Охотный ряд, где жила Александра Сергеевна, о стихах которой и должна была состояться моя статья, сегодня более всего походил на массовку какого–то исторического фильма о революционном прошлом столицы, а не на чистенькую улочку сонным воскресным утром. Крепкие молодые мужчины в темном камуфляже и поблескивающих на солнце касках теснили толпу подростков, иногда вырывая из нее какого-нибудь наглеца. Пятнадцатилетний юнец что–то выкрикивал о своей пенсии, а стайка фотографов, выглядывая из–за широких плеч в униформе с грозными надписями, стрекотала дорогими камерами, ловя душещипательные кадры.
Мне подумалось, что место выбрано не случайно. Нынешнее девятое сентября и девятое января 1905 года чем-то перекликаются. Несмотря на все революционные и социальные вихри, проносившиеся целый век над Охотным рядом, улица не изменила своего названия. Угадывалась чья–то сильная воля, отстаивавшая ее предназначение. Когда-то охотники несли сюда на продажу тушки мелкой дичи из Подмосковных лесов, а нынче очередной «поп Гапон» гонит под резиновые дубинки ОМОНа подмосковных малолеток, мечтающих «заработать» на новый гаджет. Они не учили историю в школе, а история ничему не научила взрослых…
Александра Сергеевна приветливо встретила меня в прихожей квартиры на втором этаже красивого дома, немало повидавшего на своем веку. Она явно готовилась к нашей встрече, но ожидаемой брошки на тщательно отутюженном платье я не заметила. Зато появившийся вальяжный кот тут же привлек внимание. Ухоженный, упитанный, пушистый – он всем своим видом призывал восхищаться и произносить комплементы.
– Дантес, – ласково и без особой надежды на исполнение произнесла хозяйка, – не приставай к даме.
Сделав круг почета и обнюхав меня, кот гордо удалился, задрав хвост трубой и не оглядываясь.
– Что там на улице твориться? – скользнул по мне встревоженный взгляд.
– За неимением пролетариата, выгнали на улицу молодняк, – попыталась отшутиться я.
– Они что, революцию затевают?
– Не думаю. Побузят и разойдутся.
– Вы уверены?
– Для подростков это компьютерная игра с бонусом, а «поп Гапон» впереди с хоругвями не шел. Где-то прятался. Очевидно, прочитал, что убийство Георгия Аполлоновича Гапона в марте 1906 года так и не было раскрыто. А вот репортажи с места событий разлетятся по сети, как горячие пирожки.
Хозяйка деликатно промолчала и пригласила в комнату. Окна с пластиковыми стеклопакетами пока защищали уют квартиры на втором этаже, где время замерло много лет назад, и никто не решается его потревожить. Разве, что настольная лампа с зеленым абажуром у клавиатуры перед монитором походила на часового подле чужака, вторгшегося из другого мира. Я невольно улыбнулась, словно встретила старого знакомого.
– Компьютер, – пояснила хозяйка, – единственное, что я позволила себе в доме бабушки.
– Нет… – растерялась я. – Просто такие настольные лампы были у нас в библиотеке, когда я училась на Журфаке МГУ… Очень приятные и неожиданные воспоминания… Теперь таких не встретить. Ваше рабочее место?
– Да. Окно в мир.
Я невольно перевела взгляд на одиноко стоящий в углу телевизор «Панасоник» с огромным кинескопом, которому было десятка три лет.
– Мой Дантес не любит шумный политес, – неожиданно прокомментировала Александра Сергеевна. – Мы его давно не включаем. Только книги…
Их было много. Шкафы, полки и стеллажи тускло отсвечивали одинаковыми корешками подписных изданий с золотым тиснением. Захотелось прикоснуться к ним и вдохнуть едва уловимый запах далекого прошлого. Хозяйка заметила это.
– Я вышла за Колю в пятьдесят седьмом. Тридцать лет по гарнизонам. Он пограничник, а я учитель русского языка и литературы в школе. К библиотеке бабушки прибавили кое-что своё. Мы с мужем больше ничего не нажили.
Она печально вздохнула, погрузившись в воспоминания.
