - ведьма! Глянь, как смотрит, вот укусит! А я говорю, надо хвост ей подпалить. Против таких огонь - первое средство. Ничего, мы так. Ещё камнями можно. Держите!"
   Они нагибались за камнями, когда их разогнал кузнец. Но даже кузнец не очень её привечает - его молодая жена недавно родила первенца и ему не нужны неприятности. Глаз-то у Фран нехороший, так говорят.
   С удвоенной силой вернулась вчерашняя обида, и тут Фран ощутила приближение Чёрной Волны. Эта беда всегда караулила где-то неподалёку. То зло, что таилось в потёмках её души, вдруг поднималось и застилало весь белый свет...
   С давних времён прятаться и размышлять Фран приходила в одно и то же место - со всех сторон окружённый скалами кусок песчаного берега, куда никто не знал дороги, и откуда море казалось особенно таинственным и прекрасным.
   Фран грелась на солнце, растворялась в лучах и звуках, и её маленькое тело, живущее своей занятною тихой жизнью, становилось частью этого сияющего мира - такою же, как камни и ракушки.
   Море дарило ей сравнения, когда Фран пыталась разгадать безымянные движения собственной души. В ней тоже были солнечные отмели и странные находки в полосе прибоя, были полные жизни и движения опасные глубины, скрытые сверкающей голубой плёнкой, по которой вдали письменами свободы скользили призраки проплывающих кораблей.
   Но божий мир не знал Чёрной Волны.
   Никто не знал - кроме Фран, пока лишь её одной.
   Всегда начиналось с того, что темнело и зеленело небо, небо Фран, которое в этот момент заслоняло видимый мир со всеми его чудесами. И горизонт вздымался и набухал Тенью, неотвратимо и беспощадно движущейся. Постепенно становилось понятно, что приближается стена воды: чёрно-зелёная, прошитая змеящимися молниями, она идёт наравне с такой же стеной мрачных туч, охваченных мутным подозрительным свечением, заражающим всё вокруг - вскоре и вода и земля испускают языки тусклого пламени, и Фран, поднимая руку, замечает на пальцах напёрстки зелёного огня.
   Заворожено смотрит она на невообразимо огромную гору воды, идущую к берегу, и видит, как верхушка волны ныряет вперёд и обрушивает вместе собой, увлекая в бездну, тучи, и чаек, и два крошечных островка, на которых обычно зимуют морские собачки.
  
   Гигантский вал приближается, наматывая на себя, подобно полотну, гибнущую Вселенную, засасывает воздух, вызывая сокрушительный ветер, сдувающий камни и швыряющий тебя навстречу неизбежности.
   Тут Фран исчезает.
   Чтобы покинуть навязчивое видение ей надо стать куском пустоты - без страхов, без памяти, без желаний. Она научилась это делать, и в этом её спасение. Но неопытному уму нужен образ, помогающий подобному бегству.
   И Фран превращается в дохлую рыбу, просвечивающую вылезшими из брюха тонкими рёбрами, безобидную, старую, вонючую дохлую рыбу, неинтересную даже чайкам. Её сознание отсутствует, почти замирает сердце и останавливается дыхание. Тело холодеет. Никто в эту минуту не признал бы в ней живого человека, но берег безлюден, и Фран лежит так до тех пор, пока её не приводит в чувство вечерняя прохлада.
   Девочка поднимается. Её сотрясает озноб, стучат зубы. Земля плывёт под ногами. Фран падает. На этот раз обошлось. Но когда-нибудь она обязательно попадётся. Каждый раз - всё ближе и ближе. Вскоре ей уже не удастся бежать. Бежать от себя самой.
   Фран сворачивается клубком, как раненый зверь, и ждёт. Решение приходит, когда уже всё небо усыпано звёздами. Немного помедлив, она уверенно выбирается в потёмках к монастырю Девы Амерто.
  
  
   Сестра Люс кутается в тёплую шаль, в её кротких глазах - изумление.
   - Не ребёнок, а кара небесная.
   - Я знаю, - серьёзно кивает Фран, - он правда уехал?
   - Воистину.
   - И ничего не просил передать?
   - Он заходил к тебе домой перед отъездом, но тебя не застал.
   - Может, просто вернулся в часовню?
   Сестра качает головой.
   - Уехал из этих мест. Кое-что случилось, Фран, и нам требуется расследование. Отец Берад вызвался отправиться в Халлу и собрать нужные сведения. Халла - это на севере.
   - Я знаю.
   - Почему ты не дома, Фран?
   - Так.
   - Переночуешь у нас?
   Фран мотает головой. От неё пованивает тухлой рыбой.
   - Спасибо, Люс, ты добрая, но ты мне не поможешь.
   Девочка отступает в темноту.
   - Спокойной ночи, Фран.
   Фран кивает головой и бредёт прочь. Оборачивается. Монахиня ещё стоит на пороге.
   - Люс, ты не знаешь, кто такая вига?
   Женщина делает жест, отводящий беду.
   - Боевой демон армии Князя Тьмы. Большая кошка с крыльями дракона... Оставайся-ка у нас. Ночь на дворе, чепуха в голове, недалеко и до несчастья. Но Фран уходит.
  
  
  
   Конечно, она отправляется не домой. Неразумная надежда ведёт её к древней часовне на берегу, посвящённой Господу Адомерти, создателю всех вещей, той, что была восстановлена из забвения и запустения отцом Берадом, появившимся в их краях как раз в год рождения Фран. В детстве она бывала здесь часто, собирала для священника цветы, а он угощал её монастырскими коврижками и медовыми сотами.
   Выросшая в подозрительного и застенчивого подростка, Фран почти перестала приходить в маленький домик при часовне. Трудно сказать, чего она страшилась больше - разочароваться в единственном друге или разочаровать его самой. Но сейчас, пробираясь во тьме козьими тропками, она испытывает непонятную обездоленность и тягостное недоумение, вызванное странностью мироустройства, лишившего её всякой поддержки на пороге первой большой беды. Ей хватает ума понять, что самой ей не выбраться, а монастырь и деревня - не те места, где можно найти помощь. Берад был вестником из другого мира. Его светлый ум и образованность, опыт длинной и сложной жизни могли подсказать ей выход. Могли бы.
   Она находит дом пустым и незапертым. Немного бродит в темноте, спотыкаясь об оставленные вещи, и почему-то начинает успокаиваться, и вдруг ощущает всю накопившуюся за день усталость. На кровать, пахнущую сухими травами от бессонницы, она садится уже со слипающимися глазами и сразу же проваливается в глубокий, словно колодец, сон. И на самом дне колодца что-то блестит.
  
  
   ***

   ...О, гений далёкого города! Башни и шпили твоих владений навсегда поразили мой ум, растревожили сердце.
   Золото колоколен ждёт меня, чтоб возвеличить на золотом престоле в новом моём обличье - в тяжёлом венце прохладном, в рубинах и жемчугах, имперские леопарды лягут к моим ногам. И в бархат багряный окутан, встретив меня у ворот, руку протянет - смутный - тот, кто давно меня ждёт.
   Тронул эфирные струны сторожевых моих снов летнею ночью безлунной твой троекратный зов. Над завитками курений вглядываясь в темноту, мой господин и пленник, видишь ты - я иду.
   Ощупью пробираюсь чащею смутных гаданий. В блеске камней и эфесов - другой красоты обещанье. В жёлтых глазах пантеры, меж стихотворных строк, в шёлке павлиньих перьев - будущей встречи намёк.
   Как корень растения жаждет воды средь великой суши, стремится душа моя так же испить ту далёкую душу. Сложить свою власть и силу к ногам его светлой славы, быть преданным юным другом и демоном древним кровавым, разящей крылатой тучей, послушной единой воле, отдавшей навеки другу всё лучшее и плохое - то страшное, что таиться пока за закрытой дверцей, где твари в броне драконьей погибнуть без единоверца...
   О, пламенные завесы видений! Откройте на миг драгоценный облик, и я разыщу его всюду, кто бы ни ждал меня в конце пути...
  

   ***

   Когда Фран проснулась, было светло. И на душе тоже стало светлее. Все вещи вокруг сияли незамутнённой утренней ясностью - такими она видела их в детстве, в этой же самой комнате. Здесь всегда было хорошо. Чисто и пусто и пахло травами и воском.
   И ещё: голос, звучавший в её голове перед пробуждением, избавил её от тоски. Она не запомнила ни единого слова, но осталось чувство, что говорил кто-то близкий, похожий, очень знакомый, и словно бы звал в дорогу. Вот и славно. Но кто же укажет путь?
   Фран огляделась. Свежая побелка стен, на деревянном столе - книга и записка. Фран долго смотрит на неё, прежде чем взять в руки.
   "Девочка, не в лучшие времена я покидаю этот край - и тебя тоже. Оставляю тебе книгу. Вряд ли самое подходящее чтение для ребёнка, но не такой уж ты ребёнок, а рисунки чёрной и красной тушью должны тебе понравится особенно. Это редкий сборник "Пророчеств" из оренхеладских скрипториев.
   Книга попала мне в руки недавно, словно бы для того, чтобы я мог перечитать её другими глазами. Никогда не сомневаясь в её правдивости, я воспринимал откровения пророкам иносказательно, как поэтический символ судьбы народов. Теперь же жду буквально и во плоти пришествия Амей Коата, коронующего Рдяного Царя и открытых властью этого союза врат в Бездну, впускающих алчное воинство падшего ангела.
   Помнишь юношу, о котором я рассказывал? Тринадцать лет назад я малодушно оставил его, устрашившись ответственности, которую накладывал на меня мой долг исповедника. А теперь оставляю тебя, пытаясь исправить то, что вряд ли можно исправить.
   Я любил его как сына, а должен был начать процесс, предать церковному суду. Если верить Саад (что бы ты ни слышала про женщину, скончавшуюся в монастыре, она не простая безумица), то я оставил его в руках демонов, и они завладели его душой. И всё зашло слишком далеко - настолько, что меж людей уже ходит рождённый в затмение Змей, никем не узнанный, не достигший предписанной силы и, очень на это надеюсь, пока ещё уязвимый.
   Береги себя, Фран. Неизвестно, что ждёт нас всех впереди. Как бы я хотел увидеть тебя совсем взрослой и очень счастливой".
   Берад.
  
   Фран озадаченно перечитывает послание. В спешке священник не догадался объяснить кое-что подробнее, а ей, похоже, было известно куда меньше, чем он предполагал. Кто такая Саад? Люс ничего не сказала об умершей чужестранке, а больше Фран вчера ни с кем не говорила, сражённая призраком Чёрной Волны. Может, этот призрак был предчувствием большой беды, притаившейся между скачущих строчек записки?
   Фран внезапно чувствует прилив невыразимой нежности к человеку, который ещё недавно казался ей посланцем из другой жизни, всезнающим и почти всемогущим. Он тоже. Точно так же, как и она, он бестолково тычется в страшные загадки жизни, и некого просить о помощи и совете. Только времени впереди у него осталось намного меньше. Почему он не догадался взять её с собой?
   Фран берёт книгу, - это настоящее сокровище в тиснёной коже с серебряными углами, - и возвращается с ней на кровать.
  
  
  Глава пятая
   Принц
  
  
   Дни траура и похорон не помешали желанию Принца заполучить портрет как можно скорее, и вот уже картина была готова. Но теперь с неё смотрел Ченан последней недели, отстранённый и непроницаемый.
   В назначенный час он приходил и садился в кресло, рассеянный и молчаливый, и лишь иногда Джеди ловил на себе его изучающее - цепкий взгляд, словно обещающий художнику некую загадочную роль в жутком и двусмысленном будущем императорского сына.
   Кроме Принца, с Джеди во дворце не разговаривал никто.
   Его страшно потянуло в город, к простым человеческим лицам, мешанине пряных уличных запахов и низким манерам черни.
   Тёплым голубым вечером он сошёл на шумные улицы Меды, столицы Империи и города его детства. Нарядная крикливая Меда подхватила его и закружила в своих объятиях.
   Он покупал сладости и приставал к прекрасным горожанкам, выбирал в лавочке ленты и ткани. Потом попал на представление странствующего балаганчика и пил вино с актёрами в кабаке - до тех пор, пока звуки реки жизни не слились в мелодию застольной песни, смутно и беспокойно знакомую.
   Но слова были новые и рассказывали про озеро в дремучем лесу и духа, заточённого там в наказание за участие в мятеже Ангела Мрака. До Затворения демонов это был один из самых могущественных духов, но и сейчас сила его так велика, а неволя так мучительна, что не осталось дерева в округе, не искорёженного, не изуродованного его неизбывным страданием. В особенные из ночей навстречу полной луне из озера поднимается призрак: прекраснейшая дева в подвенечном платье, прозрачная и тихая, как туман.
   Это Наар, тоскующая подруга тёмного Ангела, Проклятого бога. Та, что предала его и обрекла на поражение, а потом разделила с ним приговор. Та, чей облик лишает рассудка и останавливает сердца. Та, что стала проклятием Ашеронского леса и его страшной тайной.
   Джеди расплескал вино, когда грянул припев: "Путник, мрак упал, твой скакун исчез и ведёт тропа в Ашеронский лес..."
   Как он смеялся в юности над этими сказками! В конце концов, он там был. За два дня он со слугами прочесал этот лес вдоль и поперёк, но никакого озера не видел. А вот Принц - он видел совсем другое.
   И сейчас видит.
   А Джеди, лучший художник Империи - слеп. Джеди нащупал на груди амулет в виде глаза. Что привиделось ему тогда, в предсмертном бреду посреди пустыни? Принц, призывающий что-то из тьмы. Джеди подумал, что предпочёл бы никогда не знакомиться с тем, что готово откликнуться на этот призыв.
   После застолья Джеди бродил по узким кривым улочкам терпких приключений давно прошедших лет, и эта прогулка осталась в памяти запутанным хороводом мерцающих в ночи огоньков.
   Девушка, бросившаяся к нему из переулка, прильнувшее к нему трепетное тело и сильная маленькая рука, увлекающая за собой. Рыжие волосы, вспыхнувшие в свете уличного факела.
   Ступеньки.
   Простыни пахли ночными цветами, женщина - страхом и лихорадочной надеждой найти неведомое спасение в случайном возлюбленном. Изумлённый, неловкий и нежный, Джеди обещал ей то, во что хотел бы верить сам: "всё будет хорошо". "Я не хочу умирать" - твердили ему в ответ.
   - Я не хочу умирать - повторила она утром, когда кружевная тень от занавески легла ей на плечо, - чёрные ленты, заколоченные дома - уже в нескольких улицах. Завтра они будут здесь.
   Она помогла ему одеться и вытолкала за дверь. Джеди шагнул в утреннюю свежесть с мыслью, что не найдёт за порогом вчерашнего города.
   Так оно и вышло.
  
   Несколько чёрных лент на дверях, замеченных накануне, Джеди отнёс на счёт официального дворцового траура, теперь он понял, что ошибался. Оспа не стала ещё повальным мором, и многие отказывались верить в её приближение, легкомысленно продолжая вести обычные дела и веселиться. Но вот в переулке кто-то сложил несколько трупов с обезображенными лицами. Джеди пришло в голову, что заснувший на улице бродяга, о которого он споткнулся ночью, мог оказаться сейчас в их числе. Тут и там чадили черепки с какой-то вонючей отравой.
   Розовый утренний свет заливал город. Высоко в небе, обещая хорошую погоду, раскинулись перистые облака. Над головой захлопали крыльями голуби, и с этим простым звуком в душе у Джеди что-то разбилось, и дальше он шёл легко и бездумно, зная, что никогда не забудет увиденное дорогой.
  
  
   Джеди стоило бы десять раз подумать, прежде чем нести зачумлённое дыхание столицы в стены императорского дворца. Но он не подумал, и некому было подумать за него.
   Вспомнив секретные тропы сына садовника, он миновал охрану, и тут бы ему уснуть, добравшись до кровати, никем по дороге не встреченным, но он, как назло, закружил, заблудился в чаще дворцовых покоев.
   Ставни были затворены, горели свечи и лампы, умножаясь в драгоценных зеркалах, создающих ложные перспективы и смущающих внезапными движениями теней. Одуряюще дымили благовония. Старинные меры от повального мора, они сами создавали атмосферу бредовую и тревожную, вызывая в памяти Джеди видения пустыни. И сейчас он чувствовал приближение той самой горячечной галлюцинации, бывшей, по сути, его единственным и незабываемым духовным опытом, и галлюцинация овладевала им наяву.
   Он шёл наугад по восточным коврам и глади бальных залов, сквозь заросли скульптур, шандалов и портьер. Как рыбка на золотом крючке, он шёл на смутный голос.
   Монотонный, растерявший в ночное бдение свою молодость и силу голос Принца читал заклинания на древнем непонятном языке. И, как это уже было когда-то, незнакомые слова начали расцветать в голове Джеди вспышками диковинных смыслов.
  
   Уз разрешитель
   Эфирного племени,
   Нечеловечьего страшного семени,
   Я заклинаю тебя своим именем,
   Кровью своей,
   В ней двенадцать царей-
   Каждый с особенным царским безумием-
   И-
   Недалече моё впереди-
   Приди, приди, приди.
  
   В эту минуту Джеди выступил на свет из темноты дверного проёма и был замечен. Люди, бывшие в комнате, повернули к нему свои лица. И от того, что это были за лица, могильный холод побежал по спине художника.
   Зыбкий призрачный сброд, словно сошедший с древних рельефов, на которых боги сражаются с демонами. Птичьи головы, звериные морды побеждённых на заре веков чудовищ смотрели на него блестящими глазами, а по коридору, образованному их телами, медленно спускался навстречу Джеди Принц с улыбкой человека, узнавшего великую радость, но ещё не готового в неё поверить.
   - Джеди, друг мой... Ты.
   Тонкая девичья фигура с кошачьей головой становится по правую руку Принца.
   - Посмотри, малышка, он пришёл.
   Её руки тянутся к лицу и снимают маску. В зале не демоны - она полна переодетых людей. Возможно, многие из них сейчас бледны и напуганы, так же, как принцесса Сель, чьё лицо вдруг плывёт перед глазами Джеди и гаснет вместе с сознанием.
   Он словно падает в глубокую тёмную яму, на дне которой - холодный камень плит, а далеко наверху - слабый свет и голоса.
   - Обморок?
   - Это жар. Он горит весь, смотри.
   - Не смей прикасаться! Иди в свою комнату, Сель, и не покидай её без моего разрешения.
   - Но как...
   - Прочь! Убирайся.
   Удаляется шорох юбок.
   Принц берёт голову Джеди в руки и долго всматривается в его черты, словно ждёт какого-то знака. Шепчет.
   - Чёрная смерть... Возможно... Да, так будет лучше...
   Какая-то дверь захлопывается в голове Джеди, и вот он заперт в мерзостном котле, где жёлтое вливается в багровое и кипит, порождая чудовищные пузыри бреда и безумия долго, бесконечно долго.
  

   ***
  
  
   Угнездившись удобно в опустевшей постели священника, Фран листала сборник "Пророчеств", пленённая рисунками необычайного богатства и редкого мастерства. Пурпурные и чёрные драконы распластались на пергаменте страниц, их змеящиеся хвосты сплетались с буквицами и орнаментами заставок. Но прельстительней всего был Рдяный Царь - стройный юноша в клубящемся плаще, словно намеченный единым лихим росчерком умелого пера рисовальщика, и с волосами, такими же красными, как одежда.
   Очарованная, Фран смотрит на рисунок так долго, что картинка начинает дрожать и расплываться. Когда туман рассеивается, Фран озадаченно замечает, что изображение переменилось.
   Юноша с красными волосами сидит у изголовья больного, скорее даже умирающего. Рядом таз с водой, гора тряпок, какие-то флаконы и скляночки, травы и снадобья, разбросанные в беспорядке. И резкие запахи нездоровья и лекарств доносятся со страницы, и хриплые выкрики терзаемого недугом.
   Отшатнувшись, Фран захлопывает книгу.
   Потом открывает вновь.
  
  
   Прохладные струйки воды сбежали на подушку с лица Джеди, с того, что было когда-то его лицом. Чьи-то осторожные руки поправили свежий компресс, убрали со лба тёмные пряди, слипшиеся от гноя и сукровицы. Мечущийся, почти ослепший, увлекаемый стремительными волнами неминуемой гибели, Джеди потянулся к этому прикосновению всеми силами растерянной души. Рыжая девушка из ночного приключения сидела рядом на одеяле, ласково улыбалась и звала за собой. Но потом её лицо превратилось в лицо Принца, и Джеди понял, что ощущает его присутствие достаточно давно.
   Принц вздрогнул от звука его голоса.
   - Почему ты не позвал ко мне докторов?
   - Они все неучи,- Ченан шептал это быстро и тихо, почти над самым ухом больного,- кроме того, у них есть работа - ни ради тебя, ни ради меня они не оставят брата.
   - Эдвара?
   - Ты бредишь, мой Джеди. Эдвар мёртв. А вскоре к нему присоединится принц Идо, наследник Империи.
   - И я.
   - Только не ты, Джеди. Тебе не нужны доктора, пока я рядом. Тебе никто не нужен. Постой-ка, я сейчас.
   Как будто он мог куда-то уйти. Впрочем, мог - туда, откуда не возвращаются, легко, слишком легко.
   Торопливая возня в темноте, звон посуды. Принц вернулся с серебряной чашей, до краёв наполненной жидкостью, похожей на молоко, с тонкой, голубой, как у лунного камня, каймой по краю.
   - Я ждал, когда ты придёшь в себя, мне нужно, чтобы ты понимал, что происходит. Пей. Да пей же!
   В чаше было не молоко. Первый же глоток заполнил всё тело Джеди холодным голубым огнём, придав ему невесомость, усмирив жар и боль.
   - Что это?
   - Ома. Ты не мог про неё не слышать в своих путешествиях. Её свойства ценят огнепоклонники, маги Востока. Помимо прочего, она навевает сны, особенные сны. Я проникну в твой сон и отведу в место, где смогу исцелить. Пей же!
   Последние жемчужные капли стекли по отвратительной корке, ставшей лицом Джеди, который уже проваливался в беспамятство под пристальным наблюдением Принца.
   Ровно и безмятежно Ченан проговорил нараспев:
   - А теперь держись, мой друг, и не удивляйся, поскольку мне известен лишь один способ сделать это.
   И огненноволосый ангел приник в отрешённо- страстном поцелуе ко рту гноящейся маски, скрывающей воспалённую, распадающуюся, изъеденную заразой плоть.
  
  
   ***
  
   - Добро пожаловать в Инфламмар, красавец,- произнёс женский голос с томной ленивой иронией, когда Джеди смог снова открыть глаза.
   На долю секунды Джеди показалось, что он каким-то необъяснимым образом поменялся с Ченаном местами, и теперь это его судьба - сидеть у постели умирающего друга. В мыслях был страшный беспорядок, но, осознав, что зрение к нему вернулось, Джеди почувствовал себя воскресшим. И огляделся. И увидел вот что:
   Ченан, моргая с видом едва проснувшегося человека, поднимался с подушек огромной кровати под сребротканым балдахином, украшенным кистями, достаточно тяжёлыми, чтоб, размахнувшись, проломить человеку голову. Но на ложе он был не один. Другую половину занимала полуодетая дама опасной искусительной красоты. Она-то и поприветствовала Джеди, а теперь разглядывала с откровенным любопытством.
   - Первый раз вижу подобное. Кого это Вы притащили, мой Принц?
   - Пока не знаю, - Ченан спрыгнул с постели и стал торопливо одеваться, пугая пламя горящих свечей. У просторной спальни не было окон.
   - Это тот самый?
   Ченан молча пожал плечами, нашаривая на полу туфли и попадая руками в рукава камзола.
   - Краше в гроб, как говорится ...
   - Так и будет, если не поторопимся.
   - Мы идём к Зеркалу? Сразу надо говорить,- дама соскользнула с перины и завернулась в струящийся плащ, - Я должна это видеть. Как волнуют моменты таких предстояний, даже если ты всего лишь бедный зритель.
   Так, втроём, они и вышли.
   Ведомый под руки, Джеди недоверчиво прислушивался к своей способности держаться на ногах. Всё остальное вокруг вызывало ещё меньше доверия, в том числе своим отчётливым несходством с лихорадочными или наркотическими видениями. Он чувствовал себя призраком в мире призраков, и голос тоже был призрачным, когда он спросил:
   - Что это такое, Инфламмар?
   Отозвалась дама.
   - Это город. Единственный город в Месте-Которого-Нет. Он вырос вокруг княжеского Чертога за какие-нибудь последние десять лет. Теперь сюда стекается лучшее общество, постоянно что-то происходит, много кого можно встретить. Дед, правда, считает всё это пустой суетой, но ему легко говорить, он ведь всего повидал, пока ещё был жив. Солнце, звёзды и множество столиц - всё это и вправду существует там, откуда ты прибыл? Ченан так мало рассказывает мне...
   Они шли по высокому каменному коридору к розовеющему впереди пятну света. Джеди вдруг почувствовал, как Принц сжал его руку.
   - Ты ведь очень хочешь жить, Джеди. Я отведу тебя к Зеркалу. Откройся ему, дай заглянуть внутрь себя, чтобы Он узнал твоё сердце. И если Он захочет что-то сказать тебе - слушай, слушай внимательно.
   - Кто Он?
   - Да ну же, Джеди, ты знаешь, ты должен знать...
   Принц волновался, и странно было слышать проскользнувшие в его голосе умоляющие нотки.
   Они достигли выхода, и с высокого многоступенчатого крыльца Джеди увидел город, окутанный невероятной розовой дымкой, в которой растворялись верхние этажи и высокие башни, таяли ажурные мостики, перекинутые через улицы от одного дворца к другому, и становились мягче очертания странных созданий, заполняющих эти улицы. Далеко не все они были людьми. Некоторые проносились в воздухе, подобно птицам. Другие...
   Джеди покосился на Принца и его подругу. Они и глазом не моргнули. Ченан поторопил их. Внизу дожидались пурпурные кони.
   Джеди оглядывался всю дорогу к холодной чёрной глыбе Чертога, гадая, что это за штука такая - ома, раз ей под силу проделать с ним такое...
  
  
   Глава шестая
   Отец
  

   Она не пряталась. Сидела и ждала вестника своей судьбы, не выпуская из рук книгу "Пророчеств". Но страницы больше не оживали.
   Фран не догадывалась, что книга была не последним прощальным подарком отца Берада.
   Когда её собственный отец появился в дверях домика, в его руках была корзинка со снедью. Он неловко поставил её на лавку и сел рядом.
   Он всегда был ей чужим. Сильный, надёжный, седой - Фран не помнила, чтобы он с ней когда-нибудь разговаривал, лишь иногда ловила на себе его тяжёлый остановившийся взгляд. И вот теперь в этом взгляде появилось нечто новое.
   - Фран. Алма собрала тебе поесть. За дверью узел с одеждой. Тебе нельзя возвращаться в деревню.
   - Почему?
   - Соседи взбесились. Грозят тебя на части разорвать. Несколько человек слегли с лихорадкой, монахини говорят, что это оспа. Чёрная смерть с севера. Но наши грешат на тебя, лунатика. Будто бы видели тебя в потёмках под окнами заболевших. Монахиням их не унять. Люди хотят твоей крови, дочка.
   Фран подняла голову.
   - Ты тоже веришь в мою вину?
   - Я верю, что Алма не переживёт, если с тобой случится что-то плохое. Не знаю, почему ты ей так дорога, но в людях она не ошибается. Я был не слишком добр к тебе, но не думаю, что ты виновна в ворожбе и порче. Старый священник сказал, что у тебя чистое сердце. Он просил позаботиться о тебе.
   - Берад?
   - Да. Он говорил со мной перед отъездом. Как накаркал. Сказал, что когда-нибудь такое случится, что тебе не место в нашей деревне, среди наших детей.
   - Берад так сказал? Вы прогоняете меня?
   Рыбак покачал головой.
   - Это с самого начала было ошибкой. Алма очень хотела ребёнка, а его всё не было. Вдруг стало известно, что сёстры монастыря Амерто подобрали где-то брошенного младенца. Алма так на меня смотрела... Она сразу к тебе привязалась. Люди уже тогда ворчали - скоро стало понятно, что глаза у тебя разные, а это плохой знак. Но Алме было всё равно - даже когда родились наши собственные дети...
   - О... Значит, я не вашей крови,- и тут Фран поняла, что рада правде, что всегда ждала чего-то похожего и теперь, наконец-то, свободна,- тогда я уйду. Не буду вас больше мучить.
   - Решай сама. Поешь сначала, тогда поговорим.
   Отличную еду собрала в последний раз добрая женщина для маленького подкидыша - рыбный пирог, козий сыр (коз Алма завела ради молока для приёмной дочери, так и прижились), сдобные лепёшки, копчёное мясо, орехи.
   Пока девочка ела, человек, которого она всю жизнь считала своим отцом и почти совсем не знала, смотрел на неё и гадал, будет ли отныне любовь жены обращена на него, как в прежние времена, или это нескладное существо заберёт её с собой, где бы ни оказалось.
   Щёки Фран порозовели: она наелась. Кивнув на корзину, сказала:
   - Слишком много всего.
   - Остальное возьмём с собой.
   - Возьмём?
   Волосы упали на лицо, сквозь них недоверчиво блестел правый зелёный глаз.
   - Я обещал священнику позаботиться о твоём будущем. Он когда-нибудь говорил, что намерен собрать для тебя приданое?
   Зелёный глаз распахнулся изумлённо.
   - Что?
   - Для тебя это тоже новость? Ты богатая невеста, Фран. По здешним меркам, конечно, но и пожелай ты отправиться на Ярмарку в Оренхеладу, без внимания женихов не останешься.
   - Берад просил выдать меня замуж? Ты везёшь меня на Ярмарку?
   - Если ты захочешь. Но для твоих деревенских ровесниц Оренхелада - предел несбыточных мечтаний.
   - Я знаю. А если я не захочу?
   Рыбак пожал плечами.
   - Это щедрый и заманчивый подарок. Вести свой дом, растить детей, заботиться о муже...
   - Который отправит меня на костёр, как только поймёт, что вы ему подсунули!
   - Став женщиной, ты можешь измениться. У тебя будет другая жизнь, такое случается.
   Фран покачала головой.
   - Люди боятся силы, затаившейся внутри меня. Но я одна знаю, как сильно следует её бояться. И брачное ложе меня не спасёт. Деревенские правы. По моим следам и впрямь идёт беда, которая погубит куда больше душ, чем есть в одном приморском селении. Но и мне не поздоровится.
   - Тогда священник верно решил. Есть... остаётся ещё один путь. Мне бы такое в голову не пришло, но что я знаю об этих вещах... Ты когда-нибудь слышала о Гончих Огня?
   Сердце Фран забилось быстрее:
   - Вы не можете так со мной поступить, Берад бы никогда...
   - О Господи, сядь. Я не враг тебе. Что ты знаешь о Гончих?
   Фран перевела дух. Внезапный приступ паники встряхнул всё её тело, чуть было не бросил спасаться бегством, сломя голову, в никуда.
   - Они приходят с Востока, с Края Пустыни. Их обучают в монастырях, основанных еретиками, изгнанными из Империи Святой Церковью. Гончие способны управлять своей магической Силой, поскольку их учителя считают её дозволенным оружием против Врага. По их мнению, изначально магические способности чисты как одна из разновидностей творческой энергии, дарованной человеку Создателем. Подобно пророческому дару, магический был осквернён прикосновением Тёмного бога и стал опасным после Затворения демонов, так как высвобождение его силы нарушает мировое равновесие, расшатывает границы Существующего, позволяя просачиваться в реальность созданиям мрака и безумия.
   Гончих учат владеть магией, подчинять её, укрощать её порывы. Их мало, их появления редки и непредсказуемы, бывает, что жители селений сами разыскивают Гончих и предлагают большие деньги за изгнание бесов, снятие порч и проклятий, уничтожение колдунов.
   На последнем слове голос Фран дрогнул, но она продолжила.
   - На самом деле они пускаются в путь, чтобы найти пришедших во исполнение старых пророчеств. Так велели им Хранители Огня. Они надеются первыми узнать о том, когда в этот мир явятся двое - Эвои Траэтаад и Амей Коат. Эвои Траэтаад должен уничтожить Змея, и Гончие будут ему служить. Оружием они владеют тоже.
   - Хранители Огня - ты думаешь, они и сейчас способны общаться с богами?
   Так не разговаривают с детьми. На мгновение Фран взглянула на себя со стороны и увидела то же, что видел рыбак - отдельное, никому отныне не принадлежащее существо. И детство слиняло с неё, как старая змеиная кожа, как кокон, оставив смутное предчувствие полёта и удивительной новой жизни. Её лицо стало чуть более открытым.
   - Ты ведь спрашивал об этом Берада. Что он ответил?
   - Сказал, что в чём-то еретики оказались правы, а Церковь ошибалась. Может статься, видения, вынесенные из Огня Хранителями истинны, и тогда...
   - Что?
   - Им одним под силу взять на себя заботу о твоей душе.
   - Это невозможно, - выговорила она пересохшим ртом. Огромный ждущий мир, сама жизнь, чаша, способная утолить любую жажду, книга с ответами на все вопросы были протянуты ей дружеской рукой, но...
   - Это невозможно. Огненные Маги не обучают женщин. Меня не примет ни один монастырь Края пустыни.
   - А ты бы хотела?
   - Стать одной из Гончих? Да.
   Рыбак понимающе кивнул.
   - Тогда собирайся. Дорога неблизкая.
   - Но как?
   - Драгоценностей, что оставил твой священник, должно хватить, чтоб произвести впечатление на Огненных Магов, понимай их как взятку, плату за обучение или пожертвование монастырю. К тому же есть среди них одна редкая реликвия...
   - Не всё так просто. Этих не подкупишь, ведь с самого начала они ждут появления Амей Коата именно в женском обличье. Говорят, на языке пустыни змеи бывают только женского рода. Так или нет, Хранители считают женскую природу падшей и тлетворной, неспособной к укрощению магии.
   - Если уж Змей будет бабой, тебя им тоже стоит уважать.
   Фран хихикнула. Рыбак продолжал серьёзно.
   - Священник оставил письмо для их главного. Берад выслал его из Империи в давние времена. За ересь. В письме он признаётся в ошибках и просит о помощи. Не смогут они дать тебе от ворот поворот, приютят и присмотрят - хотя бы для того, чтобы узнать, чего это священник так старается.
   - А ты его спрашивал?
   - Конечно. Замаливает какой-то старый грех. Его дела. Почему ты так смотришь, Фран?
   А она впервые увидела его по-настоящему.
   Она всегда плохо понимала людей. Дикий и впечатлительный ребёнок, чаще Фран была занята отысканием безопасных дорожек между подводными течениями своей собственной жизни, и если кому-нибудь удавалось вытащить её на поверхность, она превращалась в задыхающееся глубоководное животное, ослепшее от ветра и солнечного света.
   Хуже всего было с теми, кого она любила. Все оттенки их настроений опутывали её сетями, рвать которые было жестоко, а оставаться в них - невыносимо. Люди смотрели на неё, а видели кого-то другого, ждали от неё того, что она никогда не могла бы им дать. Она научилась убегать, уклоняться от давящей тяжести чужих страхов, надежд и ожиданий, убегать от людей, таких далёких и непостижимых. До этой минуты.
   Она словно увидела тех, с кем прощалась из другого, внешнего мира, с расстояния в половину Империи, будто бы из будущего времени. И ей показалось, что чувства, проснувшиеся в её душе испытывать ей вроде как не подобает.
   Так взрослые порой смотрят на детей, играющих на траве и не ведающих, что за жизнь их ожидает.
   - Ты будешь ей хорошим мужем, - наконец проговорила она,- и хорошим отцом сопливым недоумкам, которые этого не заслуживают.
   - Ты молода и несправедлива.
   - Боги справедливы. Все, кроме одного. Создатель тоже несправедлив, ибо терпит на земле справедливость. Все своё получат, и скорее, чем думают. Но кого это обрадует? Не знаю.
   - Ты умеешь видеть будущее?
   - Не умею. Я ничего не делаю, чтобы это случилось, чаще наоборот. Будущее само прорастает в моих глазах, в моих ушах, не спрашивая согласия. А иногда я слышу его запах. Хочешь знать, чем будет пахнуть это место?
   - Домик у часовни?
   - Домик, часовня, деревня, всё побережье, даже само море им провоняет.
   - Им?
   - Дымом. Тяжёлым жирным дымом, тошнотворнейшей гарью, в которую будет превращено всё живое на много дней пути вокруг.
   Оба глаза Фран, серый и зелёный, были пусты и широко открыты. Потом она моргнула и добавила тише и глуше.
   - Но я не представляю, когда и кем это будет сделано. Сегодня запах гари мерещится мне чаще обычного. А может, это моё проклятие и я заберу его с собой, отправившись на Восток. И всё же...
   Фран встрепенулась, схватила рыбака за рукав и потянула к выходу.
   - Пойдём. Я покажу тебе укрытие в скалах, о котором никто не знает. Можно затаиться надолго, если позаботиться о припасах. Кусок песчаного берега, огороженный каменными стенами и сухая пещера, которую не заливает приливом. Мор или война, обещай мне, что убережёшь Алму...
   Фран вспыхнула, наткнувшись на взгляд мужчины, резко повернулась и побежала вперёд, неотличимая со спины от мальчишки - подростка.
  
  
   Потом, когда они сидели на берегу, рядом, но не то чтобы очень близко друг к другу, а солнце медленно склонялось к горизонту, и песок сыпался сквозь пальцы, мужчина сказал:
   - А ведь мне знакомо это место. Я видел его с моря. На том островке зимой собираются морские собачки.
   И девушка отозвалась, не поворачивая головы:
   - Да.
   И тут же добавила, словно продолжая начатый разговор:
   - Тебе невозможно идти провожать меня к Краю Пустыни.
   - Я обещал священнику. И дома меня не простят, если отпущу тебя одну.
   - Я не пропаду, знаешь. Растопыренная пятерня Фран бороздила песок.
   - Сколько дней займёт дорога туда и обратно? Что будет с твоей семьёй за время твоего отсутствия? А если ты не вернёшься?
   - Голодать не будут. Алма разумная женщина и умеет распорядиться деньгами. Мы с ней всё обговорили. Но твои слова меня смущают. Вроде как настают Последние Дни. В любое другое время...
   - Да. В любое другое. Берад не должен был брать с тебя обещание, если что-то знал об этом. А он знал, полагаю. Потом пришла Чёрная Смерть...
   - Все пока живы. Может, и обойдётся.
   Фран словно бы к чему-то прислушалась и ответила эхом:
   - Да. Пока живы. Не покидай её, а?
   - А ты? Почти ребёнок, девушка, одна на дороге...
   - Немного труда, и никто не догадается, что я не парень. Ты бы и сам обманулся, если б не знал меня так давно.
   - Нет.
   Повисло молчание. Затканное звуками волн, ветра и чаек, оно не было тишиной. У самого горизонта беззвучно таяли в сияющей дымке паруса купеческого каравана, напоминая о детских мечтах убежать из дома в юнги, младшие матросы, мальчики на побегушках, - лишь бы прочь от берега, от неподвижной, душной жизни.
   - Я слышала, торговцы на Дороге охотно берут мальчиков в учение и услужение.
   Рыбак не возразил сразу, и Фран заторопилась.
   - Я знаю грамоту и хорошо соображаю. Договорись с порядочным купцом из тех, что держат путь на Восток, дай ему немного денег, чтоб позаботился в дороге о сыне и показал, как ведутся дела. Расписку с него возьми, в конце концов - жену успокоить и самому не тревожиться. Ты не виноват. Ты ни разу меня не обидел. Когда-нибудь, в другой жизни, я буду счастлива видеть тебя своим отцом (или братом,- подумалось вдогонку, или...) А здесь мне не место, что правда то правда. Вот и отпусти. Доведи до дороги и возвращайся.
  
   Так и сделали. На прощанье Фран обняла рыбака, прижавшись так тесно, что окружающие смущённо переглянулись. Рыбак и бровью не повёл.
   - Избалован, матерью. Пусть немного жизни поучится, может и выйдет какой-нибудь толк. В море его не беру, слишком нежен. Да и гадали ему, что утонет. Так что вот.
  
   На этом и расстались. И на время чудеса захватившей Фран новой жизни заглушили её тревогу и дурные предчувствия.
  
  
  Глава седьмая
  Зеркало
  

   Мара сидит у окна, одетая в глухое, с высоким воротом, платье земляничного шёлка. На губах играет рассеянная улыбка. Белые руки в тяжёлых драгоценных кольцах перебирают тёмные кудри Джеди, который застыл у её ног, уронив голову на скользкие от переливчатой узорной ткани колени.
   Ресницы художника сомкнуты, но подрагивают, выдавая, что он не спит, лицо чистое, безо всяких признаков болезни, разве что выглядит немного утомлённым. Только в углу рта собралось и засохло немного крови - Мара, целуя, прокусила ему губу, чего бы никогда бы не посмела проделать с Ченаном. " Глупый..." - думает она, - "Глупый, сладкий..."
   - Бедный мальчик, - шепчет Мара вслух, - ты его любишь.
   - А ты?
   Джеди по голосу слышит, что она улыбается.
   - Как умею, мой друг. Не могу сказать "всей душою", но вся я - его. Принц любого заставит себя любить, живого и мёртвого, человека и демона. Обречённые им на смерть будут благословлять его - до самого конца.
   - Но ему не нужна ничья любовь.
   - Ошибаешься. Только сам он будет любить лишь свою невероятную судьбу и того единственного избранного, что способен разделить её с ним.
   - Тот, кого он ждёт.
   - Предсказанный пророками. Ведь на этот раз он обманулся, не так ли? - мягко спрашивает Мара.
   - Верно. И я для него больше не существую. Впрочем, нет. Думаю, он злится на меня.
   - Ещё бы. Но он зол и на себя, на то, что был так слеп, притащив тебя в Инфламмар. Ты человек солнца, дневного света. Не зря Зеркало тебя отвергло. Кстати, ты был бы мёртв, не вмешайся Принц. Ему пришлось просить за тебя.
   Джеди приподнимает голову, и белые руки с красными ногтями падают с его волос.
   - Как это было?
   - Сначала всё шло как обычно, но потом ты закричал. Стало темно и холодно, а Зеркало замкнулось, как бы отвернулось от тебя. Ты начал падать, теряя сознание. Ченан бросился вперёд. Думаю, он всё понял уже тогда, но всё равно сделал это. Он держал тебя в руках, и магия окружала вас обоих, её зримые туманные волны сталкивались в воздухе, рассыпаясь зелёными огнями. Никто никогда не видел подобного.
   - Но потом он не сказал мне ни слова.
   - И это меня удивляет. Позволишь ли задать один вопрос?
   Джеди выпрямляется и трёт лоб, отгоняя лёгкое головокружение.
   - Пожалуйста.
   - Что было с тобой у Зеркала? Что заставило тебя закричать?
   - А ты разве не знаешь? - спрашивает Джеди, отворачиваясь к окну.
   Брови Мары удивлённо ползут вверх.
   - Никто не знает. Князь с каждым общается наедине.
   - Что это бывает обычно? Предсказание? Предостережение? Что-то ещё?
   - По-разному. Видения даются не всем. Некоторых они убивают.
   Джеди понимающе кивает.
   - События, которые я видел, обрушились на меня подобно горному обвалу, стремившемуся меня похоронить. Боль и ужас. Смерть. Всё было смертью, бесчестием и истязаньями. Люди, пожираемые адскими тварями, множество людей. Некоторые лица были мне знакомы, другие - нет, но то, что проделывалось с их телами, мне никогда не придётся забыть.
   - И только?
   - Не только это. Я видел места, где жизнь была добра ко мне... или не очень добра. Я видел улицы городов, постоялые дворы на Дороге, хижины рыбаков. И везде... о, я видел императорский дворец в Меде. Видел Ченана со свитой. Они смеялись, упиваясь происходящим. Он стоял посреди пыточной камеры, прекрасный, свободный, гордый, и шутил со своим фаворитом, тогда как его одежда и туфли были забрызганы густеющей человеческой кровью с прилипшими волосами.
   Джеди встаёт у окна, повернувшись к Маре спиной.
   - Ты так чувствителен...- тянет женщина. Но вот другая мысль приходит ей в голову, и в одно неуловимое движение она оказывается рядом, а голос выдаёт нетерпение и возбуждение.
   - Ты... так ты его видел? Ты видел его лицо? Того, кто был с Ченаном?
   Джеди медленно поворачивает голову. Теперь он смотрит ей прямо в глаза.
   - Кто он?
   - А разве ты не знаешь?
   - Кто?
   - Амей Коат, живая магия, Великий Змей Освободитель...
  
  
   ***
  
  
   - Какой он?
   Ответ замирает на кончике языка и Джеди чувствует его вкус, отравленную сладость случайного преимущества, полученной над Ченаном власти. Но силы неравны, и Джеди больше не медлит с ответом.
   - Очень юн, почти ребёнок. Я никогда не представлял его таким. Ничего змеиного, звериного в облике. Красив, почти как девушка. Светлые волосы, тонкие черты. Глаза, между прочим разные, прекрасные необычайно. Правый светится, как одинокий изумруд... а может, левый... И сила его обаяния, его власть над душами очень велика. Ты околдован им, Ченан, он - твоя гибель, как отвратить от тебя это безумие...
   Смех Принца звучит сердечно, но с ноткой смущения, вызванной неуместностью прерванных излияний.
   - Ты ничего не понимаешь, Джеди, друг мой. Я буду самым счастливым из смертных. Величайшим из великих. Не надо пытаться меня удержать. А сейчас я прошу тебя об одолжении.
   - Чем я могу помочь тебе, Ченан?
   - Нарисуй его для меня. Слышишь? Хочу увидеть своими глазами...
   - Я подумаю.
   - Я прошу.
   - Да, мой принц. Я попытаюсь.
  
  
   ***
  
  
   С непонятным упрямством Джеди не прикасался к краскам. Он не мог уклониться от исполнения желания Принца, о нет, но ощущал непривычную неуверенность.
   В живописи Джеди был мистиком. Божественное говорило с ним на языке цвета. Древняя традиция цветовой символики нередко занимала его размышления.
   Белый цвет, вмещающий все остальные, всегда был символом Господа Адомерти, сотворившего видимый и невидимый мир. Отец Берад в детских воспоминаниях Джеди предстаёт облачённым в белое, окутанным великой безмолвной тайной. И как белый солнечный свет распадается многоцветной радугой в каплях дождя, так и безбрежность божественной власти нисходит к людям чистыми цветными лучами.
   Красный - цвет вечно юного бога страсти, влечения и красоты. Его имя Эмор, повелитель наслаждений и страданий любви.
   Тыквенно - оранжевый цвет Торве, бога довольства и радостей жизни, того, что дарит удачу в делах.
   Жёлтый, как золото - цвет львиной гривы Орендо, могущества Господа.
   Небесно-голубой - Девы Амерто, Мудрости Господа.
   Глубокий синий Госпожи Лекс, Хранительницы Справедливости.
   Тёмно-фиолетовый Энаны, ведающей тайнами произрастания, рождений и материнства.
   Одни цвета рвались вперёд и грели и требовали мужских имён, другие манили и отступали, окутывая прохладой и женственностью.
   Чёрный... ну, чёрный был отсутствием цвета, его противоположностью, Мраком до Творения. Джеди не использовал чёрной краски, никогда. Его мир был цветным. И один из цветов всегда смущал его и притягивал любопытство.
   Что-то с ним было не так.
   И трудно понять, что же.
   Вокруг его было в избытке, он горел со всей откровенностью в середине радужного спектра, но люди словно бы и знать его не желали. Дети начинали распознавать зелёный позднее других. Он не встречался в знамёнах, гербах, рисунках разукрашенной одежды и утвари. И это объяснялось несложно: в природе не существовало ни одной сколько-нибудь устойчивой зелёной краски. Изыскания Джеди ни к чему не привели. Зелёные пигменты, которые он испытывал в живописи, очень быстро теряли цвет, искажая гармонию оттенков, и даже смеси красок, образующие зелёный, были неустойчивы и ненадёжны.
   Не тёплый и не холодный, не женский и не мужской, зелёный цвет в народной речи всегда был связан с чем-то лживым, безумным, болезненным и противоестественным - взять хотя бы "зелену тоску" и "зелено вино", абстрактно отсвечивающие чем-то потусторонним. Единственный из цветов радуги, зелёный не соотносился ни с каким божеством. Джеди подозревал, что это было не по правилам, ведь всё небесное должно находить отражение в земном, а всё земное иметь соответствие в области духа.
   ...Так же, как нынешняя душевная раздёрганность Джеди отразилась на его работе живописца. Что-то произошло с его восприятием цвета. Он больше не чувствовал краски, как прежде, всем своим существом, и в смятении отложил палитру.
   Вместо этого он взялся за резец.
   По его рисунку был изготовлен и установлен (в Меде, а не в Инфламмаре) небольшой печатный станок и вскоре Джеди сделал на нём один-единственный оттиск награвированного портрета, так нужного Принцу. Медную же доску, с которой печаталась гравюра, тщательно завернул и спрятал в своей комнате.
  
  
   - Это он? - рука Принца тянулась к ещё не просохшему листу, подушечки пальцев ласкали едва уловимый рельеф штрихов, разбросанных по бумаге. Из линий и пятен складывалось лицо, в котором Ченан пытался прочитать ответ на ему одному ведомый вопрос.
   - Не совсем. Если быть точным, это его зеркальное отражение. Лицо, что я запомнил, а потом нарисовал и вырезал на доске, ты можешь увидеть, приложив этот лист к зеркалу.
   - И что изменится?
   Джеди пожал плечами.
   - Правое станет левым, левое - правым. Во всяком случае, впечатление не то же самое, есть нюансы. А у меня из-за этих мелочей ощущение, будто вышел портрет какого-то другого человека.
   Принц разыскал зеркало.
   - Тебе следует отдохнуть, мой Джеди. К тебе приходят странные мысли. Но работа прекрасная. Ты лучший из художников, друг мой. Я вижу, что это Он.
   Джеди незаметно ушёл. Он и в самом деле устал. Перед глазами медленно плыли, извиваясь, змеи зелёного огня.
  
