Их вазы ног и ягодиц
Мелькали в поднятой пыли,
Свои желанья оголив.
А я в тени тянул портвейн
И вспоминал военный Рейн,
Как я в немецкую одну
Влюбился девушку в войну.
Анклав союзнических войск.
Во всём изысканность и лоск
И мы, как дружеский десант,
Вернее скажем – диверсант.
Попали в плен. Был наш речист
Начальник, пламенный чекист.
Он нас с напарником сгубил –
Пароль и явку провалил.
За то светил нам трибунал,
Где б я, наверное, пропал,
Но спас меня один комбат,
Забрав к себе бойцом в штрафбат.
Мы наконечником ножа
Шли на Берлин, его кроша,
Топили в замках их камин
Порой шедеврами картин.
И юных немок без любви
Топили в собственной крови
За всех замученных невест,
Что погубил их готский крест.
Мы сорок пятого весной
Отмстили им за упокой.
А тут ребёнок вполз под танк…
На гусеницу намотав
Его останки и кишки,
Мы мыли танк свой у реки.
И я услышал чей-то вой,
Утробный, страшный, громовой,
К руинам, вскинув автомат,
Поднялся сделать променад.
Разбит был бомбой старый дом.
Семья врага погибла в нём.
Но кто-то раненый стонал
И свою участь проклинал.
Среди развалин трёх квартир
Разорван был СС мундир,
Что на девицу был надет,
Красивую во цвете лет.
Она шипела, как змея,
Бетоном сдавленная вся.
Я, малодушие презрев,
Полез спасать её, но зев
Фашистской пасти усмирил
Мой пыл, меня остановил.
Шипела: «Русская свинья!» -
Мне злобно пленница моя.
И я тогда её раздел
И скорый суд свершить хотел
За русских вдов и матерей
Любимой Родины моей,
Чтоб, приложившись от души,
Её гнездо разворошить.
Но друг мой выстрелил ей в глаз:
«Ты что полез на эту мразь?!
Они стреляют в спины нам
И наши танки палят в хлам
Фаустпатронами в ночи,
В подвалах пряча их лучи.
Как ты домой вернёшься, друг,
Марать в грязи своих подруг?!
Я опрометчивый твой грех
Здесь на себя возьму за всех.
Мне жить осталось меньше дня.
До срока с раной хороня,
Клянись, что впредь не осквернишь
Ты благочестье женских ниш».
«Клянусь!», - я пылко отвечал,
А он уже дышать кончал.
Весь пулями прострелен был
Освободителя в нём пыл.
А я его благодарил
За то, что честь не уронил,
И сам потом похоронил,
И в небо очередь пустил.
А ночью маялась душа,
Все мои чувства вороша.
Я полон был духовных сил,
Но этих сил не применил
Ни разу, век корпя в нужде,
С желаниями во вражде.
Я беспризорником подрос.
Меня дразнила «недонос»
Шпана дворов и босота.
Я, что такое красота,
Не знал, а пролетариат
Мне говорил: «Всё это яд».
И я на стройках подрастал,
Любовных чувств не испытал,
Но, как охотник, всё искал
Страстей угрюмых идеал.
И раз переступил черту -
Увёл девчонку в темноту…
Впервые в девичьих глазах
Любовь, чью скомкал впопыхах,
Тогда увидел, как во сне,
А ей пришлось за то краснеть.
За изнасилованье мне
Маячил лагерь по статье.
Но подсудимый со скамьи
Направлен в лоно был семьи.
Меня простили, дали шанс.
Ребёнок был рождён у нас.
А тут нагрянула война
И на защиту вся страна
За эшелоном эшелон
Нас позвала. Покинув дом,
Я только начал понимать,
Что жизнь готов свою отдать
Я за семью и боль разлук
Была других больнее мук.
А немец пёр на Сталинград,
Не замечая всех преград,
Какие ставили ему.
Он превращал тылы в тюрьму.
Слой плодородный увозил
Земли, разрытой для могил.
И девушек под снос святынь,
Славянских превращал в рабынь,
Сметая жизнь с лица земли.
