Сколько себя помню, а это лет с пяти, не младше, у меня был письменный стол-парта. И этот стол стоял в дальнем углу коридора, самом тёмном и холодном. Просто рядом была дверь на балкон и из-за неё тянуло холодом. Ноги мои мёрзли так, что чуть не примерзали к полу.
Над столом, как у других висят грамоты и регалии, у меня тоже висели две рамочки. Они были деревянные, с тонкими стёклами. В каждой боковине было по два гвоздика, которые и удерживали стекло и картонку, между которыми находилось изображение. За долгие годы я изучила даже изгибы рисунка древесины этих рамочек.
В правой рамке изображение никогда не менялось. Это был бланк, с подписями и печатями. Только став много старше, я смогла сама прочитать, то что там написано.
В левой рамочке была моя фотография, и она хоть и редко, но всё же менялась.
Отец фотографировал меня и менял фотографию самолично. Прикасаться к рамочкам было запрещено всем в семье. Если это сборище жильцов квартиры можно назвать семьёй.
Фотографировал меня отец тоже всегда сам. Это были ужасающие кадры (я их нашла в последствии). То я ещё в пелёнках, укрыта чёрной, траурной шалью. То на кладбище, стою за крестом, то стою в углу, то сбоку или сзади и никогда прямо. В лицо. Вроде как отец боялся смотреть на меня открыто. Боялся? Стыдился? Ненавидел? Не знаю и не узнаю уже.
В те времена читать я не умела, но точно знала, что за бланк в правой рамочке.
Папа купил мне место на кладбище, думал вот-вот умру.
В правой рамочке был официальный чек на приобретение двух мест для погребения. Одно для умершей матери, а второй для меня.
Отец почти каждый день подходил к моему столу, за которым я сидела или стояла перед ним на коленях, в наказание за баловство, так вот отец подходил, стучал по правой рамочке, по стеклу пальцем и говорил:
- Ты тут временный жилец. Вот место для тебя. Я его купил вместе с местом погребения твоей матери, умершей во время родов. Ты следующая! Ты даже дышать должна через раз!
И я старалась дышать через раз. Вы правильно поняли. Мать, дав мне жизнь, сама ушла из неё!
Отец, я так думаю, очень любил её. Возле могилки, на пустующем месте он установил столик и две скамейки, из расчёта что мы вчетвером будем ходить, поминать и сидеть у покойной.
Памятник-обелиск был на столько красиво и качественно сделан, что даже я, не видевшая свою маму ни разу живой, представляла её вроде как сидящей рядом с нами, за столиком.
Говоря с нами, я имела ввиду отца и меня. Малолетку. Братья почти никогда сюда не приходили. Только на поминальный день или грозном окрике отца.
А так, мы здесь бывали по два, три раза на месяц. Я же говорю, что он сильно её любил.
Со временем боль притупилась, и отец стал реже ходить со мной. А я наоборот, чаще.
Я ходила.
Когда пошла в школу и мне не хотелось идти домой, я шла на кладбище. Тут моя мама и я виновата в её смерти. Тут место моего будущего упокоения, купленного отцом для меня заранее. Наверное, привыкала. Сидела за столом и делала уроки. На кладбище. До темна. А потом плелась домой, волоча старый ранец за лямку по земле.
И маленькая птичка весело щебетала всё время моего пребывания там.
Когда-то этот ранец был новым, но два старших брата привели его состояние в полное барахло.
Дырки отец в нём залатал, и я ходила с ним в школу пока, в четвёртом классе мне не дали следующий портфель недоносок. Почти такой же, подшитый, ободранный, но уже не ранец, а просто портфель.
Всё это были мелочи. До определённого времени моей жизни, я не замечала всего этого.
Того что в семь лет я стояла у плиты и пыталась готовить каши или макароны. А основной нашей едой являлась яичница. Дальше больше.
Ну нет. Конечно же не всё сама.
Отец приводил много разных женщин.
Бывало, что они жили с нами даже по несколько месяцев. До того момента, пока у отца не начиналась хандра. Тогда отец напивался, избивал очередную свою жену, и та или сама убегала или выдворялась со скандалом и криками на улицу.