  
   ***

   Крик павлина. Медленное пробуждение. Энтреа оставляет постель для нового дня. Его ждут умывание, завтрак и книги, приготовленные матушкой. Очень необычные книги. Но и его нельзя назвать обычным ребёнком. В свои тринадцать лет Энтреа разумнее многих взрослых, и душа его знакома с далеко не детскими страстями. Матушка гордится им. Матушка живёт для него. Она - его единственный друг (ровесники только забавляют Энтреа), его наставник и воспитатель.
   Отец надолго уезжает из дома. Дорога благосклонна к нему и торговля процветает. И дом полон дорогих и красивых вещей, но также он наполнен тишиной, зеркалами и шелковистым сумраком. И это радует Энтреа. Он не любит яркого солнца и громких голосов. Он не любит глупых и грубых людей. Он способен не любить очень сильно.
   И тогда Энтреа становится опасен.
   Он и сам пока ещё не знает, насколько.
   А матушка знает. Матушка всё про него знает. Вот и сейчас в искусно подведённых глазах госпожи Ифриды, таких блестящих и таких больших на удлинённом белом лице, светится знание того, что сон, посетивший минувшей ночью ложе мальчика, не был обычным сном.
   - Он звал меня,- говорит Энтреа,- не вслепую, как раньше. Он меня видел. Я должен идти, благословишь ты меня или нет.
   - Что ж, - лицо матушки затуманивается, но голос тих и нежен, - значит, пришло время. Думаю, мы всё делали правильно и ты готов исполнить предначертанное. Но скажи, догадываешься ли ты о том, что тебя ждёт?
   - Нет. Но в любом случае не могу жить так же, как прежде. Голос судьбы позвал меня, и нет другого пути.
   Госпожа Ифрида кивает.
   - Да. Пусть поможет тебе богиня.
   Энтреа неожиданно улыбается:
   - Не слишком ли я стар, чтобы поручать меня заботливой Энане, пекущейся о младенцах?
   Глаза госпожи Ифриды становятся строгими.
   - Кто здесь говорит об Энане?
   - Перестань, всем известно, куда ты уходишь вечерами. Скажи, ведь ты не из последних жриц её тайного культа?
   - Из первых. Но Энана здесь ни при чём. Пойдём. Я кое-что тебе расскажу, прежде чем ты нас покинешь.
   И госпожа Ифрида ведёт сына сквозь шелковистый сумрак просторных и тихих комнат, заполненных зеркалами.
   Где-то кричит павлин.
  
  
   Глава восьмая
   Халла
  
  
   Старый священник растерянно озирался в человеческом водовороте, грозившем смять и растоптать его, как того беднягу, на чьей пятерне он только что поскользнулся. Остального, к счастью, увидеть не пришлось, так плотна была толпа и так неумолимо её движение, вынесшее священника к высокому помосту, с которого далеко вокруг разносился голос худого человека в красных лохмотьях:

   Кайтеся, братья, кайтеся-
   Мир в преисподнюю катится-
   Станут погостом поля,
   Пеплом станет земля.
   Тучи прольются желчью
   В алую кровь человечью.
   Благо главу сложившим
   В безвременной жаркой жатве,
   Мора и глада вкусившим-
   Судьба их не стоит жалоб.
   Молить о спасенье не надо-
   Спасение станет адом.
   Имперскую бранную славу
   Спасут изменой кровавой,
   Господней воле изменой,
   Призвавши из бездны Змея,
   Змея и змеево семя,
   Злом засевая землю.
   Враг не посмеет тронуть
   Град обагрённого трона,
   Убережёт столицу
   Гвардия Рыжего Принца.
   Лихо ли в битве сражённым?
   Бесы войдут к вашим жёнам,
   Страхом всё будет и срамом,
   Лягут руинами храмы.
   Змеева время срока:
   Слушайте слово пророков!
  
   Толпа грозно колыхалась. Как удалось старику в красном собрать столько слушателей? Берад был поражён его талантом проповедника. Голос старца, сильный и звучный, коршуном парил над толпой, а иногда опускался и бил - без промаха, точно в сердце.
   Он обвинял. Обвинял Святую Церковь, Императорский Дом, армию, весь народ в том, что сошли они с путей Господних и забыли про долг и закон, и отвратил Господь от них своё лицо и беззащитны будут дети человеческие к приходу адских тварей, которые пожрут весь их род и унаследуют землю. Призывал бодрствовать и пребывать на страже, ждать явления вестников Последних Дней, искать знаки Змея на лицах подростков, любой из которых может оказаться вместилищем проклятой силы.
   Но про знаки Берад уже не дослушал. Тело охватила внезапная слабость, стало трудно дышать, острая боль вспыхнула в грудной клетке. Только не сейчас! Упасть означало погибнуть под ногами сотен обезумевших людей. Быть втоптанным в камни, мостившие площадь города, куда он проделал такой долгий путь, северного города, хранившего свою зловещую тайну.
   В гаснущем сознании мелькнула смутная картина: на том же помосте другая фигура в красном с огромными мускулистыми руками и в маске палача заносит тяжёлый холодный блеск над головой распростёртой на плахе женщины. Какое-то мгновение женщина кажется священнику мучительно знакомой, потом топор обрушивается, и Берад падает в душный и липкий мрак, сожалея, бесконечно сожалея.
  
  
   Когда он вновь открывает глаза уже ночь, рядом горит костёр, из темноты доносятся разговоры, пение, смех. Запахи еды. Слева болит, губы пересохли. Рядом сидит человек с короткими, как у солдата, волосами и внимательно читает какие-то бумаги. У него крепкая шея и уверенное жёсткое лицо. "Наёмник" - решает про себя Берад, - "наёмник, охраняющий купеческий караван". Звуки вокруг принадлежат постоялому двору. "Грамотный" - не успевает удивиться Берад, как человек склоняется над ним с чашкой воды. Его движения точны и осторожны, как у монахини, дающей больному напиться.
   - Как вы?
   - Неважно. Но вроде бы ничего серьёзного.
   - Вы не слишком молоды для таких приключений.
   Незнакомец не хочет ни обидеть, ни посочувствовать. Его светлые глаза внимательно изучают собеседника.
   - Я вынес вас из толпы. Языки Огня собирают всё больше народу.
   - За кого мне молиться?
   Беглая скупая улыбка.
   - Меня зовут Сет.
   Берад слегка приподнимается.
   - Это значит "пёс"?
   Та же улыбка на миг освещает лицо напротив.
   - Пёс, идущий по следу.
   - Я бы сравнил вас с волком. Песочным волком пустыни. Или диким степным.
   Блеснули зубы.
   - Край Пустыни - мой дом. Но волк служит лишь собственной алчности, а пёс - воле господина. Вам-то это должно быть хорошо известно.
   - Я никогда никому не служил, кроме Господа нашего Адомерти, и, говоря по совести, делал это плохо, очень плохо.
   - Священник, - кивнул незнакомец,- так я и думал. Вас-то что привело в этот проклятый город?
   - Вопросы. Если можно спрашивать мёртвых.
   - Можно, конечно. Но с этой малышкой у вас ничего не выйдет. Она мертва иначе, чем другие.
   И Сет протянул Бераду листы бумаги, исписанные смятенными строчками Саад.
   Когда мы уходили с площади, из вашей одежды выпала тетрадь и рассыпалась у нас под ногами. Я собрал всё, что смог, это было не так-то легко. Я не знал тогда, что это за рукопись.
   Одну или две страницы Сет незаметно сунул себе в карман.
   - Остаётся надеяться, что утерянные листы будут втоптаны в грязь никем не прочитанными.
   Священник потянулся за бумагами и застонал от боли.
   Минуту незнакомец внимательно смотрел на него, потом отвернулся, порылся в своих вещах и вытащил круглую медную чашу. Отмерил и ссыпал туда ножом горку бурого порошка, добавив воды, поводил над огнём и долил до краёв. Вода стала белой, как молоко.
   - Пей. Тебе станет легче.
   Берад не шевелился.
   Тогда незнакомец медленно, церемонно поднёс чашу к губам и сделал глоток. Потом протянул снова.
   - Это ома. Огонь не опаляющий.
   - Господи, ну, конечно же,- подумал Берад и взял чашу,- как же я сразу...
   - Ты идёшь по следу Змея. Я не думал, что Огонь рассылает вас так далеко на Север.
   Еретик кивнул.
   - Ты тоже записал нас в язычники. Огонь - это только метафора. В Огонь мы уходим беседовать с Господом. Это средство освободить сознание. Годится и ома.
   И старый священник Святой Истинной Церкви, когда-то добившийся изгнания Братства Огня за пределы Империи, отведал сомнительного питья.
   Еретик не обманул. Боль уходила, а разум прояснился и приобрёл прозрачность и многогранность кристалла. Всматриваясь в открывающиеся глубины, Берад услышал извне, издали голос незнакомца:
   - Я иду по следу Змея. Ты можешь мне помочь. Сделай это, брат. Расскажи мне всё.
   И душа старого священника доверчиво потянулась к чужому человеку и раскрылась перед ним, как ладонь, полжизни сжатая в кулак стыдом и страхом.
   Они говорили всю ночь, а утром простились, чтобы пойти каждый своею дорогой. Они благословили друг друга каждый по-своему, и это не показалось им неуместным. В Последние Дни они будут сражаться на одной стороне.
   Сет уточнил:
   - Так ты после Халлы отправишься в Меду и приглядишь там за Принцем?
   - Да,- ответил Берад, - но не могу поверить, что пророчество говорит о Ченане. Вероятность того, что он унаследует трон, всегда была ничтожной. Правда, принцы Идо и Эдвар скончались, но принц Хеда здоров и полон сил, да и Император ещё далеко не дряхл. А ты, куда ведёт тебя твой след?
   - Ты указал мне путь на Юг. Я был в тупике, когда встретил тебя.
   - Я скучаю по Югу. Будешь в тех местах, передавай привет сёстрам Девы Амерто. А крошки Фран, моего лучшего друга, там уже нет, она направляется в Край Пустыни, чтобы выбрать судьбу, подобную твоей. Если когда-нибудь вернёшься к своим и встретишь её, позаботься о ней. Её легко узнать - белоголовая деревенская девочка, переодетая мальчиком, разные глаза - серый и зелёный...
   Они обнялись и расстались.
   Сет уходил, не оглядываясь, - высокий статный воин с печатью угрюмого раздумья на лице. Прохожие заблаговременно убирались с его дороги.
   У него всегда была прекрасная память. Но здесь она и не требовалась. Эти строчки знал наизусть каждый щенок Края Пустыни, не очень понятные строчки - но лишь они, из дошедших с давних времён, называли приметы предмета священной погони.

   Знаки зла в тех глазах
   Распознать сможет каждый, по слову пророка:
   Справа лето, а слева зима,
   Ясный день и могильная тьма,
   Взгляд мужчины и девье змеиное око.

   Проходя городские ворота, Сет пробормотал про себя какие-то слова. Лицо у него было твёрдым, как камень, едва разомкнулись тонкие губы. Удачи тебе, брат. Прости.
  
  
   ***
  

   И вот что удалось узнать Бераду у жителей Халлы об истории более чем вековой давности. Кое-кто отказывался с ним разговаривать, словно речь шла о позорной семейной тайне, другие охотно делились подробностями мрачной и волнующей легенды, с которой по всей Империи связывали имя столицы Севера.
   Девочкой Саад росла в хорошей семье, радуя близких красотой, благонравием и стихотворным даром. Молодёжь пела песни, слова которых рождались в её голове, её улыбка всегда была центром любого праздника. Но родные страшились за неё - слишком глубокими чувствами жила её душа, слишком большой любовью жаждала возгореться.
   И, выходит, страшились не зря: достигнув возраста невесты, Саад уходит в монастырь Матери Воздаяния Лекс, монастырь очень строгого устава. Соловей Халлы больше не пишет стихов. С обритой головой и бескровным лицом видеть её можно лишь на открытых судах над колдунами и ведьмами, где девушка прислуживает старшим сёстрам, постигая на опыте, что такое Закон. Закон божественной справедливости.
   Спустя два года монастырь изгоняет Саад, и она возвращается домой. Причина изгнания держится в секрете. Но прежних её поклонников снова ждёт разочарование - Саад не выходит, никого не принимает, не появляется на балах. Она всё ещё неимоверно прекрасна, она богатая наследница и многие мечтают ввести её хозяйкой в свой дом. Но с ней начинают твориться странные вещи.
   Стихи появляются снова. Но какие это теперь стихи! Вместо ясной сердечной мудрости прелестного ребёнка - мучительные отзвуки потусторонних предчувствий, видения отравленного разума. Бераду удалось поймать обрывок в памяти одного из уличных певцов:

   Ждёт меня скоро две тысячи лет
   Тот, кто меня поведёт под венец.
   Пыль неразбитых истлевших сердец,
   Плоть моя - белый неласковый свет.
   Розой лесной зарастает мой след,
   Кровью окрашены камни колец,
   И выбирающих скорый конец
   Оберегаю от боли и бед.
   В яркие окна не смею смотреть
   Взгляд мой порой принимают за смерть,
   С ним через ночь поцелуй оборвав.
   Но, посвящённые давней поре,
   Рдеют волокна пылающих трав
   На отдалённом лесном алтаре.

   Саад живёт, словно в полусне. Точнее, она спит, как кошка, почти весь день, засыпая порой на полуслове, где и когда угодно. Когда же не спит, то бродит в самых неподходящих местах.
   Говорят, её видели в гиблом окраинном притоне покупающей сонные порошки и восточные зелья у известного изувера и убийцы по имени Вито. Старик, которого боятся самые отчаянные городские подонки, становится её лучшим другом. С ним, на свою беду, однажды встречают Саад Марек и Юго, два молодых кавалера, прежде танцевавшие с ней на балах. Что привело двух блестящих красавцев в тёмные зловонные улицы дешёвого разврата и преступных секретов, осталось неясным, как и то, что именно там произошло.
   Позже, на суде, рассматривались две версии.
   По словам девушки, Марек и Юго, не стесняясь старика, обступили её, и, мстительно (когда-то она отвергла их ухаживания) поинтересовавшись, нравится ли ей её новая жизнь и не делает ли она скидки для старых знакомых, грубо схватили за руки и потащили в темноту, с далеко, судя по грязным репликам, не благородными намерениями. Не стоит и говорить, что оба прекрасно знали,- Саад, несмотря на все причуды, никогда не была продажной женщиной,- и их действия были предельным оскорблением и неприкрытым насилием.
   Марек же и Юго утверждали, что сердца их преисполнились ужасом и жалостью при виде того, в какую пропасть катится барышня их круга и руководило ими лишь желание вырвать девушку из когтей порока и отвести домой, пусть даже против воли, вопящую и брыкающуюся в приступе бешенства.
   Как бы то ни было, Марек упал сразу, сбитый с ног силой, с которой старик метнул ему в спину нож, а Юго пришлось пережить несколько мгновений драки, из которой он вышел со сломанной рукой, в кашу разбитой половиной лица и помятыми рёбрами.
   До конца жизни самым страшным его воспоминанием останется старик, сидящий верхом на его груди, жёлтые глаза, светящиеся насмешкой на тёмном лице, склоняющемся всё ниже и ниже, истошный крик Саад - "Нет, Вито, не надо!", - и жгучая боль в плече, разрываемом на удивление крепкими и острыми зубами. Рядом, совсем рядом с шеей, повыше ключицы у Юго был вырван клок мяса, и рана долго потом болела.
   Марек тоже не умер, но заставил изрядно поволноваться своего отца, главу городского Совета. Отец Юго был городским судьёй.
   Наутро Саад была разбужена стражей и арестована за нападение на молодых людей. Старик бесследно исчез, оставив за собой ворох неправдоподобных слухов, поэтому перед судом предстала одна Саад. Проведённое расследование позволило добавить к обвинению колдовство и наведение чар.
   Одно удивляло: несмотря на убедительность доказательств вины - а были собраны свидетельства множества людей, при обыске найдены бумажки со стихами, звучащими, как заклинания и склянки с подозрительными порошками и снадобьями - несмотря на бесспорность того обстоятельства, что без помощи магической власти девица и сопровождавший её старец не смогли бы так изувечить двух крепких молодых людей, да и нож, вынутый из спины Марека, оказался ритуальным ножом тайной секты демонопоклонников, испещрённым призывами к Князю Тьмы, - несмотря на всё, орден Матери Воздаяния Лекс отказался судить свою изгнанную сестру и суд над Саад был светским.
   Всё же одна из сестёр явилась на суд.
   - Она невиновна,- сказала монахиня, пряча руки в широкие синие рукава своего одеяния,- невиновна, пусть не так, как вы можете вообразить. Кто прольёт невинную кровь, сам будет проклят - такова справедливость Господа нашего Адомерти. Отпустите её или ждите беды.
   И беда пришла. В час, когда осуждённой и приговорённой девушке отрубили на площади голову, город затопили полчища крыс. Никто не знал, откуда взялось такое множество, казалось, сама земля извергает из себя эту мерзость. Крысы сожрали всё, что смогли найти. Запасы зерна, бочки с вином, ткани в лавках, дети в колыбелях - ничему и никому не было пощады. И они принесли чуму. Смерть в те дни бесстыдно ходила по улицам, не пряча своё лицо.
   На день девятый к поседевшим от ужаса отцам обезлюдевшего города явился сомнительного вида молодой чужестранец. Лицо его казалось ещё бледнее из-за чёрной повязки на глазах. На белой коже насмешливо горел ярко-красный рот.
   - Вы отдадите мне её записи. Все, до последнего клочка. А я спасу ваш гнусный городишко от полного запустения.
   - Что?
   - Избавлю вас от зверья! И сниму проклятье. Больше мне ничего не надо, для меня это дело семейное. Окажу услугу брату.
   Чужестранец вышел из города с двумя мешками. В одном шелестела бумага, из другого время от времени тяжело падали крупные вишнёвые капли. Стражники у городских ворот, оторопев, шарахнулись в сторону, когда мнимый слепой поймал ладонью одну из капель и с интересом лизнул языком.
   - Ох, непорядок. Ну и худое же дело вы учинили. Девятый день, а кровь-то всё сочится. Да и личико такое свежее - хоть целуй. Хороший у вас палач. Быстрый. Даже поморщиться не успела.
   И легко зашагал по дороге.
   Обернулся. Тряхнул мешками.
   - Да, коли вздумаете вернуть своё добро, ищите в Ашеронском лесу, рядом с озером. Там оно в сохранности будет.
   Крупные вишнёвые капли отмечали дорогу, ведущую в Ашеронский лес. Вслед за незнакомцем потянулось из города и сгинуло в лесах всё несметное крысиное поголовье.
  
  
   ***
  

   В чудовищном старике из этой истории Берад не без волнения узнал вампира, на которого Саад оставила заботы о Принце в Месте-Которого-Нет. Вампира, который был предначертанным ему противником в битве за душу Ченана тогда, тринадцать лет назад. И годится ли теперь на что-нибудь его решимость присмотреть за Принцем, после того, как тринадцать лет за ним присматривало это исчадие Тьмы, это ужасное существо?
  
  
  Глава девятая
   Эмергиса
  

   Постройки монастыря Матери Воздаяния Лекс гнездились на вершине островка - скалы, связанного с городом лишь узкой полоской насыпи. Издавна монахини обслуживали маяк северной столицы Империи, и орден был окружён особым, суеверным почтением моряков.
   Наверх вела крутая каменистая тропинка, с которой пришельца пытался сбить крепкий ветер Северного моря, весь прошитый криками чаек. Стены монастыря, сложенные из дикого камня, тронутого кое-где ржавчиной лишайников, казались очень старыми, очень прочными и очень неприветливыми. Суровая обитель для суровых женщин.
   Берад даже удивился немного, когда привратница впустила его и без слов провела к матери Эмергисе, древнему сердцу обители.
   Хрупкая статуя тёмного дерева, некогда бывшая женщиной, спокойно ждала, пока две прислужницы добавят дров в очаг и принесут чашки и чайник с чем-то горячим. Медовый и ягодный запах поплыл по комнате. Монахини, неотличимые друг от друга, неслышно исчезли, оставив священника наедине с живой легендой. Он начал говорить, мысленно гадая, слышит ли его это непостижимое создание, в чью человечность не верилось, такая пропасть времени разделяла его и других людей. Возраста матери Эмергисы не знал никто. Старше всех живущих, она...
   - Саад была хорошей монахиней,- перебил его голос, в котором звучала и жизнь и сила.
   - Я знаю, зачем ты пришёл. Недавно здесь был другой молодой человек. Ты будешь спрашивать о том же.
   - Вы ответили ему, матушка?
   - Нет.
   В пляшущем свете открытого огня Берад с изумлением видит улыбку на коричневом лице деревянной статуи.
   - Я узнала, чего он хочет, и прогнала его. Но ночью он вернулся. Он проник в наше Книгоузилище, чтобы расспросить наши книги и записи. Он ловок и умён, но он чужак и не знает наших ловушек. Ему повезло, что остался жив. Его привели ко мне снова, и я говорила с ним. Он мне понравился. И я позволила ему кое-что узнать.
   - Это был еретик?
   - Да.
   - Что забавляет вас, мать Эмергиса?
   - Сет еретик, но он не нарушил Закон. Саад казнили как ведьму, но и она не нарушила Закон. А вот ты, священник, ты не исполнил Его Волю. Тебя бы следовало судить.
   - Я знаю, мать Эмергиса. Разрешите ли исповедаться вам?
   - После. Сначала я расскажу тебе свои секреты.
   В очаге взлетали искры. Берад протянул руки к огню. Волшебные сады горячего пламени вырастали и за мгновение сменялись новыми. Игра иллюзий или дверь к истинному знанию? Он решил испробовать когда-нибудь путь огненной медитации.
   - Раньше у меня тоже был дар видеть знаки в огне. Я уж и забыла, как это бывает. Мне сто тридцать лет. Ты не веришь? Да, я ровесница нашей малышки. Её-то я хорошо помню. Саад... Такая красивая, такая талантливая. Ты принёс мне весточку от неё?
   - В некотором смысле...
   - Я знала, что в конце жизни получу привет от крошки Саад. Я любила её. Я была влюбчивой в молодости, никак не для монастырской жизни.
   - Тогда почему?
   - А у меня был выбор? Служить Закону трудно, но это отнимает все силы и время на сожаления. А что в противном случае? Стать одной из тех сук, что лижут ноги Тьмы и выстилают своими жизнями путь Амей Коату? Ты слышал об Ордене Чёрного Озера?
   - Я много лет провёл в провинции.
   - Ну, это давняя история. Бабий заговор. Ещё до бедняжки Саад у Ашеронского леса и озера Наар была ой, какая дурная слава. Раньше столицей ведьм считалась Халла, но теперь эта зараза добралась и до окраин Империи. Посвящённые Ордена умеют держаться в тени и никогда не выдают своих.
   Саад чиста. Она прошла все испытания, которые мы ей приготовили. Вы бы сочли их чрезмерно жестокими,- голос матушки звучал по-прежнему ровно,- но мы должны были знать, что не ошиблись.
   - В чём же её вина?
   Мать Эмергиса пожала плечами.
   - Женское любопытство. Роковое любопытство. Недостаток послушания и смирения. Она была такой юной и горячей в своём стремлении служить Господу. Ей казалось, что нам предлагают слишком долгий и медленный путь.
   - И решила найти свой?
   - Именно. На беду, в неподходящий момент ей попалась на глаза вот эта книжка из нашей библиотеки.
   Высохшая тонкая рука протянула Бераду небольшой кодекс, до того лежавший у матушки на коленях.
   - "О любви к демонам",- прочитал он название,- ничего себе чтение для хорошей монахини.
   - Никакой ереси. Малоизвестное сочинение святого Имы. Трактат о том, что Господу дороги даже падшие создания, и силой Его любви в конце времён будут спасены все до последнего грешника, последнего зловредного духа, вплоть до Ангела Хаоса.
   Это ничего. Хуже то, что святой Има полностью приводит легенду о Разбитом Зеркале, которую вообще-то принято замалчивать, как способную довести до греха неокрепшие души. Возьмите. Полистайте на ночь. А утром продолжим разговор. Мне необходимо отдохнуть.
  

   ***

  
   ... В ту же ночь Фран разглядывала звёзды, лёжа на спине в купеческой повозке, и слушала рассказы собравшихся у костра торговцев о разной нечисти, встречающейся с недавних пор на Дороге.
   ... В ту же ночь Сет убил двух оборотней, вломившихся в маленькую придорожную гостиницу. Твари, похожие на крупных волков, превратились, издыхая, в красивых отроков и рассыпались пылью.
   ... В ту же ночь Энтреа получил откровение, из которого узнал имя богини, почитаемой госпожой Ифридой , и то, что богиня назначила ему свидание далеко на Севере, в тёмном лесу у Чёрного Озера.
   ... В эту ночь Роксахору, молодому царю варваров Глубокой Пустыни, было предсказано, что его армия разобьёт и захватит половину Великой Империи. Сотней непревзойдённых всадников распоряжался Роксахор. Возможно, сотни окажется недостаточно,- задумался с этих пор царь.
   ...В ту же ночь чьи-то осторожные руки трепетно, как священные реликвии, разбирали и разглаживали грязные размокшие обрывки утерянных Берадом страниц рукописи. Позже их искажённый, переписанный и дописанный текст разойдётся в народе под именем "Листов Саад, невесты Тьмы и матери Дракона"...
   ... В ту же ночь принцесса Сель рыдала, обнимая колени брата, умоляя сжалиться над ней, слишком слабой, чтобы выдержать весь этот ужас. Ей привиделись демоны у изголовья и в ногах постели. Они тянули к ней руки и звали в царство сладких, сладких снов. "Или пусти нас к себе,- говорили они,- вот увидишь, насколько мы искуснее ваших земных любовников..."
   - Это так,- улыбнулся Принц, - и я обещал им свободу. Скоро, сестрёнка, мы будем жить в изменившемся мире. Он должен тебе понравиться.
   ... В ту же ночь бродячий музыкант с чёрной повязкой на глазах лежал в объятиях молоденькой жрицы Энаны и объяснял ей, что ритуальный разврат есть ложный путь служения богине, что, выбирая неверные формы поклонения, люди искажают облик божества, а порой привлекают совсем не те силы, к которым вроде бы обращаются. Кожа женщины пылала под его прикосновениями, и, конечно же, она во всём, во всём с ним соглашалась...
   ...В эту ночь Бераду ничего не удалось увидеть в пламени свечи. Но в её свете он прочитал легенду о Разбитом Зеркале. Не то чтобы он никогда не знал её прежде. Но этот вариант держал в руках впервые.
  
  
   ***

  
   Это было давно, в те времена, когда Господь был един, и люди узнавали Его голос, когда Он обращался к ним. Мир тогда был совсем другим, другой была земля, другими моря и горы. И у мира был центр.
   Высоко в горах, там, где воздух разрежен и чист, в месте, где небо никогда не затягивается облаками, существовало круглое озеро вулканического стекла, озеро столь совершенной красоты, что невозможно было не признать его священным. Это и было Зеркало. И в этом Зеркале, по преданиям, нескольким праведникам дано было узреть отражение лика Господа нашего Адомерти. Многие паломники искали подобной благодати, но путь в горы тяжёл, их холодный сухой воздух вреден для здоровья, и на полпути большинство сворачивало назад, разумно предпочитая жизнь во славу Господа столь достойной смерти.
   К тем же немногим упрямцам, которым доводилось увидеть, как поднимаются над Зеркалом созвездия, отражаясь в его тёмной неподвижной глади как никогда ни в одном из водоёмов, с абсолютной точностью и симметрией - навсегда приходило понимание того, что внизу и вверху - одно, что Царство Божье на земле как и на небе, и что вся земля - Его Зеркало.
   Неизвестно, что чувствовали те, кто осмеливался пройти по его прозрачной, бесконечно глубокой тверди. Простое действие становилось мистическим таинством. Душа человеческая переживала в этот момент присутствие Неизъяснимого и становилась на краткий миг словно бы более, чем только человеческой душой.
   Но некто по имени Иломас сподобился большего. Однажды Иломас пришёл на берега Зеркала, принёс жертву Господу и остался там жить на целых тридцать лет. Редкие паломники доставляли ему еду и воду. Этого было очень мало, но Господь не оставлял его, поддерживая жизнь в изнурённом аскезой теле. Тридцать лет взывал к Господу Иломас.
   Однажды поздно вечером, сидя на берегу, умирающий от жажды и истощения Иломас увидел идущего по Зеркалу человека. Человек шёл вброд по обсидиановому озеру, поднимая рябь на его стеклянной поверхности, и звёзды мелькали в набегающих на берег волнах.
   - Господи! - воскликнул праведник и упал на колени.
   Ангел нагнулся, зачерпнул воды из озера и плеснул Иломасу в лицо.
   - Пей!
   - Благодарю, Господи!
   И когда отшельник напился и набрал воды про запас, вода снова стала стеклом, а Ангел сидел рядом с ним.
   - И зачем? - спросил он чуть погодя.
   - Что зачем?
   - Для чего ты себя истязаешь?
   - Чтобы заслужить твою милость, Господи!
   - Её нельзя заслужить.
   - Тогда что же мне делать? Всю жизнь я пытаюсь доказать Тебе свою преданность, и, вот я, недостойный, всем сердцем своим, всей душою, молю тебя: окажи мне, Господи, милость.
   - Чего ты хочешь?
   - Будь со мною, Господи.
   - Я всё это время был с тобой.
   - Дозволь мне видеть Тебя во всей Твоей силе и славе, лицом к лицу, чтобы узнать тебя так, как просит сердце моё, знать наверняка, знать воистину, Господи.
   - Это невозможно.
   - Есть ли что невозможное для Тебя, Всемогущий?
   Ангел с досадой хлопнул себя по колену.
   - Сотня грешников не стоит одного праведника, если нужно оказать дурную услугу миру. Будь по-твоему. Но, может, ты согласишься взглянуть на меня со спины?
   - Не отворачивайся от меня, прошу. Я готов умереть пред Твоим лицом.
   - Ты бы сгорел, даже не успев его увидеть. Ох, дитя, есть причины, по которым я не могу тебе отказать. Что ж, смотри.
   И страшное костлявое дитя, опутанное, как коконом, собственной бородой, увидело вот что:
   Столб ослепительного света встал над озером. Было непонятно, упал ли свет сверху или шёл из самых глубин. Ангел подобрал с земли малый камешек и швырнул его в свет. Стеклянный монолит содрогнулся с протяжным низким гулом и распался на семь кусков, разделённых глубокими, расходящимися веером трещинами. На краях осколков заиграла радуга, как это бывает на очень прозрачном льду.
   Белый свет вспыхнул огромной, обжигающей зрение молнией и разделился на семь цветных столбов, над которыми царственным венцом распростёрлось радужное сияние, невиданное прежде в здешнем сухом и разреженном воздухе.
   Огненные столбы приобрели человеческие очертания, а несколько позже и лица.
   Иломас не мог определить выражения лиц,- так дрожала вокруг фигур раскалённая атмосфера, но заметил, что с одной стороны лица были мужские, с другой - женские. Лишь фигура посередине оставляла сомнения на этот счёт, словно примеряя на себя поочерёдно то женственность, то мужественность.
   Ангел простёрся ниц.
   - Ты видишь, - сказали семь сущностей одним голосом, заполнившим всё окружающее пространство, - Кто Я и Кем Я могу быть для тебя, дитя.
   Я есть Любовь.
   Я - полнота и избыток, ни в чём у меня недостатка.
   Я - Сила.
   Я есть Свобода, и ваша свобода - во мне.
   Я - Мудрость.
   Я - Справедливость
   Я - Жизнь и всяческое произрастание.
   И всё же Я более, чем может вместить этот мир или ум. Я - Сущий. И Я - Единый.
   Знать же, Кто Я для Себя не дано человеку на земле и ангелам Моим на Небесах не дано. Отныне же на Земле и на Небе будет ведом разный Мой образ. Для человека теперь он останется разделённым, ибо твоё желание, Иломас, разбило Зеркало.
   - Но разве...- заговорил было праведник, и остановился, увидев, почему случившееся непоправимо.
   Медленно гас в воздухе сияющий венец, объединявший фигуры, ставшие высокими мужчинами и женщинами в красном, оранжевом, жёлтом, зелёном, голубом, синем и фиолетовым одеяниях. Но лишь одна из них отбрасывала тень, небывалую в это время суток и на этой планете.
   Духовная сущность, облачённая в зелёное, чей изумрудный свет всё ещё просачивался сквозь видимость телесности, попыталась выйти из чёрной тени, протянувшейся к её ногам словно бы из другого мира, из Пустоты, Мрака и Хаоса, предшествовавших Творению.
   Но тень не выпустила её.
   По ней, как по дороге или тоннелю, приближался кто-то ещё. Высокий, безликий, чёрный. От его черноты веяло таким бесконечным ужасом, таким отчаянием небытия, что Иломас обомлел, и свет померк в его глазах.
   Последним, что он увидел, было объятие, в которое бесформенная чёрная фигура заключила сверкнувшую изумрудной звездою зелёную, будто бы сплавившись, слившись с ней воедино.
   Когда Иломас очнулся от обморока, с ним был только Ангел. Из ангельских глаз бежали слёзы.
   - Отравленное яблоко,- сказал Ангел. Почему вы всегда выбираете его?
   - Что я выбрал?- спросил Иломас.
   - Свободе в Господе ты предпочёл свободу вне Господа, пожелав того, что не было Его волей.
   - Разве есть что-то вне Господа?
   - Нет. Да. До сих пор оно не было "чем-то". Теперь это Дух. Ты впустил его в мир, дитя. Теперь вы узнаете, что такое Добро и Зло. До сих пор лишь Ему приходилось пить чашу этой страшной свободы.
  
   И Ангел покинул Иломаса.
   Тот вернулся в мир.
   Иломас стал первым из пророков, предсказавших Последние Дни.
   И он же открыл для людей, что Создатель послал к ним в знак великой милости семь Великих Ангелов, семь Духов, которых люди после назовут богами.
  
   Никто ещё в те времена не знал, не боялся и не ненавидел Падшего Ангела, тёмного бога.
  
   ***

  
   Закрывая книгу, Берад заметил несколько строчек, нацарапанных на чистом поле внизу страницы: "Эмергиса, сестра, прости за боль, что я тебе несу. Не жалей моего глупого тела, не спасай грешную душу". Священник узнал писавшую руку. Сомнений не оставалось.
   Девушка, казнённая в Халле сотню лет назад и старуха, испустившая последний вздох на его руках в начале лета далеко на Юге были одним человеческим существом.
  
  
   ***
  
   Так же гудел за закрытыми ставнями ветер, так же пламя очага освещало тёмную среди бела дня комнату с голыми каменными стенами.
   - Велик твой грех, сын мой,- твёрдо произнесла мать Эмергиса, - я не могу его отпустить. Ты умрёшь, пытаясь исправить причинённое тобой зло, это и будет твоим искуплением. И смерть твоя, юноша, наступит раньше моей.
   Берад спокойно взглянул в древние тёмные очи.
   - Давно уже никто не называл меня юношей.
   Пустой старческий рот растянулся в жуткой беззубой ухмылке.
   - Какая разница? И ты, и я - хлам и ветошь, забытый мусор. Сейчас всё в руках детей. Детям владеть этим миром, детям его уничтожить. Тигрята растут. Ни страха, ни жалости, ни сомнений.
   Занятную ты принёс тетрадку. И Сет-еретик говорил о том же. Молись за тех, кого ты любишь.
   - Даже если один из них - принц Ченан, грядущий Рдяный Царь?
   - Такие-то вопросы и погубили ласточку мою Саад. Что ещё ты хотел узнать?
   - За что вы всё-таки её изгнали? Ведь не за чтение святого Имы?
   - Одно за другим. Ты слышал о нашем Книгоузилище? Такого нигде больше нет. Тысячи томов, праведных и нечестивых, всё, что нужно и не нужно знать человеку, всё, что когда-то представало на наших судах в качестве улик и доказательств, собрано там.
   - Я считал, что самая полная библиотека Империи принадлежит сёстрам Девы Амерто, Мудрости Господа.
   - Библиотека! Да, если хочешь. Но то, о чём Мудрость предпочитает забыть, Справедливость продолжает помнить. Можешь называть Мать Воздаяния Лекс злопамятной. В Книгоузилище хранятся опасные, ядовитые, преступные тексты, древнейшие из которых восходят ко временам ещё до Затворения демонов.
   - Господи Боже!
   - Именно. И иные записи, по слухам, касаются Суда Шестерых. И того, что последовало за ним.
   - Саад искала эти записи?
   - Да.
   - Что ей удалось найти?
   - Трудно сказать. Вне сомнения, она узнала нечто особенное. Например, то, что Судом Шестерых были осуждены двое. Но тут надобно запомнить вот что: Узилище - не библиотека. Это тюрьма. Некоторым книгам отведены одиночные камеры, где они веками висят, закованные в цепи. Случись что из ряда вон выходящее, мы не сможем защитить их силой, поэтому охраняем замками, лабиринтами и западнями, спрятав глубоко в каменной скале. И у молоденьких монахинь не может быть к ним доступа.
   Кроме того, у нас очень строгий устав. Весь день девушки работают, весь день они на глазах у старших сестёр. Никакой праздности, никакого уединения.
   Свои изыскания Саад могла проводить только ночью, в ущерб естественному отдыху. Это и сыграло с ней злую шутку. Взвинченные нервы, возбуждённое воображение, потрясение самых основ убеждений и веры, выплеснувшиеся наперекор утомлённому разуму силы подавляемой магической одарённости привели к тому, что, невольно уснув в Книгоузилище над страницами одного из запретных томов, Саад отыскала во сне путь в Место-Которого-Нет и слегка приоткрыла дверь, которая три тысячи лет была Затворена.
   - Это она рассказала вам под пыткой?
   - Это она рассказала, когда её спросили. Сорок восемь часов пристрастного допроса не смогли ничего добавить к этим словам.
   - Как ей удавалось скрывать свои ночные занятия?
   - Когда человека ведёт вдохновение, двери раскрываются перед ним сами, сами закрываются глаза сторожей. Я уже говорила про её магическую одарённость? Среди монахинь это не редкость. Но сама Саад, пожалуй, не подозревала об этом. Я боялась за неё. Я следила за ней. Это я её выдала. Но она не была ни ведьмой, ни одержимой. Несчастный случай. Мне жаль, что так получилось.
   Глаза матери Эмергисы погасли. Она дремала. Две монахини, похожие на близнецов, бесшумно и быстро принесли обед, добавили дров в очаг, заботливо укутали ноги старой женщины. Эмергиса слабо от них отмахнулась.
   - Совсем меня хотят изнежить.
   - Матушка, - попросил, решившись, Берад, покажите мне вашу тюрьму для книг.
   - Это долго. Разве тебя не ждут дела при дворе в Меде?
   - Меня ждёт война. И я должен найти оружие.
   Старуха согласно кивнула.
  
  
   Глава десятая
   Дорога
  

   Один летний месяц Дороги изменил Фран больше, чем последние полгода. Она вытянулась, расправились плечи, исчез взгляд исподлобья. И она стремительно хорошела, чем вызывала насмешки Хлая, парнишки, который служил тому же хозяину и первое время учил её ухаживать за лошадьми. У Хлая были ловкие ручищи, ехидная ухмылка и рябое лицо.
   - Был бы наш хозяин чуть современнее, красавец мой, он бы нашёл тебе занятие получше, чем таскать воду и латать мешки. Сколько можно тратить время и деньги на дорожных шлюх и гостиничную прислугу? Брал бы пример с торговцев - южан, и всем мороки меньше.
   - Вот сам его и соблазняй.
   Хлай толкает её в бок и долго хохочет, вытирая слёзы. Фран сердито сверкает глазами, но в душе она довольна - никто вокруг даже не подозревает правды. И сама она всё реже думает о своей изначальной женственности, как о правде, настолько срослась Фран с новой ролью. Конечно, есть некоторые неудобства - с мытьём, например, или естественными надобностями, но люди довольно легко привыкают к чужим причудам или маленьким секретам. Легче, чем доверяют столь невероятным подозрениям.
   Хлаю пятнадцать. И он уже скоблит бритвой редкую золотистую щетину и заглядывается на девушек. А девушки обмирают от Фран. Вот он и злится. Хотя не дурак, понимает, что всерьёз обижаться глупо и скорее жалеет товарища, чем завидует.
   Хлаю даже нравится этот новый парень. Молод совсем, имя странноватое, но от работы не бегает, особо не умничает и в чужие дела не лезет. Дерётся плохо - пришлось немного поучить, а с лошадьми освоился быстро, и они его любят - неужто тоже за ангельскую красоту. Только глазки-то не ангельского чину. Бабка Хлая всегда говорила, что такие глаза к беде и скорой смерти - "Двоедушников глаза, одержимых. Берегись их". Ну да что с неё, старой, взять. Померла уж, небось. Жаль.
   - Тихая ночь, - говорит он Фран, - и управились рано. Покатаемся?
   - А нелюдь ночная?
   - Сказки, малыш. Деток пугать.
   Фран не совсем уверена насчёт сказок, но спорить не будет. Они берут двух лошадок помоложе. У Хлая на поясе короткий меч. В небе полная луна, и на Дороге светло, особенно когда костры их стоянки остаются где-то позади. Виден каждый камешек. Этот участок Дороги хорошо сохранился, даже несколько столбов с непонятными древними надписями.
   Почему-то сегодня они никуда не свернули - ни мокрая трава, ни лес, ни ночная река не манили их. Ночь была тиха, но не добра, и прогулка казалась им разведкой - так насторожены были все чувства. Фран первая заметила огни впереди - чужой лагерь - и она же первая почуяла неладное.
   Запах смерти в воздухе и чего-то ещё - безумно и противоестественно притягательного, мелькание теней, далёкие крики, всё говорило о нападении на купеческий караван. Они переглянулись и бросили своих лошадок вперёд. Можно было поступить умнее - вернуться к своим и предупредить об опасности, а не лезть в резню. Но они не стали об этом думать. Там умирали такие же люди Дороги. И когда, наконец, всадники достигли чужих костров, глазам их открылось зрелище страшное и непотребное.
   Атаковали торговцев не разбойники.
   Нападающие не были людьми, но животными они не были тоже. Слишком большие головы, мощные лапы, высокие загривки и очевидное упоение бойней выдавали оборотней. Чудовищные челюсти рвали живое мясо. Ночь из светлой и прозрачной вмиг сделалась мутной и душной.
   Хлай со своим коротким мечом соскочил с коня и кинулся на помощь людям. Но силы были неравны: нападавшие скорее развлекались, оборонявшиеся держались из последних сил.
   Фран озиралась по сторонам, решая, что предпринять. Безоружная, если не считать ножа, она не хотела глупо подставлять опасности ни себя, ни лошадь. Тварей было не так уж много, но, сильные и наглые, они не знали природного звериного страха перед человеком. И перед огнём? Стоило проверить. В лагере горели костры. Возле ближайшего Фран спешилась и, схватив первое, что попалось под руку - какое-то покрывало и толстую кривую ветку, сунула в огонь. Тряпка занялась сразу, а ветка, казавшаяся более серьёзным оружием, загораться не хотела.
   Вскрикнул от боли Хлай.
   Фран не обернулась. Пелена гнева поднялась перед её глазами.
   - Ты, - сказала она ветке угрожающе, хрипло и властно, - Гори!
   Под напором тяжёлой тёмной силы рушились неведомые плотины внутри её тела, в висках шумела кровь.
   - Гори! - её крик взметнулся вверх и отвлёк внимание оборотней от жертв, и, когда она повернулась к ним с факелом в одной руке и куском пылающей материи в другой, её встретили их взгляды, шесть или семь пар фосфорецирующих огоньков.
   Она успела сделать несколько шагов, больше ей не дали - все они вдруг окружили её беспокойным хороводом, уклоняясь от выпадов её "оружия", но всё же не очень далеко, деловито переговариваясь, тихо и невнятно, на своём людоедском языке.
   Догорающее покрывало обожгло ей руку, и она отшвырнула его в одну из кружащих теней.
   - Сестра,- раздался укоризненный получеловеческий голос, - сестра, зачем ты так с нами?
   И другой голос подхватил:
   - Разве эта падаль тебе дороже, тебе, госпоже превращений и волшебства?
   - Ты нашей крови, дитя, меняющее обличье.
   - Чуете эту кровь, братья? Может статься, мы нашли что-то особенное.
   - Принцесса в изгнании, наследница в неведенье...
   - И с ней сокровище...
   - Не будем спешить.
   Они уселись вокруг неё, оказавшись всего лишь на голову ниже.
   - Вы врёте. Зачем? Чтоб не скучно было ждать, когда погаснет ветка?
   - Ветка! Ты посмотри на неё хорошенько. Как ты зажгла её, милая? Дерево сырое и зелёный лист болтается. Плоховато видишь в темноте? А могла бы. Ты и магия - как ручей и вода. Ты не знала, что рождена для свободы, девочка?
   Фран строптиво передёрнулась.
   - Почему ты называешь меня девочкой?
   - Оборотень всегда распознает оборотня. Звери знают, что говорит тело на языке ветра. Ты выглядишь, как мальчик, а пахнешь юной девой, не знавшей мужчин, мало того, - лишь наступающим утром твоя женская природа будет удостоверена красной печатью, обновляющейся с каждой луной. Кровь к крови. Останешься с нами? Мы бы заботились о тебе, благородное дитя.
   - Вы чудовища.
   - Да. А ты разве нет? Грех себя обманывать. Но воля твоя. Мы уходим. Ты испортила нам праздник Луны, и всё равно нам будет приятно вспоминать о нашей встрече. Она - знак скорых перемен.
   И стая сорвалась с места и скрылась в темноте - почти бесшумно.
   "Это неправда, - проносилось в голове Фран, - кем бы они меня не считали, я никогда не стану чем-то настолько нечеловечески ужасным, - уж я-то должна знать лучше, - и к сердцу подступала головокружительная слабость,- заглядывая в собственную душу, она не находила ничего, за что можно было ухватиться, в чём быть уверенной наверняка.
   Она шла навстречу Хлаю, и на её плечах лежала тяжесть неведомой преступной тайны, а глазам была уже знакома набегающая дымка виноватой уклончивости; с тем большим упрямством она твердила себе, что не верит в свою порочность, в злое безумие своей судьбы.
  
   Рана Хлая оказалась неприятной, но не опасной: длинно и уродливо рассечена кожа на плече, но и только. Он тяжело дышал и вопросительно заглядывал в лицо Фран, когда она пеленала его руку полосой, с треском оторванной от подола своей рубахи.
   Незнакомцам пришлось лихо: трое были мертвы, остальные изранены и подавлены произошедшим.
   Хозяин каравана находился при смерти, распоротые бок и живот не оставляли надежды. Слабеющим голосом он отдавал какие-то указания, все сгрудились вокруг. Подошли и молодые чужаки.
   И тут произошло непонятное: при виде Фран глаза чужого умирающего мучительной смертью человека вдруг прояснели, и он заговорил быстро, настойчиво и ласково.
   - Энтреа, сынок... Всё же довелось тебя увидеть. Ты здесь. Как это странно и как хорошо... Ты смог ускользнуть от этой женщины. Она страшная женщина, твоя мать. Она и не мать тебе вовсе. Ифриду взяли служанкой в дом для помощи по хозяйству за пару дней до того, как Сана разрешилась тобой. А потом ты родился, и Сана, моя голубка, покинула этот свет. Я так виноват, Энтреа. Эта женщина околдовала меня. Но ты - теперь ты на свободе. Твою мать звали Сана, запомни это. Прости меня, сынок. Сиротство или злая мачеха из сказки были бы для тебя лучшей долей...
   И торговец уронил голову. Его взгляд больше не был взглядом живого человека.
   - Наверное, он так хотел увидеть сына, - задумчиво произнесла Фран, - что Господь послал ему этот последний утешающий обман.
   - Значит, ты не Энтреа?
   Фран мотнула головой.
   - Сегодня все принимают меня за кого-то другого. Но мне действительно не мешало бы знать, кем была моя настоящая мать.
  
   Когда они возвращались, опустошённо и тупо глядя перед собой, Хлай прервал затянувшееся молчание осторожным вопросом:
   - Не слишком ли много вокруг тебя совпадений, мой красавец?
   - Думаешь, мне это в радость?
   - И когда это началось? Давно так?
   - Не знаю. Всю жизнь.
   - А дальше?
   - Монастырь. Край Пустыни. Это если доберусь. Повезёт.
   - Ты хочешь стать Псом? Я видел такого однажды. По-моему, они никогда не улыбаются. И они ненавидят женщин.
   - Вот как, - отстранённо отвечает Фран, прислушиваясь, как незнакомая тянущая боль просыпается глубоко внутри живота. Ощущение словно бы идёт из глубокой древности, сквозь чужие прежние жизни присоединяя её к неведомой цепочке поколений. Голоса и сила крови, давно ставшей землёй, отзываются в её крови.
   ... И она думает: вот на что это похоже, быть женщиной.
  