Всё это видеть мы могли,
Когда с боями от убийц
Не отступали средь зарниц,
А гибли, преграждая ход,
Словно Матросов грудью дзот.
Героев сколько полегло,
Не дав, чтоб победило зло.
Врага жестокость нас в ответ
Не делала свирепей, нет,
Покуда грел семей очаг
Сердца, не страшен был нам враг.
Но вот случилось мне узнать,
С дитем нашли убитым мать.
И в этой паре двух смертей
Нашёл я тех, кто всех родней.
Нашёл, нет, вовсе потерял
Жену с ребёнком, что был мал.
Бомбили город на заре
И заживо сгореть в огне
Им выпало в руинах стен,
Чтоб не попасть в фашистский плен.
Так было на Руси давно
И в летопись занесено,
Что мученичество принять
Почётней, чем рабами стать.
Когда монголы жгли Рязань,
Бросались, словно в иордань,
Со стен, не ведая в том страх,
Княжны с младенцами в руках.
Я плакал. Выше моих сил
Была потеря тех, кто мил.
Но, продолжая воевать,
Я стал всё злее убивать
Врагов и в плен уже не брал,
И никого не различал,
Будь хоть солдат, хоть генерал,
Хоть медицинский персонал.
Но вот я встретил Лорелей,
Блондинку, ноги от ушей.
В глазах озёрная вода
С сапфирной голубикой льда.
Как Саломеи и Юдифь
Был вид и взор её красив,
Фигура – женственный модерн.
Как поражённый Олоферн,
Свою главу я во хмелю
С ней потерял. Но мысль «Люблю!»
Как снайпер сердце мне насквозь
Стрелой пробила, только врозь
Стреляли взгляды наших глаз
И в перестрелке общих фраз,
Обескураженно молча,
Метали молнии с плеча.
Все предо мною разметав
Льняные локоны, как нрав,
Она глядела свысока,
Как солнца луч сквозь облака.
Её под рваным свистом пуль
Ночной доставил к нам патруль.
Беглянка, вещи в узелке,
С SS наколкой на руке.
- Я эту суку раскусил! -
Мне дерзко комендант басил.
«Таких мы рвём, как лягушат,
И пользуем, кто не женат».
Я ругани его падеж,
Пресёк и вынул ксиву СМЕРШ.
- Шпионку эту вы в расход?
- Ну не на маточный приплод!
С предохранителя затвор
И ствол на девушку в упор.
Повёл её на пустыри.
Горели танков фонари…
Она просила отпустить
За все грехи её простить.
Я знал немецкий их язык,
Но слышать нежность не привык
В его железных лязгах фраз,
А тут души потёк рассказ.
«Да что ты знаешь обо мне,
Огнём круша в моей стране,
Что было свято до руин?!
Отец – нацистский паладин,
Меня отдал в союз девчат,
Как гитлерюгенда отряд.
Мы шли в строю, чеканя шаг,
И на Востоке был наш враг.
Мы все готовили себя
Отдать героям, чтоб любя,
Родить Германии сынов
Как племя гордое орлов.
Ведь до сих пор чёрный орёл –
Гербов германских ореол.
Мы закалялись все, как сталь,
Державы мощь чтоб наверстать
От поражений прошлых лет
До триумфальных вновь побед.
Мы пели гимны, жгли костры,
Как наконечники остры,
Точили волю и росли,
Словно плоды родной земли.
Но мы не знали, что фашизм
Там, на Востоке мучал жизнь
И истязал, и убивал,
И детство заживо сжигал.
Мы думали, что новый мир
Нас оправдает. Наш кумир
Кричал с трибун, взрывая ор.
И подхалимов вторил хор,
Что за величие страны
Её все дщери и сыны
Должны народы все попрать,
Чтоб время повернулось вспять.
Откуда это наш народ
Смог выносить как чёрный плод?!
Откуда это средь костров
Чудовище, как ксеноморф,
Смогло привиться в наш геном?!