Бывали женщины, что ко мне пытались относиться даже лучше, чем к братьям. Но все по началу принимали меня за мальчишку.
Одна увидев во мне девчонку стала учить меня готовить и убирать по дому. Она всё ходила и причитала:
- Как же так что всё в куче. Чистое и грязное вперемешку. Почему дети не убирают за собой. Как не делят между собой где чья одежда.
Да много чего говорила. Только кто б нас научил? Отец только работал. А роль прачки на меня была возложена перво-наперво. Среди кучи тряпья, раз в неделю, выбирала всё что считала грязным и складывала в машинку. Отец добавлял порошок и включал стиралку. Потом сам всё вывешивал на балконе. Высохшее просто скидывалось в общую кучу. Жили мы коммунальной семьёй. Всё что есть – общее. И только вещи отца никто не носил. Слишком большие.
Белого не носили никогда. Отец не любил и не покупал. Правда, я так думаю, постирав в машинке темное и белое, всё становилось одинаковым.
Однажды отец привёл в дом женщину, которая очень удивилась, увидев меня раздетой:
- Так ты что деточка? Девочка? Фу какая гадкая! Я-то думала и видела, что у твоего отца трое сыновей. Шла как на войну. С мужчинами, с ними по-другому ни как. А тут оказывается я не одна и у меня будет помощница. Давай оденемся как подобает женскому полу. Где твои вещи?
Но отдельных вещей она не нашла. Хоть и разложила всё по полочкам. А мне наказала чтобы я следила. За тем как братья будут аккуратно брать из сложенного. А если кто не послушается, то докладывать ей.
Женщина даже купила мне некоторые вещи. Это от неё я узнала. Что девочки носят белые трусики, а не семейки. Это она одела на меня простенькое. переделанное из отцовой рубашки. платье. А когда она вручила мне тонкие, капроновые колготки, я расплакалась и убежала. Просто испугалась что при первом же прикосновении порву их и получу ремня. Убежала как всегда, к маме на кладбище, на моё место, купленное отцом.
- Мамочка! Милая! Прости меня, за то, что ты умерла. Я не хотела. Я честное слово не хотела, и я так не буду. Приди ко мне или возьми меня к себе. Мне плохо без тебя. Ты видишь какой красивый столик папочка сделал для тебя и для нас. Но он занимает моё место. Папа сказал, что это моё место. И я придумала. Мне очень стыдно. Но я раскачиваю столик и скамейку. Поливаю их ножки водой. Когда столик сгниёт, он рухнет. Можно будет вырыть ямку как у тебя и лечь в неё, рядом с тобой. Не хочу этих чужих тётев и моих, хоть и родных, но злых братьев. Они постоянно обижают меня, стаскивают с меня одежду и смеются надо мной. Возьми меня к себе мамуля.
И это было правдой. Женщины в доме менялись, но каждая следующая была хуже предыдущей.
Некоторые говорили, что я отстаю в развитии. а сами были не умней моих тупых братьев.
Только отец любил меня. Своей своеобразной любовью.
Он один подходил ко мне каждый вечер. Гладил по голове. Стучал пальцем по картинке. Говорил свои слова и уходил.
Я росла. Шло время. Однажды, когда я делала уроки у мамы. Ко мне подошёл старый дед:
- Эй! Парнишка! Ты что здесь делаешь? Я уже много раз видел тебя на этом месте. Тебе понравился столик или здесь кто-то тебе знакомый? Хотя нет... Не отвечай. Если тебе приложить длинные волосы и сделать причёску. То ты будешь как две капли воды похож… Это твоя мама?
- Да.
- Понятно. А зовут тебя как?
- Алекс.
- Сашка. То есть.
- Не знаю. Все зовут меня просто Алекс.
- У тебя есть дом? Семья?
- Да. Дедушка. И папа, и братья. А живём мы в квартире.
-Как-то не радостно ты сказал слово «братья». Обижают?
- Да нет. Просто они старше и им вдвоём интереснее.
Мы ещё немного поговорили на тему школы.