  
   ***
  
   Недавней звёздной ночью зелье, секрету которого Энтреа был обучен с детства, подарило ему очень странное видение.
   Стена ночного леса и две фигуры над лоснящейся чёрным лаком водой, одна в подвенечном платье, другая во вдовьем покрывале. Они похожи друг на друга, но та, что в тёмном, напоминает лицом госпожу Ифриду - и обе они зовут его к себе.
   - Кто вы? - спрашивает Энтреа.
   - Я твоя мать, - отвечает женщина в светлом.
   - Одна из трёх, - насмешливо откликается другая, - пустой и обманчивый призрак. Разве не помнишь, дитя, кто была твоей матерью все тринадцать лет? Потерянный птенец, был ли ты несчастлив в своём доме?
   - Беда моя не призрачна. Мне казалось, моё проклятие - родить младенца, вышло, что худшее - его утратить.
   - Призрачны обе, - произносит голос за спиной Энтреа и чья-то рука опускается ему на плечо, - лишь тени той силы, что спит на дне озера.
   - А ты?
   - Я тот, кто хотел бы, чтоб было иначе.
   Энтреа видит рядом с собой белое пятно лица, рассечённое тёмной полосой повязки на глазах.
   - Разбудить Даму Чёрного Озера? Кто она? Матушка... Госпожа Ифрида не всё мне рассказала.
   - Потерянная богиня. Наар, Ангел зелёного огня. Сестра и супруга Ангела Хаоса и превращений. Свет в его мраке. Утраченное звено радуги. Одна из Божественных сил, отлучённая от мира, его незаживающая рана.
   - Я не понимаю.
   - Когда человеческая воля разбила Зеркало, в мир явилось семь Божественных Сил. И одна из них, заключавшая в себе всю безграничность свободы человеческих помыслов и поступков, будучи отделённой от остальных и незащищённой полнотой божественной власти, притянула из бездны мрака-до-творения тёмного и опасного двойника. Так люди получили свободу безумия, небытия и разрушения, свободу обойти божественную волю. Так началось падение этого мира.
   - Но после Великой Битвы и Затворения демонов силы хаоса были остановлены, а их владыка изгнан.
   - Какой ценой? Об этом не очень принято говорить и тайну крепко охраняют, но, чтобы сделать Затворение возможным, суду Шестерых потребовалось приговорить и похоронить безвинную, светлую, божественную половину Ангела Хаоса - Наар, свежий ветер, несущий перемены.
   - И что в этом плохого?
   - Вонь. Запах разложения. Этот мир гниёт уже давно, и тление коснулось даже богов, всё больше забывающих, кем они были и кто они есть на самом деле.
   - А при чём тут я?
   - Ты можешь всё изменить. Дама Озера ждёт тебя, ты - лучший из её снов за последние три тысячи лет. Ты и твой роковой друг, встречи с которым ты жаждешь. И ещё - в Ашеронском лесу для тебя приготовлен подарок. Вот и всё, что я должен тебе сообщить.
   - Постой!
   Тела призрачных женщин медленно таяли в воздухе. Неведомый собеседник тоже начинал удаляться, погружаясь в незаметно подступивший со всех сторон влажный холодный туман.
   - Ответь ещё на один вопрос! Одна мать родила меня, другая вырастила. Кем была третья?
   - Никем, - коротко отозвался голос из тумана,- женщиной, которую считал твоей матерью человек, которого ты считал своим отцом.
   - И что с ней стало?
   - Она мертва. Убита тринадцать лет назад жрицей Ордена Чёрного Озера. Той, что тебя воспитала. Ты разве не знал?
  
  
   ***
  
  
   ...Госпожа Ифрида действительно не всё ему рассказала. Он мог бы догадаться. Он чувствовал какие-то пустоты во время их последнего разговора, но был слишком взволнован, чтобы всё обдумать.
   Она была необыкновенно красивой в тот день.
   - Оставим в покое Энану. Мы служим другой богине.
   - Мы?
   - Орден. Мы ждали тебя много сотен лет. Я всегда говорила тебе, что ты особенный. Знамения, расчёты, пророчества - всё сошлось, и в указанный час в день затмения мы отыскали тебя. Все знаки на теле младенца совпали с предсказанными, все обстоятельства.
   Мне выпала великая честь - заботиться о тебе, господин, и устроить так, чтобы сбить со следа тех, кто мог тебе навредить. Было нетрудно пойти прислугой в дом, где ожидали первенца и подменить новорождённого. А потом хозяйка дома умерла, и я заняла её место. Всё это время я была с тобой, учила тебя всему, что знаю сама. Надеюсь, я делала это хорошо, и теперь мои слова не могут ранить тебя, как было бы с человеком слабым и сентиментальным. Для меня будет счастьем и дальше служить тебе и увидеть тебя во всей твоей славе.
   Госпожа Ифрида склонилась в глубоком поклоне.
   Энтреа бросился к ней:
   - Матушка...
   - Не называй меня больше так. Я недостойна. Ты - мой отец и господин.
  
   Сейчас, вспоминая эту сцену, Энтреа разгадал лёгкую дрожь в голосе женщины и понял, почему она промолчала об убийстве. Она не щадила его чувства. Она боялась его гнева, внезапной необъяснимой вспышки.
   Она знала его лучше других.
  
   Ему должно было быть безразлично это убийство. Наверняка - маленькая глупая женщина, такая же, как тысячи других, живущая страстями и иллюзиями, привычками и предрассудками. Жертва, которую нужно принять со смирением и благодарностью. Несущественное препятствие на пути сверхъестественно ослепительной судьбы.
   Но что-то в душе Энтреа протестовало, отказывалось соглашаться с давним преступлением, совершённым ради него.
  
  
   ***

   Караван шёл на Восток.
   Покопавшись в тюках с товаром, Хлай, с одобрения хозяина, подобрал лёгкий клинок нифламской работы для Фран и взялся было обучать её обращению с оружием, однако выяснилась полная бездарность ученика по части боевого искусства и упрямое отвращение к благородному блеску металла.
   Фран сама не знала, отчего это так. Оружие не могло помочь в её страхах, напротив, его смертоносная сила рождала новые. К тому же, бывало тяжело справиться со смущением, внезапные приступы которого порой овладевали ею на этих занятиях.
   Рыжий и рябой Хлай, весёлый и некрасивый, с вечно обветренным ртом и выгоревшими ресницами, с оружием в руках непостижимо преображался. Сила и точность движений, жёсткость и целеустремлённость взгляда говорили уже на другом языке. Тело Хлая, разгорячённое поединком, переставало быть привычным телом товарища, с которым в холодные ночи случается ночевать под одним одеялом. Битва и опасность были его стихией.
   Но не её, Фран. Она-то не становилась бесстрашной. И уверенной не становилась. До сих пор ей казалось, что они равны. Теперь она видела разницу.
   Нанести удар ей было куда сложнее, чем принять и отразить. Ранить человека, рассечь его кожу... Как-то она перевязала плечо другу. Потом ей приходилось менять повязку и видеть, чувствовать под пальцами стадии заживления раны. Фран волновалась так, что сбивалось дыхание. Плоть была для неё открытием и наваждением. Иные мгновенные впечатления: веерная игра сухожилий чьей-нибудь кисти, рисунок обнажённого предплечья - заставляли вздрагивать и теряться, оборачиваясь откровением неизъяснимой красоты.
   И собственное тело тоже перестало быть знакомым и безопасным, по нему бродили новые, загадочные и коварные токи. Всегда можно было ждать подвоха. Всегда.
   Вчера она видела Хлая целующимся с молоденькой смуглой гадалкой. Он держал её голову своими ручищами. Девочка так на нём и повисла.
   Разрешено ли в монастыре думать о поцелуях?
   А ведь ей ничего больше не надо: думать. Не думать она не в силах.
  
  
   В наступающих сумерках пробиралась она между повозок отдыхающего каравана. Этим вечером Хлая с ней не было. Ну и пусть. Она прислушивалась к звукам вокруг себя, звукам самой жизни. В повозках и палатках под ясным звёздным небом ели, пили, играли, смеялись и зачинали детей.
   Из раскрытых дверей гостиницы лился свет и доносилась музыка. От музыки у неё мурашки побежали по коже. Фран потянуло в нагретый воздух переполненного зала.
   Так она и знала.
   За мгновение до того, как увидеть, она уже знала, что это будет он.
   Он что-то наигрывал, словно бы для своего удовольствия, словно бы не его потрёпанная шляпа, опрокинутая, лежала рядом. На длинных белых пальцах блестели дорогие кольца. Рубашка бродяги была свежей и тонкого полотна. Мягкие чистые волосы бросали тень на склонённое лицо.
   Видимо, выступление было окончено. Фран пожалела, что попустила его, выполняя мелкую работу по хозяйству. Она подошла совсем близко. Публика казалась довольной и благодушной, и никто уже не смотрел на музыканта, когда тот тихо, вполголоса, запел:
  
   По полю, где войско легло
   Проходишь ты, как по цветам.
   Чело твоё омрачено
   Не видом зияющих ран,
   Не вонью гниющих кишок,
   Не бранью пирующих птиц-
   Не латан заплечный мешок,
   И очи опущены вниз.
   По полю - где прошлой весной,
   Когда распускались цветы,
   Потеряно девой кольцо
   С руки неземной красоты-
   И лето, и осень прошли
   А после - зима и война.
   Пропали под снегом цветы,
   Прекрасная дева мертва.
   Пусть не был хорошим бойцом-
   Весеннее солнце блестит-
   Как только отыщешь кольцо,
   Прекрасная дева простит.
  
   А потом, так же вполголоса, спросил, не поднимая головы:
   - Нравится тебе, дочь рыбака?
   Фран огляделась: никто не обратил внимания на странное обращение.
   - Не называй меня так.
   - А как бы ты хотела называться?
   - Своим настоящим именем. Знать бы его.
   - Думаешь, легче станет?
   - Тебе что-то известно? Скажи!
   Но мнимый слепой уже отвлёкся. Словно бы по неосторожности, высоко взмахнув пятернёй, он попал в призывно цветущую плоть над корсажем идущей мимо с подносом служанки. Затем, чтобы удостовериться в недоразумении, продолжил исследования обеими руками, а потом долго извинялся, галантно и чистосердечно, помогая собирать посуду, никем не заподозренный в мошенничестве.
   - Зачем тебе это? - спросила Фран, - повязка на глазах, - ты такой же слепой, как и я.
   - Это с повязкой. Без неё люди мне нравятся меньше.
   - Кто ты?
   - Шулер, обманщик. И дочь рыбака - лишняя карта в моём рукаве.
   - Значит, вторая такая уже есть в колоде? - неожиданно для себя самой спросила Фран, - Что же это за игра?
   - Вот как, - он перестал посмеиваться и внимательно её разглядывал - такое было ощущение, несмотря на повязку.
   - Ты догадлива, малышка, - произнёс он очень мягко и задумчиво, - но тебе многому придётся научиться.
   - Я бы с радостью научилась твоему искусству,- сказала Фран, думая о могуществе слова и власти, которую имеют над ней некоторые из песен.
   Ответом ей был обидный, обидный смех.
   - Ты опережаешь мои планы,- собеседник чопорно поджал губы, пытаясь удержать рвущееся наружу веселье, впрочем, без заметного успеха,- не откажусь научить тебя моему искусству,- он выделил слово "моему",- но несколько позже. Придётся подождать.
   - Жаль. Я бы хотела понять твои песни.
   - Ах, песни... Только я тут не причём. Просто подобрал их, сироток. Это твоё наследство, сестрица. Тебе с ним и разбираться.
   У Фран похолодело сердце.
   - Ты кем-то послан ко мне?
   - Я сам по себе. И это моё горе. Тот, кто мог бы меня послать, молчит. И я всего лишь притворяюсь, будто выполняю его волю. Надеюсь, что хотя бы иногда я угадываю верно.
   - И что тебе от меня нужно?
   - Вряд ли тебе понравится мой ответ. Ты будешь одной из тех, кто станет сосудом для древних, пробудившихся для битвы сил. В тебе останется мало человеческого. Ты совершишь много великих, безумных и жестоких дел. Ты разрушишь Империю.
   - Ты смеёшься надо мной?
   - Нет.
   - И ты не оставишь мне выбора?
   - А разве кто-то мешает тебе выбирать?
   - Я выбрала Край пустыни и монастырь. Буду Псом, и буду сидеть на цепи. Никто не заставит меня превратиться в чудовище. Алма доила своих коз не для того, чтобы вскормить чудовище.
   Белые пальцы, пробежав по струнам, снова наиграли мотив "По полю, где войско легло..."
   - "А после - зима и война"... Считай это предсказанием. В стихах Саад вообще много касающихся тебя предчувствий. Империя давно не вела войн и забыла об опасности. Юное варварское государство на Востоке готовит ей горький сюрприз. Как думаешь, устоят твои глиняные монастыри на пути многотысячной армии?
   - За Краем Пустыни нет ничего, кроме выжженных песков, костей и камней. Все так говорят. Впрочем, увидим. Но почему именно я?
   - По долгу крови, по праву рождения. Видишь ли, твоя матушка заполучила тебе в отцы самого Ангела Тьмы. С кем не бывает.
   - Ты безумец.
   - Верно,- спокойно отозвался музыкант. Но я тебе не вру, сестрица. И матушка твоя всегда мне нравилась. Даже когда я держал в руках её мёртвую голову. В тот день я подарил ей кольцо, дороже которого нет в Империи. Правда, уберегла она его не лучше своей героини. А жаль,- вместо вороха пустых слов ты могла бы унаследовать редчайшую драгоценность. Никак не хуже этой.
   Он запустил руку ей за пазуху и вытащил за шнурок дымчатый стеклянный сосудец, в котором что-то плескалось.
   - Удивительно всё складывается. Кто же направляет твою судьбу, если забота бессмертных оборачивается пустыми хлопотами? Как ты похожа на неё. Очень похожа.
   - Ты сказал, Саад?
   Слепой певец вернул реликвию на место.
   - Саад. Две жизни - одна душа. Неумирающий беспокойный дух. Тебе не утаить свою силу, дитя, сколько бы ты не пыталась...
  
  
  
   Глава одиннадцатая
  
   Лес
  
   ..."Тебе не утаить свою силу, дитя..." ...Слова из отлетевшего предутреннего сна звенели на самом дне души. Но Энтреа уже погрузился в заботы сегодняшнего дня.
   Проходимец, нанятый прислуживать в дороге, исчез под утро на самых подступах к Ашеронскому лесу, прихватив с собой лошадей. Испачканная накануне одежда осталась не вычищенной, порядочного завтрака тоже не предвиделось. Справившись с приступом бессловесного бешенства, Энтреа обдумал ситуацию.
   У него осталась клетка с голубями для ритуала на берегу Озера и кое-какая мелочь им в подмогу. Не слишком богато - магия была основой его личности и не нуждалась в разной дребедени, вроде амулетов и заклинаний. Нуждалась она в пробуждении, и, случись такое, задача оказаться к вечеру у озера Наар показалась бы пустяком, но теперь, при всём своём могуществе, Энтреа рискует опоздать к рассчитанному часу полновластия луны и застать её пустой и иссякшей. Придётся полагаться на удачу,- или на помощь. Лес странен и волшебен, и он ему поможет.
   Энтреа собрался и решительно двинулся в путь.
   Оказавшись под сводами леса, Энтреа был ошеломлён солнечной, благоуханной, медовой истомой, жарко дохнувшей ему в лицо. В пронизанной золотым светом зелени качались цветы, жужжали шмели. На стволах сосен плавилась смола. Всё дышало роскошью и полнотой многообразной самодостаточной жизни, бесконечно чуждой всякой магии, бесконечно чуждой ему, Энтреа. Но он ощущал её обаяние и начинал беспокоиться: могли ли жить призраки в этом лесу?
   Споткнувшись о корень, он упал в нагретую траву, в россыпь душистой мелкой земляники, а потом медленно повернулся на спину, запрокинул лицо и уставился в голубеющее между ветками небо. Он попытался услышать заветные мысли леса и послать ему свой вопрос. Но небо смотрело на него наивно и немо.
   Вдруг на небесном фоне показалась голова диковинного зверя. Вскочив на ноги, Энтреа увидел лошадь. У животного был приветливый вид и весёлый взгляд. Очень отчётливый знак. Ашеронский лес велик, и кто его знает, где искать это Чёрное Озеро. Судя по всему, вот и проводник.
   Энтреа протянул руку, и проводник сделал шаг вперёд. Ни седла, ни уздечки на нём не оказалось. Мохнатые ножки и длинная грива серого цвета. Энтреа погладил лошадь и взобрался на неё вместе со своей поклажей. Два голубя испуганно затрепыхались. Не слишком удобно, но всё же куда лучше, чем пешком.
   Лошадка послушно двинулась в глубину леса,- может, немного быстрее, чем хотелось бы всаднику. Постепенно облик леса менялся. Кроны деревьев ушли далеко вверх, остались позади цветы и многотравье. Приглушённый свет скользил по голым стволам и сухим листьям на земле. Иногда открывались изумрудные поля папоротника, замысловатые россыпи грибов.
   Вскоре Энтреа почувствовал в воздухе присутствие неведомой магической силы и заметил уродливые изменения в облике растений. Внезапно что-то странное случилось с его скакуном. Тот взбрыкнул, насмешливо захрапел и, покосившись на всадника, пустился вскачь, не разбирая дороги.
   Ветки хлестали Энтреа по щекам, липла невидимая паутина. Вцепившись в гриву коварного зверя, он пытался удержаться сам и не выронить клетку. Смутные подозрения проснулись в его душе, но лишь когда животное пробежалось вдоль по лесному ручью, сплошь окатив мальчика водой и прелыми листьями, подозрения превратились в догадку. Крестьяне называли их водяными лошадками. Госпожа Ифрида смеялась над суеверным народом, да вот поди ж ты - многолетние учёные расчёты жриц Ордена были сбиты и нарушены выдумкой тёмных и невежественных людей.
   Энтреа мысленно махнул рукой на составленные планы и искусную конструкцию Ритуала и приготовился ждать, чем обернётся неожиданное приключение. Одно он знал наверняка: наигравшись, водяная лошадка бросается в воду, чтобы утопить своего седока, а поскольку помимо Чёрного Озера, питаемого подземными реками, в окрестностях нет никакой глубокой воды, то рано или поздно он окажется у цели.
   Демоническое животное и не думало прекращать свою дикую скачку. Спустя какое-то время Энтреа заметил, что начинает темнеть. Он был измотан, голоден и сердит. Обругав лошадку на древнем магическом языке, он приказал ей успокоиться. Зверюга вздрогнула, всхрапнула и припустила ещё быстрее.
   Кусты и деревья скрывали берег. Не успел Энтреа опомниться, как они уже летели в воду с каменного обрыва. В голове промелькнуло: хорошо, что удалось вовремя отшвырнуть в сторону птичью клетку - топить бедных тварей было почему-то жалко.
   Сильный удар оглушил его на какое-то время. Очнулся он глубоко под водой и понял, что опускается всё глубже. Лошадка исчезла.
   Энтреа не задыхался. Ему не пришло в голову уточнять, как же он дышит водой и дышит ли вообще - видящих сны, к примеру, тоже не озадачивают подобные вопросы. Но Энтреа не спал.
   Сквозь тёмную массу воды пробивалось холодное зелёное свечение, одежду и руки Энтреа светлячками облепили мелкие пузырьки. На дне в светящемся ореоле Энтреа увидел большой камень и прикованный к нему цепями почерневший голый скелет. Рёбра скелета были нанизаны на клинок, словно сделанный из зелёного льда. Клинок уходил глубоко в камень. Энтреа стоял в изголовье странной могилы и ощущал рождение восхитительной уверенности, заполняющей всё его существо. Он точно знал, что нужно было делать. Каким жалким балаганом казались ему сейчас мистерии и ритуалы Ордена, наставления его жриц! Что они знали о силе, которую собирались разбудить?
   Энтреа смотрел в лицо богине, оскаленное и безносое. Он вынул клинок у неё из груди и перерезал себе левое запястье.
   Струёй чёрного дыма потянулась кровь к скелету и окутала его кости. На глазах заворожённого юноши древние кости медленно облекались плотью. Сверхъестественную метаморфозу питала кровь Энтреа, его сила, его жизнь. Вот какой жертвы требовал этот Ритуал.
   Он не боялся. Энтреа выбрал путь Мага, и начинать его было предписано с опыта смерти. Все посвящённые так или иначе символически умирали и как бы рождались заново в другой, не вполне человеческой жизни. Или не рождались. Порой инициация убивала на самом деле, но это уже давно не пугало Энтреа, как не пугали другие, не предназначенные ему напасти.
   Энтреа полностью открылся заглянувшей в него бездне. В неведомых глубинах вспыхивали огни удивительной красоты. К Энтреа, связанному с богиней мистической пуповиной, приходило новое понимание и новая власть.
   Обряд убивал его, но воля не позволяла померкнуть сознанию, и он продолжал видеть, как одевается тело жемчужной плёнкой кожи, как парят в воде длинные волосы и на груди расцветают соски. Лишь когда веки богини дрогнули, чтобы раскрыться, бездна окружила Энтреа и он затерялся во мраке и бесконечности.
  
  
   ***
  
   Стена ночного леса, огромная луна и фигура над лоснящейся чёрным лаком водой. Наар, Ангел Зелёного Огня, богиня, вдова и невеста Ангела Хаоса, его возлюбленная сестра. Её лица не разобрать, так ярок нимб луны, а голос нежен и задумчив.
   - Благодарю, дитя.
   Половина так и не сложившегося целого, дитя моей блуждающей во сне души, дитя решимости - или раскаяния? Похоже, что решимости. Тогда тебе повезло, и эта вещь как раз для тебя.
   Энтреа увидел, что всё ещё держит в руке стеклянный клинок.
   - Вместе со мной ты разбудил и мою тоску. Моя любовь убивает меня и оскорбляет моего Отца. Но Отец мой дал мне свободу и не принимает жертв. Все вы, герои будущей битвы, отмечены этой печатью. Вишне яблоней не бывать. Идите своим путём и горе тому, кто встанет на этом пути. Да и вам не много счастья. Но, злодеи ли, душегубы ли, вы избавите меня от тоски, иначе тоске моей суждено обесцветить и пожрать эту землю.
   Иди. Поступай, как знаешь.
   Ты вынес из Бездны Силу и Мудрость.
   Что ж, слабость с её сожалениями и страхами достанется другому. Тебе ещё предстоит с ним встретиться - с противником и двойником.
   Вы сойдётесь в сверкании мифа, на одном будет маска Змея, на другом - Спасителя. Но каждый из нас всего лишь дитя. Дитя моей блуждающей во сне души.
  
  
   ***
  
  
   Энтреа очнулся на берегу с первыми лучами солнца. Было холодно. С волос и одежды стекала вода.
   Энтреа отряхнулся по-собачьи, и сотни летучих узоров, сложившихся из падающих брызг, были исполнены значения и смысла. Душевные силы, отданные богине, вернулись, умножившись многократно.
   Здесь нечего было больше делать.
   Один лишь пустяк отнимет немного времени.
   Энтреа нашёл среди камней помятую клетку. Её обитатели были мертвы - два мокрых печальных комка из косточек и перьев. Дверцу заклинило. Пальцы Энтреа легко, без усилий, сорвали и уронили её на землю, а потом вынули первое тело. Прикосновение к нему было неприятным. Затянутые плёнкой глаза будто никогда не были живыми. С непонятной усмешкой Энтреа подышал на голубя и прикоснулся к нему губами.
   Тепло, бьющееся сердце, беспорядочное трепыхание расправленных сильных крыльев и испуганный зрачок в золотом ободке - птица вырвалась из рук и помчалась в открытое небо. Скоро к ней присоединилась другая.
   Энтреа проводил их взглядом, в котором не было тепла и заботы. Было немного жалости и немного скуки. И многим живым существам доведётся потом встретить и запомнить этот взгляд. Иным напоследок.
  
  
   Глава двенадцатая
   Край Пустыни
  

   Запах гари действительно следовал за ней по пятам. Теперь он был повсюду. Край Пустыни проникся летучим неистребимым зловонием. Так казалось Фран - другим мерещился лишь лёгкий привкус дыма, вплетённый в гриву ветра.
   Вначале всё было хорошо.
   Её встретили настороженно, но не враждебно. Подарки Берада были приняты, особенно сильно взволновал наставников маленький точёный флакон из дымчатого стекла. Эта древняя реликвия - объяснили ей,- дороже иного царства. Недёшево ей обошлось их гостеприимство.
   Тем большее недоумение вызывали её неуспехи в учёбе и видимая заурядность умственных способностей.
   К ней не приставали больше обычного, никак не выделяя среди остальных учеников, лишь отвели отдельную комнатку, отрезав тем самым от вечерних шуток и разговоров общей спальни, от любой возможности личного общения.
   Но ей было не до этого.
   Мучительная душевная борьба придавала её лицу выражение вызывающей сонной тупости, обескураживавшее учителей. Они не могли взять в толк, зачем им подкинули этого бездарного и безобидного птенца, неспособного выучиться элементарным вещам.
   Например, "взглядом" зажечь свечу. Она одна не могла освоить этот трюк, служивший пропуском к более серьёзным занятиям.
   А её всё время вспоминались трупы на Дороге и оскаленные волчьи морды, и думалось, что таково лицо всякой магии, грязнейшего из занятий, чья извращённая суть запретна для человека. Возможно, для Фран не прошло бесследно влияние Берада,- прежнего Берада, ещё не пересмотревшего свои убеждения.
   Ей предстояло стать воином Света - а сама она была средоточием тьмы и скверны. Эти люди могли ей помочь. Они умели укрощать силы бездны. Но для этого требовалось взглянуть бездне в глаза - а она была для этого слабой, такой слабой.
   Она проводила часы в медитации над языками пламени, но, в сущности, это больше смахивало на её давнюю игру в исчезновение - вся она становилась этими жаркими языками и какое-то время могла не бояться.
   Шли недели. Становилось неспокойно.
   Монастырь, всегда считавшийся краем Вселенной, стал свидетелем больших перемен. Пустынный прежде горизонт был разрисован силуэтами всадников и повозок.
  
   Один за другим уходили на Запад мастера и ученики, получившие от настоятеля спешное посвящение и благословение.
   Все, кроме Фран.
   Почему слабеющий больной настоятель оставил её при себе, она понимала не до конца. Причин было несколько - и личная ответственность, и смутная симпатия - и чутьё старейшего из Псов, вышедшего на последнюю охоту.
   Когда они остались вдвоём, выяснилось, что старик никогда не верил её простоте.
   Они разговаривали - одни в брошенном монастыре. Фран рассказывала о Бераде, о сёстрах, о Дороге, об Империи. Старик рассказывал тоже. Пророчества давних времён, история и легенды складывались в удивительные узоры.
   Варвары завоюют Империю. Демоны прогонят варваров. А демонов, если всем нам повезёт, победит Эвои Траэтаад, космический близнец Амей Коата. Оба они носят титул "освободитель", один - для тварей мрака, другой - от них. Герои сверхъестественно похожи и силы их равны, а исход битвы никем не предрешён. Но может зависеть от мелочей,- от сотни верных Псов, от вещиц, подобной той, что принесла в монастырь Фран. Фран слыхала про Горное Зеркало? Нет? Разбитая святыня, окончательно утраченная во времена Великих битв. Но несколько осколков ещё блуждают по миру, преображённые искусным ремеслом. Из их числа и этот сосудец. Каким бы ни было его содержимое - небывалую мощь таит он в себе.
   Что за судьба бросила орудие невообразимого могущества под копыта наступающей варварской армии? Ни огонь, ни Ома не давали ответа старому еретику. Не было его и в разноцветных глазах юного непостижимого создания, которое носило для него воду и пекло хлеб.
  
   ***
  
   Фран замешивала тесто для лепёшек - так, как учила её Алма,- и размышляла о том, какая редкая удача привела её в самом начале жизни под крыло этой тихой и доброй женщины. Спору нет - её растили, как рыбу на суше, учили заниматься огородом и хозяйством, рукоделию и послушанию. Однако любили. А теперь ей говорят - иди и разрушь Империю. И про родителей несут что-то несусветное. А она бы ещё подумала. Она бы осталась здесь, на монастырской кухне, среди котлов и мисок, муки и орехов, приправ и сушёных травок,- и сделала вид, что её эти глупости не касаются.
   Почему-то Фран чувствовала себя как дома в этом опустевшем гнезде, где десятки лет воспитывались охотники на подобных ей выродков. Похоже, монастырский воздух действительно для неё: в доме Алмы ей никогда не было так спокойно, как у Девы Амерто, у Берада, или вот здесь, посреди Края Пустыни, в компании умирающего Отца Великой Ереси.
   Давным-давно, когда Берад стоял во главе Церкви, он приговорил здешнего Учителя к изгнанию за пределы Империи. И это было очень великодушно с его стороны: ранее в подобных случаях дело неминуемо доходило до костра. Фран знала, что в сердце Учителя до сих пор живёт благодарность, именно поэтому к её персоне здесь отнеслись намного терпимее, чем можно было ожидать.
   Фран подумывала о том, чтобы открыть Учителю все свои сомнения. Сочтёт ли он её виновной? Ей не хотелось, чтобы здесь о ней думали плохо. Ей очень нравились эти люди. Особенно сейчас, когда почти никого из них не было рядом, ей нравилось вспоминать об этих отважных мужчинах и юношах, и, может быть, даже желать им удачи.
   Может ли она стать злом, если она ненавидит зло? Инстинкт подсказывал ей, что может. Её удел - вечное бегство от себя самой, от призрака Чёрной Волны, от манящих отблесков в зрачках оборотней- убийц. Глупо заводить дружбу с Псами, натасканными на подобную дичь.
   Фран понимала, что Учитель не спускает с неё глаз. Даже сейчас, когда кажется задремавшим в старом деревянном кресле неподалёку от окна. Понятно, дни стоят прохладные, а кухня - самое уютное место для пожилого и больного человека. Который, если понадобится, легко и бестрепетно свернёт ей шею голыми руками, увидев приметы воплощённого Змея. Неужто не видит? Видит. Возможно, не все. И ждёт подтверждения? Ждёт, что жалкая беспомощность врага заставит её выдать себя, с циничной откровенностью открыть свой главный секрет, забавляясь чужим бессилием?
   А её главный секрет - пророчество слепого мошенника. И ей до смерти хочется знать, стоит ли воспринимать его всерьёз. Насчёт войны он, пожалуй, не соврал - война, по всем признакам, надвигается. А остальное? Если остальное тоже правда, то Фран действительно является той невообразимо жуткой тварью, ради которой были возведены стены здешних монастырей, а из этих стен выпущены Гончие, вдохновляемые огненными видениями. Ради которой разошлись по Империи Языки Огня, проповедники Последних Дней. А она здесь, в сердце Края Пустыни вовлечена в тонкую, но смертельную игру в узнавание. Вопрос в том, кто первый распознает её истинную природу - и будет ли у этой игры победитель. Может Фран быть невиновной? Она уже сама в это не верила. И всё же... Могла ли Алма воспитать чудовище? Мог ли Берад просмотреть врождённый роковой изъян в её душе?
   Всю свою жизнь Фран безоговорочно верила мудрости и доброте этих двоих. Что, если они ошибались?
   Она поймала очередной ускользающий взгляд своего учителя, судьи и палача и решилась. Фран отправила лепёшки в печь и обтёрла руки.
   - Учитель, могу я спросить Вас о некоторых вещах?
   - Конечно.
   - Можно ли говорить с богами? Правда, что время пророков давно миновало? Что за истину узнаёте вы в Огне?
   Теперь глаза наставника смотрели прямо на неё, в их глубине мерцали искры удивления и любопытства.
   - Глупо думать, что кто-то способен не услышать, если Небеса пожелают говорить с ним. Это ни с чем не спутать. Я ещё помню, как это бывает, и много бы дал за повторение подобного чуда сегодня. Для этого не нужны ни ритуалы, ни медитации. Но мало тех, кто способен понять и исполнить услышанное. Я учился этому всю жизнь, и этому учил своих мальчиков.
   - Почему это трудно?
   - Божья воля пряма, как стрела, а человеческий разум петляет и прячется, загоняя себя в ловушки. Хороший пёс всегда знает, что хочет его хозяин, даже без окриков и подсказок. Людям свойственно хитрить и притворяться, соблазняясь призраками собственной выгоды. Для многих боги - всего лишь согласные на взятку идолы.
   - А на самом деле?
   - Ангелы, вестники. Весть о милости Божьей, не оставляющей без надежды самих глухих и неумных.
   - Это правда, что Змей будет женщиной?
   - Это одна из возможностей, и к ней мы готовы.
   - Но разве вы не знаете точно? Разве боги не говорят с вами из Огня, посылая вам видения?
   - Знаешь, что такое видения? Представь, что тебе пять лет, и ты смотришь сквозь замочную скважину в тёмную спальню, в которой уединились взрослые. Много ты поймёшь?
   - Я из деревни, там двери с задвижками. Но такие видения мне знакомы. Непонятный и нескончаемый ужас, обещающий стать моим будущим. Значит, вы сами толкуете те образы и события, что подсмотрите в Огне?
   - В общем, да. Помолившись, укрепившись в вере и праведности, сойдяся с братьями, разъясняем увиденное в меру посланного свыше разумения. Записываем и учим с охотниками на память.
   - Значит, вы можете ошибаться? Видения - всего лишь смутные предчувствия, приоткрывающие будущее, чьи-то неразборчивые голоса и картины. Как можно действовать, доверяя столь легковесным основаниям?
   - Мы обязаны действовать. На нашей стороне вера, многолетняя практика, воспитавшая обострённую чувствительность и духовную дисциплину, братская поддержка и здравый смысл. Злое и доброе не так уж сложно отличить друг от друга, поверь. Но - да, мы можем ошибаться.
   - А может ошибаться вестник? Я встречала одного на Дороге, он поведал мне ужасные вещи. Не знаю, с кем я говорила, но это был не человек.
   - Я хочу услышать об этом.
   - Да, учитель.
   - Ты боишься?
   - Да, учитель. Я не злая и не добрая. Я как щепка в потоке, как пух на ветру. Я не знаю, что происходит. Помогите мне разобраться.
   Лепёшки были готовы. Пока Фран рассказывала, печь остыла и сгустились сумерки. В окно заглянула первая звезда. Фран пыталась разгадать выражение лица старого мага, но безуспешно. Тот помолчал и сказал неожиданно ласковым голосом:
   - Как ты могла его не узнать? Немногим удавалось увидеть бессмертного. Никому из живущих, насколько мне известно. Но всё-таки подумай. Как ты могла не догадаться?
   - Один из Шестерых?
   - О, да. Великая, непостижимая, слепая сила.
   - Но он не слеп. Это обман.
   - Слепой и всевидящий, небесный и земной, чистейший и распутный...
   - Эмор.
   - Да, моя дорогая. И это хорошая новость. Не так уж мы безнадёжны, чтоб Небеса совсем отвернулись от нас.
   - Но его слова... Что они значат для меня? Мне предстоит стать Змеем?
   - Возможно. Или наоборот. Я не возьмусь судить, настолько всё неясно. Твоя судьба ещё не нашла тебя. И если ты не одна такая, возможно, у тебя ещё есть выбор. Ты никогда не слышала о ком-то похожем?
   - Нет.
   - Видишь ли, в некоторых предсказаниях говорится о двойниках. Или о близнецах, но неизвестно, насколько буквально это надо понимать.
   - Однажды меня перепутали с мальчиком по имени Энтреа.
   - Вот как. И родных своих ты не знаешь. А отрок иль девица - с этим тоже всё не просто. Кому-то из братьев являлась в видениях девочка, похожая на мальчика. Кому-то - мальчик, похожий на девочку. И ты подходишь под все описания. Любой из Гончих счёл бы тебя законной добычей.
   - А Вы?
   - Я сомневаюсь. Вероятно, это не делает мне чести. Но раньше мне не приходило в голову, что возможный Змей и возможный Освободитель могут быть одним и тем же лицом.
  
  
  Глава тринадцатая
  Сет
  

   Сет двигался на Восток.
   Дорога гудела от слухов. Неспокойное выдалось лето, нехорошее. С Запада распространялась болезнь. Даже императорскую семью не пощадила зараза, похоронили недавно старшего принца. Путешественники, более других впечатлительные и просвещённые в медицинских вопросах, завязывали лица чёрными платками, разящими уксусом, и не снимали перчаток.
   С Востока доходили новости о варварских набегах, о сожжённых сёлах и разграбленных городах, а ещё, вместе с исходом из Края Пустыни, хлынул поток подхваченных у магов и перепетых на разные лады предсказаний - ужасных, диких и фантастичных.
   Север и Юг пугали страшными морскими бурями. Те из купцов, кто имел дело с морской торговлей, понесли большие убытки.
   И отовсюду, отовсюду лезла неведомая нечисть. Странные, неестественные смерти теперь уже никого не удивляли. Мёртвые тела, изощрённо и глумливо изуродованные, стали нередкой находкой. Богатели продавцы амулетов. Но их товар не очень-то спасал от рыщущей в потёмках гибели.
  
   Этим вечером Сет припозднился. Лил дождь, и Дорога тонула в смоляной темноте, а он ещё не добрался до ночлега. Прошедшим днём его три раза пытались нанять для охраны встревоженные торговцы. Последний был особенно настойчив, с ним даже выпить пришлось - не потому, что Сет действительно обдумывал предложение, а потому, что купец смог кое-что вспомнить о мальчике с белой головой и разными глазами.
   Действительно, тот служил у него, как условлено было с отцом - вплоть до Края Пустыни. Там и сдали его еретикам - в целости и сохранности. А почему Сет спрашивает? Разыскивает наследника? Неужто рыбак уже помер? Нет? Дальний родственник? Богатый? Повезло парнишке. А вообще-то про него Хлая надо спрашивать, приятеля его. Только отстал Хлай от каравана, утром ещё отстал. Девчонку пожалел приблудную. Нельзя в дороге хворой. Чёрненькая, по рукам гадала хорошо. Заболела вот. Кто теперь повозки будет сторожить, кто добро убережёт?
  
   Сет шагал, размышляя о том, что бывает, когда зверь сам приходит к охотникам. За последнее время ему повстречалось несколько братьев, и о незваном госте он знал. Разумеется, он поделился с другими результатами своих поисков, и все согласились с его выводами. Но сопутствовать в Край Пустыни не вызвались - не хотели идти против воли Учителя, проводившего их на Запад. Сет чтил этого великого и прекрасного человека, но не мог понять его решения.
   Не мешало бы найти этого Хлая и побольше узнать о человеческой жизни Амей Коата. Что за личину он носит? Доколе будет хранить его лукавое обаяние, бесовский дар располагать к себе неглупых и честных людей? Иной силы пока нет у него, и потому следует отыскать его как можно скорее. Со смертью Императора многое изменится. Змей сбросит эту кожу.
   Но Учитель? Неужто и он обольщён? Или рассчитывает только на себя в этой битве?
  
   Сквозь шум дождя до слуха Сета донёсся другой шум. Кто-то колотил в ворота постоялого двора и отчаянно ругался молодым охрипшим голосом. Вблизи стало видно, что стучал парень ногами, привалившись к воротам спиной. Руки незнакомца были заняты. Он прижимал к груди закутанную в покрывало бесчувственную девушку. С обоих ручьями стекала вода.
   - Не пускают. Мы ночевали тут вчера, а теперь говорят - неси свою чумную куклу подальше. А куда я пойду?
   Деваться ребятам было действительно некуда.
   Сет открыл ворота сам, с помощью грубой физической силы - стучать всё равно не имело смысла, а потом спросил у выбежавших навстречу испуганных людей комнату с тремя постелями - и не встретил отказа. В комнату расторопно доставили кипяток, горячее вино и сухие полотенца.
   Сет раздел и растёр больную, уложил и накрыл одеялом. В жару и беспамятстве маленькая цыганка была очень красива сверхъестественной, будоражащей тёмную страсть красотой.
   - Твоя любимая? - Сет убрал волосы с горячего лба девушки, потрогал его рукой.
   - Она вольная птица. Сегодня улыбается одному, завтра - другому.
   - Но остался с ней почему-то ты.
   - Я ведь уже рябой. Мне не страшно.
   Зубы парня стучали о край стакана.
   - Это тебя зовут Хлай?
   Мальчик кивнул и заплакал.
   Сет погладил его по голове и помог избавиться от промокшей одежды. Но, даже завёрнутый в сухие простыни, Хлай продолжал дрожать и всхлипывать.
   - Тебе что-то нужно от меня?
   - Поговорить. Я хочу узнать об одном человеке.
   Хлай мотнул головой.
   - Она умрёт или станет уродиной. Она говорила, что боится его. Она говорила, что он её сглазил.
   - Твой товарищ с белыми волосами?
   - Да. Он был хорошим другом. А она возненавидела его с первого взгляда. Ведь ты по его душу? Спрашивай.
   - Я дам вам лекарство и отнесу вещи к огню. Тебе станет легче, и мы поговорим.
  
   Когда Сет вернулся в комнату, мальчик уже успокоился.
   - Непростое у тебя лекарство, охотник.
   - Помогает собраться с мыслями.
   - А от Чёрной Смерти помогает?
   Сет склонился над девушкой, прислушиваясь к частому дыханию. Потревоженный свет свечи плясал по его голой спине.
   - Пока помогает. Молись, чтоб обошлось. Может, обычная хворь.
   - Спасибо тебе. Знаешь, я представлял вас по-другому. Какие новости о Конце Света, огненный маг?
   - А вот это у тебя надо спросить. Ты у нас дружил с Амей Коатом.
   - Как твоё имя?
   - Сет.
   - Сет... Может, тебе тоже лекарства? Нет, я догадывался, что с малышом всё не просто, но чтобы так... Хочешь сказать, Мила видела в нём бесовщину и потому так взъелась?
   - Мила,- Сет покосился на цыганку,- скорее почувствовала соперницу. Видишь ли, это создание - женского рода.
   - Брось! Я бы заметил.
   - Ты и заметил - то, что тебе пожелали внушить. И очень легко отделался. Расскажи мне в подробностях всё, что запомнил.
  
   Засыпали они на излёте ночи.
   - И всё равно - я не верю,- сказал в полусне Хлай,- мы были товарищами. А теперь я исповедуюсь его убийце.
   - Если тебя это утешит, ему гораздо легче стать моим убийцей, чем наоборот. Возможно, в нём есть человеческие черты, даже привлекательные. Но всё же это - сосуд зла, просто наполненный пока не до самых краёв.
  
  
   ***
  
  
   Сет почти закончил укладывать свои вещи, когда Хлай открыл глаза. Сет заметил его взгляд.
   - Здесь сухая одежда, завтрак и немного денег. В этой склянке лекарство для женщины, если ей станет хуже. Удачи!
   - Подожди. Ты уходишь?
   - Мне пора.
   - Задержись.
   Хлай сел в постели и потёр лицо руками.
   - Мне приснилось кое-что. Точнее, вспомнилось. То, что будет тебе интересно.
   Сет молча ждал.
   - Меня вырастила бабка. Ни одна женщина в мире не будет любить меня сильнее. И добрее я тоже никого не знаю. Но однажды... Она задушила моих голубей. Свернула им головы - вот так.
   Помню, как я обозлился. Накануне, под вечер, я принёс их домой, не чуя беды, пять нежных птиц в лёгких клетках. Я потратил на них все свои деньги. А утром она их нашла.
   Я обозлился, но и испугался тоже. Я видел, как изменилось её лицо, когда она велела мне вынести то, что осталось - прутья и перья - в овраг за домом. Я накричал на неё. А она обняла меня, прижала к мокрой щеке и сказала: "Прости меня, милый. Я до смерти ненавижу этих тварей".
   Тогда я напомнил ей, что во времена моего младенчества у нас жили голуби, почтовые голуби - чёрный и белый. Дети иногда здорово запоминают подобные вещи. Мы с мамой сыпали им зёрна.
   А бабка отвечает: "Из-за них-то я всё потеряла". И рассказывает очень странную историю.
  
   Оказывается, в тот год - год затмения - почтовые голуби жили под крышей каждой повитухи Юга Империи. Бабка у меня повитуха, очень хорошая, а деревня у самой Дороги, поэтому детей принимать ей случается не только у местных, но и у проезжих - чего в пути не бывает. Но в тот раз готовились к чему-то особенному.
   Таинственная дама под вуалью принесла птичью клетку в наш дом и велела немедленно сообщить о любой незнакомке с большим животом, о любом найденном или подкинутом младенце, о любом неожиданном происшествии, связанном с бабкиным ремеслом. Кроме голубей, она оставила золото и пообещала куда больше в случае удачной находки.
   Неведомые люди искали неведомого младенца, но что интересно: известен был целый список примет новорождённого, расположение планет и созвездий в момент его появления на свет, место его появления - но ни слова не говорилось о его родителях! Трудно было не понять, что дело очень тёмное.
   Тем не менее, когда цыганское семейство привезло однажды утром подобранную в поле одинокую странницу на сносях, бабка выпустила в небо голубей с этой вестью.
   Они примчались быстро: чёрные всадники и несколько важных дам в карете.
   Женщина мучилась долго. Впрочем, мучилась ли она, сложно сказать - сильно была не в себе, словно бы грезила наяву.
   Когда бабка ополоснула младенца, гостьи в чёрных покрывалах окружили его подобно стервятникам. Ведьмы это были. Кто ещё способен, ликуя, умчаться прочь прямо в надвигающийся мрак солнечного затмения, когда всё живое замирает от ужаса? Кто ещё может забрать ребёнка у матери, даже не дав ей взглянуть на него?
   Однако нам заплатили. И ещё кинули пару монет, когда бабка заикнулась о том, что надо будет позаботиться о матери новорождённого,- но не проявили и тени интереса. Они получили то, что им требовалось - и сгинули, растаяли во тьме.
  
   А женщина осталась. И вскоре стало понятно, что её тело, - где бы ни бродила её душа,- ещё не готово отдохнуть от тяжёлой работы. Под вой испуганных собак и гул налетевшего ветра, в гаснущем свете чадящих ламп, среди дня заменивших солнце - родился второй ребёнок, на этот раз девочка. Светловолосая, как и мать - на Юге это редкость - здоровая и красивая малышка. Самое одинокое и неприкаянное существо в этом мире. Её безумная матушка сбежала ближе к ночи - неизвестно, как только ей хватило сил подняться с постели. Что с ней стало, никто не знает. Младенца забрали монахини.
  
   А на нашу семью обрушилось огромное несчастье. Бабка верила, что это в наказание за помощь в богопротивном деле. Тогда первый раз появилась в нашей земле Чёрная Смерть и унесла моих родителей. Меня, маленького, удалось выходить. Прошло тринадцать лет, но до сих пор бабка клянёт себя за жадность и вздрагивает от шума голубиных крыльев.
   Надо бы навестить её, старую. Давно не виделись. Вот так.
  
   Сет кивнул.
   - Спасибо, Хлай. Береги свою Милу. А ту, другую, не жалей. Не надо.
   И закрыл за собой дверь.
  
  
  Глава четырнадцатая
  Роксахор

  
   В этот день Фран впервые увидела Роксахора. Она ещё не знала, что смотрит в лицо войне, которая через пару недель обрушится страшным бедствием на восточные земли Империи и навсегда изменит картину мира. Лицо было смуглым, молодым и целеустремлённым.
   Утром Фран задержалась у источника. Внутри монастырской ограды существовал колодец, но пользоваться им не приветствовалось. Принято было носить воду из каменистой низинки в часе пути. Ученики протоптали дорожку, едва заметную на жёсткой земле с редкими кустиками полыни. Считалось, что прогулки с вёдрами способствуют духовному совершенствованию. С этим Фран готова была согласиться. Даже сейчас, когда каждое утро неизменно наступала её очередь, она не роптала.
   В чём-то Край Пустыни был похож на море - бесконечностью горизонта, безмолвием и непостижимостью воздушной бездны, распростёртой над головой, безмолвной, но не бесстрастной - она всегда это понимала. Но если ей по-прежнему хотелось стать прозрачной для взгляда этой бездны, то здесь, на краю света, она обнаружила в своей душе пустячок, который не стыдно было ей и предъявить: какой бы она не была недостойной, сейчас она заботится об Учителе - вот вёдра, вот коромысло - есть и от неё в мире польза.
   Плеск и блеск родниковой воды не отпускали от себя сразу, дарили минуты чистого созерцания, блаженного безмыслия. Иногда минуты затягивались.
   Когда Фран собралась в обратный путь, солнце уже встало достаточно высоко. Солнце окрашивало в нежный розовый цвет пыль, которую поднимали копыта их коней.
   Фран сразу сообразила, откуда возвращаются всадники, и встревожилась от своей догадки. Было похоже, что в её отсутствие в монастыре побывали необычные гости.
   Они приближались. Сверкающий, как утренняя звезда, повелитель призрачного народа пронёсся мимо застывшей на пути девушки, едва удостоив её взглядом. Четыре вороных коня несли его спутников, жеребец юного царя был золотистой масти. Он и сам жарко горел золотом - от львиной гривы волос до последнего из звеньев лёгкого и звонкого варварского доспеха. Только глаза были светлые и холодные.
   Один из кочевников что-то крикнул ей на своём языке. Остальные захохотали. Щёлкнул кнут, коромысло полетело на землю, ноги окатила ледяная вода.
   Всадники удалялись в сторону голубоватых гор, за которыми начиналась настоящая Пустыня Сагерах. Место, где нечего делать живому человеку. Фран проводила их взглядом. Хвост царского скакуна был выкрашен в ярко-красный цвет.
  