И жутко, что было потом…
Мне стыдно. Проклята мечта.
Распята вера, красота.
Пощады нет моей главе.
Пусть наковальней булаве
Она послужит в свой черёд.
Главу сыпь пеплом, мой народ».
Я отпустил её тогда…
Горела яркая звезда.
Не поднялась стрелять рука
Под тихий шелест ветерка.
Уже потом, после войны,
Когда желаньями полны
Всё возрождать, ликуя, петь,
Все торопились жить успеть,
Я фильм увидел «Акт любви»,
В котором каждый кадр творил
Лиричную Дани Робен,
Париж под вой ночных сирен
Её с американцем свёл.
Своей любви я акт прочёл,
Смотря восторженно тот фильм,
Но мир военный был другим.
В поту, в грязи, в дерьме, в крови
Мы воевали без любви.
Она сияла нам звездой
В дали закатною порой.
И мы терпели этот смрад
И шли вперёд, не на парад,
А исполнять военный долг,
Какой свершить лишь русский мог.
Превозмогая смерти сплин,
Мы раздавили вражий клин.
Но нам на родине родных
Уж не было давно живых.
И кто нас ждал, пади, Бог весть.
И прорывалась наша месть.
«Зачем я немку отпустил? –
Немой вопрос меня гнобил
И места я не находил,
Не ненавидел, а любил
Уже весь мир. Прошли года,
Но не забыть мне никогда
Мой хрупкий, нежный акт любви,
Мой срам и храм мой на крови.
Мы шли в атаке на Берлин.
И как советский гражданин
Смотреть я на немецких дев
Не смел, не вожделел, раздев,
В мечтах в предместьях, городках,
Куда загнал фашистов страх.
Нам не бросали здесь цветы,
Гранаты лишь из темноты.
И зверь глядел из под ресниц
В колонны танков верениц,
Глядел и извергал огонь.
Лишь наша русская гармонь
Нам убаюкивала зло
И дома дальнего тепло
Отогревало нам сердца.
И каждый ждал войны конца.
Я снова встретил Лорелей
В самом Берлине средь теней,
Где сокрушая цитадель,
Наш снайпер снял её как цель.
На ней не штатский был костюм
И пуля, просвистев ноктюрн,
Её убила не за зря,
Как дрелью, тело бороздя,
Но обмер сердца мой порыв,
Как-будто рядом грянул взрыв.
О, как из памяти стереть
Её, чью жаль мне было смерть?!
Хоть ей в такую круговерть
Нельзя было не умереть.
Я вспомнил девичий рассказ,
И вспоминал потом не раз,
Как вёл её я, не спеша,
В кусты под дулом ППШ.
«Среди Баварии полей
Росла, как дева Лорелей.
Бедой шептания скалы,
Что губит мирные челны.
Хоть книги Гейне все сжигал
Отец, он всё ж меня назвал
В честь той русалки у реки,
Какую помнят рыбаки,
Что своим телом для любви,
Смутив, топила корабли.
И я росла, как тот цветок,
Что колдовской питает сок.
Глаз с поволокой голубой
В безумной страсти роковой
С ума сводил любых мужчин,
Что стало главной из причин,
Чтоб в мир арийских лагерей
Меня отдали без затей.
Мечтала, верила в любовь,
Но лязг оружия и кровь
Терзали с детства сердце мне.
В приготовлениях к войне
Томилась детская душа,
На мир надеясь, чуть дыша.
Я думала, что будет мир
С триумфом Олимпийских игр,
Какие принял Третий рейх,
Но то был повод для утех.
Невинным агнцем волк предстал,
Взойдя, как бог, на пьедестал,
А всю промышленную мощь
Уже к войне готовил вождь
Из готской нашей старины,
Что от войны и до войны
Хранили наши племена.
В Вальхалле славя имена
Героев, с доблестью в бою,
Кто пал, слагая жизнь свою,
Чтоб стать эйнхерием в раю,
Несут валькирии в семью
В чертогах Одина в Асгард,
В небесный град, цветущий сад.