- На вид тебе лет четырнадцать. Но умом ты не блещешь. Хотя мне нет до этого дела. Послушай, я у себя дома занят небольшой работой. Смог бы ты мне помочь? Только сразу скажу. Деньгами я и сам не богат. Но вот хорошим борщом и котлетами моя супруга нас накормит. Ну что – согласен?
- Пойдёмте.
- А дома тебя не кинуться?
- Нет. Все знают, что я у мамы.
Но в этот день никакой работы мы не делали. Просто познакомились и договорились что я приду с утра в субботу. Зато бабушка Катя и правда накормила нас тёмно-красным и вкусным борщом. Раньше я такие видела только на картинках. Дома из первых блюд были только супы быстрого приготовления. Это на второе отец покупал или пельмени, или котлеты и жарил картошку. А я варила кашу или макароны. Вот и всё наше разнообразие в еде. А тут борщ.
В последствии именно баба Катя учила меня готовить. Стирать и ухаживать за собой.
Это теперь я поняла, что наша встреча с дедом Сашей была не случайна. Именно в их семье я почувствовала себя девочкой и стала девушкой. В нашей семье это событие, наверное, меня бы убило или довело до дурдома.
Низкий поклон вам старики. А особенно бабушке. Которая рассказала. Показала и научила меня быть девушкой. Да и в последствии рассказывала каково это быть в жизни женщиной. А не пацаном.
В ближайшую субботу я пришла на помощь деду Саше. Он похвалил что не обманула и объяснил в чём суть работы.
Я залезла на крышу. Дед стоял на лестнице и указывал. Крыша была железная. Горячая и прогибающаяся. Страшновато. Но войдя во вкус работы всё отступило, и я позабивала все гвозди, вылезшие от времени. Дырки замазала шпаклёвкой и молотком отстучала загнувшиеся по краям углы железа.
Когда слезла с крыши коленки немного трусились, но на земле всё быстро прошло.
Старики о чём-то спорили на кухне, а я села на стул и прикрыла глаза. Хорошо и покойно. В руках такая необычная, но приятная усталость. Когда открыла глаза. Передо мной стоял дед:
- Скидывай портки баба заштопает. Во какую дырищу на заднице разорвал. Видно зацепился за гвоздь. Сейчас зашьёт и будем кушать. Сними и отдыхай.
Я сняла брюки и оставшись в трусах и рубашке опять уселась на стул.
Из кухни донеслось:
- Ну что старая? Опростоволосилась? Нормальный пацан. В семейках. Была бы девка. Не сняла бы. Стеснялась. А тут. Видишь? Зашей.
- Ничего не понимаю. Да она ходит почти как девочка и взгляд. Ну ладно. Корми её.
- Опять?
- Ну его. Если ты так хочешь.
И всё затихло. Зазвенела посуда. Дед стал накрывать стол прямо во дворе.
Как хорошо, что идти не куда не надо. Кайф. Силы как-то враз покинули меня. Сильно заболел низ живота. Я закрыла глаза и вроде как отключилась.
- Сашенька!
Я открыла глаза. Передо мной. С брюками в руках стояла баба Катя.
- Ты поранилась детка. Вон даже кровь. Это видно не только брюки. Пойдём я зелёнкой замажу.
Я нехотя встала. По ногам потекло.
- Вот старый козёл. Пацан, пацан. Пошли скорее Сашенька. Я помогу.
Мы вошли в дом и долго там были. Так я стала девушкой и мне рассказали, как это, быть ею. Что делать и как.
А пока я легла поспать. Бабушка где-то нашла новые трусики и всё что надо. Только свои трусики я носила под семейками. Стыдно мне как-то. Пока. В женском.
О своём, новом положении в жизни, я рассказала из всей семьи только маме. Она женщина, она меня поймёт.
Старики стали для меня второй семьёй. Всему что я умею и знаю, я обязана именно им.
Отец был занят работой. Ещё бы! Троих молодых необходимо накормить, а ещё и одеть, обуть. Я его никогда не осуждала. Мне просто не хватало ласки и внимания от него как от отца.
Братья? А что братья? С самых плёнок я была оставлена на их попечение и конечно их тоже могу понять. Возиться с мелкой ссыкухой. Переодевать её, пеленать, кормить. Убирать и мыть всё что вышло это никого не обрадует. А они ничего – справлялись. Правда по их же рассказам, к полутора годам я уже умела всё, кроме как застёжки и шнурки- оставались сложными.