   Воды в тот день она не принесла, потому что бежала налегке и как можно быстрее. Учитель встретил её измученной, но ласковой улыбкой.
   - Ты их видела? Не дадут умереть отшельником. Полтора года не вспоминал наставника, а теперь явился.
   - Кто?
   - Роксахор, владыка пустыни. Семилетним его привёз сюда отец. Его и пару сверстников в придачу, чтоб не скучал. Тогда это был настоящий волчонок. А теперь...
   - Лев.
   - Ты тоже заметила? Колдун его отца так и сказал: родился великий воин. Великий царь. Сам дух войны будет разить врагов его рукой. Вождь здраво рассудил, что к особой судьбе ребёнка надо готовить особо.
   - Но как?
   - Самым неблагодарным образом. Обуздывать страсти, воспитывать ум. Это как учить волков не рвать сырое мясо. К траве я их, конечно, не привадил, но некоторого смягчения нравов, надеюсь, добился. Иначе они бы не стали тратить время на уговоры, а взяли то, что им нужно, сами.
   - Зачем они приходили?
   - Ну... Знаешь, удивительные это люди, колдуны Пустыни Сагерах. Как им удалось выведать то, в чём даже я себе боялся признаться? Роксахор явился требовать отдать ему Слёзы Зеркала.
   - Что? - озадаченно переспросила Фран. Она всё ещё часто дышала после бега и перенесённой тревоги, но в последних словах ей почудилась новая опасность.
   - То, что пришло сюда вместе с тобой. Я долго отказывался этому верить. Помнишь ли ты легенду о Горном Зеркале?
   Перед тем, как оно оказалось разбито, на земле случилось последнее великое чудо. Ангел Господень превратил камень в воду и напоил человека. Спасённый от жажды набрал воды впрок и сберёг немного влаги для будущих поколений.
   Сосудец, который дал тебе Берад, может оказаться не только величайшей реликвией, но и вместилищем большей. Мне страшно даже представить, какие энергии спят в этих нескольких каплях. Память о мире до падения, память об Образе Божьем, целостном и едином. Эта водица вспоила великих пророков, и даже нынешние боги должны склониться перед святостью этих капель.
   Кто достоин такого подарка? Не Роксахор, нет. Он прекрасен, но он хищный зверь. Десять лет я читал с ним книги, учил молитве. Он умён и образован не хуже любого из принцев. И воспитан, да,- сегодня он пальцем меня не тронул, но за следующий раз я не поручусь. Он рождён, чтобы утопить в крови половину Империи. Но... его армия встанет на пути Амей Коата и будет нашей главной военной силой до прихода Спасителя.
   - Эвои Траэтаад...
   - Тот, кто достоин. Хотел бы я успеть его увидеть. Да поможет Господь нашим мальчикам.
   Фран кивнула.
   - Чего я не понимаю,- сказала она немного погодя,- откуда она взялась, эта армия. Пустыня мертва, окраины Империи немноголюдны. Ещё недавно кочевников считали бедными тёмными дикарями, живущими в бесплодных степях и песках. И какая перемена.
   - Всё меняется, даже пустыня. Ей не стать цветущим садом, но не быть уже и верной смертью на пути в восточные страны, те, откуда морем купцы привозят пряности, шелка и драгоценные камни.
   - И ому.
   - И ому. И лучшее в мире оружие из синей и чёрной стали. Несколько семей мастеров-оружейников бежали в Пустыню от притеснений магаридского тирана Хава. Кочевники были гостеприимны, оружейники благодарны. А дальше всё произошло очень быстро.
   - Учитель... но что Вы будете делать дальше?
   - Ждать ответа на свои молитвы. Я прошу указать мне человека, на которого смогу переложить ответственность. И, знаешь, - мне было видение. Он идёт сюда. Охотник, воин - лучший из птенцов.
   Фран вдруг увидела, что старого еретика совсем оставили силы. Страх и жалость заставили её опуститься на колени и поцеловать глиняный пол у ног старика.
   - Я знаю, что Вы не можете мне верить. Но если я могу что-то сделать для Вас... Клянусь, я сделаю всё, о чём Вы попросите, Учитель.
   Сухая морщинистая рука коснулась её волос.
   - Иди заниматься, Фран. Зажги, наконец, свечу.
  
  
   ***

   Фран больше не покидала монастырских стен.
   Провозившись полдня, она сдвинула камень с колодца.
   Обойдя все пустые спальни, залы, кладовки и чуланы, она собрала то немногое из оружия, что оставили уходящие маги. Клинки её по-прежнему пугали, а вот небольшой детский лук пришёлся по руке. И в намеченную цель она попала с первого раза, подивившись самой себе. Второй и третий раз довелось промахнуться, но было понятно, что дело не безнадёжно и стоит практиковаться.
   Фран набралась наглости залезть в монастырскую библиотеку и проводила много времени, пролистывая книги и тетради. На некоторых страницах были пометки, сделанные одним и тем же почерком, только словно бы в разное время: буквы взрослели, становились чётче и стремительней, а потом вдруг снова выглядывала строка, выведенная непослушными мальчишескими пальцами, но с тем же решительным и твёрдым характером. Чаще это были книги об искусстве войны, естественных науках и благородных ремёслах, реже - по истории и философии. В поэтических и мистических текстах подобные пометки не попадались.
   Фран казалось, что она заглянула в ум другого человека, человека с холодными светлыми глазами. Через пару дней она заметила, что подсматривает за ним не только, как за врагом.
   Удивительное дело. Роксахор оказался одним из тех мужчин, что будили потаённый особенный отклик в глубинах её существа. Отклик, так похожий на влюблённость. Кто знает, может, им дано было бы стать для неё непревзойдёнными любовниками – тому мальчику с чёрной косой - последнему из ушедших на Запад Гончих, рыжему Хлаю, рыбаку. Но ей не нужна была их любовь.
   Фран завораживала тайна, скрытая в складе ума, так несходного с собственным. В этом угадывался некий вызов, на который ей было чем ответить, но не сейчас, нет. Только этого не хватало. Прав был слепой мошенник, когда говорил, что рано ей изучать его искусство.
   Слепой мошенник, бессмертный дух, Ангел отрад и страданий любви. Почему именно он взялся быть её проводником по дорогам судьбы? Безглазым и беспощадным проводником. Куда он ведёт её? Кто ждёт её в конце пути?
   А ведь ответ на последний вопрос достаточно очевиден, если оставить самообман и прислушаться к мнению старших. Багряноглавый и багрянородный, тонкий юноша в клубящемся плаще, очерченный красной тушью умелой рукой рисовальщика из Оренхеладских скрипториев... Рдяный Царь, явившийся ей в видении над раскрытой книгой Пророчеств в домике священника на далёком берегу Южного Моря. И во сне, приснившемся там же, разве не её душа стремилась, как к высшему благу, предстать пред лицом его в гордой и славной столице?
   А, в самом деле, её ли душа? Фран показалось тогда, что во сне их было двое. Она и её загадочный двойник, две одинаковые карты в руках слепого жулика,- простой ли случайностью будет, кому из них выпадет стать возлюбленным другом царственного духовидца, его чудовищем, его ключом к Воротам Мрака?
   Не к этой ли любви готовится её душа, не она ли одна сможет зажечь её сердце? Или напротив, сердце её создано для войны и ненависти, а пленительный образ являет предназначенного ей врага, битва с которым окажется слаще любовной?
   Обычно Фран избегала подобного рода искусительных размышлений, но на этот раз спохватилась слишком поздно - мысль уже попала в ловушку, и сознание медленно погружалось в бесконечное остановившееся мгновение транса.
   ...Она увидела его сразу: тонкие красные пряди прилипли к белому лбу. Страдальческий излом бровей выдавал душевное напряжение, которого требовал неведомый ритуал. Он что-то бросал в дымящуюся чашу треножника, и тьма за его спиной шевелилась и вспучивалась оскаленными звериными харями и алчно протянутыми когтистыми лапами. Он не замечал окружавших его бесчинств, в чём-то настойчиво убеждая рой золотистых искр, поднимавшихся вместе со струями дыма.
   Фран не понимала языка, слова которого звучали в проникновенном быстром шёпоте, но чувствовала, что голос приобретает над ней власть, возрастающую с каждым мгновением. И вот прекрасное и страшное лицо совсем рядом, и в каждом его зрачке, удвоенное, пляшет жертвенное пламя, и эти зрачки, без сомнения, направлены точно на Фран. Она чувствует на себе этот зовущий взгляд через тьму и бесчисленные пространства. И понимает изумлённо, что почти готова ему повиноваться, отдаться на милость заклинающей её воле, воплотить предначертанную ей судьбу.
  
   Сильнейшие страх и стыд, охватившие душу Фран, резко вернули её к реальности. Тело отреагировало приступом дурноты, ладони стали влажными и холодными.
   Вот, значит, как с ней можно.
   И это чувство с древности воспевается поэтами? Ощущение предельной собственной ничтожности перед беспощадным наваждением, ниспосланным богами?
   Все её инстинкты протестовали. Однако умом Фран ясно понимала, что на сей день ей нечего противопоставить колдовскому двусмысленному обаянию, отбирающему у неё свободу.
   И по чьей вине она так беспомощна? По своей собственной вине. До сих пор упрямство заставляло её уклоняться и прятаться от всех вызовов её странной судьбы. Но теперь она видела опасность в лицо и ясно представляла возможные последствия. Сверхъестественная неутолимая чувственная одержимость и предательство рода человеческого - вот путь, на который зовёт её красноволосый принц.
   А что говорит упрямство? Фран знала, что будет сопротивляться любой ценой. Для этого следует изучить свои возможности. Может, с этим она ещё не опоздала. В конце концов, род человеческий отвратителен не поголовно - мало в чём она была так уверена и эта уверенность слегка успокаивала.
  
   Фран заставила себя выползти из библиотеки и теперь сидела в пустом зале, медитируя над отличного качества жёлтой восковой свечой - весьма ценным имуществом по меркам рыбацкой деревни. Впервые за много лет она не боялась. Страх - очень плохое оружие, а ей приходилось быть разборчивой. Пропасть людских судеб зависит от того, найдёт ли она в себе силу и сможет ли с ней совладать.
   Её душа вышла из укрытия и теперь как бы стояла посреди чистого поля, насквозь продуваемого потусторонними ветрами. Воздушные голоса шептали ей что-то наперебой, и каждый из них мог рассказать свою историю, но её интересовало только одно - способ воспламенить маленький язычок фитиля, угодив тем самым старому еретику и открыв себе путь к спасению. И вскоре она получила ответ. "Так просто?" - удивилась Фран, запоминая необходимое умственное упражнение. "А как ты хотела?" - запели воздушные голоса, - "Ты и магия - как ручей и вода"...
   И тут, без предупреждения, без какого-либо намёка на предчувствие беды, на Фран обрушивается главный кошмар её жизни - видение Чёрной Волны. Только на этот раз окружающий пейзаж неузнаваемо преображается.
   Фран, в общем-то, понимает, что Чёрная Волна не обязательно связана с морем. Если какое-то явление грозит уничтожить весь мир, то и суши оно неминуемо коснётся.
   И теперешнее видение высоко возносит Фран над пустынной равниной, раскинувшейся до самого горизонта. С крепостной стены открывается вид на необозримую даль, заполненную изготовившимся к битве войском. То здесь, то там алеют варварские знамёна - пучки крашеных лошадиных хвостов на высоких древках. Внимание Фран привлекает блеснувшая где-то золотая искра. Сверхъестественно обострившимся зрением ей удаётся разглядеть крошечную фигурку владыки пустыни, словно отлитую вместе с конём из одного куска жёлтого металла. С тяжёлым сердцем она смотрит на всадника, пока безотчётная ненависть не застилает ей взор радужной дымкой. И только потеряв Роксахора из виду, Фран замечает, что небо над горизонтом начинает наливаться нехорошим подозрительным сумраком, а ветер стремительно усиливается.
   Где-то за её спиной звучали приглушённо переговаривающиеся голоса, вдалеке тревожно ржали лошади. Тяжёлая серая туча медленно приближалась, протянув к земле хоботы смерчей и изломанные лезвия молний. Словно исполинский вал наматывал на себя всё видимое пространство - конные и пешие игрушечные фигурки взлетали в воздух и пропадали в мутном брюхе кромешного мрака. За ними следовали повозки, орудия, камни, кусты,- всё растворялось в неумолимом клубящемся хаосе.
   Фран подняла руку. Каждый палец был увенчан напёрстком холодного зелёного огня. Огни тянулись вверх, как призрачные когти какой-нибудь адской кошки. И тут Фран их увидела. С пронзительными воплями с неба посыпались полчища виг, шумно рассекая воздух кожистыми крыльями. Некоторые проносились совсем рядом, словно приветствуя защитников крепости, а потом устремлялись в сторону отвратительной бойни, дополнившей картину всеобщего космического бедствия.
   И в этот момент Фран поняла одну вещь. Всё это время какая-то часть её сознания была сосредоточена на своеобразном умственном упражнении, отдалённо напоминавшем то, что требовалось для зажжения свечи, но неизмеримо более разрушительном. Фран стала руслом для потока высочайших магических энергий, требовалось лишь узнать, откуда и куда течёт эта река. То, что ей под силу снести все преграды, было достаточно очевидно. Или это в её воле? Но она не желала никому зла. Разве что Роксахор... совсем недавно он ей почти нравился. Что он успел ей сделать?
   На плечо Фран легла рука. И тут до неё дошло, что не ненависть направляла страшную силу, рвущуюся в мир из первобытного мрака прямо сквозь её тело, сквозь её душу.
   Фран обернулась, чтобы увидеть человека, чья близость превращала её из щепочки, плывущей по течению судьбы, во всемогущую стихию, для которой нет ничего невозможного.
   Она опять смотрела в его глаза. В них словно ещё плясали отражения жертвенного огня. И ещё там светилось настолько полное понимание и признание её, Фран, природы, что ради этого на какое-то мгновение Фран была готова принять всё происходящее и всё ей уготованное. Быть Чёрной Волной, быть ключом, быть Змеем,- очарованная, она на всё была согласна.
   Неизвестно, смогла бы она сама освободиться из этого плена, не вмешайся внешняя грубая сила, оглушившая Фран и разрушившая видение.
   Было очень больно очнуться в зале для медитаций от оплеух, которыми осыпал её скалящий зубы варвар, пахнущий дымом и лошадьми. И в этом ей не повезло: проворонила вторжение в монастырь. Как там учитель? - дёрнулась было Фран, но мучительная дурнота остановила попытку действовать. Кочевник крепко встряхнул её, заглянул ей в лицо и потащил к выходу.
  
   Яркое солнце выбелило пыль на утоптанной площадке двора. Ворота были сорваны, в пустом проёме голубело небо.
   - Я обещал вернуться, учитель,- Роксахор скупо обозначил почтительный поклон. Зерцало на его груди отбило луч света, ударивший Фран по глазам. Один из воинов принёс наставнику деревянное резное кресло. Незваные гости остались на ногах. Фран тоже не предложили сесть. Она не падала только потому, что доставивший её варвар не выпускал её из охапки. Но это казалось пустяками по сравнению с тем, каково приходилось учителю. Слишком мало жизни оставалось в его теле, его плоть словно стаивала с костей и только сила могучего духа позволяла ему держаться с прежним невозмутимым достоинством… У себя на родине Фран за сутки, а то и раньше понимала, которому из домов ждать покойника, и сейчас ей леденило сердце очень похожее предчувствие.
   - Я не хотел быть невежливым,- продолжал царь Пустыни, - и всё искал способ убедить тебя отдать нужную мне вещь. Долг есть долг, но перед мальчиком,- Роксахор кивнул в сторону Фран, - у меня нет обязательств.
   Смуглые руки, державшие Фран, обшарили её тело.
   - Это девка,- уверенно заявил варвар.
   - Да ну? - Роксахор скользнул по ней взглядом,- а я слышал, как кто-то хотел умереть отшельником. Ты удивляешь меня, учитель.
   - Придёт время, девочка удивит тебя сильнее.
   - Пусть сначала до вечера доживёт. А это, кстати, зависит от меры твоего сострадания.
   - Что ты собираешься делать?
   - Что может сделать десяток мужчин с малолетней оборванкой, чтобы разжалобить упрямого старика? Надо подумать. Помнится, у тебя доброе сердце. Значит, управимся до заката.
   - Зачем тебе эта вещь? - голос старика звучал тихо, но ровно.
   - Посрамить ваших тухлых богов. Тёмный Одо говорит, её хозяин никому не по зубам - и бессмертным. Он обещал, что я дойду до Меды.
   - Раньше я бы тебя благословил.
   - Раньше для меня это много значило.
   Несколько минут все молчали. Потом старик повернулся посмотреть на девочку. У той душа разрывалась от страха и унижения. Причём страха не за себя: её самые дурные опасения на свой счёт гарантировали ей неприкосновенность. В её сумрачном взоре наставник прочёл недвусмысленное: "Поступайте как нужно, учитель, не думайте обо мне".
   Ясный взгляд ей ответил спокойно и просто: "Я всегда поступаю как нужно".
   А потом она услышала его голос, такой же твёрдый, но ещё более тихий:
   - Хорошо. Ты получишь то, что просишь.
   Улыбка осветила лицо Роксахора.
   - Спасибо. Знаешь, я вовремя ушёл от тебя. Ты лучший из наставников, но это - это лишнее. Ты пожалел девчонку, а мне было жаль нанести тебе обиду. Это глупо, но я рад, что обошлось угрозами.
   Не говоря больше ни слова, старик достал из складок одежды изящную старинную вещицу, привязанную к кожаному шнурку, и протянул вперёд. Солнце лизнуло округлые бока стеклянного сосуда перед тем, как он скрылся в смуглой горсти подоспевшего варвара.
  
   А потом очень быстро двор опустел.
   И Фран стояла на коленях перед креслом старого еретика, слушала, как растворяется в шуме ветра затихающий вдали стук копыт и изумлённо понимала, что остаётся совсем одна в брошенном монастыре под белёсым полуденным небом, потому что учитель - прямо сейчас,- её покидает. Старик погладил её по волосам и Фран заплакала, вцепившись в подлокотник кресла и уронив на руки светлую голову. Как мало оправдались её надежды на Край Пустыни! Но, друг или враг, ей стал очень дорог этот человек, рядом с ним она вроде бы начала понимать о жизни что-то по-настоящему важное, о чём теперь никогда не узнает.
   - Не надо, Фран, - она услышала в его голосе улыбку и подняла измученное покрасневшее лицо.
   - Помнишь, ты обещала выполнить мою просьбу?
   - Да. Я могу. Теперь я могу зажечь...
   - Это хорошо. Значит, сможешь достойно похоронить. Трудно было?
   Фран кивнула. Ей хотелось о многом рассказать и посоветоваться, но она уже видела, что не успеет. Как неразумно она растратила те медленные бессчётные минуты, что были в её распоряжении раньше!
   - Ты всё ещё согласна что-то сделать для меня?
   - Всё, учитель. Только скажите.
   Сухая старческая рука извлекла из складок одежды маленький стеклянный сосуд на кожаном шнурке. Сквозь дымчатые стенки дрожал в сердцевине флакона живой влажный блеск. Фран уставилась на него, растерянная и поражённая.
   - Твой бессмертный приятель одобрил бы этот фокус.
   - А что увёз Роксахор?
   - Пустяк, безделушку.
   - Он выглядел так же.
   - Я всё-таки маг. Но Тёмного Одо мы не обманем. Они вернутся. Поэтому тебе придётся уйти.
   - Но что мне делать с этим?
   - Ты должна отдать это Сету.
   - Кто такой Сет? Как я его найду?
   - Он сам... тебя... найдёт.
   Фран надела шнурок на шею и древняя реликвия привычно скользнула ей за пазуху.
   А потом девушка долго сидела, прильнув к ногам учителя, прислушиваясь к тому, как прекрасный чистый дух покидает уставшее тело. И лишь когда рука, лежавшая на её голове, стала тяжёлой, холодной и неживой, Фран высвободила белую прядь, случайно зажатую сведёнными мёртвыми пальцами, и поднялась с земли.
  
   Когда вернулись варвары со своим разгневанным вождём, постройки легендарной обители ереси уже догорали. Огонь всё ещё стоял стеной, но сквозь прорехи в пламенных пеленах было заметно, что осталось ему совсем недолго, поскольку всё возможное выжжено практически дотла. Казалось странным, что неказистые здания из глиняных кирпичей способны так дружно заняться, так неистово полыхать. Озадаченные, кочевники всё-таки быстро поняли самое главное и уважительно склонили голову перед погребальным костром старого мага-огнепоклонника.
   Всадникам не удалось найти в округе каких-либо следов его странной ученицы. Пепел пожарища не сохранил ни костей, ни реликвий. Но главный колдун Пустыни Сагерах, прозванный Тёмным Одо, заявил Роксахору, что девкины кости гуляют одетые, а девица-то не простая, и надо бы приглядеться получше при новой встрече - может, при ней и ценность какая найдётся. Маленькое наследство от Отца Великой Ереси.
  
  
Глава пятнадцатая
  Мара

   Энтреа, в общем-то, понимал, сколько времени теряет в дороге впустую. Цель его путешествия была как никогда прежде ясна и желанна, а он медлил, подобно неопытному влюблённому, робеющему судьбоносной встречи. Строго говоря, он и был влюблённым, если не вкладывать в это слово обычного пошлого смысла. И,- да, он хотел произвести впечатление, представ во всеоружии своих исключительных возможностей, и потому затаился, самозабвенно исследуя полученные преимущества.
   Дар Чёрного Озера менял свойства его разума, метаморфоза ещё продолжалась, и всем своим притихшим существом Энтреа чувствовал, как в движении клубящихся энергий проступают черты новой личности, которая будет более чем просто человеком. Его дух был расплавленным металлом, заполняющим новую странную форму. В податливом, текучем круговороте пронзительно-ярких картин и ощущений, затмивших явления внешнего мира, проросло заветное магическое зерно и вызрело в драгоценный кристалл, сверкающий изумруд, осветивший своими лучами все таинственные потёмки его души и всё, что скрывалось до срока в спасительном мраке.
   Да, видения, которым сутками напролёт предавался Энтреа за закрытыми дверями гостиничных номеров, могли бы бросить в дрожь любого, но его таинственный друг не был любым, он был особенным. Однажды, встретившись взглядом с принесённым волнами ночного тумана призрачным образом рыжего принца, Энтреа довелось увидеть, как прекраснейшей розой распускается у того на лице радость узнавания. Несколько коротких мгновений они видели друг друга. Никогда прежде Энтреа не был готов на всё ради другого человека. Никогда прежде он не догадывался о возможности такого понимания между собой и другой живой душой. В этот момент он навек потерял своё одиночество - словно себя потерял. Словно умер, и был совершенно счастлив.
   И Энтреа снова засобирался в дорогу.
   Весьма кстати его разыскал посыльный от госпожи Ифриды с порядочной суммой денег и свёртком, в котором обнаружилось несколько бумаг и кое-что из платья.
   Бумаги, вопреки ожиданию, оказались вовсе не письмом, а списком с какого-то маловразумительного визионерского текста, повествующего об общении с демонами. Озадаченно пробегая глазами тёмные мутные фразы, Энтреа прикидывал, чего ради матушке понадобилось знакомить его с сим документом, и вдруг застыл, поражённый догадкой, о ком ведёт речь неизвестная рассказчица, кто именно сопровождал её в замок вампиров и коротал ночь в объятьях демоницы перед тем, как предстать перед зеркалом Князя Тьмы.
   От волнения у Энтреа перехватило дыхание. Это был Принц, и Принц был дитя, не старше нынешнего Энтреа. История обрывалась так же внезапно, как и началась, но Энтреа долго перечитывал строки, ставшие откровением, и глаза его затуманивались от нежности. Словно волшебная дверца приоткрылась на миг в дивный мир, где материя отзывчива малейшей прихоти мысли, где прельстительные создания ждут приказов и ласк, где он наконец-то узнает, была ли на то Божья воля, чтоб заточить в осколке древнего Зеркала великий вечный Дух, развенчанного Ангела Мрака.
   И может быть,- размышлял Энтреа,- если мои догадки не слишком самонадеянны, то я - действительно,- ключ от главной тайны этого мира. Я - ключ, и в то же время я - меч. И, может быть, даже Змей, хотя это надо обдумать. Но интересно, кто же тогда тот второй, о котором обмолвилась Дама Чёрного Озера?
  
  
   Утро было солнечным, и весёлые блики играли на стекле и глазури трактирной посуды. Это и радовало и раздражало Энтреа, глаза которого успели отвыкнуть от света иного, нежели тот, что узкими лезвиями лучей проникал сквозь запертые ставни случайных комнат. Но сегодня Энтреа спустился к завтраку и был в такую рань уже умыт и собран.
   И практически сразу нашёл себе попутчиков. Не то чтобы он особенно нуждался в общении или защите - скорее, его мог больше устроить толковый слуга. Но компания показалась весьма любопытной.
   За длинным столом сидели паломники, и, глядя на них, Энтреа подумал, что раньше пребывал в заблуждении относительно значения этого слова. В воздухе веяло далеко не благочестием. Дюжина крепких мужчин, все какие-то взвинченные, с непонятным блеском в глазах, жались, как цыплята к наседке, к суровой тётушке в повязанном до бровей платке.
   Энтреа расположился неподалёку. Из разговоров он понял, что женщина ведёт свой отряд в обитель Госпожи Энаны, что в лесах. И путники возлагают на этот поход какие-то особые надежды.
   Когда, заметив интерес Энтреа, женщина кивнула и поманила его рукой, по лицам окружающих юноша понял, что ему оказана большая честь. Он подошёл. Паломники притихли. Смерив его с головы до ног внимательным взглядом, тётушка заключила:
   - Достойный молодой человек.
   Энтреа поклонился.
   - Нет ли у тебя дела к моей богине?
   - Я еду в столицу, госпожа.
   - Что ж. Пару дней пути нам по дороге. Милости просим в наше общество. Может, ещё передумаешь.
   Энтреа оставалось только поблагодарить. Когда он вернулся на своё место, напротив уже сидел один из пилигримов, на вид самый юный и наиболее трезвый. Длинные волосы молодого человека лежали на спине, заплетённые в косу. В его облике было что-то от птицы, и голову он держал немного набок, разглядывая Энтреа бойкими чёрными глазами.
   - А ты изменился, Франи. Не было щенка смешнее тебя - там, дома. А теперь... Учитель шепнул тебе волшебное слово? Как тебе посчастливилось выйти на этот след? Я-то считал себя самым умным. Эмор и Энана голосовали на Суде против приговора падшей парочке и больше всех пострадали после. По слухам, оба они навещают обитель в лесах. И это интересно.
   - Вы обознались. Простите.
   - Ну да. Так и надо. Всё правильно, будем незнакомы. Но страшно рад, что отправляюсь в змеиное гнездо с кем-то из своих.
   - Я еду в столицу.
   - Мне почему-то кажется, что ты передумаешь.
   У мальчика с чёрной косой была очень хорошая улыбка. Он вернулся за свой стол и больше не пытался вступать в разговор, лишь иногда Энтреа чувствовал на себе его внимательный взгляд. Определённо, юноша был еретиком. Определённо, он с кем-то его путал.
   Эта история стоила того, чтобы в ней разобраться, но у Энтреа были дела в златоглавой Меде. Впрочем, за пару дней совместной дороги многое могло проясниться.
   Примерно так оно впоследствии и вышло.
  
  
   Небо было цвета разбавленного вина. В его аметистовой прозрачности над почерневшими кронами деревьев таяла жемчужина бледной луны. Энтреа и сам не заметил, как задремал в тряской повозке. А теперь его разбудило какое-то странное чувство.
   Перебраться в повозку ему предложила женщина в платке. Энтреа в последнее время не везло с лошадьми. Его новое приобретение на второй день пути стало заметно прихрамывать и после обеда осталось поправлять здоровье под присмотром добрых поселян. Повозка везла дорогие подарки паломников - Госпожа Энана любила щедрых гостей. Но её покровительство того стоило: в обрывках тихих разговоров спутников сквозила затаённая надежда на приобщение к секретным мистическим практикам, прославившим монастырь. Духовный опыт, который, к зависти прочих, получали в обители немногие избранные, делал людей бесстрашными перед лицом смерти и ужасом Последних Дней.
   Без сомнения, знаки избранности легко читались на челе Энтреа, но предводительница пилигримов вряд ли могла даже представить, насколько редкая птица сидит в эту минуту рядом и встревожено трёт спросонья глаза. Однако она насторожилась.
   - Что-то приснилось, дружок?
   - Мне и сейчас снится. Кто-то идёт сюда через лес. Я чую, как им хочется крови, как мокрые, все в росе, хлещут по лапам ветки. Зови своих цыплят, их скоро не будет больше.
   Окликнув ближайших всадников по именам, женщина отдала пару коротких команд. Зашелестели клинки, высвобождаясь из ножен.
   И тут они все услышали вой.
   Многоголосье вышедшей на охоту стаи наплывало из глубины лесной чащи, и на первый взгляд казалось просто волчьим воем, но каждый в отряде почему-то сразу понял, что это не так.
   Сумерки сгущались. Совсем скоро должен был показаться ночлег, но, судя по тому, откуда и как быстро приближались потусторонние голоса, укрыться в спасительных стенах путники уже не успевали. Несколько человек разводили костры, другие распрягали испуганных лошадей, иные молились вслух, иные богохульствовали - где поминают Энану, там порой и не разберёшь.
   Энтреа чувствовал себя маленьким мальчиком на цирковом представлении, у его души сейчас не было границ, она вмещала и весь этот лес, и разгоравшуюся луну, и восхитительных хищников, чьи тела рвали сырой лесной воздух, и храбрых рыцарей на деревянных лошадках, готовящихся к игрушечному бою. Он был всем этим - и в то же время был зрителем, восхищённым, очарованным и неуязвимым.
   Женщина озадаченно смотрела ему в лицо.
   - Так вот ты какой. Ну, что ж. Самое время.
   В одно из мгновений вой смолк. Наступившая тишина нарушалась лишь треском занимавшихся огнём веток, неопределёнными лесными шорохами и горячим дыханием насторожившихся мужчин. Энтреа улавливал страх и возбуждение, источаемые всеми порами их подобравшихся перед битвой тел и ощущал, как кружат головы нападающим эти оттенки вкуса в холодном настое запахов мха и земли, смятой травы и раздавленных ягод.
   А потом началось самое страшное.
   Они вылетали из-за кустов как пушечные ядра, как огромные хвостатые кометы, оставляющие за собой светящийся след.
   Подобие честных земных тварей, внутри себя они несли ледяную ярость недоступной человеку бури страстей и разум, лишённый всякого тепла сотворённых из праха тел.
   Храбрые рыцари не могли устоять против демонов. Кто-то сразу упал, салютуя небу кровавым фонтаном из разорванного горла, кому-то было позволено немного пофехтовать. Нападавшие могли прикончить отряд одним махом - но они растягивали удовольствие.
   Энтреа перелез через борт повозки и теперь стоял, раздумывая, в какой из моментов будет удобно окликнуть резвящуюся стаю. Он был уверен, что имеет над ними власть, но из-за своей неопытности ощущал некоторую неловкость.
   Внезапно одна из косматых туш свернула в его сторону, оборачиваясь на ходу клубком дыма, бешено мчащимся смерчем. Перед самым носом у Энтреа вихрь сгинул, развеялся, оставив звёздную, млечную сердцевину - нагую прекрасную женщину с бездонным пытливым взором. Перламутровое сияние бродило по её телу, как у русалки, освещённой луной сквозь подвижную воду. И когда она ему улыбнулась, сияние стало ярче. А когда заговорила, её голос обещал больше, чем любая русалочья песня.
   - Ого, это второй. Первый раз они встретили девочку, мои серые друзья. Дед не пожалеет, что отпустил меня прогуляться с ними. А как обрадую Принца! Значит, Саад родила двоих - и князю, и сестрице его по утешеньицу. Чудны дела твои, Господи! Так кто же из вас нужен Принцу?
   Девичьи пальцы, нежней монастырских лилий, погладили его по щеке. Энтреа почти не слышал слов, очарованный сверхъестественной, немыслимой красотой удивительного создания. Он никогда не доверял женской прелести, всегда отчётливо разбирая в облаке благовоний ноту неизбежного разложения плоти, гниения и тлена. А здесь - ничего. Победоносное сгущение волшебного эфира взамен принаряженного сосуда с нечистотами. И эти пальцы так же ласкали Принца,- от ослепительной догадки захватывало дух, и какое-то время Энтреа не замечал, что многое вокруг изменилось.
  
   Теперь они оба вглядывались в темноту. Где-то поодаль шёл настоящий бой. Как такое было возможно? Каким диким, немыслимым чудом человек побеждал демонов ночи, и что это был за человек?
   Наконец, шум утих, и из мрака глубокой тени выступил в поле лунного света молодой еретик с птичьим профилем и растрёпанной чёрной косой. Он был грозен, как ворон с императорского штандарта и в каждой его руке блестела сталь, омрачённая вязью текучих тёмных разводов. Когда еретик поравнялся с костром, пламя взметнулось вверх, осветив картину ужасного побоища. И тут юный гончий заметил Энтреа и женскую фигуру рядом с ним.
   - Бей! - закричал он отчаянно, - Франи, бей! Руби ведьму, бесову суку, поганое отродье!
   Энтреа вынул из ножен стеклянный клинок.
   - Бей, не спи!
   В одно мгновение еретик оказался рядом. Стальные лезвия полыхнули алым и голубым, кромсая нежное перламутровое сияние, бросая на траву невесомое, угасающее, изломанно-прекрасное нагое тело.
   Из глаз Энтреа бежали слёзы.
   - Не смотри, что баба. Заморочила тебя, мара, бесовка.
   Сквозь слёзы Энтреа следил за тем, как призрачная плоть истаивает паром, едва заметно пылит в воздухе мельчайшими мерцающими блёстками и исчезает, будто и не было никогда.
   - Она не мара, - говорит он, быстрым и точным движением снизу вонзая клинок в живот юноши с чёрной косой, - она Мара. А кто я такой, ты и вовсе понятия не имеешь.
  
   Тень смертной муки скользит по исчерченному кровавыми полосами лицу охотника и неуверенно отступает. Осознание роковой ошибки и окончательного поражения сменяется в его глазах каким-то другим пониманием.
   И только тогда Энтреа видит в этих глазах настоящую смертельную угрозу и постигает, что неопытность и самонадеянность сыграли с ним злую шутку.
   Каждой собаке было известно, что питомцы Края Пустыни бьют врагов их же оружием и довольно ловко управляются с элементарной магией. Но сейчас Энтреа столкнулся не с дешёвыми фокусами полоумных сектантов,- ему противостояла железная воля настоящего талантливого и обученного мага, в одиночку одолевшего несколько адских тварей и теперь признавшего в нём главную цель своей жизни,- пусть этой жизни осталось от силы на пару минут. Пусть даже редкая одарённость еретика не шла ни в какое сравнение с могуществом Энтреа, вышло так, что Энтреа сам вложил ему в руки оружие против себя. Не совсем в руки, но всё же...
   Юноша с косой не дал ему вытащить клинок. Зазвенел отброшенный в сторону меч огнепоклонника. На тонком запястье мальчика сомкнулись стальные пальцы. Оба чувствовали, как пульсирует в обсидиановом ноже разбуженная кровью магическая сила. Еретик закрыл глаза. За помертвевшей маской лица угадывалось последнее чрезвычайное усилие незаурядного духа. На коже проступили светящиеся пятна тусклой гнилушечной зелени.
   Энтреа фатально проморгал момент, когда его противнику удалось подчинить себе вырвавшийся из древней реликвии поток сокрушительных энергий. И этот поток обрушился ему на голову вместе с мечом еретика, так и не выпущенным хозяином из левой руки. Отпор, который успел оказать Энтреа, уже не мог спасти дела - слишком поздно он понял, что сильно недооценил своего противника.
   Прежде ему не приходилось встречаться с фанатиками. В возвышенном и абстрактном смысле Энтреа был готов к великим битвам, но не имел навыков убийцы, тогда как столкнулся с тренированным, самоотверженным и убеждённым в своей правоте палачом.
   Когда Энтреа удалось вырвать нож, капли крови еретика светлячками взметнулись в воздух - и погасли. Древняя магия покидала его тело. Жизнь покидала. Охотник проиграл. Но в невозможном посмертном броске ему удалось увлечь за собой в падение своего врага. Их тела безжизненно рухнули внахлёст, словно брошенные балаганными комедиантами марионетки. Меч еретика вошёл в землю и остался стоять могильным крестом - вроде тех, что встречаются порой возле стен старых храмов Господа Адомерти. В силу странной игры роковой случайности меч прошёл точно через печень Энтреа, пригвоздив, пришпилив того к земле, как любители редкостей накалывают на булавки диковинных насекомых.
   Так они и лежали почти до самого рассвета - белая голова и чёрная голова, и разметавшиеся пряди волос отяжелели от ночной лесной сырости и остывающей крови. Два необычайно талантливых мальчика - и на каждого кем-то возлагались очень большие надежды. Но только в одном из них неверным колдовским огоньком ещё теплилась жизнь.
  
   Костры погасли. Луна ушла за верхушки деревьев. Как только серое небо тронули первые краски зари, в повозке неподалёку раздался шорох и на землю ловко спрыгнула женщина, поправляя монашеский тёмный платок. Женщина не спеша обошла свежих покойников, внимательно изучив их раны и все следы ночной схватки. Над каждым из мёртвых мужчин она прочитала отпускающую молитву. Над мальчиками какое-то время постояла в задумчивости. Потом подвернула рукава.
   Еретика женщина перекатила на спину и закрыла ему глаза. Погладила по голове.
   - Рав, воронёнок. Передавай привет своему учителю. Он здорово вас подготовил. Отличная работа.
   Вынув сталь из раны Энтреа, женщина каким-то хитрым жестом остановила кровь, вновь побежавшую из изуродованного бока. Затем осмотрела разбитый череп.
   - Это всё ерунда, малыш. Пустяки для таких, как ты. Погостишь у нас, подлечим - будешь лучше прежнего. Тоже, придумал,- отказываться от приглашения Госпожи Энаны. От своей-то доли не уйдёшь, голубок.
   А столица тебя подождёт.
  
  
  Глава шестнадцатая
   Арсенал
  
  
   Это было невыносимо тягостное, бесцельное и безнадёжное существование. Джеди чувствовал, что опускается куда-то на самое дно - отупевший, потерянный, способный лишь с каким-то жалким смирением дожидаться тех редких моментов, когда Ченану зачем-то вновь потребуется его общество.
   Теперь он понимал, какая страшная вещь дружба, и в какие глубины адской бездны способно завести верное и преданное сердце. Он не мог ни спасти, ни покинуть Принца, и потому его живая и деятельная натура медленно и бессильно угасала - и не было в этом ни чести, ни красоты.
   Взять, к примеру, принцессу Сель - сколько поэзии в этом надломленном цветке императорского сада, сколько прелести в её жертвенной покорности. Или полночную волчицу Мару - разящего ангела, не знающего пощады. Мара - истинное чудовище, но чудовище великолепное. А он, Джеди - ничтожество. Раньше он был художником. Но Инфламмар сделал его чем-то другим. Может, настоящий Джеди давно упокоился, сгорев от чёрной оспы, а то, что происходит сейчас - галлюцинации оживлённой колдовством игрушки. Игрушки, давно не нужной своему хозяину - как не нужна больше Мара, пропажу которой Ченан едва ли заметил. Потому что он - вот новость - очень занят.
   Потому что дни напролёт, в шутку или всерьёз, Четвёртый Принц Империи решительно готовится к войне с варварами. И делает это так эффектно, что даже горюющий старый Одвиг со сдержанным одобрением взирает на не такого уж, в сущности, пропащего сына.
   Утопающая прежде в складках затканного цветами и птицами бархата фигура Принца нынче затянута в узкое и чёрное, с небрежным штрихом белого кружева под подбородком, ниже которого, по новой дворцовой моде, холодит шею латный воротник.
   Принц стремителен и настойчив. Ему несут книги и карты, ведут под уздцы лошадей, подбирают оружие и доспехи. А он подбирает людей. Вокруг него полно подающей надежды молодёжи - никогда ещё Принц не применял так расчетливо свой дар очаровывать. В череде охотничьих вылазок, импровизированных поединков и военных игр - неуместных во времена мора и траура, но поэтому как-то особенно бодрящих - он присматривается, выбирая самых талантливых, самых надёжных. Свой маленький секретный двор.
   Джеди как-то остался за пределами этого круга. Его обычной компанией в эти дни стала принцесса Сель. С ней можно было подолгу безмолвно бродить по бесконечным дорожкам сада, прихватив с собой книжку какого-нибудь забытого старого поэта, смотреть на начинающие желтеть листья, крошить хлеб воробьям и точно знать, что спутница великодушно и чутко подыграет в наивном стремлении сделать вид, что это и есть настоящий мир, обладающий всеми правами подлинной реальности.
   Джеди ни о чём не расспрашивал младшую из принцесс и мог только догадываться о скелетах в её шкафу. Одно он знал наверняка - его собственный заветный шкаф открывается тем же самым ключом. Сестрой по несчастью - вот кем она была, сестрой по больной разрушающей любви. Глядя на неё, Джеди понимал, во что превращается сам. Такая готовность отринуть свою волю и вверить себя власти другого человека пугала и завораживала. Это было неправильно, но какой это был соблазн - отдаться, забыться.
   Мара как-то объясняла ему, что демоны любят именно так. А как любят люди, он бы и сам сейчас не смог ответить.
  
   И вот, настало утро, когда всё внезапно изменилось.
   Раздался стук в дверь и заспанному Джеди вручили записку. "Бросай хандрить, ты мне нужен. Галерея Арсенала, в восемь".
   С бьющимся сердцем шёл Джеди на эту встречу. Шёл и спрашивал себя, отчего его сердце стало похоже на сердце женщины и откуда в нём эта девичья пугливость и затаённая надежда.
   Где она, его смелость, смелость человека, довольно всего повидавшего за тридцать без малого лет. Когда-то он лихо дрался с уличными грабителями и побеждал в поединках бродячих мастеров фехтования. Дикие звери не пугали его, дикие люди и дикие пустыни. Ничего не боясь, он скитался по свету, как заговорённый. Его судьба ждала его здесь. Его смерть носит бархатный берет, и, быть может, станет императором.
  
   Арсенал возвели на остатках древней крепости, ровесницы столицы, и со стороны города он напоминал стоящий особняком утёс, уходящий обрывом в реку. Его множество раз перестраивали - корпус мастерских и ведущая к ним застеклённая галерея появились сравнительно недавно. Мастерские особо не пригодились - военных конфликтов не случалось слишком давно,- и всех дел у императорских оружейников было только починка и полировка древней и славной коллекции,- а заказывать новинки полагалось у городских умельцев. Арсенал был храмом, музеем давнего боевого величия. И в этот ранний час поблизости наблюдалось подозрительно много далеко не праздного народа.
  
   Рассветные лучи насквозь прошивали стрельчатые окна галереи. Янтарные ломти света лежали на мозаике каменного пола, окрашивая квадратики плитки всеми оттенками мёда и хлеба. На древних вымпелах и штандартах, подвешенных под потолком, ярко и выпукло высветилась рябь цветных нитей, пронизанная зёрнами золотых искр. Солнечные блики на лезвиях копий, рогатин и алебард, снопами установленных в простенках, дымились и расплывались в дрогнувшем от напора холодного блеска взоре. Чёткие косые тени рассекали сияющий ковёр освещённого пространства. Из сумрачной глубины, пахнущей пылью, металлом, маслом и воском, шагнул вперёд Ченан, и лицо его было белым, как ночные цветы, а кудри горели огнём.
   - Тебе будет интересно,- принц не тратил времени на приветствия,- пойдём, я покажу самое лучшее.
   Джеди даже отдалённо не представлял, какие богатства собраны в этих стенах. Груды искусно украшенного панцирного железа - серебрёного, воронёного, расписанного золотыми вензелями и словно изморозью покрытого тончайшей гравировкой, пузырящегося чеканными рельефами и ребристого, как створки морских ракушек - венчались каскадами колышущихся от сквозняка плюмажей, где-то свежих, а где-то совсем истлевших. Круглящиеся бока кубков и чаш, обрамлённые замысловатым сплетением диковинных лоз и зверей, смотрели множеством драгоценных глаз. Геральдические создания, распластанные на щитах и нагрудниках, украшающие навершия шлемов и знамён, беспрестанно меняли облик, приобретая всё более фантастические очертания. Ножны и эфесы - то простые и строгие, то нарядные и вычурные, и, словно смородиной, осыпанные самоцветами,- принадлежали клинкам, чьи имена давно превратились в легенды. Не веря своим глазам, Джеди разбирал знаменитые клейма нифламских и магаридских мастеров, оружейников Чёрной Земли и северных островов.
   Принц вёл его сквозь анфиладу немыслимых сокровищ и держался хозяином, угощающим на пиру дорогого гостя - точно угадывая, что придётся по вкусу и произведёт впечатление. Но был во всём этом какой-то скрытый умысел.
   Потом они остановились перекусить в маленьком кабинете, где на застланном белым полотном углу дубового стола, загромождённого книгами и гравюрами, был накрыт скромный завтрак: ветчина и холодная курица, фрукты, пирог и вино.
   Сделав последний глоток из высокого бокала с пупырчатой ножкой, принц взялся чистить яблоко небольшим кинжалом из удивительного набора: в продольных прорезях лезвия свободно двигались три круглых рубина. Джеди заворожено смотрел на то, как алые искры вспыхивали в луче света.
   - Ты заметил самое главное?
   - Думаю, да. Превосходство старых мастеров. Разительное превосходство. Я думал, так только в живописи. Таланты мельчают. Мы живём в век упадка.
   - Молодец. Только, знаешь - этой заразе куда больше века. Всё гниёт и разлагается с тех пор, как у человеческого духа была отобрана свобода. Кому-то, может, сойдёт и так, но мы ведь с тобой из тех, кто видит ущербность этого мира и не согласен принять подделку.
   Джеди поймал брошенное ему яблоко.
   - Если честно, я вижу только свою ущербность. Но помню, что вокруг множество славных вещей и за редкие проблески ошеломляющей красоты готов простить миру его несовершенство.
   - Для тебя счастье - это красота. Но красота всегда обман. А мне нужна истина.
   - Какая?
   Джеди едва дышал, боясь спугнуть минуту откровенности - если только это была откровенность.
   - Помнишь - в далёком детстве,- что ты сказал мне в тот день, когда наш добрый священник вручил тебе твой первый ящичек красок? Наивысшее благо для человека - знать, что такое он сам и для чего он пришёл в этот мир.
   Так вот - я знаю.
   Думаешь, мне нужен трон?
   Мой трон всегда со мной. Я - Рдяный Царь и императорскому престолу меня не возвысить. Он нужен для дела. И ты - тоже нужен, Джеди.
   Но сначала попробуй понять.
   Со стороны может показаться, что меня ведёт непомерное честолюбие, что я кровожаден и мстителен - на самом деле всё это не так.
   Просто этот мир скроен не по мне, меня оскорбляет его бессмысленность, ранит его порочность, бесит его ничтожество. Я достаточно умён, чтобы видеть, как всё катится прямо в пропасть, в безблагодатную бесславную тухлую пучину. И достаточно силён, чтобы всё изменить. Вправить вывих. Восстановить гармонию, вернуть недостающий элемент. Потерянное звено радуги.
   Только это будет непросто.
   Впереди у нас война - и такая, что небесам станет тошно.
   - Я не люблю войн.
   - Ты никогда не был трусом.
   - Это другое. Я жалостлив, и не могу не думать о слабых. Наверное, я и сам такой.
   - Ну да. Батальный - не твой жанр. Но это полотно писать не тебе. Я сам намешаю краски. А тебе поручу обрамление - позолоту и завитушки.
   - Что это значит?
   - Вверяю тебе надзор за мастерскими. Здесь нужен человек со вкусом и фантазией,- буду требовать небывалого.
   - Но я никогда подобным не занимался.
   - Пустяки. Ты умеешь работать руками - быстро вникнешь. В старые времена придворные художники нередко делали рисунки для доспехов. Пойдём, покажу тебе, как что устроено.
  
   Джеди оторопело следовал за Принцем, обозревая склады и кузницы, спальни работников и кухню с просторной столовой, бесконечные залы, где трудились точильщики, чеканщики, гравёры, золотых дел мастера и прорва разного другого народа, набранного, казалось, по всей Империи,- а ведь этот сорт людей совсем не просто бывает сманить на новое место. Принц распоряжался, как о деле, уже давно решённом:
   - Нужен лёгкий доспех, под стать такому у кочевников. Но чтобы в традициях - дух боевого прошлого, древняя слава Империи. И новая надежда, моя верная гвардия в сияющих латах. И вот ещё что учесть - не все они будут люди. Дальше - особенно. Ты видел подобных созданий, продумай для них защиту. Так, чтоб вписались в общую картину. Чтобы всем было видно - так надо, и это очень большая удача, иметь на своей стороне подобных бойцов.
   - Но разве они уязвимы?
   - Да.
   Так прозвучал этот простой ответ, что Джеди вдруг понял, что Принц не забыл о Маре и что полночная волчица уже никогда не вернётся. На один краткий миг по лицу Ченана пробежала дымка неведомого воспоминания.
   Джеди увидел ту же тень в глазах Принца позже, когда был съеден дружеский ужин и наступила пора расставания.
   - Она позвала меня, когда умирала. Я был с ней её последнюю минуту, смотрел вместе с ней. И я видел мальчика с твоей гравюры.
   - Он был убийцей?
   - Нет. Но боюсь, что убийца мог ему повредить. Я перестал его чувствовать. Что-то случилось. Где доска, которую ты резал для печати? Мне нужно много таких портретов. Армия, чиновники, сборщики налогов - я разошлю их повсюду. Пусть ищут.
   И в этот момент Джеди неожиданно и с окончательной ясностью осознал, что никому и никогда не суждено вызвать в душе Ченана хоть слабый отблеск того же участия, что и таинственный змеёныш с двусмысленными разными глазами. И понял, что единственное, что ему остаётся - это взять свою жизнь, словно горсточку праха и бросить в пламя великой судьбы.
   -Всё, что Вам будет угодно, мой принц,- он поклонился и вышел в звёздную синеву вечера,- всё, что угодно.
  
