А какая была? Темно-синяя или черная? С каким рисунком? Кажется, рисунок там все-таки был.
Смутно Эд помнил, как в один из хороших вечеров они сидели с приятелем вечером на кухне, и он был рад, что у него есть эта чашка, и этот вечер, и этот человек, с которым всегда говорили так подолгу. А та ли это чашка была? И был ли вечер, или ты его просто выдумал от одиночества? И о чем говорили вообще?
Или вот еще… Аааа… Ээээ, давайте не будем.
Не помнит.
Эд вздыхает и отправляется спать. Но, как и полагается, ему не спится.
Той чашки давно нет, нет ни на одной из пыльных полок. Она бесславно разбилась, упав со стола, и Эд ее выкинул. Сначала, конечно, переживал – это ведь любимая чашка. Но потом успокоился – это ведь всего лишь чашка. Потом появится новая.
Но новая не появилась.
Эд вообще перестал придавать значение таким вещам, как посуда. Она просто есть, и он из нее просто ест, пьет и не задумывается над тем, какая ему больше нравится.
«Ну и черт с ней, с этой чашкой. – Думает Эд, – значит, не так уж она была важна для меня, если я не могу ее вспомнить». Он перестает вертеться с боку на бок, успокаивается и засыпает. Все-таки на работу утром.
Дни бегут за днями и, как-то, заполняя очередной отчет, Эд все-таки вспоминает: чашка была черной, большой, на ней был нарисован белый слон. На спине у слона – цветочные узоры. И чашка эта была подарена тем самым другом, Льюисом, с которым однажды сидели вечером на кухне и говорили о звездах и бабочках. О том, что звезды живут долго, а бабочки всего одно короткое лето, но жизнь и тех и других так мимолетна в масштабах вечности, но главное, прожить ее так, как хочется, да и вообще… Это был последний вечер, когда они так вот беседовали. Потом друг уехал путешествовать по миру. Писал письма, присылал фотографии отовсюду. Потом перестал, пропал. От его семьи он позже узнал, что друг погиб – попал под обвал в горах. У Эда сохранилось несколько его фотокарточек из разных мест: Льюис сидит верхом на индийском слоне, Льюис выглядывает из палатки, Льюис в какой-то тибетской деревушке на фоне гор. Вид на всех этих фотокарточках у него был счастливый. Одухотворенный, можно даже так сказать.
Эд берет в руки ручку и начинает ловить и записывать то воспоминание, пока оно не упорхнуло. Спохватывается – начальник заметит, что на рабочем месте не теми делами занимается. Потом перестает спохватываться – он сам и есть тот самый начальник – недавно стал.
Он описывает утраченную кружку, как драгоценность, которая у него когда-то была. Пишет о том-самом-вечере, и бабочки, и южные звезды сплетаются в единый узор, а под этим узором гуляет стадо слонов, срывая с деревьев спелые фрукты. Пишет и о сегодняшнем дне, о том, что он вспомнил, и теперь обещает не забывать. Через все это он рассказывает о Льюисе. О том лучшем друге, что когда-то у него был, но долгое время был спрятан за разным хламом, чтобы не было больно.
А сейчас боли нет. Есть только радость за то, что был такой человек, и немного печали. Но ведь он прожил ее, прожил яркую жизнь бабочки или звезды.
Эд готов продолжать это странное повествование, захватившее его с головой. Он хочет еще многое рассказать.
«Наверное, так и становятся писателями. – запоздало думает он, – Наверное, именно так».
Внезапно еще одна мысль приходит ему в голову. Он берет телефон и звонит одной своей хорошей приятельнице, с которой давно не виделись:
«Лиза, привет. Не хочешь встретиться завтра вечером?»
10/18