И, наверное, из-за этого у нас никогда в подростковом возрасте не возникало вопросов на сексуальной почве. А чего мы там друг у друга не видели?
Вот так, живя на две семьи и на три дома (третий дом на кладбище, где отец заранее купил мне место) прошла моя юность.
Шло время, но в принципе ничего не менялось. Только старшие братья ко мне цепляться и начали пропадать из дома на несколько дней.
Но я их опередила. Во-первых, после того как я стала девушкой, и баба Катя объяснила роль женщины в жизни я стала усиленно учиться и заниматься собой.
А во-вторых познакомилась с парнем и по достижении возраста мы расписались. Вы себе не представляете, как мне повезло. Я радовалась жизни и благодарила судьбу. Это достойная и долгожданная плата за все мучения детства.
Каждую неделю – цветы. При токсикозе – любые желания. В роддом чуть не на вертолёте. И вот мы дома. Муж взял отпуск и нянчится с нашим первенцем.
Я ночами даже плакала, не веря в такое счастье. Сравнивая себя ранее и ныне.
Прошли два года и вновь беременность.
Доченька. Муж счастлив безмерно. Я горда и велика. У меня есть дом, муж, сын и дочка!
Его родители купили нам автомобиль. Не новый, но достаточно приличный и просторный.
Лидочка в люльке. Димка в детском кресле на заднем сиденье. Мы впереди. Едем за город на дачу к его родителям.
От куда он взялся? Мы его просто не видели. Мотоциклист выскочил ни от куда. Все правда живы и здоровы. Даже мотоциклист сломал только ногу.
Единственная жертва, вы уже поняли. Стала я.
Пять лет в больнице. Кома. Беспамятство. Воспоминания и реабилитация.
Когда стала ходить по немного, по стеночке, ко мне пустили мужа с детьми. Посидели. Пообщались. И только ночью меня как громом разбудила мысль. Дети! Красивые! Милые! Лучшие мои дети называли меня тётей! И что-то за женщина, которая заглядывала в плату и звала мужа?
Через два дня он пришёл один.
- Ты должна понять. Дети бы не выжили без матери. Ты обязана дать развод.
Документы я принёс. Не спеши. Тебя никто не выкидывает на улицу. Ты сестра моей жены. Вы даже похожи. Какое-то время поживёшь у нас. Честно скажу, я был против, но Ира настояла (Это её имя). Так что из больницы к нам. Потом что ни будь придумаем. Детей можешь видеть и общаться. Одно прошу, не травмируй их. У них есть мать. Ты только тётя.
Я всё подписала. Прошло пять долгих лет. Дети выросли без меня, но они мои дети и всё равно вернуться ко мне. Я в этом уверена.
«Время лечит» - брехня! Время приучает жить с этой болью. Болью в сердце и голове. Ты просто живёшь и чувствуешь эту боль постоянно. В какой-то момент боль всплывает выше. Потом опять ниж. Но так уже всегда!
Единственное что я попросила мне принести, так это моя рамочка с документом на купленное отцом место для меня на кладбище.
Прошло ещё немного времени и меня выписали из больницы. Собрав свой не хитрый скарб. Я отправилась к себе. Да-да! К себе! У меня с рождения есть место на этой земле. Не каждый может похвастаться этим.
Здесь всёё заросло. Столик покосился. А скамейка ещё ничего. Стоит.
Я села. Сложила все свои вещи на стол и задумалась.
Что дальше? Куда идти? Что делать? Ничего же нет. Кому я такая нужна?
Прилетела синичка. Села на оградку и стала заливисто насвистывать.
Она всегда прилетает, когда я сижу тут. Сначала я думала, что птица прилетает в надежде что я кину хлеба. Но это мамина душа! Я так решила. Я здесь, и она рядом. Сейчас даже хлеба нет ей кинуть. А нет. Есть вот яблоко.
Поднялась и положила яблоко на край памятника.
Синичка перелетела с оградки на стелу и стала клевать. Я засмотрелась. А потом вроде как задремала. Сил ещё мало, и я сильно устала.