  
   Глава семнадцатая
   Воронёнок
  
  
  Плохо видеть друзей во сне. Слишком часто - плохо.
   Среди Гончих не принято использовать магию в личных целях, но чутьё - его никуда не денешь. Сет понял, что с воронёнком беда в тот самый день, когда оказался на остывшем, размётанным ветром пепелище монастыря. Изначально далеко не бессердечный, он знал, что ради общего дела не должен впускать себе в душу эту потерю, эту вину - Сет рос без родителей, и в его жизни не было никого дороже этих двух еретиков - старого и молодого. Но теперь это было неважно.
   Произошла странная вещь - что-то поджидало его на месте бывшей святыни, бывшего дома. Сет сутки провёл на пожарище в молитве и медитации, пытаясь прозреть картину событий, уловить за пределами сверхчувственных ощущений  подсказку, как наилучшим образом выполнить свой долг, обуздать вырвавшуюся в мир людей злую силу, которая - и только она одна - могла сотворить здесь такое. И в то же самое время: разве какая-то другая сила могла погубить маленького братца? Сет в это не верил. Будучи моложе на добрый десяток лет, Рав-воронёнок почти ни в чём ему не уступал, - разве что в выносливости, а скоростью реакций и быстротою мысли, пожалуй, что и превосходил. В этом было противоречие. Каждый из этих двоих не мог бездарно пасть жертвой случайных обстоятельств, а уж одновременно, и вдалеке друг от друга...
   Что-то здесь было не так. В этом месте прерывался след, которым шёл Сет - запутанный, сложный, но всё более несомненный. А теперь он всматривался назад в поисках своей ошибки. Всё вокруг говорило о том, что он не мог ошибаться и светловолосая дева с цветными глазами действительно та, за кого он её принимал. Но кого тогда повстречал воронёнок? Да, пророки говорили о двойнике Амей Коата, но разве оба мистических близнеца могут быть воплощенным злом? Хлай тоже рассказывал о близнецах, и, если второго младенца взаправду растили ведьмы, ждать Спасителя с этой стороны будет очень наивно. Правда, насчёт Спасителя у пророков говорится очень мало, вскользь и туманно. Среди братьев даже существовало мнение, что Эвои Траэтаада следует рассматривать лишь как вероятность, зыбкий и призрачный шанс, робкую надежду на, с Божьей помощью, выживание человечества. В то время как пришествие Амей Коата было делом решённым. И потому-то, готовясь к войне, такие как Сет, учились рассчитывать только на себя.
   Сет редко нуждался в поддержке и совете другого человека, поскольку искал их в общении с более могущественной силой. Но сейчас, когда небеса стали вроде бы дальше обычного, он жалел, что утратил такую возможность и впервые болезненно ощутил наступившее одиночество. И вместе с ним ощутил ещё кое-что. Не то чтобы чьё-то незримое присутствие, скорее лишь слабое эхо, мысленное послание, оставленную ему весточку. Но после Сет никогда не сомневался, что такова была воля Учителя - передать ему своё дело. Дело, важнее которого нет на земле.
  
   Он обошёл весь неспокойный Восток в поисках потерянного следа. Но больше не ведал уверенности человека, который знает, что происходит. И каждую ночь ему являлся маленький братец и пытался о чём-то сказать.
  
   Вот и теперь, пробудившись в совсем уж забытой всеми богами дыре, еретик, разматывая в памяти клубок сновидений, задумчиво брился острым ножом над плошкой с водой, где слегка подрагивало опрокинутое отражение. Водяное зеркальце дробило упавший из крошечного окна луч солнечного света и тянуло взгляд в несуществующую глубину, требуя отрешиться от сиюминутных дел и прислушаться к внутренней тишине, которой известны все на свете тайны. Прозрачный лёгкий транс отгородил стеклянной стеной окружающий мир. Лицо в отражении изменилось.
   Мальчик с чёрной косой смотрел на него из-под воды - взрослее, чем Сет его помнил, растерянней и бледнее. Беззвучно шептали бескровные губы:
   - Мне надо вернуться. Никак не выходит. Вы совсем без меня пропадёте, дружище...
   И Сет увидел иное: седая от ночной росы трава вперемешку с рассыпанным чёрным шёлком, из-под которого узким полумесяцем виднеется край мёртвого лица. А рядом другое лицо, тоже не слишком живое, и кровью залита белая голова, но тонкие девичьи черты удивительно хороши и нежно, как во сне, сомкнуты тёмные ресницы.
  
   Капля крови из порезанной Сетом щеки падает в воду, разбивая видение.
   Он понимает, что, помимо всего остального, только что видел лицо своего врага, врага рода человеческого, и в этом лице не нашёл ничего отвратительного. Если это существо способно выжить после схватки с воронёнком, Сет непременно его отыщет. Неужто и его способна заморочить безобидная лживая маска? Навряд ли. Но придётся привыкать к этой мысли, против которой восстают все инстинкты, все навыки воина и защитника: ему нужно будет убить ребёнка. Девочку. Юную девушку, коей бесстыдно прикидывается нечеловечески жуткое нечто, готовое бросить в пасть адской бездны всех народившихся на земле детей.
   Однако возможно, что демоническая сущность не является истинной природой девы, а проявляется сродни одержимости, и в этом случае участь Фран заслуживает некоторого сожаления. Но это ничего не меняет.
   Даже если - вдруг - в каких-то расчётах случилась ошибка и имеется вероятность напрасной невинной жертвы, нужно спокойно принять этот риск, ведь в решающий момент может быть губительной даже тень сомнения.
   И всё-таки их - двое. Значит, невинной жертвы не избежать? Но может ли кто-то из них быть невинным? И кто из них точно Змей? А если - кто уцелеет? Если оба они - пустые формы, сухие вершины, в одну из которых должна ударить молния?
   Больше всего на свете Сет не любил вопросы такого толка. Его не пугала трудная и опасная работа, но нужна была ясность задач, чего не было и в помине.
   Что бы сказал Учитель?
  
   Сет помнил его слова.
   - Вы пришли сюда, чтобы стать свободными, и я сделал вас свободными. Над вами не властны привязанности и заблуждения, и я не беру с вас обетов. Просветлённый плачет с теми, кто печален и смеётся вместе с радостными. Просветлённый свободно принимает предназначенный ему путь. А поскольку между землёй и небом слишком многим вскоре придётся плакать, путь свободного человека - путь милосердия. Поэтому я сделал вас псами. Псами, охраняющими колыбель.
   Это единственный мой завет: самое важное в мире - святость колыбели. Бессмысленные слабые создания, не ведающие зла, окружённые беспомощной любовью, не способной ни от чего уберечь - вот ваши господа. Не дайте разорить тёплые гнёзда, убивайте хищников, гасите пожары и останавливайте войны.
   - Но если это война людей против демонов, предсказанная в пророчествах? - маленький братец не только думал быстрее других, но и высказаться торопился.
   - Тогда возглавьте её. Но лучше будет предотвратить.
   - А если для этого нужно убить в колыбели - ну, скажем, Змея?
   Старый еретик обвёл взглядом притихших учеников.
   - Для того ли вам нужен свободный дух, чтобы я вам указывал, кого спасти, а кого предать смерти? Идите с Богом, и делайте сами свой выбор. Отец не сулил вам награды, а бездна расплатится с вами сполна - но невозможно любить за плату или из страха. Я верю в вас, дети, и буду молиться, чтобы всё у нас получилось.
  
   Так каков же будет его выбор? Решать ему самому. Есть мальчик и девочка, по-видимому - близнецы, неотличимые внешне. Одного выследил он сам, другого Рав-воронёнок. Один убил его друга, второй уничтожил Учителя и обитель. И оба подходят по всем приметам. В ком из них он отыщет Змея?
   Сету вспомнилось чудовище из старинных бестиариев - двухголовая амфисбена, зародившаяся из праха поверженных демонов. Что, если этот образ не пустая фантазия древних, а забытый символ, полный глубокого смысла? Тем более что все пророчества о Змее подчёркивают его двойственную природу, как двойственна и природа Ангела Хаоса, падшей зелёной звезды. Чудище, пожирающее пролитую в битвах кровь, способное, заглотив одной из своих голов другую, смертоносным колесом прокатится по всей земле.
   Это надо обдумать.
   Но, похоже, он уже сделал свой выбор.
   Он убьёт их обоих.
  
  

   В лучшем кабаке Таомеры дым коромыслом. Хотя особенно никто не напивается. Лица и без вина хмельные и шальные - собралось ополчение.
   Таков он, народ восточных окраин - не ждут милости от Империи, спасают себя сами. И упрямые - совершенно всем очевидно, что город отстоять не удастся. Кому было что терять - ушли и унесли всё ценное. Но самые отчаянные остались. К ним прибился люд с тех земель, где вовсю хозяйничали варвары - правда, были и те, кто предпочёл прибиться к армии Роксахора, чёрная туча которой зреет на подступах к городу. Всё лето бродит, поднимается Восток, но с падением Таомеры начнётся настоящая война, и в столице больше не смогут делать вид, что ничего не происходит.
   Сет сидит за столом в затенённом углу и ловит обрывки разговоров. Удивительно, но город, выстроенный торгашами и авантюристами всего-то полвека назад в самой заднице мира, город без знати и славного прошлого дорог этим людям так же, как дорога была Меда рыцарям старых времён, уходившим на смерть под знаменем своего короля. У многих - хорошие чистые лица, в большинстве своём молодые, неуловимо напоминающие о товарищах по Братству Огня. Другой огонь зажигает их отвагу - Сет давно не помнил, каково это - любить место, где родился и вырос и уже не представлял, как можно умирать за подобные вещи. И ещё у него не получалось понять, что мог искать среди этих людей пробудившийся Змей в теле девицы - подростка.
   Вот сейчас она негромким глуховатым голосом объясняет что-то пареньку с гитарой. Тот кивает, посмеивается, хмурится и переспрашивает. Те, кто рядом, проявляют живой интерес к разговору. Девочка с готовностью отвечает на вопросы. Понемногу стихает шум, и музыкант играет песню про потерянное кольцо, песню об утратах и поражении. Но мотив постепенно приобретает какой-то лихой застольно-разгульный характер и есть в его звучании последняя решимость и вызов судьбе.
   Кто-то вкладывает в руку Фран огромную кружку с чем-то дымящимся и горячим. Ещё ей достаётся тарелка с бобами, ломтями окорока и сухариками. Она немного растерянно смотрит на угощение и отправляется искать свободное местечко где-нибудь в стороне.
   Некоторое время Сет смотрит, как она ест. Потом, неожиданно для себя, садится с нею рядом.
   - Хорошие ребята,- осторожно говорит он.
   - Они покойники.
   Фран смотрит в стол и ковыряется в тарелке.
   - Они знают, что ты - женщина?
   - Ты говоришь, как будто обвиняешь. А! Здравствуй, пёс. Тебя зовут Сет? Учитель говорил, ты можешь мне помочь.
   - Что ты здесь делаешь?
   Фран отложила ложку.
   - Испытываю судьбу. Узнаю, что такое война. Размышляю о мести. Нам говорили, что месть удел рабов самых низких страстей. Но разве не заслуживает мести ученик, погубивший наставника?
   Сет не собирался беседовать долго и оставил без внимания слова, в которых увидел попытку вовлечь себя в лукавую игру намёков и полуправд. Он верил, что демонические сущности нелживо отвечают на прямо заданный вопрос - и спрашивал дальше.
   - Почему он отпустил тебя?
   - Он боялся ошибки. А потом он умер. Но он сказал, что ты меня найдёшь. И просил кое-что передать.
   - Хорошо. Мне тоже нужно что-то тебе передать, без лишних глаз. Ты сказала им, что ты - женщина?
   - Это важно? Некоторым сказала, тем, кто спрашивал. Музыканту много чего рассказала, ему интересно. Но это не имеет никакого значения. Они все покойники. До конца недели не доживут.
   - Мне важно, чтобы нам не мешали. Когда касается сердечных чувств, люди непредсказуемы. Я не хочу с ними ссориться.
   - Сердечные чувства к юродивой дурочке? Они видят во мне ребёнка. Ты - нет? Но, если надо, заступятся. Ты ведь не станешь меня обижать?
   - Нет. Я должен помочь.
   Сет не кривит душой. Это вообще ему не свойственно. Он знает о безотчетной симпатии, внушаемой людям Змеем, и потому она не имеет над ним особой власти. Но за внешней обманчивой прелестью он рассмотрел неожиданное. В душе собеседника, куда он постарался незаметно заглянуть посреди разговора, действительно зиял вход в бездну. Но он почувствовал и сопротивление строптивой маленькой личности, стремление отгородиться от гулкого тёмного провала, сдержать рвущиеся на свободу могущественные энергии. Это было поразительно. Ровно столь же безнадёжно, как намерение отстоять от варваров покинутый город, и столь же достойно уважения.
   То, что он собирается сделать, действительно будет помощью и освобождением для героической маленькой крепости, для изнурённой одержимостью души.
   Он договаривается с Фран дождаться её на улице и выходит из душного зала.
  
  
   Свернуть шею - не самый красивый способ убить человека. Зато тихий, чистый и быстрый. И вполне в духе древнего обычая, по которому проливать девичью кровь вообще не полагалось. Его, бывало, нарушали, но ничего хорошего из этого не выходило. Как тогда в Халле.
   Нападение со спины - вещь довольно бесчестная, но к этому Сет относился спокойно. Необходимо было не только убить, но и выжить - для того, чтобы убить ещё один раз.
   Он стоял за дверью кабака в глубокой тени, переходящей прямо в звёздную ночь и творил молитву. Давно отрёкшийся от собственных желаний, он вручал себя воле Господа, создавшего и наполнившего смыслом бесчисленные миры, плывущие в сверкающей бесконечности над его головой, и, как обычно, всеми чувствами пытался уловить хотя бы слабый намёк на ответное движение из сокровенной сердцевины мира. Весь он стал чем-то вроде зеркала, которым давно перестала служить Господу Адомерти земля, и лишь в тысячах варварских костров отражались нынче созвездия царственных светил. И впервые за всю свою жизнь он услышал, как что-то летит ему навстречу сквозь потоки видимого и невидимого света из запредельной немыслимой дали.
   И в этот момент отворилась дверь.
   На короткий миг застыло в освещённом тёплым огнём проёме тонкое девичье тело перед тем, как было сорвано и брошено в темноту, стиснуто в стальном безжалостном захвате до страшного влажного хруста, невозможности вдоха и животного смертного ужаса.
   Но в этот короткий миг, когда Фран щурилась на пороге, холодный осенний воздух был взрезан сотнями острых ножей, сотнями чёрных молний, гремящими, словно жесть и отливающими синевой перьями огромных, как вёсла, вороновых крыл. Призрачная, но не бесплотная птица врезалась еретику прямо в лицо, точно лошадь на полном скаку, оглушая, когтя и гвоздя его исполинским клювом. И где-то во мраке, куда провалился Сет из-под звёздного неба обречённого города, голос мёртвого друга кричал: "Не трожь её, братец, не смей, брось, отдай, отпусти..."
   Наваждение было неодолимым. Чья-то воля заставила Сета очнуться под бледным небом Края Пустыни в позднее утро давно прошедшего лета. Он только что потерпел поражение в учебном бою и лежал, запрокинув голову, отдыхая от напряжения поединка и подыгрывая младшему товарищу, торжествующему победу. Тот подошёл, закрывая собой солнце. И сказал - смутный, тёмный, весь в сверкании лучей:
   - Ты не оплакивал меня. Это хорошо.
   - Ты не жена мне, чтобы я тебя оплакивал.
   - Друг лучше, чем жена.
   - Ты мой брат, такой же, как и я. Зачем оплакивать того, кто не боится смерти?
   - А я рыдал бы по тебе, братец. Честно. В этом ты сильнее меня. Наверное, поэтому ты здесь, а я ушёл туда, откуда не возвращаются.
   - Но у тебя и на этот счёт своё мнение?
   Воронёнок просиял.
   - Верно! Ты думал, я пропущу самое интересное?
   Сет поднялся на ноги, но ничего вокруг не изменилось, лишь воронёнок смотрел теперь на него снизу вверх - взъерошенный, юный и дерзкий.
   - Я думаю, что ты демон, который явился мне помешать.
   Рав радостно улыбнулся ему в лицо.
   - Я постараюсь являться чаще. И вот ещё что - Учитель просил сказать тебе пару слов. Он бы никогда не позволил девчонке распоряжаться часом, когда ему покинуть белый свет. Другое дело - спалить монастырь. Но для этого не надо быть Змеем. Надо быть таким, как ты и я. Подумай об этом.
   - Изыди.
   Воронёнок кивает и пропадает, разительно преображаясь перед самым исчезновением. Сет на мгновение видит его фигуру на фоне ночного леса в пляшущем свете костра, зажигающем алыми вспышками лезвия мечей в каждой руке еретика. Он грозен, как ворон с императорского штандарта и страшен расписанным кровавой тушью лицом и суженным безжалостным взглядом. Сейчас он больше, чем когда-либо раньше похож на демона, но Сет вдруг пронзительно чувствует подлинность этого облика и близость порога смерти того, кто всегда был его другом.
   Наваждение выбивает еретика из равновесия. Когда он приходит в себя и смотрит по сторонам, рядом с ним никого нет.
  
  
  Глава восемнадцатая
   Кислота
  
  
   Невозможно без ужаса думать о том, что происходит вокруг.
   Но, говоря по совести, самому Джеди было сейчас не то, чтобы плохо. Ему было почти хорошо.
  
   Он работал. Сквозь мелкое стекление широкого окна виднелся подмерзающий сад. На подоконнике выстроились пузатые бутылки, пропускающие свет сквозь цветные бока и прозрачную едкую влагу. Столы заполняли стопки бумаги, пучки гусиных перьев, залежи тряпок и губок, ванночки, банки и плошки с вязким, жидким, чёрным, янтарным, благоуханным, зловонным и боги знают ещё каким содержимым,- и множество самого разного железа. Белую рубашку Джеди исполосовала чёрная краска и запятнал липкий бурый лак. На рукаве виднелись дыры, прожжённые каплями кислоты. Совсем недавно Джеди закончил печатать и отправил сушить последние листы с портретом Амей Коата, а теперь экспериментировал с травлением металла. Он наносил рисунок на лезвие крошечного кинжала, который готовил в подарок новорождённому бастарду принца Хеды. Игла легко скользила по тёмной лаковой плёнке, тонкими серебристыми линиями вскрывая спрятанную под лаком сталь. Два леопарда распластались в долгом прыжке друг против друга, став одним симметричным узором. Как быстро! Не то, что резать медь.
   Гравировать при помощи крепкой водицы придумали довольно давно, однако способ не пользовался популярностью. Возможно, из-за подозрений, что волшебная лёгкость получения изображения не обходится без присутствия магии и чертовщины. А может, техника просто ждала своего художника, с верным вкусом и твёрдой рукой. Приставленный к оружейному делу, Джеди сразу увидел, что этим манером очень ловко покрывать чернёными узорами любые поверхности, а если травление делать глубоким, то и инкрустировать - хоть бы и золотой проволокой. Да и на бумаге печатать с гравированных кислотой металлических досок тоже будет весьма интересно - что рисунки, что книжные листы.
   Джеди погрузил клиночек с леопардами в лоток с кислотой. На тонких серебристых линиях постепенно собрались крохотные бусины воздушных пузырьков. Джеди терпеливо смахивал их краешком пера, щурясь от резкого запаха. За этим занятием его и застиг неожиданный визит принцессы Сель, тихо прошедшей в двери и теперь растерянно озиравшейся по сторонам светлыми, детскими, и, кажется, заплаканными глазами.
   - Вот где ты пропадаешь. Милый Джеди, мне стало тебя не хватать.
   Он жестом попросил её подождать, потом вручил кувшин с водой, полить готовую вещицу. Хорошенько промыв клинок, Джеди бережно промокнул его ветошью.
   - Простите, моя госпожа, мне не терпится снять с него лак. Интересно, что получилось.
   Пахучий скипидар легко смыл лаковую плёнку, обнажив светлую сталь с безупречно чётким рисунком углублённых штрихов и линий. Поворачивая лезвие под разными углами к свету, Джеди радовался тому, как играют на стали солнечные лучи. Он был доволен. Оставалось только решить, что сделать с рукоятью.
   Сель провела пальчиком по кинжалу.
   - Красиво... Ты очень занят сейчас. А мне одиноко. И нужно поговорить.
   Джеди взглянул на принцессу и в который раз отметил про себя загадочное свойство её внешнего облика. Утончённой, хрупкой, безусловно привлекательной Сель не хватало какой-то малости, чтобы считаться настоящей красавицей. И совершенно не удавалось понять, в чём именно дело, уж точно не в какой-либо отталкивающей черте - таковые отсутствовали. Изменчивая, ускользающая внешность принцессы заставляла напряжённо ждать момента, когда благодаря какой- либо случайности - внезапному жесту или эффекту освещения - вдруг сойдётся одно к одному, сложится неповторимая гармония - и разобьёт тебе сердце. Но этого не происходило. Чего-то не хватало - всегда чуть-чуть, но это ожидание завораживало не хуже подлинной красоты.
   - Разве вы не видитесь с Ченаном?
   Сель покачала головой.
   - Все считают - и ты, милый Джеди, не спорь,- что я делю ложе с собственным братом. Если бы это было правдой! Но моя тоска неутолима.
   - Вам бы не стало легче.
   - Кто знает. Ты ведь не знаешь, Джеди?
   - Нет. Но могу постараться представить.
   - Знаешь, что он сказал? "Кровосмешение - слишком пресная радость. Всё равно, что стянуть яблоко с собственной кухни. По-настоящему желать можно лишь далёкого и невозможного". Тебе ведь почти посчастливилось стать тем далёким и невозможным?
   - Это была ошибка,- спокойно ответил Джеди, - что вас тревожит, моя госпожа?
   - Тебе не понять, милый мастер. Никому не понять. Но ты хотя бы попытаешься - ты добрый.
   - Я очень изменился, принцесса. Но говорите.
   Такой Джеди видел Сель впервые. У неё словно бы закончились душевные силы поддерживать обычную видимую кротость. Во взгляде плескалось отчаяние, прерывистое дыхание и беспокойные движения рук выдавали биение нервной дрожи.
   - У меня, пожалуй, не будет детей. Он не хочет меня, а мне не надобны другие.
   - Он ваш брат.
   - По отцу, а такое родство не всегда несомненно. Но речь не об этом. Ты, наверное, слышал - одна из моих дам родила ребёнка, и брат Хеда признал его своим сыном.
   Джеди кивнул.
   - Из меня вышла бы славная тётушка. На младенца можно смотреть бесконечно. Трогать пальчики и пух на голове, вышивать ему рубашечки. Но Ченан... знаешь, какие слова он сказал мне, когда узнал, что я брала дитя на руки?
   Лицо девушки исказилось, из глаз побежали слёзы. Джеди неуверенно потянулся навстречу, и через минуту Сель уже плакала, вздрагивая всем телом, уткнувшись ему в плечо.
   Джеди гладил её по волосам, по спине до тех пор, пока рыдания не стихли и приглушённый, безутешный голос не произнёс:
   - Он сказал, что мне не нужно к нему привыкать.
   Зловещий смысл короткой простой фразы был очевиден. Бастард наследника престола не мог оказаться помехой Четвёртому Принцу, но неисповедимы пути того, кто назвал себя Рдяным Царём. Джеди ответил жёстче, чем хотелось ему самому:
   - Разве вы не видите до сих пор, что он такое?
   Сель замерла на его груди. Прижалась лицом, неуверенно скользнула ладонями.
   - Наверное, я не хочу видеть. Мне легче, я не была с ним в городе демонов.
   Джеди слегка отстранился, взяв её за руки.
   - Скоро городом демонов станет Меда. Пойдёмте, я кое-что покажу.
   Произошла небольшая заминка. Пальцы принцессы зацепились за шнурок амулета в вырезе его рубахи, и неожиданно шнурок поддался и разорвался, уронив сомнительное украшение в ёмкость для травления. Сель было сделала движение достать ушедшую на дно вещицу, но Джеди вовремя его перехватил.
   - Не троньте. Будет ожог. Я выну потом, это пустяки. Пойдёмте!
   И он повёл её длинными тёмными коридорами в отдалённый зал, окна которого были зашторены, а стены отделаны зеркалами. Но зеркала Сель увидела не сразу. Сначала ей показалось, что помещение огромно и заполнено целой толпой застывших в неподвижности нечеловеческих фигур.
   Джеди сдвинул пыльный бархат на одном окне. Белый холодный свет обрисовал звериные головы, слепые глаза. Сель всматривалась в них жадно и испуганно, обходя ряды изваяний.
   - Это виги? Ты сделал их? Зачем?
   - Я вылепил пару моделей, а мастера их размножили в гипсовых слепках. Это для доспешников - трудно не глядя подогнать латы на такие фигуры. Скоро война и работы у нас по горло.
   -Скоро?
   - Дело за малым. Как только Ченан отыщет змеёныша, он сможет перетащить в этот мир кого угодно. До сих пор лишь немногим из демонов удавалось пересечь границу, и не в полной силе. Но их сюда тянет, очень. Гвардия будет верно служить своему Освободителю.
   - Зачем ему нужен Змей?
   - Чтобы сделать Существующим Несуществующее, совершенно необходима одна вещь. Сила, страшнее которой нет во вселенной. Сила, выделяющая Слепого Обманщика между всеми богами, превращающая в ничтожества слабых и нерешительных - вроде нас с Вами, принцесса, - словно солнце, испепеляющая и животворящая.
   - Любовь.
   - Чтоб ей провалиться.
   Сель кивнула. Она как-то внезапно вся замкнулась и погасла. Джеди нечем было её утешить.
   Он проводил принцессу к выходу и вернулся в мастерскую.
  
   Джеди чуть не забыл об амулете. Он не относился серьёзно к таким вещам и носил на шнурке невзрачный камушек с вырезанным изображением глаза скорее в память о приключении, едва не стоившем ему жизни.
   С камушком, канувшим в едкую влагу, происходило что-то странное. Его поверхность выглядела рыхлой и пористой, из некоторых углублений тянулись вверх цепочки мелких пузырьков. Затаив дыхание, Джеди наблюдал за таинственным процессом преображения привычной вещицы. Кислота не должна разъедать камень - однако памятной безделушке грозило оказаться серьёзно попорченной, а то и вовсе разрушенной. Немного подождав, Джеди осторожно выудил из жидкости то, что осталось от амулета. Смыл водой разложившуюся скользкую оболочку, из которой выглянуло гладкое, блестящее, дымчато-прозрачное тело спрятанной реликвии.
   Джеди задумчиво рассматривал неожиданную находку. Так вот чем его одарил колдун из диких варварских земель. Вырезанное из камня изображение глаза - только камень похож на священный древний обсидиан, вроде того, что носит в кольце Ченан после давней злосчастной охоты. Что же значит этот подарок? Вольно или невольно загадочный предмет определён во владение незадачливому художнику, бестолковому детскому другу Четвёртого Принца?
   Возможно, Джеди слишком пристально всматривался в глубины обсидиановой дымки. Возможно также, что, забыв об осторожности, он слишком долго дышал едкими парами кислоты. Ощутив наплыв дурноты и головокружение, Джеди опустился за стол. Голова склонилась вниз, чёрные кудри упали на лицо. Прямо перед глазами был амулет, а пространство вокруг него начинало дрожать и расплываться. Видение настойчиво завладевало его вниманием, уводя его сквозь дальние дали туда, где...
  
  
   ...сквозь разбитые окна начали пробиваться первые утренние лучи, медленно прорисовывая изломы складок многочисленных кусков ткани, скомканных, скрученных и размётанных по всему пространству заброшенной лавочки. На гребнях изломов мягко проступала пыльца чистых нежных оттенков - изумрудных, пунцовых, лимонных, заискрилась рябь золотого и серебряного шитья. В дальнем от окна углу складки драпировок сходились водоворотом в подобие воронки, на дне которой, словно паук в центре паутины, лежало человеческое тело. Пластом, ничком, с неловко вывернутой рукою.
   Лица лежащего не было видно, но Джеди он сразу не понравился, ещё до того, как художник узнал слишком светлые волосы и подростковую хрупкость фигуры. И только потом пришла догадка - Ченан не зря боялся, что с Амей Коатом произошло какое-то несчастье. Но магия не помогла Принцу узнать о случившемся. Значит, варварский амулет обладает особенной силой, раз Джеди видит змеёныша и даже, кажется, ощущает запах нечистой плоти и засохшей крови.
   Время тягостно тянулось, но видение не отпускало. Солнце поднялось выше и заиграло в крупной резьбе деревянной мебели и богатой зеркальной раме. Наконец, из логова Змея послышалось какое-то движение. Медленно и мучительно скрюченная фигура приподнялась, ощупывая лицо и шею, осторожно пробуя повернуть голову, судорожно, со стоном, вдыхая перед очередной болезненной попыткой. Один из хаотичных, на первый взгляд, бросков из стороны в сторону вынес изломанное тело к большому зеркалу, где страдальцу удалось слегка распрямиться, совладав с сотрясающим ознобом и уплывающим из-под ног полом.
   Из зеркала глянул на Джеди Змей, - но, в отличие от Змея из предыдущего видения, цветущего, как бутон среди чужих мучений, этот Змей, похоже, изрядно хлебнул лиха. Вокруг рта осыпалась коричневая корка засохшей крови. Что-то странное было с шеей - она явно доставляла боль, распухла и побагровела. Тонкие девичьи пальцы скользили по коже, изучая телесный урон. Когда существо попыталось открыть рот, с трудом разлепив спёкшиеся от крови губы, Джеди почти удивился, не увидев так часто поминаемого в преданиях простонародья змеиного раздвоенного языка. Вместо этого он вспомнил приятеля из далёкого детства, свалившегося с лестницы и так страшно прикусившего язык, что больше месяца всей его едой были пропущенные через соломинку кисель и простокваша. Смахивало на то, что с Амей Коатом в придачу ко всему приключилось похожее несчастье. И это было так нелепо, что Джеди впервые испытал к змеёнышу какое-то подобие человеческого чувства.
   Дальше видение стало обрывочным. Вот змеёныш пытается оттереть с лица засохшую корку. Он выглядит ощутимо бодрее, но красоты ему это не добавляет. Вот его вниманием завладел донёсшийся с улицы шум. Насторожились глаза, движения стали точней и быстрее. С треском отрывается кусок шёлковой материи,- Джеди поражается силе, вдруг появившейся в нежных руках и невольно жалеет дорогую красивую ткань. Змеёныш обматывает шёлк вокруг головы, пряча лицо, как делают в непогоду жители пустыни,- и направляется к выходу.
   Последнее, что успевает увидеть художник - пламя пожара, уничтожающего оставленную хозяевами на произвол судьбы лавку вместе со всем недешёвым добром.
  
  
   Глава девятнадцатая
   Тело
  
  
   Сознание Энтреа напоминало сейчас огромный дом, полный запертых дверей.
   Душа, испуганная и нагая, пробиралась на ощупь тёмными коридорами, надеясь найти что-то забытое - или хотя бы вспомнить о потере.
   Иногда казалось, что невнятные голоса, доносящиеся откуда-то снаружи, могут в этом помочь.
   Голосов было двое - женский и мужской.
   - Смотри-ка, - в женском голосе звучала материнская нежность, - как славно всё заживает.
   - Он ведь не совсем человек, - задумчиво откликнулся второй.
   - Сейчас он вроде ангела - из тех, из старых времён. Дивный возраст. Телесное совершенство, ещё не униженное определённостью пола. Ещё немного - и рисунок изменится. Жаль.
   - Дитя превратится в чудовище.
   - Я о том, что мальчик станет мужчиной. Впрочем, ты прав, - все вы в чём-то чудовища.
   - И только в доме моей госпожи особо везучим помогают узреть путь исправления.
   - Не начинай, братец. Знал бы ты, как я рада тебя видеть. Ты нечасто нас навещаешь.
   - Я был очень занят в последнее время. Спасал мир. Я тоже рад встрече, сестрица.
  
  
   В изголовье узкого ложа, на котором покоилось бесчувственное тело Энтреа, стояли женщина в низко повязанном платке и молодой человек, чьи глаза были скрыты полосой чёрного шёлка, отчего его лицо неуловимо напоминало маску с какого-нибудь оренхеладского карнавала. Энана и Эмор наблюдали за тем, как четыре прекрасные девы ловко и осторожно меняли бинты на ранах мальчика, освежали его кожу драгоценными губками, напитанными смешанной с вином и уксусом розовой водой, мыли и расчёсывали его белоснежные волосы. Девы были безмолвны и закутаны с ног до головы в тонкие ткани, сплошь усыпанные тихонько звенящими золотистыми блёстками. Кисти быстро мелькавших рук покрывали сложные узоры, крыльями лазурных стрекоз трепетали подведённые веки. И, кроме запахов душистой воды и благовоний, сильно и свежо веяло от них влажной молодой здоровой плотью, томлением лунных ночей и любовных надежд. Эмор тихо спросил:
   - Как вам это удаётся? Каждая из них - словно первая песня соловья по весне.
   - Их сила - в их благочестии, - серьёзно сказала Энана. Нет пути достойней, чем дарить людям спасение. Вера творит чудеса.
   - Моей веры давно ни на что не хватает. Ей бы просто быть - и с меня довольно. Во что же верят твои пташечки?
   - В свою богиню. Ты смеёшься надо мной, милый братец?
   - Ничуть. Я растроган. И мне очень нравится стиль ваших духовных практик. Не терпится скорее примкнуть к спасаемым. Как думаешь, я небезнадёжен?
   Энана окинула собеседника строгим взглядом.
   - Сомневаюсь. Впрочем, развлекайся на здоровье. В этот раз у нас слишком мало гостей. Может, и девушек научишь чему полезному.
   - Ну, это-то вряд ли.
   - Пожалуй, - вздохнув, согласилась женщина, - всё равно, оставайся подольше. Не сбегай от нас, как всегда.
   На лице, похожем на маску, появилась еле заметная улыбка, как на древних скульптурных портретах Слепого Обманщика, перед которыми в старые времена люди приносили жертвы ради успеха в любовных делах - пока не поняли, что от этого нет никакого толка.
   - Я ведь бродяга.
   - Давно хочу спросить - но почему? Разве плохо иметь, на что опереться? Возделывать свой культ, укреплять людей в вере, придавать смысл их полной скорбей жизни и дарить надежду на окончательное освобождение?
   - Я... я боюсь. Боюсь измениться. В миг, когда разбилось Зеркало - я был настоящий. Всё, что случилось потом - опыт ошибок и искажений, бесконечное удаление от источника света, от истины. Теперь, поодиночке - мы не всемогущи. Тысячи жадных глаз имеют над нами странную власть. Потому что каждый из тех, кто смотрит - маленькое, но целое Зеркало. А каждый из нас - только часть давно разбитого, неполного, утраченного Лика.
   Энана кивнула, словно прислушиваясь к каким-то своим мыслям.
   - Тебе не хватало Наар. Теперь ты доволен? Ты виделся с ней?
   Улыбка Слепого Обманщика слегка потеплела.
   - На что ты надеялся, затевая всё это?
   - Разве я скрывал от тебя, сестрица? Я хочу вернуться домой.
   Женщина повернулась к нему, поражённая.
   - О! Я не знала. Я даже не думала, что кто-то способен на это безумие. Разбитую чашку не сделать целой. Никому из нас это не под силу.
   - Нам - да. Но есть и другие.
   Лёгким, почти незаметным жестом Эмор указал на недвижного отрока, облачённого лишь в узкие ленты бинтов. Одна из девушек смачивала салфеткой пересохшие губы Энтреа. Остальные скромно и почти неслышно удалились.
   От внимания Энаны не укрылась ни одна линия худого, но ладного тела.
   - Не знаю. Может быть, я просто не вижу того, что доступно увидеть тебе. Передо мной - дитя, побывавшее на волоске от бесславной безвременной смерти. Она и сейчас ещё ближе, чем нужно. Я знаю, что его рождение было рассчитано силами Тьмы, чтобы дать Ангромади инструмент его влияния на земле, ключ от его тюрьмы - но не замечаю признаков какого-то особого могущества. Похоже, ты немало от меня скрываешь - иначе твои надежды выглядят очень глупо. И ещё - мы всегда были заодно, но эти надежды навряд ли когда-нибудь станут моими.
   Эмор повернулся к собеседнице. Казалось, он пристально вглядывается в её лицо сквозь повязку.
   - Тысячи жадных глаз... они забирают больше, чем ты отдаёшь. Я всегда буду с тобой заодно, даже если ты будешь думать, что это не так. А мальчик... дай ему себя проявить. Пожелай ты ему помочь, он был бы уже на ногах.
   - Пусть сам пытает свою судьбу. Что-нибудь ещё я могу сделать - для тебя?
   - Конечно. Сними платок.
  
   Казалось, Энана хотела что-то возразить, но не нашлась с ответом. Пожав плечами, она медленно распустила узел платка и стянула с головы плотную ткань. Высвободившаяся масса блестящих чёрных волос окутала её плечи, крутыми завитками упала на грудь и окружила лицо подвижными волнистыми прядями. Лицо Энаны - строгое и очень взрослое - почти не изменилось, но сквозь прежние черты проступила властная, царственная, ослепительная красота, - и пространство вокруг богини тоже преобразилось.
   Многослойным сиреневым сумраком заволокло светлый зал, в окна которого ещё недавно сквозь яркие зеленые листья било солнце. Сумрак тоже был светом - но особым, светом другого мира, открывающим новые глубины реальности. До сих пор неприметное платье Энаны заиграло россыпями серебряных искр, в волосах закачались цепочки с подвесками в виде полумесяцев. На стенах проступили призрачные, светящиеся фрески. Разноцветные кораблики плыли на всех парусах по нарисованным волнам, голоногие жницы кланялись золотому полю, пастухи гнали по дороге стадо - и каждая корова несла на голове тонкий рогатый месяц.
   Между плитами пола проклюнулась молодая поросль, - и вот уже вокруг поднимался небывалый волшебный сад. Побеги цеплялись за ноги, карабкались на стены. Набухали и лопались бутоны, вываливая многочисленные языки лепестков, цветущие шапки болотных трав распускались, как праздничные фейерверки. Всё тянулось, вилось, ветвилось и колыхалось. И вот, меж стеблей и лиан стало видно, как отступили и растворились во тьме стены, а вместо потолка распростёрлось удивительно тесно заполненное огнями небо, переливающееся жаром, как угли в жерле огромной печи.
   Из под тёмной повязки на белом лице бессмертного бежали слёзы.
   Девушка в покрывале вскрикнула и лишилась чувств, - и вот уже новые ростки пробили тонкую золотистую ткань, выпивая, высасывая сладкие соки молодого тела, приобщая проснувшуюся душу к неукротимому и мощному движению стихии. Стихии первобытной женственности - безрассудной, слепой, природной страсти рождать, умножаться, произрастать.
   Эмор ловко отбросил ногой плеть лианы, упавшую слишком близко к Энтреа. Энана усмехнулась - весь мир дрогнул до самых звёзд и затрепетал, зарокотал, отозвался подземным гулом - и растительность отступила за пределы широкого круга, став подобием огромной беседки или сквозным цветущим храмом.
   Со всех сторон наплывали волны запахов, говорящих о тайнах плоти и страсти, о делах, творящихся под покровом тьмы, о дарах, разверзающих чрево - дающих и отнимающих жизнь. Воздух пел песню, которую издавна поёт весенний ветер каждой вошедшей в пору девушке - приглашал в путешествие в страну ночи, обещая боль - а потом сладость, а потом - притихшее ожидание чудесной награды, перед которой меркнет любая сладость. Мало кто из девушек слушал эту песню до конца, а ведь дальше там было снова про боль и утрату иллюзий, про звериную нежность к беспомощному тёплому комочку, являющую собой наибольшее счастье земного удела каждой из женщин, - и про рождённый вместе с комочком постоянный, холодный, утробный страх, делающий поистине жалким этот удел.
   Лишь припавшим к лону богини было дано освободиться от страхов, стать частью силы, вершащей пути рождений и умираний. Но свою плату богиня брала всегда.
  
  
   Пожалуй, во всём мире не нашлось бы ничего более чуждого Энтреа, чем те энергии, что клубились сейчас вокруг его постели. В отличие от многих, он не носил в своей душе призрачного двойника противоположного пола. Он весь был - как пущенная стрела, летящая точно в цель - и эта цель не имела ничего общего с продлением человеческого рода. Однако каким-то немыслимым образом призыв богини нарушил дурное равновесие между жизнью и смертью, в котором пребывала личность юного мага. Женская половина души Энтреа всё-таки существовала. Прикосновение к ней могло помочь залечить страшные раны, повредившие не только тело Энтреа, но и самую его глубинную суть.
   Энтреа едва подозревал о своём двойнике, изредка безотчётно улавливая приметы присутствия Фран в своих мыслях. Но теперь каким-то сверхъестественным, неожиданно проснувшимся чутьём он заметил далёкий огонёк её жизни и рванул навстречу. Тёмные крылья отчаяния несли его над землёй, внизу стелились дороги, поля и города, блестели ленты рек - но ему не было до них никакого дела. Его тянуло дальше, на восток - в осаждённый и взятый приступом город, где в ловушке кольца крепостных стен билось сердце в точности такое же, как у него самого.
   Дух Энтреа кружил над городом как большая хищная птица, как воздушный змей, связанный невидимой ниткой с маленькой сильной рукой. Его промедление не проистекало от нерешительности - он всего лишь был очень слаб и тратил последние силы, вызывая, собирая остатки своего "я" из мрака апатии и беспамятства. И в то же время его талант, его необычайная магическая одарённость, его пробуждённое могущество - они никуда не исчезли,- и какая-то отдельная часть ума Энтреа в мельчайших подробностях проницала всё, происходящее в окрестностях Таомеры и внутри её стен. Он видел, как храбро сражались защитники города - и как мало было этих защитников перед лицом роксахорова войска. Видел, как была прорвана и смята оборона: поток нападающих перехлестнул крепостные зубцы и вскоре выплеснулся на улицы, азартно, играючи добивая разрозненных ополченцев. Кое-где горожане ещё держались - стрелкам из крепостной башни пару раз удалось отразить натиск на ворота, и теперь там возникли затор и некоторая неопределённость.
   Но вот посреди пустынной площади Энтреа заметил одинокую неприкаянную фигуру. Странно и неуместно выглядел в воюющем городе человек, который не торопился, не прятался и очевидно не имел при себе оружия. И ещё он казался очень знакомым - пусть его лицо и скрывал небрежно намотанный платок.
   В тот самый момент, когда Энтреа понял, что подобно герою какой-нибудь страшной легенды, ему довелось встретиться со своим двойником, что платок, расшитый золотыми драконами, прячет его собственное лицо, и что сейчас, сию минуту, как в самом причудливом сне, он должен шагнуть в зеркало и встретиться с ужасающей неизвестностью - ему открылась ещё одна тайна. Не слишком-то хорошо шли дела его космического близнеца, пропавшей сестры, отколотой половины души. Фран тоже настиг убийца. Неизвестно, какое чудо помогло ей уйти, но дальше идти оказалось некуда - вокруг была только смерть.
   Вокруг него, Энтреа, была только смерть. Но внутри...
   Внутри сознания, куда он проник, открывалось так много невероятных возможностей - и архитектура чужого разума, парадоксальным образом похожая и противоположная собственной, показалась запутанной только вначале - пока внутренний взор заслоняла досадная дымка боли, злости и страха. Пока изумлённая вторжением душа принимала в себя другую душу.
   Если раньше сознание Энтреа напоминало огромный дом, полный запертых дверей, то теперь все двери были открыты, а светильники зажжены. Правда, как и положено в зазеркалье, правое и левое поменялись местами, что несколько усложняло правила игры, ничему, впрочем, всерьёз не препятствуя. Однако разум Фран не был преображён инициацией у Чёрного озера, и внезапно попавшее в него чужеродное зерно сообщило ему некоторые новые свойства, внеся какой-то новый порядок в узоры сознания - подобно тому, как меняет кристалл свойства насыщенного раствора или мороз - зеркало водной глади. Вот и славно - чтобы выжить и возродиться, Энтреа понадобится разум, обитающий в теле Фран, - а Фран, пожалуй, самой не хватит способностей спасти это тело.
  
  
   - Ну вот, - слепой обманщик улыбался с весьма довольным видом, - спасибо, сестрица.
   Энана невозмутимо завязывала на голове платок. Вокруг громоздились развалины зала, полускрытые разросшейся зеленью. Над головами светило солнце.
   - Теперь придётся здесь всё переделывать, - утомлённо зевнула богиня, - я слишком добра к тебе, братец. Надеюсь, достаточно на сегодня.
   Эмор совсем было откланялся, - но в проёме обвитой лианами полуразрушенной арки, вспомнив о чём-то, остановился.
   - А ведь я же просил. Не вешайте мне этот серп в изголовье кровати. Он меня раздражает.
   Энана подняла глаза к небу.
   - Но это... традиция. Напоминание. Вся жизнь женщины - жертва богине, а у мужчины - единственный шанс заслужить её милость. В комнатах для гостей всегда так.
   - Мне всё равно. Вели, чтоб убрали.
   - Как скажешь, красавец. Лишь бы ты улыбался.
  
  
  Глава двадцатая
   Музыкант
  
  
   Сет умел не злиться на неудачи. Чтоб верно отражать реальность, ум человека должен быть спокойней водной глади.
   Однако разыскать Фран не удавалось.
   Ей некуда было деться из осаждённого города, из этой гостеприимно распахнутой братской могилы, но Сет, уже злоупотребляя остротой и интенсивностью чувств, многократно усиленных медитацией, постом и омой, так и не смог найти неведомое убежище. Какая-то сила прятала змеёныша, какая-то непростая, непонятная магия - и обход домов ближайших улиц, и разговоры с защитниками города оказались так же бесполезны.
   Сет ещё надеялся успеть до того, как в город войдёт война - одиночке посреди человеческой стихии сложно управлять ситуацией. И было бы совсем неплохо вовремя отсюда убраться - где-то там ходит по земле ещё один Змей, и ждёт его, и обязательно дождётся.
   Не то чтобы сорвавший задуманную казнь призрак воронёнка совсем не пошатнул его уверенности в выбранном плане действий. Уверенность всегда была рабочей условностью - изменчивый мир постоянно подкидывал новые события, открывал новые перспективы. И теперь случившееся камнем перекатывалось в памяти, грозя смять и разрушить прежде выстроенные цепочки рассуждений. Но пока Сет не мог этого позволить. Он решал, он взвешивал: злой соблазн ли не дал ему уничтожить Фран, или это и вправду был друг, примчавшийся на помощь из темноты небытия? И неважно, во что ему хотелось верить - приходилось наравне рассматривать оба варианта.
   Сет наблюдал за таомерцами - ребята искренне забеспокоились, когда хватились пропажи. Знакомая история: чем-то это странное создание порой привлекает хороших честных людей, не подозревающих подвоха. Им и без того было, чем заняться - разгорячённые полураздетые мужчины слаженно плотничали, мастеря тяжёлые рамы для больших самострелов, подвозили и обтёсывали камни для метательных машин, прикидывали, как можно объединить в одну упряжку разную хитроумную оборонную механику, чтобы малым числом защитников нанести наибольший урон врагу.
   Солнце припекало по-летнему. Пахло стружкой, пылью и потом.
   Паренёк с гитарой вызвался помочь Сету в поисках.
   - Чудная девчонка. Сколько мы с ребятами её гнали - или действительно ушла? Под стеной есть ходы на речку, по темноте да умеючи можно варваров обойти. Что у такой на уме? Если кому и знать, то тебе. Твоего поля ягода.
   Музыкант был совсем непохож на воронёнка - русоволос, простоват - но последние слова неприятно кольнули сердце мгновенным узнаванием.
   - Почему?
   - Понимаешь, такие, как вы видите совсем не то, что есть на самом деле. Вы ищете во всём скрытые смыслы, знамения и пророчества - а на самом деле мир устроен намного проще. Там, за стеной, - Пустыня. И она пришла убивать.
   - Девочка что-то рассказывала тебе?
   - Я спрашивал, а она говорила. Она знает песни, которых никто не знает. А то, что рассказывает про себя... ну, это как в песнях - боги, герои, предопределение - но в жизни так не бывает.
   - Ты не веришь в богов?
   Парень закинул голову вверх, уставившись в небо, подыскивая нужные слова.
   - Верю. Им не верю, пожалуй. Но мне легче, чем Фран - им до меня нет никакого дела. Подозреваю, что не услышал бы про эти вещи ничего интересного, не знай она, что мне осталось жить совсем немного.
   -Жалеешь?
   - Нет. Я бы не стал ничего менять. Я ненавижу тех, кто приходит убивать. Это мой город. Я всё равно буду здесь.
   Они обходили дом за домом, заглядывали в чуланы и подвалы, но не находили ничего, кроме признаков недавней печальной заброшенности, следов ещё вчерашней мирной жизни.
   Музыканта почему-то не удивлял особый интерес Сета к персоне Фран и еретик осторожно продолжил расспросы. Следовало признать - он рано закончил тот разговор в кабаке. Сосредоточенный на стремлении скрыть собственные намерения, на борьбе с забрезжившей иррациональной симпатией, он пропустил что-то важное.
   - Ты ведь тоже неправильный сектант, - вдруг прервал его мысль собеседник, - остальные слишком хорошо воспитаны для мести.
   - Мести? - озадаченно переспросил Сет.
   - Разве вы с ней не заодно?
   - Наверное, нет, - осторожно проговорил еретик, - скорее всего, у нас разные планы.
   - Жаль. Если девчонка, мечтающая убить Роксахора - это смешно, то у тебя могли бы быть шансы.
   Взгляд еретика сделался хмурым и недобрым. Он очень старался понять.
   - Почему Роксахор? Она говорила об ученике, погубившем учителя. Я думал, она обвиняет себя.
   Юноша рассмеялся лёгким и тёплым смехом:
   - Мне кажется, это совсем на неё не похоже - в чём-то винить себя... так ты не знаешь? Дело в обиде, которую нанёс юный варвар вашему общему учителю. Роксахор наведывался в монастырь незадолго до смерти отца Великой Ереси, и был не слишком учтив. Фран ему не простила. Мне кажется, она очень любила старика.
   Потом музыкант о чём-то задумался. Молчание между ними постепенно остывало, из него медленно уходили доверие и дружелюбие. Наконец, горожанин сказал:
   - А ведь ты ей не брат, да? Ты охотник и пришёл по её душу? Ты охотник, не воин?
   Сет ответил не сразу. Ополченцы видели в нём союзника. Не слишком-то выгодно и довольно жестоко развеивать это заблуждение.
   - Меня готовили к большой войне - и она началась. На самом деле, мы с тобой на одной стороне. Но у нас с братьями свои задачи. Мы не воюем с людьми. Мы воюем за людей.
   - Всё-таки фанатик, - музыкант со злостью пнул камешек на дороге. Потом спросил спокойнее:
   - Объясни мне тогда, что с ней не так, пёс. Нет, она со странностями, конечно - но разве может одна малахольная девка быть страшнее взбесившейся Пустыни?
   - Она не девка, - терпеливо ответил Сет, - она вообще не человек. Это только спектакль - для тебя и для остальных. Я всё думал - почему её занесло сюда, если Змею дорога в Меду? Ты открыл мне глаза, мальчик. Варварам Роксахора предназначено выступить против Рдяного Царя. Сейчас в это трудно поверить, но воинственный сброд станет армией, спасающей человечество. Если кто-то не остановит юного льва в самом начале пути. Не представляю, как она собирается его убить - но я бы на твоём месте не смеялся.
  