Вот летний лагерь. Спорт и зной.
Блондинок юных ровный строй.
Жара. Июль сорок второй.
Мой первый опыт половой…
Мы в белых майках. На груди
Там свастика клеймом горит.
В улыбках девичьих клыки,
Топорщат груди нам соски.
Нам всё дозволено, мы – соль
Земли, её младая голь.
Танцуем, грации полны
И силы, грозны и нежны.
Я рву у озера цветок
И снимок делает знаток,
Чтоб фото девушки в цветах
Воодушевлять на всех фронтах
Спешило летнею порой
На Волгу, в южный город злой,
Где был в огне кромешный ад.
Тот город звался Сталинград…»
Из уст её был слышать рад
Хоть так про город Сталинград,
Ведь в мясорубке под огнём
Жена с дитём погибли в нём.
Я не убил её, она
Мне стала близкой, как жена…
«Мой предок был философ Кант
И Моцарт, лучший музыкант.
А дед, явивший свой талант,
У Бисмарка был адъютант.
А о любви моей ты знал?!
Он качествами обладал,
Которые не ведал ты.
Мои надежды и мечты
Год сорок третий погубил,
Как мессершмитт его подбил
Под Курском смертник ваш, герой,
На землю сбросив за собой,
Тараном вызывая взрыв…
Он был отчаянно красив!
Да что там! Кончено. Теперь
В моей душе хозяин – зверь.
Я - дочь Германии, солдат.
Там, для меня где рай, твой ад».
- Я в рай не верю, как и в ад, -
Ответил русский ей солдат.
- Есть мир и в нём живёт любовь.
А есть война, в ней льётся кровь.
Что хочет сердце - выбирай.
В том в нашей жизни ад и рай.
Нет, мы не мстить сюда пришли.
Нас миллионы полегли
Не для того, чтоб немцев смерть
С лица земли смогла стереть.
Безмерной жертвою своей
Мы жизнь вернём вам, Лорелей!»
Сказал и сам то осознал.
Светлей и крепче духом стал.
- «Стань, Лорелея, мне женой,
Единственной моей родной!
Я буду трепетно, с душой
Владеть твоею красотой»
Она помедлила едва.
В ответ услышал я слова,
Что мозг не смел переводить,
Чтоб сердца пыл не остудить.
- Я жить хочу, хочу любить!
Детей любимому родить!
Хочу, чтоб русский ваш народ
Поверг крестовый наш поход.
Но быть твоею не могу.
Себя лишь богу берегу.
Уйду смирённой в монастырь.
Читала вашу я псалтырь…
Прабабка русская моя
Была, но то скрывала я,
Когда породу проверять
Фашисты взяли мою мать.
Уйду замаливать грехи
Фашизма страшных зверств лихих,
Хоть силой ставят под ружьё
Всё поколение моё.
А ты живи, люби, солдат!
Нет в жизни лучшей из наград,
Чем двух сердец любовный жар,
Творящих третье сердце в дар.
На зло судьбе любовь ищи,
Ну а с меня ты не взыщи.
Я не смогу… я не твоя…
А лучше, ты убей меня!
Так будет правильней всего.
Чтоб твоё сердце сберегло
Любовь для девушки родной
И не замаранной войной.
Хоть мои руки не в крови,
Иди и сердце не трави!
А Лорелею отпусти
И Бог за всё тебя простит».
***
Её отчаянье и страсть
Не дали мне в жестокость впасть.
Её я вынес из руин…
Вокруг горел ночной Берлин.
Я от Рейхстага в двух шагах
Держал фашистку на руках,
Какую я, что было сил,
Не замечая смерть, любил.
А рядом в ярости атак
Уж, штурмовой взметая флаг,
Гремел Идрицкой батальон,
Весь до зубов вооружен.
PS.
Прошли года, виски седеют
И тело бренное дряхлеет.
И только юношеский пыл
Мою влюблённость не забыл.
Я до сих пор в душе лелею
Тот образ немки Лорелеи,
Волнующий, но не родной,
В прогорклой дымке фронтовой.