Тут сзади подошла старушка. Положила мне руку на спину. И так мне тепло стало, легко и покойно:
- Иди девочка домой! Ты всё уже искупила. Теперь всё будет хорошо.
И тишина!
Оглянулась! И никого! Привиделось что ли?
Встала и пошла. Домой. К отцу.
Дверь приоткрыта. Тишина. С улицы в тёмной комнате не сразу разглядела. Отец сидит в углу. За моим письменным столом. Он маленький и отцу не удобно.
- Вам кого? Вы ошиблись.
А он сильно постарел. Осунулся и опустился. Видимо пьёт сильно. Раньше он себе такого не позволял.
Поднял голову. Глянул на меня и вскочил. Шарахнулся как от привидения. Стал молча открывать и закрывать рот. Прошла на кухню. Налила воды и отнесла отцу.
Он сделал несколько глотков. Успокоился. Но говорить ещё не может.
- Папа! Это я! Доченька, любимая твоя. Что с тобой?
А он трясущейся рукой показал сначала на меня, а потом на рамочки над моим столом. Их опять две. Да! Там, где всегда и висели. Только раньше это был документ на моё место на кладбище и моё страшненькое фото. Теперь же с фотографий смотрели друг на друга две женщины. Они очень похожи лицом. Только одно фото пожелтело от времени и на женщине костюм устаревшей моды семидесятых годов. А на втором фото это я – до больницы. Пять лет назад.
И да! Мы с мамой очень похожи. Были. В то время, когда она ушла из жизни. И я могла, но каким-то чудом выжила. Избежала гибели.
- Не бойся! Это не привидение. Я просто долго лежала в больнице. Ты что не заметил, что я долго не приходил?
- Заметил! Я считал, что ты так же, как и твоя мать ушла и предала свою семью. А это не честно. Бросать мужа с маленькими детьми на произвол судьбы. Чем тебя кормить? Где брать деньги если сидеть с тобой? Мальчишкам ты в тягость. Бывали моменты, когда я был готов уже хоронить тебя. До трёх лет ты всегда болела. Что мне было делать? Как жить? С кем? Привести вам мачеху или тянуть самому?
Мы долго сидели и говорили. Плакали и смеялись. Вспоминали прошлое.
Солнце глянуло в наше окно как луч света в тёмное царство.
- Папа! Свет! Смотри! Он светит именно нам. Мы пойдём по нему и у нас всё будет хорошо. Вставай. Пора пить чай.
Мы искупили свои долги. Теперь у нас всё налаживается.
Мой новый муж на работе. Я пока дома. Старый отец гуляет с коляской по двору. Он счастлив и горд. Возвращается у него вкус к жизни. А я спокойна. Он уже вырастил одну девочку – меня. И с внучкой справится.
Одно огорчает. Нет ни каких новостей от братьев.
С бывшим мужем мы поддерживаем хорошие отношения. Дружим семьями. Там ведь мои – кровные дети. И может быть, когда ни будь они узнают правду. Но пока, жива их приёмная мать, и детям хорошо и спокойно с ней, я лезть и мешать не буду. Это мои дети но Ирине за них я благодарна. Не хотела бы я такого детства какое было у меня.
С отцом мы часто сидим на кладбище у мамы. Подправили столик и всё покрасили. Посадили много цветов. Это место для того чтобы прийти, посидеть и помянуть.
Документ про покупку места на кладбище, что отец покупал для меня – пропал.
Не смогла его найти. Да он мне и не нужен. У нас теперь всё хорошо. Чего и вам желаем. Счастья и удачи.
Послесловие.
Нет! Конечно же я не осуждаю. Мужики! Что тут скажешь? Один при живой жене заводит другую. Второй тянется сам. Не всё получалось, но он всё же воспитал одну девочку – меня. Вырастил и воспитал.
Как же можно судить и осуждать отца и мужа. У них, у каждого своя жизнь. Но не спились. Не бросили семью и детей. А это уже не мало. Спасибо им. Сильные и смелые мужчины попались мне на моём жизненном пути. Ну и Слава Богу.
Счастья вам и взаимопонимания.