   Лицо сбитого с толку музыканта стало почти детским. В круглых карих глазах читались отвага и вызов, а ещё предательски блестели слёзы досады.
   - Я не верю.
   Сет кивнул, провёл перед собой рукой в прощальном приветствии и повернулся, чтобы уйти. Мальчик окликнул его неожиданно твёрдым голосом:
   - А кто ты сам, - человек? Всё, что у тебя есть - магия, писания, предсказания и толкования - что ты знаешь о людях?
   Сет на мгновение замедлил шаг.
   - Я - пёс, - спокойно ответил он, - мне и не надо быть человеком.

   Только опыт смерти может сделать из мага настоящего мага.
   Если звёзды сойдутся, как надо, - даже тот, кто глупо отворачивается и убегает от призывов судьбы, неизбежно ступит - след в след - на предназначенный ему путь.
   Смерть Учителя стала для Фран первым шагом. Сильные чувства, которые проснулись в её душе, ломали искусственные преграды и запреты, сдерживающие подлинную природу её личности. Её всё меньше смущало отличие этой природы от рядовой человеческой, а пугающий чёрный провал в сердцевине души всё больше дразнил предвкушением возможностей, до которых стоило только протянуть руку.
   Сет заставил её сделать второй шаг. Какое-то потустороннее вмешательство не позволило ему довести дело до конца - но и остановить запоздало: теперь уже собственная смерть заглянула ей прямо в глаза. Слабеющего захвата убийцы не достало на то, чтобы хрустнули позвонки, однако горло было раздавлено - полуослепшая, почти задушенная, еле выцарапалась Фран из тисков жёстких рук и бросилась бежать, с каждым судорожным всплеском последних сил всё больше превращаясь в живучего, но искалеченного и обезумевшего зверя. Тёмное животное чутьё привело её к случайному укрытию - и покинуло, оставив бесчувственное тело и замершую на пороге перехода душу.
   А за порогом её дожидалась чёрная река - и какой-то частью измученной души Фран ощутила, что её уже несут тяжёлые лаковые волны и ход течения необратим. И вот тогда извечное упрямство оставило Фран и внезапно - с ужасом и надеждой - она поняла, что готова принять сомнительное предложение с той стороны. Да, в самой сердцевине её существа зиял вход в бездну, но силу, которую предлагала ей бездна, не нужно было брать взаймы - эта сила была её по праву. Её сокровище, её наследство, её продолжение.
   В этот миг пустой шелухой слетели с неё прежние заблуждения: невозможно было убежать от судьбы, убежать от себя. На королевском пиру не отводят чашу с напитком. Зато потом - да, потом она будет делать то, что пожелает. Если не выберет равнодушные воды Чёрной реки, глухие к любой её воле.
   И Фран сделала правильный выбор. Так она стала магом. Так она стала взрослой. И всё же в этом выборе чудился лёгкий привкус обмана, затаённая надежда когда-нибудь снова всё переиграть. Потому что нет ничего невозможного для живого человека.
   Тонкая ниточка силы потянулась в реальность из непостижимой бездонной пропасти, поддерживая и врачуя плоть, незаметно, исподволь, меняя свойства ума и сердца. Впрочем, полноценной инициацией это всё-таки не было - не хватало присутствия старшей духовной сущности, проводника в мир небывалого. И ещё одной вещи не хватало для того, чтобы из нежизнеспособного кокона выбралось окрылённое магией совершенное в своём роде существо - времени. Отдалённые звуки битвы разбудили Фран слишком рано.
   И вот тогда, когда Фран покинула временный приют, в окнах которого уже разгоралось весёлое пламя, когда, привыкая к боли и утрате ощущения собственной неуязвимости, ковыляла по городу - и размышляла о том, как теперь ей распорядиться жизнью варварского царя и что делать, если её собственной персоне вместе с доверенной ей реликвией вскоре будет суждено оказаться в распоряжении варваров - в этот самый момент прямо с неба обрушился на неё удар, подтолкнувший к последнему - третьему - шагу.
  
   Это было худшее из переживаний в её жизни. Рядом с этим померк даже ужас видения Чёрной Волны. Словно ослепительная молния ударила прямо в мозг, просветив насквозь весь опыт прошедших с рождения лет, спрятанные воспоминания и тайные мысли. И в этом безжалостном свете Фран успела заметить, что не все из этих мыслей и воспоминаний - её. Внутри её головы был кто-то ещё. И даже потом, когда боль вторжения утихла, ощущение постороннего присутствия осталось - как заноза, как стрела в боку. "Как кол в заду" - мрачно подумала Фран, прислушиваясь к изменениям в своём внутреннем мире. Впрочем, неожиданно и насильно навязанное, это присутствие не было вовсе чужеродным - так, можно привить на яблоню грушу, но попробуйте проделать это с розой. Насколько можно было заметить, незваный гость поразительно точно вписался в очертания освоенных пространств её личности - и притих, затаился. Но что-то продолжало происходить за пределами чувствительности, в каких-то глубинных структурах ума - и с этим взбешённая и испуганная Фран ничего не могла поделать.
   Одержимость - гнусная штука, и сначала Фран показалось, что опасные игры с волшебными силами в самом деле не довели до добра. Неожиданно промелькнувшее воспоминание о незнакомом купце, расстающемся с жизнью посреди ночной Дороги, подкрепило это предположение, а у одержимости появилось имя.
   Вот так встреча, Энтреа, - больше похожая на нападение из-за угла, и это в минуту, когда все силы и присутствие духа нужны, чтобы выжить и выполнить предназначенное.
   Откуда-то стало ясно, что таинственный двойник никогда не разделял её предубеждения к магии и не ведал отречений и ограничений. Его дар был неизмеримо сильнее - но больше от личности Энтреа не осталось сейчас почти ничего - тонкая материя, из которой соткана душа и воля человека казалась повреждённой и трепетала разрозненными лоскутами. По крайней мере, это обнадёживало - двойник не мог влиять на решения и действия Фран. Пока не мог.
   И всё же в таком положении вещей обнаружились некоторые преимущества.
   Зрение стало меняться практически сразу. Каким-то внутренним взором Фран теперь видела город насквозь, словно живую карту, на которой в лучах её внимания проступали детали и подробности.
   Местным приходилось совсем плохо. Ещё недавно она надеялась как-то помочь весёлым бородатым парням в их безумном желании отстоять обречённую Таомеру. Теперь было поздно. Расчёт на неопытность варваров в деле взятия городов оказался напрасным. Казалось бы, всё сходилось - разведка не усмотрела под стенами ни осадных машин, ни признаков подкопа, а к штурму стен с помощью лестниц в городе хорошо подготовились. Но вышло так, что продуманная оборонная механика оказалась досрочно разрушена двумя доставленными накануне во вражеский лагерь магаридскими пушками. Их выстрелы были тем шумом, что разбудили Фран в её логове. Варварам здорово удалась жестокая шутка - никто не ждал ничего подобного. Империя не воевала с помощью пороха, а сведения о подобных орудиях доходили лишь как рассказы о редкостных диковинах заморских стран. Какие-то силы неузнаваемо меняли мир - и явно благоволили Роксахору.
   Но не Таомере, нет. Новым волшебным зрением Фран видела проломы, появившиеся в стене. Бои шли уже на улицах, но противостоять хлынувшим в проломы врагам было сложно - уцелевшие защитники понемногу отступали в укрытие. Несколько человек обороняли от варваров высокие, обитые медью ворота. Вскоре ворота пали. Под безжалостным обстрелом из башни захватчики открыли их изнутри, прежде растащив образовавшуюся груду мёртвых тел. И тогда в ворота вошла лавина.
   Мысли Фран метались, рассчитывая путь к спасению. Меньше всего ей хотелось оказаться в самой гуще схватки. Она никогда не была смелой - несмотря на то, что всегда считала себя опасной. Возможно, именно сейчас она опасней, чем когда бы то ни было - но для того, чтобы убивать, нужно желать чьей-то смерти. Посреди хаоса, заполнившего её душу, только к одному из нападавших обнаружилось чувство, очень похожее на ненависть - и словно путеводной звездой высветило из мрака план - сквозь дворы и дома, стремительно и скрытно, где скользя вдоль строений, где перекатываясь, где ползком - добраться до входа в тайный подземный лаз, ведущий в башню над осквернёнными воротами. Ей приходилось слышать от ополченцев, что есть секретные переходы - и под землёй, и в толще стены,- но теперь весь город был у неё перед внутренним взором, будто стеклянный, - и не требовался проводник. Требовалось чуть задержаться, чтобы раздобыть хоть какое-то оружие и утолить жажду - пересохшее отёкшее горло едва пропускало воздух, нехорошо кружилась голова. А потом, - если повезёт, - она ещё увидит гордую золотую гриву в бойницы воротной башни. Оттуда ещё стреляют, ещё держат оборону уцелевшие горожане.
   И ещё, ей зачем-то был нужен Сет - но этот... он сам её найдёт.
  
  
   С первым же ударом пушек Сет словно прозрел. След присутствия Фран ясно высветился в грозовом эфире разрушительных энергий, заполнивших город. Но было что-то ещё. След словно давал отдалённое эхо, двоился, обманывая с направлением поиска. Пусть. Главное - Сет чувствовал змеёныша и расстояние между ними уменьшалось.
   Однако задача совсем не была простой. События разворачивались слишком быстро, город заполнялся воюющими людьми. Сет не собирался ввязываться в битву ни на одной из сторон - обе воспринимались им скорее как дружественные - но его могли и не спросить. Впрочем, намерение до последнего уклоняться от стычек не продержалось слишком долго. Ровно до того момента, как он увидел музыканта.
   Сет ещё успел как-то отстранённо подумать, что так и не спросил его имени - он давно избегал коротких знакомств, ведь привязанности делают человека слабым и уязвимым.
   Сейчас с мальчиком не было гитары. Он довольно ловко управлялся с двуручной секирой - один против троих нападавших, вооружённых лёгкими кривыми мечами и короткими топорами. Преимущество в длине оружия позволяло создать зыбкий круг безопасности. Но долго это продолжаться не могло - паренёк отступал к стене ближайшего здания и не видел, как по скату невысокой крыши к нему подбирается ещё один противник.
   Сет не успел совсем немного - прыгнувший сверху варвар сбил музыканта с ног, в то время как меч еретика наискось рубанул шею одного из атаковавших, был выдернут обратно, и, между стальными пластинами, нашитыми на кожаный доспех, вошёл между рёбер в спину второму. Третий, похоже, успел зацепить падающего мальчика - до того, как Сет отвлёк его внимание на себя. Музыкант, уже в падении, резким, пружинным, закрученным взмахом снизу сумел достать того, кто прыгнул и дал Сету время закончить с предыдущим.
   И в те несколько минут, которые понадобились Сету, чтобы убить последнего из четырёх, к нему вдруг пришло понимание, почему он не мог не вмешаться в происходящее.
   Это было глупо, это шло вразрез со всеми выстроенными планами и с тем, как предписывал действовать голос долга. Сет не дал бы отвлечь себя ни эмоциям, ни личным предпочтениям, - но теперь оставалось только признать, что до сих пор пребывал неосознанным главный мотив его действий, основа всех убеждений - последняя заповедь Учителя. Невольно Сет оказался слепым, но верным орудием её исполнения.
   "Не дайте разорить тёплые гнёзда" - он никогда не забывал эти слова. Но не увидел в Таомере такого гнезда, ведь её колыбели были пусты, а их обитатели унесены в безопасное место. И даже в словах музыканта о пустыне, которая убивает, он не сумел расслышать эхо учительских слов. Но теперь, когда город считай что пал - где искать безопасное место? Куда Роксахорова армия двинется дальше? Они там, на её пути - "слабые создания, не ведающие зла, окружённые беспомощной любовью, не способной ни от чего уберечь". И на короткое, но решающее мгновение, Сету было дано испытать такую любовь.
   Он был старшим товарищем, теряющим друга и матерью, теряющей своего ребёнка. Таомера стала Краем Пустыни, воронёнок - музыкантом, а музыкант - воронёнком. И стало отчётливо и предельно понятно, что некоторые вещи невозможно исправить, но совершенно невозможно дать повториться им снова.
   У него было чувство, будто довелось долго и мучительно нашаривать путь в темноте, а потом где-то открылась дверь - и в потоке яркого света каждый дальнейший шаг внезапно стал прост и понятен. Всё, что он делал теперь - было правильно, словно парус поймал нужный ветер и несёт его точно к цели.
   Сет помог подняться мальчику и позволил заглянуть себе в лицо. В требовательном, цепком взоре музыканта недоверие сменилось изумлением, затем - пониманием. А потом мальчик хотел что-то сказать и, вдохнув, согнулся от боли.
   Паренёк зажал рану рукой, скомкав, стянув на боку край стёганой куртки, и, не теряя впустую времени, повёл еретика за собой - к ближайшему участку стены. Им ещё удалось свободно подняться наверх, но когда они пробирались по полуразрушенному переходу, вокруг уже свистели стрелы. Сет почти нёс на себе музыканта, когда они добрались до укрытия - и очень вовремя, поскольку подвесной мост, соединяющий переход с башней, уже начинали поднимать. Остальные входы тоже были отрезаны. Мальчик и еретик оказались последними, кто нашёл здесь спасение.
   В глубоком каменном чреве воротной башни.
  
  
   Глава двадцать первая
   Башня

  
   Действительно, всё заживало очень славно.
   Поразительно быстро отрастали даже волосы, выстриженные на месте страшной раны на голове Энтреа. А сейчас нежные девичьи руки снимали бинты с его рёбер и меж прикосновений пальцев различались робкие, как к святыне, прикосновения губ. И под волшебной сетью невесомых касаний бережно лелеемые мощи незаметно обернулись живым дышащим телом, которое сонно, но несомненно отзывалось на ласку - так же, как любое другое тело, как великое множество прочих тел.
   А потом девушка осмелилась поднять голову и вздрогнула, встретив взгляд из-под тёмных ресниц - по-змеиному холодный и очень трезвый. Пролепетала замирающим, сбившимся голосом:
   - Вы вернулись, господин?
   Энтреа прикрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то. А потом ответил:
   - Я мог бы уже вернуться. Но есть две вещи, ради которых стоит повременить. Взвесить жизнь варварского царя и решить, сочтены его дни - или, умножившись, принесут пользу Принцу? Выяснить, что за штуковину хранит при себе мой двойник. Не могу рассмотреть. Девчонка мешает мне. Пытается мешать - но помощи от неё будет больше.
   - Что мне сделать для вас, господин?
   - А что это было? Прекрасно. Самое то, перед тем, как отправиться обратно под землю, в сырость и темноту.
   Подкрашенные глаза юной жрицы Энаны испуганно распахнулись:
   - Под землю? В мир мёртвых?
   - Да нет. Это какая-то нора, подземелье. Моя подружка пробирается в башню, но сейчас я устроил ей перерыв. Мне нужно кое-что обдумать, а ей - восстановить силы. Нам пришлось изрядно потрудиться. Интересно, видит ли она тебя во сне?
  
  
   Башню построили в три яруса. Из нижнего, прорезанного насквозь главным въездом в город, не было хода наверх. Можно было подняться только со стены, по подвесным мостам с обеих сторон. На третий этаж вёл люк с массивной приставной лестницей. Именно там собрались уцелевшие защитники города. Все девятнадцать человек.
   И Сет вместе с ними.
   Поднимать раненых, балансируя на узких ступеньках - непростая задача, особенно если так или иначе ранен практически каждый - не считая пятёрки стрелков, что были здесь изначально. На вопрос, зачем это нужно, кто-то коротко бросил:
   - Выкуривать будут.
   Собрали и затащили наверх всё, что нашли из запасов продуктов, воды и оружия. И только когда заперли крышку люка тяжёлой железной задвижкой и рухнули без сил, то вспомнили, что хорошо бы ещё втянуть за собой лестницу. Идею встретили парой крепких слов и оставили пока как есть.
   Музыканта Сет перевязал ещё внизу, и теперь медленно обходил остальных, подворачивая или снимая одежду, смывая кровь, вынимая наконечники стрел, обрабатывая наспех замотанные, чем придётся, раны. Кое-где пригодились игла и нитки, почти что везде - заранее припасённая фляга с омой. Ребята протягивали ему бинты, разодрав на полосы подолы рубах.
   Темнолицый бородач с выбитым глазом раздражённо отклонил помощь:
   - Собираетесь вечно жить? Отвоевались, голуби. Тпру, приехали. Город взят. Нет больше никакой Таомеры.
   Ему ответил тихий голос музыканта:
   - Но мы-то есть. Мы - город. А башню можно удерживать долго.
   - Сейчас долбанут из пушки, посмотрим на ваше "долго". И где твоя белая ведьма? Ты говорил, она будет с нами, когда нам придётся жарко.
   - Так может, ещё всё неплохо? - бледно пошутил кто-то из молодёжи.
   Голос музыканта стал твёрже:
   - Никто не обещал нам победу. Она всегда говорила, что город падёт - в красках, в картинах. Отчаянно добивалась, чтобы люди ушли. И смогла-таки всех разогнать.
   - Кроме нас, дураков, - хмыкнул из ниши бойницы парень с самострелом.
   - Может, и дураков. Слишком быстро всё это кончилось. Только лучше так, чем - как в той песенке про кольцо. Жить ничтожеством и сходить с ума в поисках оправданий.
   Сет обошёл башню по кругу и, вернувшись на прежнее место, разместился рядом с музыкантом.
   - Я не знал. Фран и вправду помогла вывести жителей?
   - Это что-то изменит для тебя?
   - Посмотрим.
   - Она заявилась в город в красном балахоне. Угрожала, предсказывала. Чтобы добавить веса словам, открывала прошлое - говорила людям вещи, которых никто не знал, и не должен был знать. Да и так, по мелочи... Я уже тогда сомневался, что она действительно из ваших. Языки Огня не разбрасываются такими фокусами. То, что это девчонка, и раньше было нетрудно заметить. Присмотрелся получше. Напоил, расспросил. Ну, на выпивку мог бы не тратиться - она и так была со мной откровенна. Кажется. Видно, чем-то понравился. Не знаю, что она сказала властям - для них было отдельное представление - но после этого дело пошло быстрее. Я проводил на запад маму и сестру. Сам остался. Она обещала остаться тоже. Получается, здесь обманула.
   - Нет, - коротко отозвался Сет, - они не обманывают.
   Мальчик глянул - и промолчал.
   И тогда долбануло из пушек. Несколько мощных ударов сотрясли толстые стены. Девятнадцать мужчин в тесном каменном кольце затаили дыхание. В промежутках между выстрелами было слышно, как с потолка сыплется какая-то труха.
  
   А потом всё стихло. Башня устояла.
   - Припасы кончились? - осторожно предположил кто-то.
   - Терпение, - внезапно оживился невзрачный горожанин средних лет, - не дураки же они. Круглую башню пушки не берут. Я знаю. Папаша мой строил. Ох, и смеялись над ним, и пальцем показывали. Невдомёк было всем, что варвары в силу войдут. А он как чуял, чем обернётся. Всё по науке делал - толстые стены, бойницы эти наклонные. Городские деньги вышли - сам платил рабочим. Матушка билась, ругалась - всё без толку. Так и оставил семью без гроша. А меня мальчишку брал на стройку, повторял - вот твоё наследство...
   Стрелок из бойницы сверкнул молодыми крепкими зубами:
   - Так мы у тебя в гостях, Тони? Слушай - отличная вечеринка! С фейерверком. Может, и танцы будут?
   - И танцы, и девушки, - проворчал из другой ниши лучник, пуская подряд несколько стрел, - лучшее общество съезжается. Жаль, до главной красотки не дотянуться.
   - Ничего, братец, - тихо сказал кто-то из раненых, - может, ещё представится случай. Мы никуда не торопимся. Можно и подождать.
  
   В наступившей после этих слов тишине можно было заметить, как изменился и замедлился ход времени - уходило возбуждение битвы, тела обретали привычную тяжесть, умы примерялись к осмыслению произошедшего. Раненых наиболее опасно ома уже баюкала в хрустальных колыбелях, остальным сообщила какую-то особую яркость и остроту восприятия. Сет видел их блестящие глаза, осмысленные лица и понимал, что ополченцам как-то удалось вовлечь его в своё безумное сопротивление, превратить, вопреки обыкновению, из наблюдателя в соучастника - и почему-то теперь это было правильно. Что-то важное должно было решиться здесь, в этой башне - где, если рассуждать беспристрастно, Сету не было никакой необходимости находиться. Оставаясь одиночкой, он обладал свободой действий, и в самом неблагоприятном случае мог напрямую обратиться к Роксахору - когда-то Сет относился к числу тех немногих, к кому прислушивался в монастыре маленький дикарь.
  
   Заскучавшие было стрелки вновь оживились.
   - Нет, ты посмотри, какая сволочь! Гас Полуда, драный лис, вот куда он делся!
   - На коне, в доспехе, чистый принц.
   - Ну, ещё ему бы не нашлось коня! Сколько их прошло через эти руки.
   -Может, и сволочь, но не дурень, - хрипло прокаркал одноглазый, - точно знал, откуда ветер дует. Кто-то должен быть зрячим в городе слепцов, вооружавшем Пустыню.
   На несколько мгновений повисла зыбкая виноватая тишина. Потом спокойный, почти равнодушный голос Тони произнёс:
   - Всё так. Выходит, мы жили неправедно. Вот и кара Божья.
   - Мы просто жили. Разве мы делали что-то плохое? - на красном безбровом лице недавнего булочника читалось напряжение мысли.
   - Одну плохую вещь. Мы делали деньги, - бородач с выбитым глазом был чёрен, космат и страшен, но по-своему очень красноречив, - Таомера поднялась на торговле с Пустыней. Но и Пустыня поднялась - и сожрала Таомеру. Мы ведь дали им всё - лошадей, зерно и железо. А теперь - наши жизни. Но для них - это только начало.
   Сет поднял руку, привлекая внимание.
   - Одного не могу понять: чем вам платили варвары? Чьи это были деньги?
   Одноглазый хрипло хохотнул и насмешливо уставился на еретика.
   - А ты не знаешь, брат?
   Окружающие ухмылялись и отводили глаза.
   - Не знаешь?
   - Ты правда не знаешь?
   - Ну, знай. Твои, брат. Ваши.
   Снова бесцветно и ровно заговорил Тони:
   - Это секрет, давний секрет, но тут все свои. Волшебный порошок, который ты носишь с собой, уже не возят кораблями через три моря. С тех пор, как гонцы протоптали тайные тропы сквозь адское пекло Глубокой Пустыни. Алхимики, врачи щедро платят за ому. Но главным покупателем было Братство Огня. Кое-что они брали у варваров напрямую, но обычно - при посредничестве наших купцов.
   В голосе одноглазого больше не было гнева, лишь горечь, когда он устало бросил Сету:
   - Думал, ты ни при чём? Еретики взрастили Таомеру. И Роксахора - ей на погибель.
  
   Давно перевалило за полдень и в редкие прорези верхнего ряда западных бойниц вместо бесцветного дневного солнца проникали снопы тёплого золотого света, в котором плавали частицы пыли. Бледный музыкант молча рассматривал пылинки. Тони шептал про себя слова молитвы. Один из лучников, стройный красавец с забранными в короткий хвост светлыми волосами, окликнул со своего поста:
   - На кого уповаешь, наследник? Думаешь, есть ещё кто-то на небе, не глухой к нашим просьбам?
   - В детстве он слышал меня. И отец его чтил, его одного.
   - Что за святой?
   - Так Тони же, блаженный зодчий. Меня и назвали-то в честь.
   Лучник присвистнул:
   - Чем тебе подсобит строитель? На что вообще годится мёртвый маленький горбун, когда война - и время рушить построенное?
   - Не знаю. Но смысл в этом есть, я чувствую.
   Лучник уже не слышал ответа - мимо него пролетела стрела и, выбив мелкую крошку из свода бойницы, упала на каменный пол. К стреле была привязана записка.
  
   Под дюжиной напряжённых взглядов Сет развернул лист бумаги. Начал читать вслух:
   "Приветствую, герои!
   Думаю, что вы ещё не успели навоеваться, и будет глупо сообщать вам о том, что наступил самый подходящий момент, чтобы сложить оружие - но я всё-таки это сделаю.
   Дело, как видите, к вечеру, и город взят - но победитель желает въехать через главные ворота. А поскольку он молод и нетерпелив, то ждать, когда защитники воротной башни героически передохнут, ему скучно. Кроме того, он великодушен, вам предлагают не плен, но службу. С почётом и уважением. Возможно, когда Пустыня двинется дальше на запад, это поможет вам сохранить жизни своих родных.
   Для всех будет лучше, если таким, как мы, удастся склонить к бескровной сдаче города Края Пустыни. Роксахор намерен царствовать, а не зверствовать. И за ним будущее. Что нам Империя, за что тут биться насмерть? Её время прошло. Юный лев возьмёт то, что ему полагается, и будет весьма дальновидно присоединиться к этому походу.
   Решайте. Через часок подойду за ответом.
   Гас, прозванный Полудой, по поручению Роксахора."
  
   - "Таким, как мы..." - плюнул под ноги светловолосый лучник, нарушив затянувшееся молчание.
   - Говорят, он был конокрадом, - неизвестно кому сообщил, отвернувшись в сторону, Тони, - до того, как попал в Таомеру.
   - И пройдохой с рожденья - припечатал одноглазый.
   - В предложении есть резон, - размышлял вполголоса Сет, - но пахнет дурно.
   - Обманет, - уверенно бросил кто-то ещё, - хочешь - проверь.
   - Я-то как раз обойдусь. Как вы решите?
   - Что тут решать? К бесам Полуду!
   "К бесам" - мнение было единодушным.
  
   Когда Гас на гладком вороном коне приблизился к стенам башни - на этот раз, со стороны города, - то в качестве ответа получил красочный и задорный поток отборного сквернословия. Чуть склонив голову, переговорщик спокойно выслушал неожиданные соображения о разнообразных отношениях, в которые ему надлежало вступить с противниками, вороным конём, Роксахором, роксахоровым колдуном и всем роксахоровым войском, а затем кивнул и резко взмахнул рукой.
   Прикрывая головы маленькими круглыми щитами, враги бросились к башне, стаскивая под стены и в проём ворот груды всевозможного топлива - связки поленьев с дровяного склада, доски с заброшенной стройки, обломки оборонных машин и просто столы и лавки из оставленных жителями домов.
   - Это я понимаю, - сказал смуглый ополченец с самострелом, разрядив оружие и вновь натягивая тетиву, - но зачем им было тратить время на балаган с запиской?
   - Шанс всё-таки был, - отозвался недавний булочник.
   - Да ну!
   - Теперь, - терпеливо объяснил сын строителя, - у них не получится въехать в город красиво. Провозятся вечность, изгадят ворота. Первая победа - как первая любовь. Надо, чтоб было красиво.
   - Будет, - не отрываясь от дела, пообещал белобрысый лучник.
   Луки нашлись и для других горожан, что были в силах держать оружие. Башня стала островом посреди враждебного моря, и требовалась круговая оборона. Тони забрался в бойницу верхнего ряда и разглядывал даль, не замечая суеты внизу. Мечтательно сказал:
   - А ведь ближе мелькает, золотце. И чёрный вместе с ним. Сейчас бы лук мощнее - кривые варварские бьют подальше наших - и попытал бы счастья. Глаз у меня верный.
   - Возьми самострел, - ответил, не глядя, смуглый.
   - Не привычный я к адской машине. Для вас, богатеев, игрушка. Мы и в руках не держали.
   - Тогда молись. Авось святой пошлёт тебе другую.
   Тони неловко спрыгнул вниз.
   - А знаете, о чём нам, братцы, надобно молиться?
   - О дожде? - просто спросил краснолицый пекарь.
   - Не только. О том, чтоб Полуда не знал о лазе, который папаня оставил в толще стены. Гас хоть и пришлый, а всё же мог где услыхать. К тому ж его конюшни стоят бок о бок с казёнными погребами, куда выведен лаз.
   - Брось, - посоветовал смуглый, - тут и местные мало что знают. Погреба, говоришь?
   Тони принял простодушный вид:
   - Я не думал, что это секрет. Полагал - просто всем пока не до выпивки.
  
   Множество взглядов сошлось на нескладной сутулой фигуре сына строителя башни.
   - То есть как? Значит, можно уйти, когда совсем будет худо? - пробормотал поражённый булочник.
   - Куда тут уйдёшь, - сдержанно заметил владелец второго самострела - крупный седой человек с серебряной серьгой в ухе.
   - Под погреба, - удивлённо вспоминал паренёк с забинтованной головой, - были заняты подземные полости. Там, в пещерах, есть ещё тоннель, выходящий за город, к реке.
   - Но это же всё меняет. Или нет? - чей-то голос звучал неуверенной надеждой.
   - Нет, - безжалостно отрезал одноглазый.
   - Да, - без особой радости возразил ему Тони, - мы можем уйти - я, ты и ты. А вот он, - последовал кивок в сторону музыканта, - он не может. И другие, кто ранен. Узкий лаз, как печная труба.
   - Что ж, - сказал парень с забинтованной головой, - не очень-то и хотелось. Но если вдруг - где искать этот лаз?
   - Этажом ниже, - Тони кивнул на люк в полу, - главное, чтоб они не нашли его раньше.
  
  
   - Вот уроды, - необыкновенно отчётливо донеслось от одной из бойниц, - поджигают.
   И ничего нельзя было поделать - оставалось только смотреть, как варварские стрелы с горящей привязанной паклей вонзаются в груды натасканного хлама, в неубранные тела товарищей и врагов, как медленно занимается бледное пламя, почти невидимое в свете закатного солнца.
   Сначала огонь казался совсем нестрашным. Жар медленно поднимался вверх. Но дыма становилось всё больше, и вскоре часть запаса питьевой воды пришлось пустить на тряпки, сквозь которые было чуть легче дышать. Кто-то возмутился подобной расточительностью и заметил, что намочить лоскут ткани каждый может и не расходуя воду, - но остальные на предложение не откликнулись.
   Иногда ветер относил дым в сторону и слегка продувал помещение. Многие разделись по пояс. Загорающиеся сквозь мутное марево красные блики на взмокших телах напоминали то ли об общей бане, то ли о преддверии ада. Медный диск солнца опускался за крыши погибшего города.
   Стрелять стало почти невозможно, но Тони терпеливо караулил у верхней бойницы, щуря слезящиеся глаза.
   - Пусть подойдут поближе. Представление в самом разгаре. Топчутся, выжидают. Давайте же, тут интересно.
   Сет полагал, что сознание музыканта затуманено болезненной полудрёмой, но тот неожиданно схватил его за руку и спросил, тихо, настойчиво:
   - Ты можешь что-нибудь сделать?
   Пробиравшийся мимо одноглазый ополченец развернулся и уставился на еретика:
   - И верно, огненный маг, тебе ведь это под силу? Туши!
   Сет ответил тяжёлым взглядом.
   - Не могу. Кто-то мешает мне. Пространство, где действует магия, занято чьим-то присутствием, мне туда не пробиться. Не представлял, что такое возможно. Не могу понять, природу этого могущества - человеку с подобным не совладать.
   - Это может быть Фран? - еле слышно спрашивает юноша. Но Сет не знает, что ответить. Всё совсем непохоже на то, к чему он готовился. И ощущения пока не поддаются истолкованиям.
   - А нечего тут понимать, - доносится сверху голос Тони, - Тёмный Одо смотрит на нас. Ты против него не колдун, еретик. Так - дитя. Попробуй после заката. Говорят, Роксахорова колдуна никто не встречал в потёмках. Уходит к себе в шатёр. Немного осталось.
  
   И это оказалось правдой. С последними лучами вечерней зари таинственный чёрный всадник на чёрном коне удалился в сторону вражеского лагеря. Спустя некоторое время потянулись следом и растаяли в темноте остальные разочарованные зрители. Тони утверждал, что юный полководец медлил и оборачивался, словно не в силах признать досадную неудачу, но, возможно, Тони было просто приятно так думать. Вряд ли ему удалось рассмотреть всё в подробностях. Быстро и бесповоротно наступила ночь.
   И тогда дело пошло на лад. Сет достаточно быстро справился с пламенем и немного развеял чад. Горькая дымная тьма по эту сторону стен была заполнена движением, огнями и голосами, но вся эта возня уже не имела отношения к уцелевшей горстке горожан. Победители осваивались в городе.
   Стало ясно, что защитники башни получили какую-никакую, а передышку.
  
  
   Глава двадцать вторая
   Лаз
  
  
   Утром они были ещё живы. Не все - накрытое с головой тело лежало у стены. Ночью умер один из раненых. Но остальным стало легче.
   Кое-кто безучастно жевал сыр, сухари и сушёные груши, мешок которых обнаружился среди припасов, другие приводили в порядок оружие и разминались, расправляя мышцы, скованные после неудобной ночёвки и вчерашних трудов. Лучники вполголоса препирались, пересчитывая оставшиеся стрелы, ополченец с серебряной серьгой наполнял и передавал по рукам кружку с водой.
   Сет спал.
   Добрую часть ночи он провёл, врачуя и исцеляя. Не омой, нет. Беззаконным тёмным искусством, дерзкой игрой против природы и неразрывности причин и следствий. Это куда тяжелее, чем убивать. И происходит реже: не годится чинить препятствия божьей воле - без чрезвычайных на то оснований. Но теперь выпал особый случай. Сет чувствовал, что господняя воля несёт его, как волна, он стал ею сам и всё, что он делал, было правильным и праведным - даже магия. Он дошёл до предела своих возможностей и заступил дальше - в тот край, где каждое движение рождает каскад отголосков в составе эфирных материй, магическую рябь, меняющую реальность как настоящую, так и будущую. Сет сделал выбор, хоть и не мог предвидеть всех его последствий. И этот выбор забрал очень много сил.
   Ребята неловко пытались беречь его сон - насколько это было возможно посреди разворачивающихся событий нового дня.
   Музыкант чистил секиру, брошенную накануне без должного ухода. Он думал, что потерял её после ранения. Выходит, Сет и это прихватил во время отступления в башню. Бок ещё болел, но дышалось уже без помех, и голова стала ясной. А в голове крутилась только одна, произнесённая еретиком, фраза: "Они не обманывают". Смешно сказать, он беспокоился. Что-то случилось с юродивой дурочкой, внезапно оказавшейся коварным исчадием тьмы и воплощением зла.
   Тони снова занял свой пост у восточной бойницы. И вскоре сообщил остальным голосом, в котором одновременно звучали злость и восторг:
   - Едут. Чую, не слишком спалось победителям ночью, нас вспоминали, ворочались. Может, чего придумали?
   - Сильно-то не зазнавайся, - осадил его одноглазый, - хотели бы - давно бы с запада заехали. Малые ворота, похоже, свободны. И стена изрядно прохудилась, проходи - не хочу.
   - Только тут им кажется слаще. Вот с чего бы? Может что-то из детства? Так и вижу - отец маленького дикаря везёт мальчишку в своём седле на лошадиный рынок, а солнце зажигает горячие блики на крыльях грифонов, распростёрших медные крылья на створках парадных ворот - высоко над его головой. Город похож на волшебный вертеп, на редкую дорогую игрушку - и мальчишка твёрдо решает, что игрушка будет его.
   Казалось, взгляд единственного глаза косматого бородача подозрительно затуманился, и, после небольшой запинки, он почти мирно произнёс:
   - Болтушка ты.
   Тони дёрнул плечом:
   - Так я ж не впустую. Я вот о чём: говорят, Роксахор - талантливый юный варвар. Но вот это упрямство, непонятная прихоть - это слабое место.
   - Ты прав, - седой горожанин с серьгой заинтересованно посмотрел на Тони, - и как это можно использовать?
   - Пока не знаю. Важно то, что он здесь проедет. Но что нужно сделать? Притаиться, усыпить бдительность? Притвориться сломленными, мёртвыми, обезоруженными, пообещать сдаться? Чем приманить эту дичь? Сделать вид, что закончились стрелы и ждать, когда в это поверят варвары?
   - Ну, - донёсся голос белобрысого лучника, - делать вид особо не придётся. Осталось всего ничего - вчера раздавали без счёта.
   - Мы не протянем долго, - сказал краснолицый булочник, - вода на исходе.
   - Но и они не будут тянуть, - продолжал размышлять Тони, - Роксахор уже лопается от нетерпения.
   - То есть прикинуться мёртвыми нужно прямо сейчас? - с сомнением уточнил лучник.
   - Прямо сейчас ребята Полуды рыщут по городу, собирая все табуретки, что по случайности не спалили вчера, - раздался голос парня с забинтованной головой, - если дальше пойдёт, как было, к вечеру некому будет прикидываться. А до вечера далеко, и кто согласится сидеть всё это время со сложенными руками? Кроме того, не верю, что мы проведём их колдуна. Я бы рискнул уйти в погреба и попытаться пробраться на Запад.
   - А дальше, - стремительно повернулся к нему Тони, - зачем на Запад?
   - Если бы мне повезло, - лицо под грязной повязкой стало очень серьёзным, - я бы продолжил войну. Бить Пустыню везде, куда она доберётся. Ты ведь не думаешь, что всё закончится здесь?
   - Я думаю, это было бы наилучшим выходом.
   Вид Тони показывал, что он принял решение, которое не станет менять.
   - Мы можем и разделиться, - мягко заметил смуглый молодой стрелок, - теперь уже дело каждого, как кому умирать. Лично мне по душе идея устроить засаду в городе. А может, и не одну - если этот ваш ход действительно существует.
   В наступившей напряжённой тишине все обдумывали небогатый выбор из немногочисленных призрачных возможностей.
   И в эту самую минуту проснулся Сет, очнувшись от сна, где чешуйчатые тела наполняли движеньем змеиные норы.
  
   А ещё мгновением позже раздался стук в дверь.
  
   Точнее, стучали в крышку люка. Словно высвеченные вспышкой молнии, люди замерли, вслушиваясь в слабый тихий звук.
   Седой человек с серьгой бесшумно, одними глазами, отдал распоряжения, кому из бойцов и откуда взять на прицел железную дверцу - и сам осторожно, прикидывая, как не задеть ненароком товарищей, направил в сторону люка взведённый самострел.
  
   Еретик попытался разведать обстановку, распространив своё восприятие за пределы видимой реальности - и испытал ошеломительный, но вполне предсказуемый удар по насторожённым обострённым чувствам. Магическое пространство, которое давно уже стало привычной, хоть и чужой территорией, не впускало его, вытесняя диким напором неведомых энергий. Что-то похожее мог бы ощутить слепой пёс посреди дубильни - таким резким, сильным и чужеродным было полученное впечатление. Сет понял, что на этот раз ему не помогут особые способности. Сейчас он представлял собой только хорошо тренированный кусок мяса - один из многих на этой адской кухне.
  
   Осторожный негромкий стук повторился снова.
   Ничего не происходило. Капли пота чертили дорожки на грязных лицах.
   Опять и опять - негромкий, неровный, прерывистый.
   Вдруг - встрепенулся и прислушался музыкант, а его пальцы на полотне секиры дрогнули, словно в поиске гитарных струн. Отложив оружие в сторону, мальчик задумчиво похлопывал себя по коленке и вдруг, поймав нужный ритм, жестом привлёк общее внимание. Двое или трое поняли его почти сразу, и лишь немного погодя вспомнили остальные, как стучали по кабацким столам в такт странной, растравливающей самые глубины сердца песни - песни о потере и поражении, и о спасительном безумии несбыточной надежды, которое одно продолжает вести человека, уже уничтоженного ударами судьбы.
   По полю, где войско легло, ступаешь ты, как по цветам...
   Их прекрасной мёртвой девой была Таомера, и если кто-нибудь из собравшихся в башне сподобится покинуть её живым, то потратит свой век на поиск подношений, которые будут способны утешить призраков прошлого. Но и здесь, если вдруг улыбнётся удача, остаётся возможность предложить им последний прощальный подарок.
   - Открывайте, - нарушил молчание взволнованный голос музыканта, - кто тут спрашивал белую ведьму?
   - А кто это? - растерянно произнёс недавний пекарь, но не дождался ответа.
   - Ты уверен? - уточнил у гитариста седой с самострелом.
   И скомандовал открывать.
  
   Из проёма люка показалась голова, до самых глаз укутанная в богатый, но очень пыльный шёлковый платок.
   - Покажи лицо, - потребовал седой.
   - Ладно вам, братья, - вмешался повеселевший Тони, - разве не видите эти глаза? Тут уж не ошибёшься. Я, помнится, как-то советовал девке - на случай, если придётся скрываться - выбить себе один глаз. Одноглазых-то много, - он покосился на бородача с зияющей раной вместо правого ока, - а такая игра природы - большая редкость.
   Фигура в люке приветственно махнула рукой, нырнула обратно, и, распрямившись, выбросила на каменный пол неумело обвязанный верёвками небольшой дубовый бочонок.
   - Не понял, - казалось, лицо булочника стало ещё краснее, - так это, выходит, девка?
   Лёгкий смешок пронёсся по башне, слегка разрядив напряжение.
   - А столько времени потрачено впустую, - съязвил кто-то из молодёжи, - придётся помирать нецелованным.
   Когда гостья поставила ногу на край проёма, Тони азартно и восхищённо выругался самыми ужасными словами. Девушка бережно прижимала к себе великолепный варварский лук - из тех, что клеятся мастерами из рога и воловьих жил и напружинены так туго, что выворачиваются наизнанку, свиваясь кольцом, если лопается тетива.
   - Ради этакой штуки я бы сам кого-то ограбил, - заметил вполголоса один из стрелков.
   - Откуда и с чем идёшь? - самострел ясно указывал, к кому обращался седой.
   Тонкая девичья лапка с чёрной каймой под ногтями метнулась к горлу, потом туда, где под платком угадывался рот.
   - Не может говорить, - догадался Тони, - похоже, ей изрядно досталось.
   - Но она всё же здесь, - звонко прозвучал голос музыканта, - я скажу за неё: маленькая упрямая бестия явилась убить Роксахора. Как обещала.
   Фран кивнула.
  
   Седой человек с серебряной серьгой опустил самострел.
   Светловолосый красавец первым нарушил затянувшееся неопределённое молчание:
   - Ну что ж, милости просим. Только у нас тут очередь.
  
   Наливалось, булькая, вино. Бойцы помоложе рассматривали надписи на бочонке.
   - Из-под кухни городского совета добыто.
   - Неплохо?
   - Сойдёт для поминок.
   Темнолицый бородач размышлял, сделав первый глоток:
   - Если б Полуда действительно знал о лазе, было бы очень умно послать нам бочонок отравы.
   - Что ты хочешь сказать? - подозрительно прищурился Тони.
   - Ничего, - буркнул одноглазый и допил остаток до дна.
  
   - Нет, Гас не знал, - рассуждал про себя сын строителя башни, разглядывая напиток, казавшийся почти чёрным на дне жестяной кружки, - хвала небесам, кто-то слышит мои молитвы. А может, не только мои? И если нас много, что делать богам, когда просьбы перечат друг другу?
   Смуглый яркий парень - белые зубы сверкают в чёрной бороде - похлопал его по плечу:
   - Да ты праведник, брат. Замолви за нас словечко.
  
   Неуверенно и медленно Фран, осматриваясь, передвигалась по башне, пока, словно бы ненароком, не оказалась у стены, где молча стоял Сет.
   От девушки сильно пахло вином: на пути ей не встретилось иной влаги, чтобы промочить горло и утолить жажду, но это и было хорошо - сбитая точность восприятия помогала ей путать следы, уходя от преследования внутри собственной головы, скрываться в поверхностной лёгкости впечатлений от засевшего слишком близко врага. Он пытался заговорить с ней, её двойник, получить отклик, получить доступ к её сокровенным мыслям и тайнам. Пугало, что на просторах её души чужак становился сильнее и занимал всё больше места. А что она могла противопоставить? Она исчезала. Делала то, что умела лучше всего.
   Но сейчас, глядя в глаза еретика, она внезапно открылась до самого дна своей внутренней сути, без уловок и недомолвок, не столько страшась, сколько взыскуя суда и приговора. Её бросило к Сету смутное внутреннее чутьё, сродни тому, что на последнем рубеже отчаяния заставляет дикого зверя искать помощи у человека. Сет был охотником и убийцей, но на нём лежал слабый отсвет огня, зажжённого Отцом Великой Ереси, а значит, истина и справедливость не могли для него быть просто пустыми словами. В холодном бесцветном взгляде еретика Фран внезапно открылась одна из истин - не главная, но совершенно ей необходимая. Что бы она собой не представляла, кем бы не оказалась в будущем, сейчас, если судить по справедливости, она была вправе надеяться на помощь.
   И умел ей помочь только один человек.
   Фран подобрала под ногами варварскую стрелу и на мягком светлом камне стены нацарапала короткое слово "Привет". И ещё, немного пониже: "Ты сделал всё, как надо. Я понимаю. Но перед тем, как повторить - поговори со мной".
   - Хорошо, - лицо еретика оставалось бесстрастным.
   - Поговорить - дело нужное, - громыхнул над ухом голос кривого бородача, - девчонки это любят. Вы когда успели-то, голуби?
   Фран медленно обернулась.
   - Тьфу, так вы оба из одного гнезда, - вспомнил раненый, - гляньте, братья: теперь у нас два огнепоклонника. Куда бы их применить?
   - Огнепоклонникам нынче везёт, - отозвался дозорный от одной из бойниц, - хоть кому-то радость: похоже, опять начинается.
  
   - Стойте! - Тони метнулся наперерез стрелкам, спешившим занять свои места, - сидите тихо, пусть осмелеют.
   - Ты рехнулся, - парень с завязанной головой заметно злился.
   - Прут к воротам горючую рухлядь, - сообщил человек из бойницы, обращённой в сторону города, всё, как вчера.
   - Сквозь проломы в стене беготня из города - в лагерь, - добавил дозорный с востока.
   - Что-то гнусное замышляют, - заявил широкоплечий бритый горожанин с кровоподтёком на скуле, - не поверю, чтоб Гас за ночь чего не придумал.
   - А почему он Полуда? - неожиданно спросил Сет.
   - Ну, он рыжий под сединой. Как фальшивое серебро. Причём седой не от возраста, а так. Бог шельму метит.
  
   - Ну-ка гляньте, - донеслось из восточной бойницы, - не пойму, что несут.
   - Похоже на бочки.
   - Масло, чтоб ярче горело? Какая- то дрянь, чтоб добавить чаду? Вино?
   - А вино-то зачем?
   - Может, в жертву своим богам? Или выманить нас отсюда?
   - Ха!
   - Нет.
   Сет и человек с серьгой обменялись хмурыми взглядами.
   - Нет. Это не вино. Это порох. Выходит, пора уходить.
  
   - Вы идите, - в глазах Тони разгорался фанатичный огонёк, - а я остаюсь.
   - Дай мне лук, - повернулся он к Фран, - и веди остальных в подземелье. Там, под городом, можно скрываться неделями. Порох! Здорово он разозлился. Хорошо, это так хорошо.
   - Ты рехнулся, - повторил боец с перевязанной головой, - вот так, просто, их подпустить? Для чего - начинить караулку порохом, разнести ко всем бесам ворота и башню с ними? Ты этого хочешь? Мы положим десяток-другой, пусть попробуют подобраться!
   - Там десятков-то - тьмы и тьмы, - Тони словно был словно захвачен могучим потоком особого мрачного вдохновения, - но есть дичь покрупнее. Пусть увидит, что мы беззубы, пусть поверит. Уходите, спускайтесь под город. Если я промахнусь, может, вам повезёт. Дай лук, - вновь обратился он к Фран с неожиданным властным напором. Но она словно не слышала его. Легко, как козочка, как лунатик по залитому серебром карнизу, взбежала она по лесенке к верхнему ряду бойниц и затаилась в проёме ниши, выражая всем видом готовность к долгому ожиданию.
   - Сука, - Тони будто подвёл какой-то итог и тут же начал новую мысль, - стрелять-то она умеет? - развернулся он к еретику.
   Тот не сводил с девушки внимательного взгляда.
   - Нет никакой разницы. Но попасть она попадёт. Куда пожелает. Действительно важный вопрос - чьё это будет желание.
   - Брат, ответь по-простому, - приблизился и вмешался в разговор одноглазый, - белая ведьма явилась сюда завалить Роксахора, или всё это слишком славно для правды?
   - Да, - сказал Сет, - да. Это так, если кто и способен на это. Попытайтесь уйти. Тут ничем уже не поможешь.
   - Тут нечисто, - одноглазый развернулся к остальным горожанам, - темнят что-то пёсьи дети, чую подвох. Я остаюсь. Надо кому-то присмотреть за чужаками.
   - Никто не сделает этого лучше, брат, - почтительно отозвался кто-то из молодых зубоскалов.
  
