Трёхногая конструкция обёрнутая в морщь,
Надкусывает Дряхлость тело формы груши.
Благоухаешь мёртвой Мириамной в эту ночь,
Усохший нос в подмышку Ирода уткнувшей.
Ммм…, парфюм её, мне думалось, вобрал в порыв,
Надменный дух, что льют поперечитанные книги
До букв шатающихся, слов, забор чей кос и крив,
До фраз, висящих на сюжетных нитях и веригах.
Она - взлохмаченная рябью гладь воды канав,
Ей только окрылять бродящих символистов или
Шаркать по облуженным аллеям, юбку вверх задрав
Тем ляжки оголивши, чтобы нутра все сквозили.
Ей впору обручи низать на горб-сугроб
Такие же кривые и цветасто-цирковые,
Забавить расхихикавшихся деток чтоб.
Бархотка электрическим угрём ей мяла выю.
А либертина мне подхрустнула кокетливо ребром.
Примерно так, когда она была на век моложе,
Хрустывал диван, ходя под нею ходуном,
И бёдра были бёдрами, и ветки стройнью ножек.
На щёчке цвёл нарост, от пышности набух,
Всосались в ротовую полость губы, разве это губы?
Но я хочу их лобызать и потешать свой чернодух,
Обняв её, считая позвонки, уже мои сугубо.
Ах, баядерочка, вальсировать ей нужно в мрачностях
И пляской оттанцовывать кончину Труффальдино.
Пора и честь знать, век уж запаршивел и зачах.
И ей пора, паршивенькой, весенней чахнуть льдиной.
О, был нечеловечески гуманным Guillotin. Вот-вот
Она взойдёт… Сползать бы ей по колу осторожно,
Боясь и трепеща, что кол бархотку разорвёт.
Её черна бархотка въелась туго ворсом в кожу…