   - Ладно, шут с вами - седой человек с самострелом заговорил сурово, но странно ободряюще, - сумасшедшие - оставайтесь. А поскольку нормальных тут нет - другой сорт безумцев отступает со мной в подземелье.
   Светловолосый лучник снял тетиву, и, бережно сложив её в кожаный мешочек, спрятал за пазуху от подземной сырости.
   Взвизгнула задвижка дверцы люка.
   Парень с забинтованной головой спустился по лестнице первым.
   Ребята проходили мимо - все на своих ногах - и скупо, без слов, прощались с теми, кто оставался в башне. Взгляд, кивок, подобие улыбки - кривому бородачу, Сету, Тони. И мертвецу с накрытым чужой рубахой лицом. Они проходили - а в ушах еретика звучали отрывистые слова: "Они все покойники. До конца недели не доживут". А что там оставалось, той недели?
   Музыкант помахал девушке рукой. Фран и ухом не повела в своей бойнице. Застыла неживым свёртком, забытой тряпичной куклой. Сет и без магии чувствовал, как внутри этого кокона растёт, вызревает какой-то неведомый ужас.
   Напротив Сета замешкался краснолицый пекарь:
   - Спасибо. Я помолюсь за тебя, хоть ты и еретик.
   Смуглый молодой стрелок вернулся с полдороги, сунул в руки Тони самострел:
   - Держи, наследник. Может, и сгодится. От сердца отрываю - не проходит в лаз, слишком тесно.
   Второй самострел получил одноглазый.
  
   Склонив голову, кривой бородач со вкусом примеривался к дорогому красивому оружию.
   Из проёма люка ещё раздавались голоса и звуки возни вокруг тайного хода, ведущего в странное переплетение подземных пустот, поверх которых когда-то был выстроен город.
   Наверху всё заметнее и сильнее ощущался запах дыма.
   Сын строителя башни занял одну из восточных бойниц, оставленную дозорным.
   Сет молился о том, чтобы сделать правильный выбор.
   Неразборчиво выкрикнул что-то Тони, заметив новое передвижение всадников.
   Фран подняла лук.
  
  
   Глава двадцать третья
   Падение башни
  
  
   Винный дух отлетал, и голова неотвратимо трезвела. Впрочем, для того, чтобы замутить воду, не думать о том, о чём совсем не следовало думать, у неё было ещё два безотказных средства. Ненависть. И любовь. Причём первое нераздельно следовало за вторым: стоило Фран только вспомнить о мёртвых руках Учителя, остывающих на её волосах - в душе поднималась такая буря, такое смятение чувств, что у незваного пришельца не оставалось никакой возможности выведать её маленький секрет. Ей и самой было не до него - волшебные линзы её ума приходили в движение и собирали луч небывалой разрушительной силы, в котором ярко сверкала только одна фигура. Юный лев, златогривый царь пустыни.
   Тот, что сейчас был у неё на прицеле.
   Всё так пугающе похоже - и непохоже - на то видение в монастыре. Как репетиция, как черновой набросок. Только теперь Фран точно известно, почему она ненавидит Роксахора. И за её спиной нет Принца. Когда-нибудь, встретив его наяву, Фран узнает о любви что-то ещё, очень важное. Тот первый урок она усвоила. Но вот что интересно: если благоговейное почтение и бесконечная сердечная признательность старому еретику превращают её в одержимое убийством орудие, что будет, когда она встретит свою настоящую страсть? Или не страстью измеряется подлинность любви? Обычно Фран гнала от себя подобные мысли, - они порождали в душе хаос и раздор, и вместе с ними приходила сила - неуправляемая, неистовая - и весьма сомнительно, что благая. Но сейчас...
   Самое время подумать о любви, да. Ощущения говорили Фран, что пожелай она прислушаться к нечаянному гостю, её представления об этом предмете никогда не будут прежними. И в этом, вероятно, Энтреа более искушён. Но нет - пусть это и жизненно важный вопрос, отвратительно думать о том, чтоб иметь хоть какое-то дело с насильником в собственной голове. Может, он ей и брат - но не товарищ. И даже уже не важно, кто из них Змей - Роксахор заплатит свой долг - и весь Восток вздохнёт свободно.
   С удивлением и страхом Фран заметила, что ненависть стёрла в её сознании границу, где заканчивалась её воля - и начиналось что-то ещё. Но это "что-то" не чинило ей препятствий. Напротив, головокружительный арсенал сверхчеловеческих возможностей с готовностью открылся её внутреннему взору. И не требовалось время для того, чтобы освоить эти силы. Всё происходило само. Волшебное зрение приблизило образ врага. Варварский лук всем своим искусно собранным из частей животной плоти естеством словно вспоминал уверенные движения прежнего владельца и согласовывал с ними её неловкие пальцы. И в её власти было подстегнуть возможности оружия, пустить стрелу с такой силой, так далеко и точно, что и не снилось лучникам Пустыни. Против света, против законов природы. Отправить железную птицу прямо во влажное и горячее гнездо из мяса было так же легко, как коснуться рукой шероховатого камня стены - и намного, намного желанней. Оставалось дождаться, высмотреть брешь в доспешной защите, чтобы ударить сразу и наверняка - насмерть, наповал.
   Фран вдруг вспомнила, как разбирала в монастыре записи Роксахора на полях и закладках книг. Он ведь тогда нравился ей. И Учителю - нравился тоже. Как мог он так ошибиться?
  
   Сет напряжённо, со всё возрастающей интенсивностью, думал. Кровь будоражила готовность действовать, ввязаться в бой. Какие-то мгновения отделяли от выбора, от решения, которое определит судьбы тысяч и тысяч людей - а он всё ещё не находил надёжных ориентиров. Мера ответственности могла обескуражить любого. Но сильной стороной еретика была способность глубокой сосредоточенности на выбранном деле. Ум, приученный к строгой дисциплине, распознавал и отсеивал помехи. А ещё пристально вглядывался в пестроту ощущений в поисках системы и порядка. В поисках знака.
   Человека легко заморочить, легко обмануть. Но в простых вещах и событиях мироздание всегда готово открыть нам истину - и порой повторяет намёки снова и снова.
   Внезапно Сет заметил, что одно неосознанное впечатление отвлекает и раздражает его. Еретику не понравились слова одноглазого бородача, объединившего его и Фран, приписавшего им некую общность - и даже не из-за бесцеремонно додуманного характера этой общности. Самое неприятное - бородач был не первым. Капля за каплей падали в одну точку, требуя прислушаться наконец, обратить на что-то внимание.
   Что, если правы все трое - одноглазый, призрак воронёнка, музыкант, - и Сет со змеёнышем действительно в чём-то похожи? Что может быть у них общего? Ещё недавно Сет не смог бы ответить на этот вопрос. Но сейчас, если допустить истинность свидетельства музыканта - а искренность ещё не гарантия истинности, но говорит, несомненно, в пользу, - то ответ до странности очевиден.
   Сет ни на миг не поверил, когда услышал о том, что Фран любила старика. Но если сделать усилие и принять это утверждение за чистую, хоть и абсурдную правду, вся пирамида умозаключений незамедлительно обрушится - и потребуется возводить её заново.
   Возможно, Фран и впрямь неповинна в смерти Учителя. Это не значит, что ей не придётся быть Змеем, - но говорит о том, что объявиться в башне она могла, ведомая не одним лишь адским промыслом, но и понятными человеческими чувствами. Каким-то невообразимым чудом старому еретику удалось достучаться до сердца, предназначенного носить в себе только тьму.
   Что за силой владел Отец Великой Ереси, что за власть имел над людьми?
   Он мёртв, но преданность его учеников навсегда останется с ними, свяжет вместе незримыми узами. Неужели исчадие мрака способно на некое подобие личной преданности ушедшему святому?
   Что же творится в её голове?
   Сет догадывался, что с момента, когда он заглядывал в сознание Фран, всё должно было сильно измениться. Не без его вмешательства. Но не только - вся расстановка сил решительно преобразилась. Всё указывало на то, что действия девушки не произвольны, а точно рассчитаны направлявшей её чужеродной призрачной сущностью, - вероятно, извергнутой той чёрной потусторонней бездной, которую еретику удалось распознать, но не пришлось запечатать. И всё же, там было что-то ещё. Вроде последней не сдавшейся башни в захваченном городе. То, что молило о помощи из глубины неспокойного разноцветного взгляда. То, что чтило память Учителя.
   К нему-то и надлежало обратиться. Убедить. Вызвать к действию часть личности, что успела соприкоснуться с просветлённой человечностью Учителя - и сама того не ведая, способна противостоять любому бесовскому наваждению, любой сокрушительной магии.
  
   И ещё одна мысль заслуживала внимания. Если Фран привела сюда месть - значит, и впрямь Роксахор посмел нанести обиду своему старому наставнику. Припоминая звериный нрав юного варвара, Сет не видел в таком повороте событий ничего уж совсем невозможного. Единственное - требовалась весомая причина заставить варвара забыть о благодарности. Если тот и бывал необуздан, то давно, в далёком детстве.
   Прозревая роль Роксахора в сражениях Последних Дней, Учитель чтил интересы маленького дикаря и заботился о его благополучии. Правда, после смерти отца, тот редко появлялся в стенах монастыря, увлечённый новыми заботами, новыми ослепительными планами - и наставник взирал на них благосклонно. Но что-то же встало между ними?
   В первый раз за всё время у еретика появилось смутное желание выслушать девчонку.
  
   И тут же настал срок немедленно её остановить.
  
   Со стороны казалось, что Фран едва подалась вперёд - а между тем, всё её тело звенело напряжением и внимание обострилось до предела. Каким-то краем сознания она замечала вредоносную возню у подножия башни, еретика, который неслышно приблизился и застыл за кромкой свода ниши, но сейчас это было не важно. Пристально всматриваясь вдаль, она жадно впитывала каждую черту, каждую подробность облика своего врага.
   Роксахор был прекрасен - он словно искрился переполнявшей его энергией, необыкновенной силой, направленной в будущее, творящей великую судьбу. На всех вокруг лежал этот царственный отблеск. Кроме всадника, закутанного в чёрную одежду - тот выглядел тенью, фоном для золотого юноши на золотом жеребце.
   Фран заметила, что удары сердца будто бы стали реже, и словно замедлилось происходящее вокруг. Посреди разговора с колдуном, Роксахор, склонившись в седле, потрепал, погладил шею коня, весело бросив животному несколько слов - кольчужная горловина при этом развернулась, раскрылась навстречу холодному ненавидящему взору Фран, - и, смеясь, повернул голову к собеседнику. Тонкая бармица, стекающая с золочёного шлема на плечи, больше не защищала молодую смуглую шею. Девичьи руки с нечеловеческой силой натянули крепкую тетиву.
   Но за несколько тактов сердца до мига, когда с тетивы сорвалась стрела, случилось непредвиденное.
   - Он ведь знал, - внезапно заговорил Сет - негромко, весомо, камнем роняя каждое слово - и ещё до того, как в сознание Фран проник смысл этих слов, она по одному лишь особому тону уже понимала, о ком идёт речь, - он всегда это знал - про ученика, который погубит учителя. Он сам, нарочно, вырастил его таким. Кто не остановится, кто доведёт Пустыню до Меды. Чтобы сразится со Змеем. Чтобы исполнилось лучшее из пророчеств. В остальных - ад и смерть.
   И еретик был прав. Что-то похожее Фран слышала в монастыре - а потом не то, чтобы забыла - не успевала подумать об этом. Ей трудно давалось думать в последнее время.
   Сет почти не видел её лица - угол левого глаза и штрих ресниц, - и где-то там, совсем неуловимо, что-то дрогнуло и изменилось.
   Стрела из варварского лука вонзилась в атласную шею царского жеребца. Взметнулся веер, фонтан алой крови, окатив Роксахора и оказавшихся рядом. Животное упало на колени и медленно завалилось набок. Последнее, что показало волшебное зрение Фран - из-под низкого капюшона, не замечая поднявшейся суеты, неотрывно смотрел в её сторону чёрный колдун.
   Надрывный отчаянный вопль огласил башню. Тони разрядил в белый свет самострел и выскочил на узкий каменный карниз, соединяющий бойницы верхнего ряда. В одном безумном рывке он допрыгнул до Сета и рухнул с ним вниз, вцепившись смертельной хваткой - как охотничий пёс, бесстрашно повисший на шкуре огромного кабана.
   Фран, обессилев, привалилась к стене.
   Некоторое время одноглазый задумчиво наблюдал катившийся прямо на него клубок дерущихся тел. Потом подскочил ближе и коротким ударом в ухо отшвырнул Тони в сторону. Потом повернулся к еретику.
   - Но зачем? Адский ад, я не верил, что это возможно - но зачем ты ей помешал?
   Сет облизал разбитые губы.
   - Так надо. Долго объяснять, действительно надо. Прости.
   - Чего там, не говори. Проклятье! Думаешь, что уже не во что не веришь, но перед самым приходом безносой вдруг понимаешь - всё-таки ждал, что лично к тебе явится посланец богов и объяснит - зачем это было. Считаешь, что ваши - в курсе? Еретики видят поле большой игры, а мы только лишние камни, что сметаются в сторону первыми?
   Сет посмотрел с уважением.
   - Ты смелый человек, не боишься правды. Хочешь увидеть посланца богов? Он там, за окном, горюет по лучшему другу. Тень за его плечом - бессмертный. Только они не настроены ничего объяснять. Они пришли сюда не за этим.
  
  
   Дальнейшее будто слиплось в тягучий дурной сон. Словно внезапно иссякла способность людей совершать осмысленные поступки.
   Воздух густел от дыма. Оглушённая, растерянная Фран спустилась вниз и теперь сидела на полу рядом с Тони. Робко отведя с его некрасивого лица спутанные волосы, жалостливо погладила по щеке.
   Почти утративший человеческий облик одноглазый, злобно и презрительно оскалившись, раздавал последние стрелы врагам под самыми стенами башни, перемещаясь между бойницами нижнего ряда.
   Сет сделал то, чего не должен был делать - мысленно обратился к призраку воронёнка с вопросом - что тот теперь скажет. И дерзкий знакомый живой голос сразу же отозвался в его голове: "А ничего. Того раза тебе пока хватит. Только знаешь - отошёл бы ты дальше к восточной стене".
   Внезапно всем телом вздрогнул Тони, резко взвился, и, не успев как следует очнуться, снова ринулся на еретика. Тот отступил на два шага назад - а дальше падал, подкошенный, сбитый с ног раздавшимся взрывом. Снесло обращённую к городу стену башни. Сына строителя подбросило вверх, - на мгновенье мелькнуло белое, безумное, незрячее лицо - прежде чем кануло в развёрстую пасть жаркой тучи огня и праха.
   Сет по-кошачьи вывернулся в падении и приземлился на четвереньки. Обернувшись, метнулся к застывшей на месте девчонке, вокруг которой выгнулась осыпающаяся кромка провала и, ухватив за плечо, рванул на себя. Освободившийся выступ каменного пола, отколовшись, обрушился вниз.
   Послышался надсадный кашель кривого, а потом на удивление спокойный голос:
   - А лаза-то больше нет. То и хорошо, что следов не найдут. Только бы парни успели уйти.
   Сдавленно пискнула Фран, прижатая к груди еретика. Только тогда Сет заметил, что снова держит её в руках - почти как в ту ночь, когда лишь вмешательство потусторонних сил предотвратило расправу. Медленно, нехотя, он ослабил захват и отпустил непонятное существо, в котором лишь этим безумным днём разглядел какие-то человеческие черты.
  
   Сквозь оседающую пыль били лучи закатного солнца. Как-то сразу стало понятно, что день уже клонится к вечеру, и оборона воротной башни, должно быть, закончится вместе с ним.
   Последние защитники заворожённо наблюдали, как из дымки проступают очертания Таомеры. Даже двое, которые были здесь чужаками, видели - никогда ещё город не был таким красивым. Серую штукатурку, маской покрывшую лицо бородача, пересекла извилистая красная полоса - кровила пустая глазница. Но по другой щеке тоже спускалась тёмная дорожка влаги.
   Ополченец подошёл к краю и заглянул вниз. Пробормотал:
   - Вот это всё - крошево, битый камень - пусть будет пухом тебе, наследник.
   И тут же отскочил, едва не задетый стрелой.
   Каменная кладка больше не защищала от обстрела, подходить к провалу было опасно.
   Снизу доносились отрывистые команды. Вскоре стало понятно - приставные лестницы варварам всё-таки пригодились. Одноглазый растерянно смотрел, как над краем провала, словно рога, поднимаются их верхушки. Потом швырнул ставший бесполезным самострел, подобрал выломанную взрывом балку и, взревев, стал отбрасывать их назад. Но помогало это ненадолго.
   Сет взял секиру, оставленную музыкантом. Первая показавшаяся над краем голова полетела вниз, но и Сет поймал плечом стрелу. Варварские лучники, похоже, не опасались задеть своих товарищей, взбирающихся по лестницам. Кому-то требовалось как можно скорее приблизить конец затянувшегося сопротивления.
   Фран, недолго думая, снова взялась за лук. Теперь её не тревожили сомнения - она защищала свою жизнь, которая тоже чего-то стоила. Но и волшебные способности не просыпались. Впрочем, колчан опустел слишком быстро - или ей только так казалось: наливающееся краснотой закатное солнце уже зацепилось за потемневшие крыши города.
   Расплавленное медное сияние лишило нападавших лиц, превратив в одинаковые ощетинившиеся железом смертоносные тени. Их число неотвратимо прибывало.
   Фран подняла чей-то клинок, и теперь, не особо понимая, что с ним делать, стояла за спинами сражающихся мужчин. Еретик что-то крикнул на языке Пустыни. Отмахиваясь от врагов своей огромной дубиной, изумлённо прорычал одноглазый:
   - Смотри-ка, мы нужны им живыми, - и упал, накрытый нахлынувшей тёмной волной.
   И вскоре эта же волна ударила, захлестнула Фран, обдав лошадиным, дымным, звериным духом, звуком чужих голосов и звоном металла.
  
   Теряя сознание - одно или сразу оба - Фран довелось заглянуть в промелькнувший перед её глазами случайный зазор между слоем грубой реальности и пустотой небытия. В пробившем космический мрак золотистом луче вели свой танец дивные создания. Призывно извивались унизанные браслетами девы в прозрачных покрывалах, самозабвенно закрывши глаза, на пухлых губах, одна на всех - жестокая и нежная улыбка.
   А потом - пустота и холод.
   И никого.
  
  
  Глава двадцать четвёртая
  Плен
  
  
   - Так сколько их было? Сколько?
  Гас Полуда не мог поверить, расслышав.
   - Трое живых. И мертвец. Ещё одного отбросило взрывом. Два мертвеца.
  Гас недовольно и подозрительно хмурился: ответ его явно не устраивал.
  Высокие костры, разложенные по сторонам въездной площади, давали достаточно света, чтоб хорошо рассмотреть брошенных на мостовую пленников - со стянутыми за спиной руками, связанные для надёжности вместе, они не шевелились. Сотня воинов, доверенная Гасу Роксахором, обступила площадь.
  - Вот ещё что, - из тени выступил коренастый кривоногий варвар и протянул вперёд лук, блеснувший на крутом изгибе богатой насечкой, - та стрела, что досталась Златогриву - всё-таки Меченого была стрела. С трёхцветными перьями, как он любил. Кто-то из этих его подстерёг. А мы грешили на здешних духов.
   - Что там у вас стряслось? - насторожился Полуда.
  - Ну, вчера, когда ребята уже прикидывали, как бы отметить победу, этому молодцу в дверях одного из домов померещилась баба. Он и кинулся вслед за ней.
   - А другие что-то заметили?
   - Может, заметили, может, нет - теперь уже не добьёшься. Чуть замешкались и отправились следом - а тот уже готов. Лежит грудью на кухонном столе - а рядом его мозги разложены. От головы почти ничего не осталось. Били каменной ступкой, та тоже напополам. И ни одной живой души во всём доме. Да и брошен он давно - по всему видать.
   - А лук?
   - Лука мы тогда не хватились. Растерялись - всё в ошмётках, со стола кровища капает, и мертвец светит голым задом. Штаны-то он успел спустить. Война - войной, а это бесовщина какая-то.
   - Тёмный Одо сказал - колдовство, - сказал кто-то из толпы, - сильное колдовство в городе. Но его - сильнее.
   - В потёмках - я ваш Одо, - едко заметил Гас - против всех колдунов Империи.
   С презрительно поджатыми губами Полуда объехал пленников. Чёрная шкура коня отражала огни костров.
   - Одного уже вижу. Здорово, кузнец! Правду ведь говорят, что все кузнецы знаются с бесами?
   Одноглазый не потрудился поднять взор. Однако ответил:
  - Здравствуй, Лис. Видно, не врут - я пять лет на тебя отработал.
  Кривоногий варвар замахнулся было плетью, но Гас знаком его остановил.
   - Толково работал. Мне тебя не хватало.
   - Оно и видно. Жеребчик-то дурно подкован, - равнодушно заметил бородач.
   - Возьмёшься поправить? - почти дружелюбно поинтересовался Гас.
   - Нет, - одноглазый безразлично мотнул косматой головой.
   Удар плети пришёлся прямо по лицу - совсем рядом с уцелевшим оком. Но Гас уже отвлёкся на другого пленника.
   - А кто этот длинный? Вроде не местный.
   - Помнишь всех таомерцев? - усомнился варвар.
   - Нет. Но этот приметный.
  В массе сгрудившихся неподалёку воинов возникло какое-то волнение, послышались выкрики. Варвар ткнул в толпу пальцем. Один из воинов бросился перед ним на колени и что-то заговорил на языке Пустыни.
   Гас терпеливо дожидался перевода.
   Варвар повернулся к Полуде и в свете костра тот не смог определить выражение его лица.
   - Когда мои люди брали их - там, на башне - он крикнул, что при нём царская тамга.
   - Знак Роксахора? - удивился Полуда, - И что это значит?
   - Важная птица. Повезло, что живой.
   - А не врёт?
   - Такими вещами не шутят, - серьёзно ответил варвар, - выйдет дороже.
   Гас недоверчиво прищурился.
   - Хорошо обыскали?
   - Как успели. Побоялись усердствовать.
   - Нашли что-нибудь в барахле?
   - Не что-нибудь. Чашу. Медную чашу с царским клеймом.
   - И? - Гас ожидал пояснений.
   - Не знаю, как сказать. Это очень большая честь. Царские воеводы имеют такие - богатыри, что росли с ним с детства. Те, что делили с ним ому.
  Одноглазый злобно дёрнулся в сторону Сета, но ничего не достиг и только плюнул на мостовую. Гас, опустив голову, думал.
   - Что ж, - наконец определился Полуда, - Обшарьте получше башню, может, ещё что отыщется. Роксахор велел его дождаться. Собирался сам с ними разобраться. Вот пусть и разберётся.
  
   Дожидаться пришлось недолго. Вскоре в распахнутые ворота - порядком закопчённые, но не повреждённые взрывом, - воины-победители внесли на руках своего царя. Высокое кресло, поставленное на носилки, казалось плывущим по реке огней - каждый из варваров держал зажжённый факел. Роксахор не смотрел по сторонам - полностью поглощённый своими мыслями, он выглядел хмурым и раздражённым - и всё же были в его облике величие и горделивость, достойные судьбоносного момента.
   Носилки установили на возвышение, и царь увидел жалкую горстку последних защитников башни.
   - Где их стрелок, - его голос был резким, как крик хищной птицы, - мне нужно с ним рассчитаться.
   Пока развязывали пленников, чтобы дать царю как следует их рассмотреть, Гас Полуда, почтительно поклонившись, вполголоса доложил Роксахору всё, что успел узнать.
  Первым по знаку царя подвели к нему Сета - распоясанная рубаха повисла лохмотьями, из левого плеча всё ещё торчал обломок стрелы. Однако держался еретик свободно - в том, как он двигался, читалась скрытая сила - без дерзости, не напоказ.
   - Так это ты? - Роксахор подался вперёд, не веря своим глазам, - мне сказали, что в башне есть сильный маг, но я и подумать не мог, что это кто-то из прежних братьев.
   - Здравствуй, маленький лев, - еретик смотрел прямо, не отводя взгляда, - когда-то мне поручали заботиться о тебе - ты не видал бы от меня вреда.
   - Тогда как ты здесь оказался? - жёстко оборвал пленника царь.
   - Так вышло. Господин для гончих - след, мой след привёл меня в Таомеру. Это ваша война, не моя. Ты знаешь, у меня другая миссия.
   Роксахор откинулся на спинку кресла.
   - Положим, я верю тебе. Тогда кто? Кто послал мне стрелу, кто убил Златогрива? Почитай что в тысяче шагов от окаянной вашей башни? Вот этот кривой мужик? Или мальчишка?
   Сет промолчал.
   - Есть ещё мертвец, - подсказал Полуда, - целых два мертвеца.
   - Этих можно не считать - вмешался кривоногий варвар, - один уже смердит, другой взлетел на воздух - отдельно от лука. Лук-то, видно, в других был руках. Посмотреть на мальчишку поближе?
   - Ведите, - мрачно велел царь.
  С исполнением приказа замешкались - вернулись несколько воинов из отряда, отправленного обыскивать башню. Протянули Гасу какую-то вещь. Бедняцкую холщовую сумку на лямках - из тех, что удобны в дальней дороге.
   С подозрительной и брезгливой гримасой Гас Полуда заглянул внутрь сумки, а потом запустил туда руку. И вытащил книгу. Рассыпанной горстью гранатовых зёрен блеснула в свете костров серебряная чеканка углов. Гас взвесил находку на ладони, словно раздумывая, что делать дальше. Кривоногий переводил: сумку сняли с мёртвого тела - того, что осталось в башне. А потом добавил от себя:
   - Глупость это - идти на битву и брать с собой книгу. Разве кто-то будет так делать?
   - Колдун, - догадка облетела площадь, и множество рук сами собой вскинулись в оберегающем знаке.
   Гас наугад раскрыл книгу где-то посередине, перелистнул страницы.
   - Такое больше церковнику под стать. И не каждому - вещь дорогая. Тут есть записка.
  Щурясь, чтобы разглядеть буквы в неспокойном ночном свете, Полуда пробежал глазами листок.
   - Какой-то девице - священника письмо. О том, что сбываются пророчества и наступают Последние Дни. И книга про это. С картинками.
   - Что ж, - отозвался варварский царь, - Империи правда конец. Поищешь потом, нет ли там нас на картинках. А теперь... Ты кое-что напомнил мне, Лис. Давайте-ка сюда этого закутанного шута, хочу посмотреть на него поближе.
  
   И на этих самых словах, справедливо принятых на собственный счёт, Фран внезапно осознала, что бесповоротно и полностью вернулась в реальный мир.
   Очнулась она довольно давно, но словно бы не взаправду - картины недавних событий, не разобранные, не осознанные, громоздились в её уме, отупевшем и скованным болью, мучительным телесным неудобством и страхом неизвестности.
   И только тонкая невидимая ниточка тянула душу обратно в то страшное и бесприютное место, в которое вдруг превратилась жизнь - ноющим избитым боком Фран чувствовала тепло другого тела. Ещё не открывши глаз, она знала, что это - Сет. Палач и убийца, да. Но он спас её после взрыва. И не придушил, одумавшись, после. Она не ошиблась, увидев в нём этот отсвет, огонь, зажженный другим огнём. И Учитель - назвав его лучшим из птенцов, тем, кто возьмёт на себя ответственность. Сет взвесил, рассудил - и позволил ей жить. Благословен будь, беспристрастный судья, ибо нет другого на этом пути.
   Ей стало совсем одиноко, когда уводили еретика. Холодеющие камни мостовой выстуживали кости. Грузная фигура одноглазого ополченца неподвижно темнела рядом. Она видела и Сета - лишь чертой на фоне жарким светом горящего трона Роксахора, но сейчас для варварского царя не осталось чувств в её душе. Она видела Сета - и хотела быть как он, знающий что-то главное, что даёт ему силы и не оставляет места для сомнений и страхов. А она - всё та же щепка в потоке, соломинка на ветру. Не за что уцепится.
   Не за что? Но это не так, не может быть так. Она вспомнила, когда Гас открыл книгу.
  Фран оставила сборник "Пророчеств" вместе с сумкой на спинке кабацкой лавки в тот вечер, когда спешила на встречу с еретиком. И до сих пор не хватилась. Ей было не до того. Не до того, что считала когда-то важным и таким дорогим. С чем когда-то не расставалась. По какой же причине? Ах, да. Это подарок друга.
   До этого момента сознание Фран напоминало случайную рябь на поверхности водоёма, полного неясных пугающих теней. И вот словно яркий луч прошил его до самого дна. Лица людей из прошлого окружили Фран - тех, кто хотя бы краткий миг был её другом, тех, когда-то всего лишь не пожалел для неё доброго взгляда. Алма, монахини, Берад. Ну, и рыбак. Хлай, остроносый мальчик с чёрной косой - кажется, Воронёнок. Учитель. Свежая боль её сердца, таомерцы. Весёлые бородатые парни, разделившие с ней хлеб и остаток сладкой, пьянящей, желанной жизни.
   Среди призраков, исполненных участия, почти потерялась туманная фигура, в которой Фран, неожиданно для самой себя, с ясновидческой какой-то уверенностью признала человека, в чьё мёртвое лицо, накрытое чужой рубахой, так и не догадалась заглянуть. Там, в башне. А ведь он разыскивал её, чтобы вернуть пропажу - возможно, в наивной надежде на то, что таинственный манускрипт подсобит белой ведьме сокрушить общего врага. А может, просто - проявил заботу? Кто из недавних товарищей мог помогать ей так трогательно и безрассудно? Ещё недавно она назвала бы лишь гитариста. А теперь это мог быть любой.
   Что знали о ней все эти люди? В сущности, немного. Что давало им думать о ней хорошо - без достаточных оснований? Однако ж, они в неё верили. Значит, было в ней что-то, заметное зоркому взгляду. И сейчас под защитой этих взглядов она словно заново рождалась из мрака беспамятства и небытия, прирастала лепестками, одевала звенящей бронёй таинственную сердцевину души, защищая от злых ветров крошечный огонёк, невидимый ей самой, но чудесным, непостижимым образом, всё-таки существующий.
   И когда чужие руки сдёрнули её с места и повлекли вперёд, Фран была готова.
   Выпрямившись под тяжёлым взором Роксахора, она ощутила, как раскрывается, набирает силу - словно парус, крыло или воздушный змей - неведомая ей прежде надежда - и это не имело ничего общего с огромной нечеловеческой разрушительной мощью, находящейся в её власти. Или забравшей над нею власть? Сейчас казалось неважным. Её поставили рядом с еретиком. И она почти не боялась.
   - Так, - голос царя не обещал ничего хорошего, - снимите эту тряпку.
  Мятый узорный шёлк стянули с её головы. Неподдавшийся узел помешал платку упасть, тот капюшоном лёг на плечи. Светлые волосы Фран делали её очень заметной.
   - Что ж, - мне не показалось. Доводилось встречаться. Кто научил тебя так стрелять? Неужели старик?
   Фран не шелохнулась.
   Плеть захлестнула ей ноги, уронила на мостовую.
   - Не надо, - послышался голос Сета, - без языка не ответит.
   Чужие руки подняли на ноги Фран, полезли ей в рот, разжали зубы.
   - Э, тут действительно месиво, - заглянул кривоногий варвар.
   - Обыщите её хорошенько, - велел царь.
   - Это - девка? - удивился Полуда.
   - Конечно, девка, - нетерпеливо ответил Роксахор, - и при ней может быть одна вещь, моя вещь.
   Чужие руки грубо обшарили тело Фран, забрались под одежду - но ничего не нашли.
   - Приказать моим людям проверить пристрастней? - спросил кривоногий, - Тело - славный тайник. Но, боюсь, увлекутся. Меченого ей припомнят - здорово их тряхнуло. Да и так - что за взятый приступом город без женского визга? Вон как зырят, несытые волки.
   - Погоди, сотник, не тронь. Тут для Одо работа, твоим только портить. У него и мёртвый заговорит, не то, что немой - а мне многое нужно узнать. Слушай, Лис, - Роксахор повернулся к Полуде, - ты найдёшь, куда всех троих запереть до утра? И охрану приставь, от этих всего можно ждать.
   Гас решительно согласился. В этом городе он найдёт всё, что угодно. И сейчас - он здесь хозяин.
   - Отлично, - резко оборвал беседу сумрачный ликом Роксахор, - а теперь будем праздновать - да так, чтоб никто не считал, что победа недостаточно сладка. И вот ещё что, Гас Полуда, - обернулся, словно припомнив, - сажать будешь порознь. Головой отвечаешь.
  
  Высоко в холодном небе разлилась звёздная река. Но сегодня в городе никто не видел звёзд. Ярко горели костры.
  
  
  Глава двадцать пятая
  Подземелье
  
  
  Сет терпеливо дожидается продолжения - событиям ночи явно не достаёт завершенности. Чем ещё удивит его жизнь? Удивляться, впрочем, способны те, кто рассчитывает получить нечто определённое - а он готов ко всему. Иногда наяву, иногда сквозь дремоту слышатся звуки незамысловатого разгула и голоса охранников. Плотный пыльный воздух пахнет зерном и мышами - похоже, Полуда не пожалел пленникам крепких амбаров при знаменитых конюшнях. Когда шум на улице начинает понемногу стихать, а в непроглядном до этого мраке проступают по краю дверного проёма неяркие линии ещё не света, а как бы разбавленной тьмы - кто-то скребётся у входа - а после, словно сама собой отворяется дверь и смутная тень скользит к нему через порог.
   Сет понимает, кто вторгся к нему среди ночи, но с некоторых пор совсем потерял представление, что же оно такое. Он различает тихое дыхание и чувствует невидимое движение рядом. На мгновение думается о ядовитом змеином броске - так шутит усталый перегруженный ум. Сет не знает, чего ждать и поэтому просто ждёт.
   Вот, чужие пальцы легко ткнулись ему в грудь, пробежали наискосок, и, спустившись, схватили за руку. Он позволил разжать и подтянуть повыше свою ладонь и ощутил, как ложатся на неё невидимые знаки. Девчонка что-то писала ему на руке. Буквы складывались в слова: "Пойдём, у меня к тебе дело. От Учителя". Даже зная, что это ловушка, он бы пошёл. Но в ловушке он уже был. Значит, выбора нет.
   - Да, - сказал он, - я понял. Веди.
  
   Шагнув вслед за Фран в предрассветный сумрак, Сет быстро заметил, насколько легко удаётся той ориентироваться в путанице построек, незамеченной пересекать открытые участки, отводить всем встречным глаза. Он увидел, что шла она не налегке: на боку у неё болталась всё та же бедняцкая сумка из грубой ткани.
   Окунувшись ещё в одну разновидность тьмы, ощутив её затхлость и сырость, беглецы отыскали ступеньки, ведущие вниз, и порядочно долго кружили по лабиринту из каменных камер - одна за другой, одна под другой. А потом они куда-то пришли, но еретик так и не понял - куда. У него не хватало сил разобраться во всём с помощью магии - хоть Полуда и велел своим людям вытащить из плеча стрелу, рана болела и мешала сосредоточиться.
   Ноги ступили на что-то вроде мягкой соломы. Девочка потянула за руку вниз и устроилась рядом на колкой шуршащей подстилке. А потом легче пёрышка погладила его веки и вслед за мужчиной уснула сама - им обоим не мешало хорошо отдохнуть.
  
   Неизвестно, сколько он спал, но проснулся от холода. Ночь прошла - откуда-то сверху тянулись спицы дымного света. В стену было вделано кольцо - похоже, в подполе кого-то держали на цепи, но эти времена давно прошли: воздух казался достаточно свежим.
   Сет поднялся и осмотрелся. В помещении он находился один. Вскоре послышался шум: с заметным усилием удерживая увесистый винный бочонок, вернулась Фран, брякнула добычу рядом и жестом попросила открыть.
   "Как же ты раньше справлялась сама" - подумал Сет, вынимая пробку. А потом приложился к дырявому боку, чувствуя, как по телу разливается тепло.
   А дальше произошло странное.
   Собираясь напиться, Фран отошла в сторону и запрокинула голову. Быстро и жадно глотая крепкую сладкую влагу, она, казалось, никак не могла остановиться. Делая небольшие передышки, она словно прислушивалась к чему-то внутри себя и возвращалась к вину снова и снова. А потом уронила бочонок на пол и отвернулась к стене.
   Сначала Сет думал, что её тошнит. Мучительно вздрагивала узкая спина, однако звуков хлещущей обратно жидкости почему-то не доносилось. Опираясь о стену левой рукой, правую девочка поднесла к лицу. После, медленно развернувшись, протянула её еретику.
  На случайно попавшей в тончайший луч чумазой ладошке внезапно что-то блеснуло. Сет оторопело уставился на нежданный подарок.
   Окровавленный сгусток света.
   Маленькое стеклянное сердце.
   Сет едва удерживал себя от того, чтобы поверить, искал и не находил подвоха. Он ещё не распознал, что за штуковину тянула к нему Фран, но замечательно ощутил, как дрожало и выгибалось пространство под напором переполнявших вещицу чудесных сил.
   - Это тебе, - хрипло сказала Фран, и странно было снова слышать её голос, - от Учителя. Кто-то должен знать, что с этим делать.
   - Всё в порядке с твоим языком? - уточнил еретик, - вроде, варвары в таком понимают.
   - Ну, почти. Остальное - иллюзия. Я же всё-таки маг.
  К последним словам прилагалась задумчивая усмешка - похоже, они о чём-то напомнили Фран.
   - Маг, - согласился Сет, рассматривая крохотный прозрачный сосуд, - молодой и глупый. Значит, вот, в чём секрет. Слишком лихо тебе всё даётся. Рука не дрогнула забить варвара ради лука?
   - Ну,- девочка помрачнела, - это была не я. Реликвия не при чём. Я несла её, чтоб отдать.
   - Тогда кто?
   - Тише, я не хочу, чтоб он слышал. Давай что-нибудь поедим.
  Действительно, из набитой раздавшейся сумки доносились запахи еды. Похоже, Фран удалось совершить набег на какой-то погреб. Конечно, тут не до свежей стряпни, но и без того изобилие снеди для изголодавшихся измученных людей казалось ошеломительным.
   Горсти мелких сушёных рыбёшек и вяленых ягод, куски солонины, какой-то паштет в запечённой корке из теста, тяжёлая голова пудинга, оставленная в холоде созревать да там и забытая заторопившимися хозяевами. Без лишних церемоний всё пошло в дело. Беглецы насыщались быстро и молча, не глядя друг на друга. Слишком силён оказался в каждом пробудившийся голос тела, слишком острой, почти болезненной стала радость утоления голода.
   Однако потом, наблюдая, как разомлевшая Фран облизывает жирные пальцы, Сет ненароком поймал странный взгляд, неуместный блеск её глаз и с изумлением понял, что нравится ей - в самом простом и незатейливом смысле. Не то чтобы раньше еретику не доводилось приглянуться захмелевшей девчонке - за годы странствий он приобрёл богатый жизненный опыт - но всё это так не вязалось с тем, что он знал о лукавом создании... То, что он знал, то, что думал, ломалось и плавилось в тёмной сладости таомерского вина, оставляя ум носиться по волнам неопределённости. Взамен ум подкинул ему неясное воспоминание.
   Сет поднёс к глазам полученную реликвию, не без труда рассмотрев в полумраке, как внутри небольшого сосуда перекатываются несколько капель влаги. Но прежде, чем он успел озвучить свою догадку, с быстротой молнии метнулась навстречу Фран и зажала рукой его рот.
   -Все, - зачастил глуховатый взволнованный голос, - всё, передышка кончилась. Готов ли ты, пёс, сделать то, чему тебя столько учили? Готов, изгоняющий бесов? То, что сидит в моей голове - не лучше беса, и кроме тебя мне никто не поможет. Может статься, я вправду твой враг, но вот же тебе и оружие. Раздели нас - я стану в два раз слабее. Изгони моего двойника и, возможно, ты справишься с нами по очереди. Ты ведь знаешь о ком я, да?
  Сет отвёл её руку с лица.
   - Назови его имя.
   - Ты знаешь. Энтреа.
  Сет кивнул.
  Потом подумал, подбирая слова.
   - Почему? Ты легко отдаёшь то, что нужно брать с боем. Не хочешь могущества?
   - Не хочу, - буркнула Фран, - я бы лучше сама по себе. Но меня ведь не спросят, правда?
   Сет заметил, как дрогнул её голос.
   - Не совсем. Нас учили, что зло - это выбор. Ты узнаешь его, когда встретишь. Тогда и решится.
   Девочка усмехнулась.
   - Значит, прямо сейчас отречься не выйдет?
  Сет неожиданно для себя самого погладил её по голове.
   - Не берусь судить, что у нас выйдет. На что уж проще убить - и то не сложилось. А нужен предельно опасный и сложный обряд. Дырка в руке отнимает силы. Не помешала бы ома, выправить крен, но придётся справляться так.
  Фран без слов бросилась в сторону сумки и извлекла из её обмелевших глубин гладкую медную чашу и стянутый шнурком мешочек.
   - О, - еретик не сразу нашёл, что сказать, - послушай, ты молодец. Это меняет дело. Возможно, всё у нас выйдет. Мне нужно что-то спросить у тебя, но, кажется, лучше после.
   Фран утвердительно закивала.
  Сет распустил в вине опаловый порошок. Сосредоточился, коротким усилием воли сделал вино горячим, растворяя в нём крошечные кристаллы. Для него больше не было обычных ограничений. Настал самый особый из тех особых случаев, для которых приберегается магия. Странно, но Сет не чувствовал на себе взгляда Тёмного Одо. А ведь там, наверху, сейчас день. В опустевший мешочек еретик положил Слёзы Зеркала и повесил на шею. Коротковат шнурок, но пока лучше так - всё возможно во время обряда, не хватало ещё потерять.
   Отхлебнул через край, подождал. Жидкий огонь заструился по телу, развоплощая, снимая физические преграды. Не допив почти половину, еретик передал чашу Фран.
   И тогда началось.
  
  
  Сет читает молитву Господу Адомерти, обращая все мысли к беспорочной основе мира, стремясь настроиться в лад изначальному замыслу, не запятнанному грехом. И чем больше ему удаётся достичь понимания предвечной гармонии, тем ясней её свет обрисовывает неприглядную истину: средоточием греха является сам Сет и дело всей его жизни - в юности это открытие оскорбляло и ранило, а теперь он уже привык. Магия суть насилие над установленными Творцом законами этого мира - неизвестно, слыхали ль о ней до того, как разбилось священное Зеркало, но колдовать повсеместно начали после. Могло ли случиться такое без попущения свыше? Сет не знает, но просит о малой милости - послужить нечестивым орудием божьему промыслу, вверяет себя в руку Господа.
   Отрекаясь от собственной воли, он чувствует, как прибывает сила - и знает: напора этой мощи не вынести свободному человеку. Но сейчас он нуждается в ней без остатка, потому что напротив - средоточие всякого зла и источник погибели.
   Две души держат ответ под его испытующим взором, две души в одном теле, и каждая - его законная добыча. Из двух бездонных тёмных провалов тянутся потусторонние сквозняки.
  Сет видит обычно сокрытое: ома расцвела в его сознании огненным цветком и освещает путь.
  
   Путь напоминает лабиринт - Сет видел подобный в Халле, у входа в библиотеку, и теперь он всплывает в сознании, чтобы помочь представить недоступное взгляду. Чуть позже он становится похож на звёздный водоворот, раскручивающуюся в пространство спираль небывалых энергий, снабжённую множеством ответвлений и завитков. Сет бредёт по колени в звёздах - часть огоньков вспыхивает ярче, часть гаснет под его ногами. И прямо над головой, словно отражение на серебряной зыбкой изнанке водной глади, огромной медузой висит почти такой же водоворот - тут и там соединённый с нижним столпами подвижных искр.
   Еретика поражает готовность, с которой Фран открывает ему свой ум, неловко стремится ему помочь. Каждый из огоньков в потоке - малая искра души: мысли, чувства, воспоминания. Вглядевшись в любую, возможно постичь полноту момента внутренней жизни. Вот Фран, совсем ещё малышка, лепит из песка ровные холмики и украшает их камнями и ракушками - это будет кладбище для её обидчиков. Вот - размышляет о том, каково целоваться с Хлаем, а здесь - закрывает глаза купцу со вспоротым животом. Вот, набравшись смелости, вызывается помочь Воронёнку с мытьём его длинных волос, а потом пересчитывает украдкой позвонки на смуглой склонённой шее. В братстве Огня стриглись коротко, а то и брили голову наголо, но маленький братец выделился и тут. Сет явственно ощущал тяжесть белого треснутого кувшина (он помнил его ещё целым), звук и блеск льющейся воды, брызги на босых ногах.
  Однако, всматриваясь слишком пристально, легко упустить общую картину, потеряться в россыпи фрагментов. А общая картина такова: кто-то ещё, слишком похожий на Фран, чтобы быть чужаком, вторгся в её владения. Медуза над головой запускает всё новые щупальца в круженье её огоньков. И Сет замечает, что тусклые участки верхнего лабиринта начинают от этого светиться ярче, наливаются жизнью. Энергия Фран заполняет прорехи в разорванном духе Энтреа. Какое-то, явно нерядовое событие подточило силы юного мага: вот зачем ему понадобилась сестрица. Впрочем, заметно движение и в обратную сторону - незваный гость всё больше врастает в сознание Фран, пытается подчинить движение звёздных потоков, влиять на волю и разум.
   Как разорвать эту связь? Сет подозревал, что обычные способы тут не помогут. Бесы, которых случалось изгонять прежде, некрепко цеплялись за ткань реального мира, и подготовленному магу не стоило большого труда вернуть их в Место-которого-нет. Но Энтреа был человек, больше того - самый сильный маг из всех, кто когда-то рождался.
  Но где-то и он уязвим - нашлась же та сила, что сумела ему нанести опасную рану. Вот где ключ, где разгадка. Если найти исток, то событие, что ввергло Энтреа в недавнюю беспомощность, станет понятно, как к нему подступиться.
   Всматриваясь в линии верхнего лабиринта, Сет пытается угадать направление, в котором следует продвигаться. В движении большинства огоньков присутствует закономерность: соединяясь в цепочки, они повторяют последовательность событий - или порядок, в котором те запечатлелись в сознании. В это время случайная искра летит ему прямо в лицо и отбрасывает назад - в одно из сравнительно свежих воспоминаний Фран.
  
  ... На девушке, из глаз которой смотрит сейчас еретик, вместо обычной одежды - балахон кровавого цвета. Она старательно разглаживает его на коленях, слушая негромкий перебор струн. Какие-то задворки - вполне возможно, что Таомеры, вечер, нагретые солнцем камни.
   - У меня для тебя подарок, - говорит чей-то голос.
   Фран вздрагивает, когда поднимает глаза. И есть отчего - на камушке чуть поодаль, наигрывая что-то на лютне, сидит её точная копия. Копия, если не считать старинного фасона дорогого платья, спокойного достоинства движений и нежного сияния благополучной юности над убранной цветами и жемчугом головой.
   - Это песня про демона, - говорит она и в нежном сиянии появляются новые оттенки, - говорят, такого рода духов можно обнаружить, ткнув ножом в налетевший из пустоты вихрь. Раненый воздух окрасит нож кровью.
   А потом поёт несильным, но чистым голосом, с отстранённым задумчивым видом:
  
  Спускаясь пологим склоном,
  За руки, как малые дети,
  Схватившись, едва знакомы,
  Ступаем в долину смерти.
  Проспали последние сроки,
  Спросить - никого не встретить,
  Прости, расставлены сети-
  Не сбиться с такой дороги.
  Свистящий пустынный ветер
  Засеет глаза песками,
  Живые алмазные зерна
  Во влажных зрачках растают,
  И вскроются ныне, навеки,
  Глубинные темные реки.
  Оступятся узкие ступни,
  Застыв, остановится спутник,
  Скрипучим захвачен смерчем,
  И знаки в следах проступят-
  Ожогом по коже - встречник-
  Дух, демон, убийца, встречник-
  Вдох- воздух ревнивый плечи
  Надежным сожмет объятьем,
  Оплавится белое платье,
  Смолою дохнет и нефтью,
  И душу взаймы - навечно-
  Возьмет, обещая счастье
  Стать злою и гибкой плетью,
  Бессмертной пустыни частью.
  Спускаясь пологим склоном,
  Никто не услышал бы эти
  Слова, что нашептывал ветер
  Тому, с кем едва знакомы,
  Никто увидеть не мог бы
  Сияния синей стали
  Ножа, что вспоров лишь воздух,
  Вдруг пламенно алым стало,
  И алые, алые капли
  Горели на белой коже
  Того, с кем едва знакомы,
  Того кто всего дороже.
  Никто не узнает, как долго
  Вой ветра над телом рыдает,
  Пока, без заметного толка,
  Я нож о бедро вытираю.
  
  - А ещё это песня о том, что неплохо спросить себя, собираясь сразиться с Пустыней: не эту ли смертоносную силу ты любишь в том, кого любишь? Не этот ли страшный секрет приворожил твою душу - готовность отречься, забыть, уничтожить: чужое, непостижимое.
   На середине фразы дрогнув, ломается голос, и вот, спадает личина: напротив сидит слепой бродячий певец - рот вот-вот готов растянуться в длинной ухмылке.
   Фран не удивлена.
   - Я никого не люблю, - хмуро заявляет она.
   Её собеседник фыркает, потом принимает серьёзный вид и кивает.
   - Мне-то можешь не говорить.
   Девочка не замечает его веселья.
   - Это Саад?
   - Что скажешь, одно лицо? И не только лицо, дорогая. Я вижу всё больше сходства. Не пойму, почему, но меня это радует. Ты заметила? Есть и отличие.
   - Нет.
   - Не важно. У Саад были зелёные глаза.
  
   Сет идёт дальше, наугад, осторожно нащупывая дорогу. Сквозь него проносится бешеный вихрь образов и картин, способный свести с ума любого - кроме таких, как он. Маг начинается с умения удерживать в памяти очень много вещей - и всё равно это слишком. Знакомый обряд встал на дыбы и ринулся вскачь - и стоит огромных усилий не дать себе свергнуться в пропасть. Сверни Сет немного в сторону - вот они, ответы на все вопросы. Но и сейчас вспышки чужой памяти порой затмевают, застят понимание цели пути - а впереди ещё один неведомый мир, опрокинутый в потустороннюю зеркальную бесконечность.
   Наконец вот он, один из мостов, соединяющих Фран и Энтреа - сноп взметнувшихся искр переносит Сета через границу. На мгновение он чувствует себя словно муха на потолке - подвешенным вверх ногами, но потом звёздный лабиринт оказывается там, где надо, и течёт, омывая бёдра, изредка доплескивая до лица. Напрягая внимание, Сет находит нужную мерцающую прядь и следует за ней, не позволяя себя отвлечь игре переменчивых образов в глубинах чужой души. Нить ведёт в самое сердце тёмной раны, обезобразившей светоносную плоть звёздного водоворота.
   Мимоходом Сет успевает заметить в мелькании прожитых мальчиком дней красивую строгую женщину с подведёнными глазами, луну над чёрной водой, выпущенную в небо пару голубей, отблески пламенных снов, сомнительного знакомца Фран с повязкой на зрячих глазах, и снова сны - разделённые пополам с сестрицей. Каждый из этих двоих - блестящая рыбка на остром крючке пронзительно-ярких видений, а где-то во тьме ждёт рыбак, но он, в свою очередь, тоже лишь чей-то улов. Упрямая рыбка-Фран хочет скинуть нахлебника, что присосался и кормится за её счёт, но по-настоящему её свобода в руках рыбака, а тот держит крепко, очень крепко. Сейчас, изнутри, еретик хорошо понимал, чем так манит, так тянет к себе Рдяный Царь (помимо действительно неодолимой роковой чувственной прелести) - надеждой осуществиться, раскрыться во всей полноте своего предназначения, на пределе возможностей проявить свой магический дар, в котором и есть вся жизнь настоящего мага.
   Сет представлял, насколько его способности уступают каждому из близнецов - но это не могло его обескуражить. Он крепко знал своё дело. Вокруг поднимались декорации, возведённые силой его ума. Но в этом иллюзорном мире у него были кое-какие права. Он узнает, чего боится Энтреа, вообразит и вызовет к жизни нужное оружие - и оборвёт все мосты, соединившие вместе этих странных детей. Достало бы сил - как здорово было бы не ограничиться этим, разом выжечь весь выводок. Но - нельзя. Теперь нельзя. Забрезжило что-то в девчонке. Неясное что-то. Надо бы с ним разобраться.
   А если так, то и мальчик способен преподнести сюрпризы.
   Интересно, заступничество призрака маленького братца распространяется и на него?
   То, что это не так, Сету пришлось понять очень скоро.
   Он не был готов к тому, что видел Энтреа в миг катастрофы. Он никогда бы не смог к этому подготовиться. Но предусмотреть вероятность чего-то подобного был просто обязан.
   Непростительная ошибка.
  Потому что враги человеку близкие его.
  Не было у еретика никого ближе Воронёнка. Впрочем, там, дома, его все любили. Маленький братец единственный попал в Край пустыни совсем неразумным младенцем. Сет отчётливо помнил, как в год затмения заявился в Обитель один из Языков с пегой кобылицей в поводу и извлёк из складок пыльной красной хламиды странный, пищащий, мокрый насквозь кулёк. Посмеиваясь, выслушал учитель историю о потрясённых пламенной проповедью тёмных селянах, вручивших так кстати подвернувшемуся Гончему неугодное дитя, и о мытарствах брата, не сумевшего ни пристроить, ни бросить подкидыша, так и дошедшего с этой нежданной обузой до стен монастыря. Сет помнил, как мальчик рос, учился ходить, а потом и драться, таскал из библиотеки книги и читал их на крышах, поджаривая на солнце худые бока, а потом, лукаво щуря блестящие чёрные глаза, изводил окружающих бесконечными вопросами.
  А теперь...
  А теперь Сет сжимает в руке нож убийцы - и вместе с убийцей смотрит на то, как отлетает, сходит на нет так много, так крепко обещавшая жизнь.
   На какой-то краткий миг исполосованное кровью лицо кажется растерянным и беззащитным. Потом собирается, сосредотачивается взгляд. Поверх кровавых полос, наперекор пляске теней и жарким бликам костра проступает, вытапливается откуда-то изнутри потусторонний призрачный свет. И внезапно становится ясно, что Рав - воронёнок подчиняет, присваивает накатившую невесть откуда волну необузданной дикой магической силы и необычайно ловко и точно обращает её против врага.
   С небольшим запозданием Сету удаётся определить источник мощной, архаичной, неупорядоченной магии - древний жреческий нож, который Энтреа всадил в живот молодого еретика. Сет чувствует, как на его руке сцепились стальные пальцы, мешая попытке вытащить клинок, разорвать волшебный обсидиановый мост.
   С небольшим запозданием Сет пытается покинуть видение, осознав неиллюзорную угрозу в глазах уже мёртвого друга - но всё ещё действующего мага, всё ещё действующего бойца.
   И уже совсем поздно, фатально не успевая уйти из-под внезапной яростной атаки, Сет неожиданно понимает, что никто иной, как воронёнок и был тем непревзойдённым оружием, которое одно стоило бы выставить против Змея.
   Рушится, рассыпается мнимая реальность, которую больше не в силах поддерживать гаснущее сознание, хлопают, расползаются на ледяном ветру ветхие полотнища расписанных звёздами декораций.
   Падая в холодную чёрную пустоту небытия, Сет уже не чувствует, как в ответ на его последние мысли дрогнул, потеплел в основании шеи старинный флакон на коротком шнурке.
   Маленькое стеклянное сердце.
  
  
   Глава двадцать шестая
   Дальше вниз
  
  
  Как ни странно, она чувствовала себя хорошо. Очень хорошо.
  И лучше всего было знать, что она - это она. Без посторонних в её голове.
  Пока, Энтреа.
  До встречи.
  Хотя без новой встречи она бы обошлась.
  
  Её двойник - кто он ей? Надо спросить слепого обманщика, когда появится снова.
  Впрочем, можно и так. Внутренний голос шепнул ей ответ.
  Брат. Потерянная родная душа, что смущала неясным эхом внезапно двоящихся мыслей и сновидений - если припомнить, то всю её жизнь.
  Брат. И близнец, вероятно.
  Какая же гадость.
  
   Вот кто, значит, главный козырь в трижды подлой игре. Эмор как-то обмолвился, что она, Фран - лишняя карта. Неужто есть надежда, что путь Змея не её судьба, что найдётся способ прожить достойней, чем стать врагом всем тем, кто ей как-нибудь дорог? Что можно не предавать Берада, Алму, учителя, можно прямо смотреть в глаза Сету?
   Принц достанется тоже не ей, но она как-нибудь переживёт. Или нет?
   Не успев ещё толком обрадоваться, Фран затосковала. Вот значит как. Любовное наваждение - унизительная штука, но одна лишь мысль о том, что придётся отказаться от Принца, поднимала в душе бурю ревности и негодования.
   Плохо, очень плохо.
  И ничего не поделать.
  Разве что - вот, еретик. Он спас её от Энтреа, может, поможет сладить и с этой бедой?
  
  С усилием всмотревшись в полумрак, Фран понимает, что помочь кому бы то ни было еретик сможет нескоро. Похоже, ему и самому нужна помощь.
   Безотчётно девочка делает странную вещь: сложив пальцы левой ладони, позволяет зародиться там огоньку, а потом маленьким фонариком отпускает плавать по воздуху. Опомнившись, оторопело смотрит на него какое-то мгновение, а потом поворачивается к Сету.
   Его глаза закрыты, дыхание еле заметно. На лице отросла щетина. "Как у покойника" - почему-то проносится в голове. Большое сильное тело еретика лежит бесполезным грузом, а сознание замкнуто, как орех, и никак не проникнуть сквозь его скорлупу. Если где и чудится жизнь - то в стеклянном флакончике на крепкой шее. Что-то происходит с древней реликвией - у Фран она так себя не вела. Подумав, Фран решает - чему бы не подвергла реликвия еретика, тому это скорее во благо - поэтому лишь поправляет врезавшийся в кожу шнурок. А вот рука мужчины в остатках почерневшей сбившейся повязки оказывается мокрой, липкой и очень горячей.
   Фран обтирает рану остатками вина и стягивает, закрывает её ладонями. Сила сидит в ней сжатой пружиной, плещется запертым морем. Фран не собирается давать ей волю, но на краткое время позволяет истечь, устремиться наружу, сбегая по венам к запястьям. Кисти словно заливает растопленным золотом. Вместо пальцев - десять горящих фитилей, и в этом огне распадается, плавится ткань реального мира - и сгущается снова по воле юного мага.
   Раны больше нет. Чуть заметен короткий рубец. Фран собирает в комок и бросает в угол грязные тряпки. Дальше уже не её дело. Еретик справится - или не справится - сам.
  
   Сколько же времени прошло с начала ритуала? Ничего не разберёшь, с этой их омой. Страшно хочется есть, и давно - прямо очень давно - не мешает помыться. Путь к еде она помнит, но пока непонятно, как провернуть остальное. Ничего, теперь-то ей всё по плечу.
  
  
   Когда Сет очнулся, он был дома. Каким- то краем сознания он понимал, что всё это неправда: и очнулся он совсем не окончательно, и дома давно больше нет.
   Но сейчас он лежит на постели в пустой среди бела дня монастырской спальне. Рядом с ним на полу сидит Воронёнок.
   - Прости, - говорит мальчик, - сам не знаю, как это вышло. Здорово я тебе зазвездил.
   - Ты молодец, - слегка привстаёт Сет, поражаясь собственной слабости, - вытащил меня, да?
   Маленький братец доволен собой и горд похвалой, но виду не подаёт.
   - Пришлось повозиться, пока во всём разобрался. Если что - ты не думай. Работу твою я доделал.
   Сет помнит, что призрак может лгать. Даже не лгать, а морочить голову, играть какую-то роль, предписанную чужой потусторонней волей. Услышав бесцеремонный прямой вопрос, демонические создания часто вынуждены ответить правду – ложь ведь тоже в каком-то смысле акт творения, а эти сущности бесплодны. Но сейчас рядом с ним не призрак - он говорит с другом.
   - Завершил ритуал?
   - В общем, да. Разделил близнецов. Крепко парень в девочку врос, ещё бы немного - и всё, без возврата. Одну только ниточку не допилил - глубоко, побоялся. Какая-то связь всё же будет у них - ну, как раньше. Как обычно у близнецов.
   - Спасибо.
   - Ага. Круто пришлось, верно? Я бы тоже не потянул, если б сам, без помощи. Эта штука у тебя на шее - как ты её запустил?
   - Не знаю. А что она делает?
   - Всё, - голос Воронёнка тих и серьёзен, - мне кажется, всё. Если я с тобой говорю, думаешь, я не знаю, что мёртв? Так вот: нет. Теперь нет. Не так, как раньше. Я страшно рад за нас, брат. Мне казалось, что наши дела безнадёжны. Может, и ошибался.
   Сет понимает, что должен спросить что-то важное. Как ему не хватало этой возможности - посоветоваться.
   - Выходит, я тоже? Всё, что я делал, было ошибкой? Не стоило так с девицей?
   Неожиданно, Воронёнок смеётся:
   - Это не твоя ошибка, брат. В этом мы оба с тобой дураки. Монастырское воспитание - не умеем с девицами. Чем-то бабы насолили дорогому учителю, а нам теперь расхлёбывать. Он-то, кстати, тоже признал, что неправ. Вон, и Фран напоследок благословил.
  С души словно сняли тяжёлый камень - а раньше Сет и не знал, что он тут.
   - Значит, Змеем ей не бывать?
  Воронёнок больше не смеётся.
   - Э, нет. Это тебе никто не может сказать. Она и сама ещё не знает. Выбор за ней. Но повлиять - попробуй. Ты ей нравишься. Вдруг чего и выйдет.
  
  
   Волшебное зрение не покинуло Фран вместе с одержимостью, и теперь она бродила по непроглядному мраку подземелий, поражаясь тому, как далеко и глубоко простирается сеть подземных пустот. Летящий рядом огонёк слегка рассеивал тьму для обычного человеческого взора, позволял замечать камни и ямы под ногами. Фран чувствовала страшную древность этих камер и переходов. Часть из них выточили подземные реки, часть проделали люди - и случилось это давно, ещё до Тёмных Веков. Похоже, горожане даже не догадывались о большинстве пещер, довольствуясь малым количеством самых доступных.
   Она искала воду - и нашла, и смыла с себя грязь и вонь последних дней - и ей казалось, что в ледяной воде она истончается, становится прозрачной, невидимой, как стекло. Тут недолго бы и замёрзнуть - но тело само обсушило себя и согрело разгоревшимся мягким внутренним жаром. Магия вросла в её плоть и кровь, но ещё не сроднилась с сознанием - новые способности удивляли. Наконец, она стала тем, чем должна была стать, и душа трепетала между счастьем и страхом последней, окончательной метаморфозы.
   А ещё Фран надеялась отыскать хоть какие-то приметы человеческого присутствия, узнать, уцелели ли парни, что покинули башню незадолго до взрыва.
   Но волшебное зрение не помогало.
  Не нашлось в холме под городом ни одной живой души, кроме Фран и еретика. И это действительно огорчало.
   Среди ополченцев Фран поняла то, что не успела понять в Братстве Огня - что можно не быть одиночкой. Для неё это сложный, но важный урок. И хотя настоящее боевое товарищество останется навек недостижимым, это она запомнит: на битву следует отправляться с кем-то.
   И потом, она просто к ним привязалась. Даже к нескладному Тони, погибшему вместе с башней.
   Где же искать их? Неужто там, наверху?
   Но вот, что-то привлекло её внимание в самой глубине.
   Теперь Фран могла видеть в темноте и на расстоянии, однако картинка выходила весьма схематичная, будто начертанная пером. И всё же - невероятно - там были люди. Много людей. Куда больше, чем те полтора десятка бойцов, что ушли в подземелье.
   И Фран заторопилась, спускаясь вниз. Ну, это просто сказать, что вниз. На самом деле запутанный лабиринт переходов бросал её в разные стороны, заставлял выписывать далёкие досадные крюки.
   Путь давался нелегко - особенно по наклонным крутым коридорам. Но иногда сквозь грохот срывающихся камней она различала далёкий гул человеческих голосов и в непонятной надежде отчаянно стремилась навстречу - оступаясь, задыхаясь, ссаживая кожу в узких проёмах.
   Но вот, сырые каменные стены расступились. Своды пещеры резко ушли вверх, образуя огромный, как собор, подземный зал. Абсолютно тёмный. Тихий - если не считать усиленного эхом звука падающих капель.
   Что-то здесь было не так.
   Она же слышала голоса. Эхо шутит с ней злые шутки? Но люди? Она и сейчас ощущает присутствие. Зал полон народу.
  Всплеск страха. Огонёк-фонарик взвился вверх и вспыхнул яркой ракетой.
   Защитники Таомеры. Да, они были здесь.
   Ну, может не Таомеры - но ведь как-то же называлось это место тысячи лет назад. Город на холме. И холм тогда был повыше, - так почему-то подумалось Фран, - и город побольше. Только из города тех времён никто не успел уйти - разве что вниз, в пещеры. Там они и остались.
   Сидели, привалившись к природным оплывшим колоннам, похожим на потухшие свечи, лежали, обнявшись, вдоль уходящих во тьму стен. Матери прижимали к себе хрупкие тела младенцев, в костлявых пальцах мужчин рассыпались ржавые мечи.
   Фран шла по проходу, оставленному телами, не отводя от жестокой правды расширенных глаз - и какое-то новое чувство поднималось в её душе. Картины свершившейся беды, неприглядной мучительной смерти не пробудили в ней естественного ужаса и отвращения. Она всматривалась в высохшие оскаленные лица, гадая, что выпало этим людям - голод, холод, отчаяние, - и вдруг начала понимать, что не чувствует жалости. Сочувствие, сожаление - всё это то, что приходит снаружи. А она ощущала себя вместе с ними. Вместе с людьми. Всегда изгой, всегда одиночка, Фран долго и трудно училась этому - у Берада, Хлая, в обители ереси, в городе у ополченцев, - и только здесь, среди мертвецов, настигло её, наконец, поразительное откровение - родство, причастность всему человеческому роду, всему живому - в отчаянном противостоянии жестокой бессмысленной гибели.
   Искры любви и тепла - против мрака и хаоса.
   Что за чудовищная катастрофа погубила этих людей? Фран уже знала, да. Но когда добралась до ровной сухой стены в дальнем конце зала - увидала своими глазами.
   Он был хороший художник - парень в кожаной куртке, рука которого, в ставшем слишком просторным рукаве, всё ещё сжимала уголёк из ближайшего костра.
   Сцена за сценой разворачивалась на светлой стене хроника жутких времён. В картинах неравной и безнадёжной борьбы людей с порождениями бездны странным образом сочетались смятение человека и трезвое внимание наблюдателя. Сотни фигур волна за волной катились на верную гибель и, разбиваясь в кровавом прибое, слой за слоем ложились под ноги врагам - намеченные быстрыми движениями, стремительными штрихами.
   Но вот: военный совет на стенах города - и постройки очерчены любовно и твёрдой рукой, да так, что становится очевидной простота и бедность нынешней Таомеры в сравнении со старшей сестрой. И со спокойной подробностью прорисованы адские твари: вот эти крылатые - виги, а затянувшие небо тучи словно бы рваных одеял - смертоносные манты. И драконы. Огромные змеи, изрыгающие огонь, в котором сгорают, осыпаются пеплом стройные башни.
   Странным образом это очень напоминает последнее из видений Чёрной Волны. За исключением драконов - но Фран могла просто не досмотреть. Значит, мир знал такое и раньше. Значит все её предчувствия - о тех же вещах, что описаны в книге Пророчеств. И вроде бы всё без того очевидно, но в это мгновение, будто повернулись какие-то шестерёнки её ума, - будущее и прошлое сложились, сошлись, будто стрелки на циферблате и пробил час взглянуть правде в глаза.
   Вот что им всем предстоит. Восстание Ангромади. Нашествие адских тварей, сметающее города и стирающее холмы. Выжигающее пустыни - предания варваров говорят, что в древности эти края были цветущим садом. Кем надо быть, чтоб пожелать стать частью этой силы? Фран ищет в себе ответ и боится его найти. Но находит другое: ужасный, крамольный, и завораживающий, как взгляд в глубочайшую бездну, вопрос - не придётся ли ей превратится в Змея, даже пожелай она стать Спасителем?
   Если рассматривать грядущего Эвои Траэтаада как космического противника, полную противоположность и зеркального двойника Амей Коата - не окажется ли, что в силу своей природы он тоже несёт в себе сущность Змея? И если эта непостижимая сущность в какой-то мере родственна тем огнедышащим тварям на древнем рисунке - не станет ли она единственным соразмерным оружием против воздушных воинств Ангела Хаоса, последней надеждой человечества? С глубочайшим изумлением Фран замечает, что в ней довольно отваги, чтобы встретиться лицом к лицу с этой мыслью. И неожиданно понимает про себя ещё одну вещь - ей не придётся определяться, какую сторону занять в Последней Битве. Когда она успела сделать выбор? Или этот выбор сделан за неё? Кем же? Богами? Пророками? Алмой, что баюкала её, малышку, прижимая к мягкой груди - первой, кто верил в неё? Мертвецами, встретившими в этом огромном склепе? Ясно одно - пока она помнит себя, пока себе принадлежит - принадлежит она и к человеческому роду. Ей есть что защищать. Она будет помнить об этом, даже когда превратится в чудовище. Будет помнить, даже под пристальным взглядом Принца - сегодня она впервые поняла, что ей достанет сил отказаться от этой любви. Пока она помнит себя - но с этим больше не будет проблем, правда, Энтреа?
   Фран не сразу замечает, что многие рисунки подписаны, но она не знает языка: похожие буквы попадались ей на камнях и столбах вдоль Дороги. Но только рядом с последним наброском, небольшим, низко расположенным, сделанным уже слабеющей рукой, слова собираются в столбик, напоминая стихотворные строфы. Тонко и чисто очерчен углём нежный девичий профиль. Фран смотрит на эту последнюю линию и понимает, что было в сердце, умолкшем тысячи лет назад. И неровный, немного безумный ритм непонятных стихов возникает в её душе, а ещё чуть позже сквозь ритм пробивается смысл, становится ясно - звучит колыбельная. Накатывает волна непрошенного транса, завладевает сознанием Фран, и пока она борется с наваждением, не желая впускать в себя всю полноту той давней трагедии, её ум всё-таки исхитряется ухватить за хвост последние строчки и они навсегда остаются внутри будоражащей странной занозой.

   И из этой подземной спаленки
  Прорастёшь прямо в сад таинственный.
  С диким камнем во тьме ласкаются
  Корни розы моей единственной -
  В кольцах пальчики.
  
   И сразу после этого Фран находит алтарь. Он был здесь всё это время, однако только теперь получилось его распознать: над камнем, залитым расплавленным воском, оказалась начертана молитва Господу Адомерти. Здесь чувствуется какое-то движение воздуха - должно быть, в давние времена тут ярче горели огни. С трёх сторон алтарного камня выбито изображение креста - древнейшего из известных людям символов Создателя. Берад носил кольцо с таким знаком. Фран как-то спросила, что оно означает. Священник ответил, что древние люди так рисовали солнце. Источник жизни, небесный огонь, воплощение неиссякающей порождающей силы. Но эти древние люди явно думали как-то иначе. Их крест отличается от привычного: перекладина выгнута вверх, словно крылья взлетающей птицы.
  Посередине алтаря лежит предмет, накрытый вышитой тканью. Очертания креста на плате выложены жемчугом, письмена вокруг призывают Спасителя. Присмотревшись, Фран видит, что выгнутая вверх перекладина шитого золотом креста заключает в себе очертания дуги напряжённого лука. Лука, готового выпустить стрелу прямо в небо.
   "Эвои Траэтаад, приди. Порази разящего змея. Освободи нас от зла. Целым сделай разбитое. Верни нас Отцу". Ткань расползается, сыпется из рук, когда Фран поднимает её. Жемчужины стучат по каменному полу. Эта вещь словно ждала её сотни и сотни лет. Наконечник стрелы из прозрачного серого камня. Сколько их будет ещё, этих реликвий?
   Потянувшись было вперёд, рука Фран нерешительно замирает.
   Слишком быстрый ответ на её недавние мысли.
   Есть в этом какое-то принуждение, как будто кто-то подталкивает её в спину.
   Только что она была готова встретить свою судьбу, а теперь усомнилась.
   Неожиданно для себя самой, Фран делает то, чего стеснялась с самого раннего детства. Она опускается на колени и начинает молитву.
  
  
  Глава двадцать седьмая
  Из глубины
  
  
  О чём она просила Небеса? Сначала она и сама не знала. Просто вдруг поняла, что там, наверху, кто-то тоже может верить в неё и почему-то теперь ей не страшно предстать перед безмолвным взыскующим взором. Всё запретное, тёмное и странное в её душе никуда не исчезло, но как-то сдвинулось с прежнего места - и больше не было ей оковами.
   И теперь она молила не оставлять её наедине с этой новой свободой. Первый раз в своей жизни Фран была совершенно свободной и больше всего на свете желала это сберечь. Но самой ей не справиться, да. Множество непонятных сил стремятся сделать её орудием, однако орудием ей становиться нельзя. Даже орудием Божьей Воли.
  Не для того вложено в неё дикое, чуткое сердце, дан непростой норовистый ум, чтоб облечься назначенной ролью и отдаться потоку судьбы. Там, на алтаре, ждёт новая из определённых ей ролей. Но что-то в душе отвергает и этот выбор.
   И Фран просит Небо о знаке. Сейчас она вправе просить. Никогда прежде она не испытывала этой радости - оказаться на верном пути. Но теперь ей нужна подсказка, намёк - как же действовать дальше.
   И подсказка приходит - из хрустального облака транса, которое, ненадолго отступив, караулило где-то неподалёку. А теперь вбирает её целиком и обрушивает на неё видение, больно бьющее по чувствам яркостью и остротой ощущений.
   Нельзя сказать, чего она ожидала, но увиденное совсем ни на что не похоже. Сначала неким бесплотным духом несётся она рядом с одиноким всадником, затем, взглянув в его лицо, Фран едва успевает удивиться - причём тут Полуда - как неведомым жутким образом входит в его мысли, и вихрь событий захватывает всё её внимание, не оставляя способности рассуждать.
  
   Обещавший так много, худшим днём в жизни Гаса Полуды оказался вчерашний. Но занимавшийся бледной зарёю новый грозил его превзойти.
   Гас ни на миг не усомнился, что угроза ответить за пленников головой не была просто фигурой речи. Он всегда относился серьёзно к словам Роксахора. Его подвело другое. Беда в том, что он никогда не верил во всякое колдовство. Видел, как люди сходят с ума по подобным вещам, и в глубине души презирал их за это. Даже владыка Пустыни дал себя заморочить дерзкому шарлатану. Вот Одо Гас уважал - как мошенник мошенника, отдавал должное превосходящему мастерству. И боялся - но не тем суеверным страхом, что варвары, почитавшие Тёмного Одо одним из бессмертных. В бессмертных Гас тоже не очень-то верил. Иное дело то, что можно потрогать - попробовать на зуб, взвесить, заставить звенеть.
   Кто мог подумать, что подстреленный еретик и грязная голодранка способны уйти через все преграды и караулы, как уходит сквозь сито вода? И ещё прихватив барахло, что хранилось в двух разных местах? Не мог помыслить об этом Лис, а потому, приставив на ночь охрану, отправился праздновать вместе с другими. Не для веселья, а чтоб считали своим.
   Утром, похмельного, его разыскал хмурый сотник и рассказал о пропаже.
  И тогда Гас понял, что погиб.
  Погибать ему приходилось и раньше. У него была бурная жизнь - особенно та, докупеческая. Но ещё ни разу не довёл это дело до конца. И сейчас совсем не стремился, да ещё в момент, когда вроде бы всё складывалось так удачно. Ещё вчера он не видел препятствий к тому, чтоб остаться наместником в Таомере, когда варвары двинутся дальше. Хорошее место. Мост между покорёнными землями Запада и Пустыней. Очень хорошее место для способного человека.
  А теперь он теряет всё - и из-за кого? Нелепый, бессмысленный случай! Пойдёт ли Роксахор на то, чтоб так бездарно распрощаться с преданным слугой? Насколько Гас разбирался в людях - не моргнёт и глазом. И Гасова преданность его не проведёт - вряд ли он ценит её высоко. Но если правильно донести, убедить? Гас знал, что редкому человеку не способен лично внушить выгодные для себя вещи. И хотя присутствие Одо изрядно усложняет задачу - другого выхода нет. Опасность сделает мысли быстрее, ум - изворотливее.
   Не зря народ прозвал его Лисом.
   Гас не стал распекать испуганных караульных. Не стоило тратить время. Кратко распорядился наладить поиски и рванул к молодому царю.
  
   Роксахор не остался ночевать в городе. Он вернулся спать в лагерь и теперь Гас понимал, что это был не просто каприз. Потеря коня омрачила радость победы, и ещё были знаки: Таомера пала, но не вполне покорилась. В городе творилось странное. И заправляли бесовщиной двое пришлых - девка и еретик. Кузнец, кстати, словно не удивился, когда ему сообщили.
   - Что же твои бросили тебя здесь - одного? - спросил его сотник.
  Страшный, нахохлившийся, усмехнулся в ответ одноглазый:
   - Разве это мои? Мои ушли раньше.
   - Ушли? - дёрнулся было Гас.
   - Туда, в руки Господа - закатил кузнец последнее око.
   И ещё тогда Гас почуял какую-то фальшь. А теперь напряжённо думал, обшаривая память в поисках ответа.
   И вспомнил. Ходили байки о подземельях, ходили. Пиры, задававшиеся в обеденном зале городского совета, неизменно сопровождались шутками про бездонные казённые погреба, простирающиеся до самых дальних окраин. Это казалось не более чем затейливой похвалой хлебосольным хозяевам. Однако, если принять эти слова за правду, выходило - весь холм, как кротами, изрыт подземными переходами - вот и секрет необъяснимых появлений и исчезновений людей в Таомере.
   Может, и явный недобор народу во взорванной воротной башне случился по той же причине? Что, если вправду успели уйти кузнецовы друзья в потайные норы и ныне таятся в засаде?
   А вот с этим не стыдно идти к царю. Новые важные сведения. Он умён, он оценит.
  
   Но в шатёр Роксахора Гаса Полуду не пропустили.
  По лицам охраны было понятно: им тоже обещано что-то такое насчёт головы, если позволят помешать отдыху победителя. Кому-то, кроме специально названных людей.
   Гас отступил. Огляделся.
   Лучи солнца только начинали пробиваться сквозь туманную дымку, в которой тонул спящий лагерь. Неторопливо и тихо, у самой земли растворяясь в тумане, приближалась тёмная фигура. Застыла в некотором отдалении. Колдун. Живот скрутило от нехорошего предчувствия. Гас никогда не ждал добра от Чёрного Одо, но сейчас впервые ощутил иррациональный мистический ужас перед тем, что недоступно человеческому пониманию.
   То, от чего он всегда отмахивался - существовало. И теперь безмолвно взирало на него из-под глубокого капюшона.
   Гас не был трусом. Он двинулся навстречу чёрному пугалу, которое с каждым шагом как будто бы становилось чернее и выше ростом - однако, приблизившись, Гас увидел, что глаза колдуна оказались вровень с его глазами. Ну как, глаза... Что-то мерцало в глубине капюшона, блестело как будто бы даже сильнее, чем полагалось в это туманное утро. Некто непостижимый смотрел на человека без особого интереса, но и без злобы. В душе шевельнулась надежда.
   - Приветствую, мудрейший, - неловко поклонился Гас, - можешь помочь мне попасть к царю?
   - Тебе не нужно к царю, - отозвался голос, о котором нельзя было сказать ничего определённого.
   - Это очень важное дело. Знаешь ли ты, что случилось ночью?
   - Все твои дела, - буднично начал Одо, но у Полуды от непонятного предчувствия встопорщился на теле каждый волосок, - будут улажены ещё до того, как Роксахор поднимется с ложа.
   - Я смогу отыскать беглецов?
   - Ты можешь попробовать. Одно скажу тебе - поторопись, и повстречаешь ещё до полудня юное создание со светлыми волосами. Там, куда стремилось твоё сердце.
  
   На короткий миг Полуда отвёл глаза, подбирая слова для другого вопроса, - а когда посмотрел снова, Одо рядом не оказалось. Где-то вдали мелькнул тёмный кокон - и пропал.
   Но слова колдуна надёжно впечатались в память. Надо поторопиться.
   Гас знал, где назначена встреча.
   Здание городского совета. Белые стены, частые узкие окна. Мысленно Гас примерял его к себе, как желаннейший из нарядов. Он всё там устроит по-своему. Жаль, не вернуть поваров: их бы он оставил. Пожрать тут всегда умели.
   Значит, вот каких крыс приманили знаменитые погреба. Что ж, кормиться тут можно годами. Только будет иначе: воротившись в город, Гас разыскал сотника и велел звать людей для облавы.
   Однако изумлённо заметил, что выполнять приказ не спешат. Сотник словно смотрел сквозь него: в глазах ещё не было вызова, но явно угадывалось ожидание - ожидание вестей из царского шатра. Вестей об опале.
   Гас повторил приказ, но дожидаться не стал - он знал, что и варвары скоро прибудут - то ли под его начало, то ли по его душу.
   Гладкий чёрный конь нёс его в сердце города.
   В захваченном наваждением сознании Фран смутно шевельнулась неясная тревога. Что за встречу обещал Тёмный Одо? Её и Лиса разделяла страшная толща земли - ей ничего не грозило. Но речь колдуна не казалась пустыми словами.
  
   Утром, спросонок, Гас не успел облачиться в доспех. Как свалился спать в стёганой куртке, так и хватился, лишь подъезжая к месту. Что ж, судя по всему, пленники не взяли с собой оружия, - хотя от этих всего можно ждать. А он взял. Открывая тяжёлую морёную дверь, Гас вытащил было меч, но потом передумал, лишь со странной разбойничьей ухмылкой провёл рукой по поясному ремню с полудюжиной метательных ножей.
   Перед тем, как спуститься в погреб, Гас решил обойти здание - чтоб избежать под землёй удара в спину. Взлетев на второй этаж, Лис врывался в пыльные архивы, маленькие скучные секретарские, пёстрые гардеробные, кладовки и библиотеки - пока, наконец, не дошёл до парадного зала Совета.
   В конце длинного тёмного стола, на фоне богатого гобелена со вздыбленными грифонами, стояло резное председательское кресло. Массивное, с благородным мерцанием лака на крутых завитках, оно невольно притягивало взгляд. Гас двинулся вперёд. На полпути ему послышался стук копыт по мостовой, но сквозь мелкие волнистые стёкла окна не удалось ничего разглядеть. Когда он снова повернул голову, гобеленовая портьера была отдёрнута, открывая стенную нишу. За спинкой кресла стоял человек.
   Незнакомый белобрысый юноша с измученным, серым, но очень приятным лицом. Лучник из распроклятого ополчения.
   Гас замешкался на какую-то долю мгновения. Когда его рука метнулась к ножнам на поясе, в горло уже входила стрела - полновесная боевая стрела, ещё не растерявшая свою смертоносную силу. Гасов бросок оказался скомкан и вряд ли мог бы кого прикончить, но рядом с его ножом в грудь красавчика вдруг воткнулась стрела с красным варварским оперением. Одна, две, - целый пучок стрел.
   Фран ощущала, как бьёт из шеи алый фонтан, как гаснет сознание Лиса, отпуская, освобождая её от морока. Вместе с Гасом она ещё слышала, как в двери ввалились варвары, как кривоногий сотник, постояв над телами, заметил:
   - Значит, правда всё про подземные переходы. Не соврал Полуда. И сам угодил в засаду. А ведь умный был человек. Ты, ты и ты - берите людей, берите огня и обшарьте все норы, какие найдёте.
   А потом всё померкло.
   И в непроглядной космической тьме девочка вновь становилась собой, собирая, нашаривая в темноте смутные мысли и непонятные чувства. Крупных находок оказалось две, и в луче её внимания они стремительно прояснялись, высвечивая, отвоёвывая у мрака очертания её личности.
   Очень, очень жаль было светловолосого лучника. Она словно брата потеряла, хоть ни разу не перемолвилась с ним ни словом, не запомнила имени. Значит, вот что он выбрал. Где же тогда остальные?
   Участь Полуды тоже слегка печалила - возможно, лишь потому, что довелось войти в его шкуру, на краткое время сродниться - и ещё не совсем вернуться обратно.
   Но главным оказалось другое. Тревога, такая сильная, что вобрала, поглотила практически всё остальное, такая огромная, что сбитой с толку Фран даже не сразу удалось её распознать.
   Тревога за Сета.
   Она оставила еретика в подземной камере неподалёку от городских погребов. Тогда это представлялось безопасным, но десятки рыщущих варваров непременно его найдут. А этого допустить нельзя. Он ей нужен! Он сделал то, что она хотела, но Фран-то знала, что это ещё не всё. Благодарность и справедливость требовали спасти ему жизнь, но дело даже не в этом. Он нужен ей - просто так.
   Еретик долго охотился за ней, а теперь она сама его не отпустит. Он поможет ей совладать с магией - так, как помог бы Учитель. И вытеснить образ Принца. И просто... первый раз в своей жизни она встретила человека, который так на неё похож. И можно не быть одной. И пока непонятно, нашла она друга или первого воина своей будущей армии - но ничто не заставит её его потерять.
   Развернувшаяся пружина проснувшейся воли подхлестнула магическую силу и вернула Фран в зал с мертвецами. Снова вспыхнул погасший огонь. С некоторым усилием подняв с колен онемевшее замёрзшее тело, Фран спотыкаясь, рывками, двинулась в обратный путь.
  
   На холодном тёмном алтаре за её спиной осталась лежать забытая реликвия - священный наконечник стрелы из старого дымчатого стекла.
  
  
Глава двадцать восьмая
Союз

Очень скоро Фран поняла, как фатально, катастрофически она не успевает.
Подъём требовал времени – у неё не было столько времени. Подъём требовал сил – она выбивалась из сил. Бесполезно. Сквозь толщу каменных наслоений она испуганно наблюдала за тем, как ближе и ближе подбираются варвары к бесчувственному телу еретика. А поскольку смотрела она не простым человеческим зрением, то увидела что-то ещё. Не таким уж бесчувственным оказалось недвижное тело. В закрытом, отгороженном от мира сознании определённо что-то происходило. И не без участия древней реликвии, которую так долго несла для него Фран – сначала на своём теле, а потом и внутри. Но у неё эта штука так себя не вела. Возможно, оно и к лучшему – Фран очень надеялась, что удалось утаить Слёзы Зеркала от Энтреа. Трудно иметь секреты от постояльца в собственной голове, но – она старалась.
Впрочем, в этой мысли есть что-то ещё. Каким бы кошмаром не стал для неё Энтреа, его появление помогло ей выжить – тогда, когда шансов, кажется, уже не осталось.
Пришло время и ей стать кошмаром – взломать, отворить разум Сета – и вывести из ловушки.
Вправе ли она? Строго говоря, повторный плен не грозил его жизни – еретика защищала царская тамга. Но сейчас он был ей нужен, и нужен рядом. И это не прихоть влюблённой девчонки – вопрос её жизни и смерти. Того, что хуже смерти. Может, и не для неё – но точно для многих других.
Впрочем, его интерес – тоже быть рядом с Фран, пусть и не ради её удовольствия.

Фран остановилась. Постаралась унять надрывное дыхание, разошедшееся сердце. Собрала свою волю в единую точку и безоглядно рванула вверх, чтобы броситься в пропасть чужого разума, отдельной, особенной жизни. Не было времени на любопытство – всё, что она успела сделать – мысленно окликнуть еретика (спугнув при этом большую тёмную птицу, задевшую её по щеке призрачным крылом), и, получив некий отклик, познакомить его с положением дел, поделившись картинками, что возникали в её голове благодаря волшебному зрению, - а потом и самим этим зрением.
Проснулся и сориентировался Сет быстро. Через мгновение он оказался на ногах, ещё через пару шагов подхватил и перекинул через плечо холщовую сумку и двинулся к выходу из убежища.
Но выход был уже занят, заполнен огнями и голосами. Фран впервые ощутила, как вскипает кровь мужчины предчувствием битвы, как тело звенит готовностью броситься вперёд, как стремительно просчитывает ум возможности и исходы схватки – хотя какие уж там возможности у одинокого и безоружного. Но мага! Магию Фран почувствовала тоже – другую, отличную от своей. Но что-то она умела лучше. «Замри» - шепнула беззвучно. И надоумила, показала – как отвести глаза. Стать стеной, стать никем, исчезнуть. Смотреть, как мимо проходят в заброшенную темницу варвары, перерывают всё вверх дном – и возвращаются восвояси. Ничем не выдать себя, когда подозрительно озирающийся варвар тычет факелом прямо в лицо, принюхивается к чаду, слегка отдающему запахом палёного волоса – но - не видит.
А потом она привела еретика к себе.
Фран выступила из тьмы ему навстречу, окутанная тёплым сиянием  - как хозяйка, открывающая дверь припозднившемуся путнику: в одной руке лампа, другая придерживает шаль на груди. Только не было никакой лампы, кроме колдовского огонька, а вместо шали – всё тот же пёстрый шёлковый лоскут, намотанный вокруг шеи. Но появилось во всей её тонкой светлой фигуре что-то новое, какая-то нежность – и вместе – надёжность. Впервые Сет видел, как Фран ищет его взгляд, робко и испытующе  всматривается ему в лицо.

- Спасибо, - сказал он ей, - но больше так делать не надо. Лезть в мою голову.
Фран согласилась:
- Да. Я и сама это ненавижу, - и засмеялась радостно.
- И что теперь, – спросил Сет, - союз?
- Да. Да! Поверить не могу, что слышу это.
- Не постоянный. Временный.
- Само собой, - отвечала Фран, а её улыбка становилась всё шире, - когда-нибудь всё изменится. Но сейчас – это больше, чем я надеялась.
- Что дальше?
- Найдём поспокойнее место. Нужен отдых.  А потом будет видно.

Странно, сутки или двое они почти не разговаривали. Какие-то вещи не нуждались в разъяснении, другие – требовали куда большей откровенности, чем они могли дать друг другу. Оба знали, что это – вопрос времени. Каждый был одиночкой, и приходилось делать усилие, чтобы присмотреться, привыкнуть к присутствию другого человека. Но для начала и Фран и еретику требовался обход внутренних владений – слишком серьёзно и быстро изменились их очертания.
Неделю они провели в новом убежище. Ели, спали, прислушивались к происходящему в городе, размышляли – каждый о своём. Фран уходила – и возвращалась с едой и вином. Правда, пили они теперь чаще чистую воду, в подземелье её хватало. Сет вымылся, сбрил щетину – и стало видно, как последние события его переменили. Словно бы жёстче стали черты. И вместе с тем – он казался чуть меньше Псом, чуть больше человеком.
- Послушай, - спросил он, наконец, - зачем тебе эта тряпка? Я понял, прятать лицо, но ведь дело не только в этом?
Фран уставилась на него непонимающе, но потом её взгляд изменился.
- Хорошо, что напомнил, - сказала она, - я взяла это, чтоб не забыть, но потом всё равно забыла. Рисунок на шёлке подсказал одну мысль, а тогда мне некогда было подумать.
- Рисунок? Что в нём такого?
- Драконы.
- У магаридов они повсюду, как цветочки в Оренхеладе.
- Знаю. Всё дело в том, как выткан узор. Здесь не очень-то хорошо видно, но с одной стороны рисунок алый и золотой на чёрном фоне, а с другой – тёмный на светлом. Смотри, - она сняла и расправила свой платок, повернула одной, а потом другой стороной.
- Тёмный дракон и светлый дракон. Хорошая работа, без лица и изнанки.
- Но - видишь, как это выходит? Все эти когти и крылья, искры и завитушки, это всё – одни и те же нитки. Если золото собирается на одной стороне, на другой в этом месте сгущается мрак.
- И что это значит?
- Пока не знаю. Мне кажется, надо подумать об этом. Одни и те же нитки, понимаешь?
- Не очень. По мне, это просто лоскут.

И только договорив, Сет понял, что это неправда. И ему кое-что подсказал узор на куске шёлка. Ровно ту самую мысль, что недавно приходила в голову Фран: можно ли ждать, что Эвои Траэтаад тоже окажется Змеем? И почему, несмотря на то, что в священных текстах Спаситель кое-где назван близнецом Амей Коата, никто ещё не выражал подобных догадок? Это страшная ересь, однако, быть еретиком ему не привыкать. Но нет ли подвоха? Может, всё это – хитрый план хитрой твари: убедить, что является лучшим из Змеев, получить помощника вместо врага. Похоже, ей в чём-то нужна его помощь. Но – в чём?
Фран, окутанная мягким светом волшебного огонька, тихо сидела напротив, уронив руки в складки шёлка. И в этом странном свете Сет вдруг увидел, что она хороша, как принцесса из старой сказки. И смотрела она на него ровно так, как дева должна смотреть на героя. Прелестная иллюзия удивительно напоминала Саад из недавнего видения. Сет всегда был уверен, что его не трогают подобные штуки, но тут в глубине души что-то дрогнуло – и тогда, чтоб избавиться от наваждения, он резко спросил – о другом:
- Значит, Роксахор требовал отдать ему Слёзы Зеркала? А Учитель выбрал тебя – так это было?
- Ты видел это во время ритуала? - с надеждой спросила Фран.
- Нет.
- Тогда ты мне не поверишь.
- Хочу попробовать. Давай, расскажи мне.

И она рассказала. Неторопливо, подробно – всё с самого начала. Алма, Берад, Хлай, Учитель, Энтреа. Принц.
И всё сходилось – с теми обрывками её воспоминаний, что удалось рассмотреть еретику во время ритуала. С тем, что он узнал раньше. Картина сходилась – непривычная новая картина событий, по крупицам собираемая Сетом. И он пока не знал, что с ней делать дальше.
Погас огонёк. И кроме голоса Фран ничего не осталось в подземной темноте. А потом и он замолк.
- И что теперь? – спросил, немного подумав, Сет, - пора выбираться отсюда. Куда предлагаешь податься?
- На юг.
- Серьёзно? Много дней пути пустыней к голому берегу моря? Что там можно найти?
- Не знаю пока. Мне нравится море. В Глубокой Пустыне нам нечего делать. У Роксахора мы уже были. К Принцу я не хочу. Уйдём по руслу реки. Что-то там есть, я чувствую. Какой-то ответ.
Немного погодя снова зазвучал её голос, на этот раз совсем тихо:
- Знаешь, чего я боюсь? Есть я и братец. Кому-то из нас – превратиться в Амей Коата. Сделать выбор. Сейчас я готова. Но - что будет, если выбирать придётся не мне?
Сет молча внимательно слушал.
- Рдяный Царь будет связан со Змеем магической и любовной связью. Что, если Принц уже знает, чего он хочет?
И почти неслышно таяли во тьме последние слова:
- Ведь девушка из нас двоих – я. Я больше гожусь для любви. И по преданию – Змей будет женщиной…
- Может, будет, а может, и нет, - осторожно ответил Сет, начиная смутно догадываться, какого рода помощь надеется получить от него это создание,- предания вещь ненадёжная. И постой, почему ты решила, что для любви нужна девушка?
- Ведь это естественно.
Сет не сразу нашёлся с ответом.
- Знаешь что, для исчадия ада ты и слишком невежественна и слишком невинна. Или только делаешь вид? Самая противоестественная вещь на свете – это магия. Маги всегда извращенцы. Всем своим существом они восстают против нормального хода вещей – Церковь знает, что делает, когда ставит их вне закона. А Ченан особенный даже среди подобных. Не возьмусь предугадывать его выбор.
- Энтреа был слаб и далёк – а ты видел, что ему удалось сотворить со мной. Во что превратит меня Принц? Пусть катится в пропасть вся эта магия, я никогда её не хотела.
- Я знаю. Понял ещё в нашу первую встречу, - мирно заметил Сет, - но тут ничего не поделать.
- А ты?
- Что я?
- Ты ведь маг?
- Я грешник, вестимо. Но я хотя бы монах. С любовью у нас всё значительно проще.

Фран изумлённо повернулась к еретику, тщетно пытаясь разглядеть его лицо в кромешном мраке.
- Но ты понимаешь?
- Да.
- О, - только и сказала она, - и ещё, немного подумав, - послушай… Сет, - она впервые назвала его по имени, - объясни мне уже, наконец, что это значит: стать Змеем. Мне так и не удалось разобраться. Это случается с телом или – внутри? Как я пойму, что это произошло? Обернуться хвостатой тварью – разве это возможно?
Сет ответил не сразу.
- Кое-кто утверждает, что Змей – это символ. Образ души, отвергнувшей всё человеческое. По мне, всё намного проще. Сбудется по написанному. Я видел людей, перекинувшихся в хвостатую тварь. Нет в этом ничего невозможного. Но и хорошего тоже мало – для тех, кто пойдёт убивать. Слишком страшным оружием были Небесные Змеи, драконы древних времён.

Ночью они покинули Таомеру.
Задержались у грубой решётки, выходящей в кусты на откосе – ярко светила луна и глазам нужно было привыкнуть к этому свету. Сет поставил набитый снедью мешок – и тут под ногами что-то блеснуло. Фран бросилась посмотреть, что подобрал еретик, и чуть не вскрикнула – на его ладони лежала серебряная серьга.
И тут произошло непонятное. Фран зажала лицо руками но не могла это остановить – из её глаз ручьями бежали слёзы.
У них получилось! Горстка измученных людей из взорванной башни прошла подземными лабиринтами и вырвалась на свободу. И не так уж важно, обронил серьгу их вожак или оставил как знак – весть о том, что они живы, наполнила душу Фран непривычным, почти нестерпимым ощущением счастья. И не только это: Фран убедилась, что предчувствия могут быть чушью, обманом. «До конца недели не доживут» - многие, да – но не все. А ведь она уже видела смерть за спиной гитариста.
И тут с ней, без всякой магии, случилось что-то вроде ясновидения: Фран знала, что ещё встретит этих парней, и снова будет война, и будет над их головой флаг с ликом блаженного Тони.
Она очнулась на груди еретика. Третий раз за всё время она оказалась к нему так близко – но теперь всё изменилось. Сильная рука гладила её по спине, успокаивая. «Это временный союз» - сказала она себе. И ответила: «Я люблю его». «И Принца?» - «И Принца». «Так что же теперь делать?» -  «Не знаю. Возвращаться к морю». Это страшно далеко от родных мест, но море – оно то же самое.
И там что-то ждёт её, очень ждёт – там, в глубине, где скелеты.