– Мама была против моего выбора, а бабушка поддержала. В нашем роду почти все мужчины были военными, а женщины – боевыми подругами. Зато читали все.
Она неожиданно озорно улыбнулась, сверкнув глазами.
– Правда, теперь я в роли бойца невидимого фронта, а Даник - адъютантом.
Она кивнула на расшитую подушечку подле монитора, которая, очевидно, была рабочим местом соратника хозяйки.
– Пойдемте пить чай, и я отвечу на ваши вопросы.
Кухня была просторной, с добротной мебелью под стать резным комодам и шкафам в комнате. Из бытовой техники только старенькая микроволновка сиротливо стояла в уголке у окна. Похоже, не прижилась. Зато роскошные чашки из тонкого, просвечивающего на свет фарфора и расписная сахарница были из этого мира.
У меня мелькнула мысль, что негоже было приходить в гости с пустыми руками, но хозяйка выручила меня:
– У меня чай на травах, рекомендую без сахара. Мы с Коленькой привыкли на Дальнем Востоке к такому чаю, я с тех пор другой и не пью. Попробуйте.
– Да… Знатный чай, и ароматный какой…
– Друзья остались на Сахалине. Коли уж семь лет нет, а все присылают, а я им только книжки свои…
Она молча посмотрела в окно.
– Я небогатый человек. Квартира эта мне от бабушки досталась. У нас в семье принято ее внукам передавать... Когда Коленька в отставку подал… В девяностые. Мама попросила вернуться. Плоха совсем была… Вот с тех пор я, как королева тут, а то все по гарнизонам…
– Простите, Александра Сергеевна, а детки ваши как же?
– Дочь с мужем и дочкой во Владивостоке. У них там какой-то бизнес с китайцами. Ну, а я тут за управдома. Вернее, стрелок-радист.
Хозяйка грустно улыбнулась.
– Как-то у нас семейный совет состоялся по поводу этой квартиры… Неймется некоторым ее продать. Ко мне раз в неделю «благодетель» какой-нибудь звонит, а то и наведывается, чтобы помочь обменять ее «на выходных условиях».
Она положила свою сухонькую ладошку на другую ладонь, остановив взгляд на тонком обручальном кольце.
– Уж не помню, когда последнюю цепочку в ломбард отнесла, вот только колечко, что с Коленькой на свадьбе обменялись, и осталось…
Ее взгляд остановился где-то далеко в прошлом, и она тихо проговорила.
– Заключили договор с дочерью. Я внучке отписала эту квартиру, а дочь оплачивает ее. Моей пенсии не хватило бы и на кухню.
Морщинки тоскливо пробежали от уголков глаз и пропали.
– Ну, ничего. По крайней мере умру тут спокойно… Простите, я о своем… Болит душа. Вот потому и пишу. Поговорить-то не с кем.
– Я читала ваши стихи, Александра Сергеевна. Они замечательные. Хочу написать о вас. Теперь такие все реже встречаются.
– И Дантес меня тоже хвалит, – рассмеялась она, всплеснув руками. – Не всегда… Он мой первый слушатель. Если заурчит, когда я читаю что-нибудь новенькое, то оставляю. Если ухом не поведет, в топку.
Мне подумалось, как этой женщине удается сохранять такую самоиронию. Светлая душа у нее. Все пересилит, перетерпит и себя в строгости держит. До сих пор стихи добра полны, хотя живет не сладко.
– Давно пишете? – попыталась я изменить тональность разговора.
– С детства… – прыснула она, сдерживая смех и прикрыв ладонью рот. – Извините…
– Потому и такое имя дали?
– Это моя бабушка, Елизавета Алексеевна.
– Как бабушка Лермонтова?
– Она самая… – улыбнулась хозяйка. – Всем рассказывала, что специально выдала дочь за Сергея. Мальчика хотела, да тут я подвернулась. Так и окрестили.
Она искренне улыбалась, и подслеповатые глаза ее светились радостью. Я невольно рассмеялась в ответ. Чувствовалось, что в этом доме всегда обитало добро. Даже сейчас, несмотря ни на что.
– А ваши девочки тоже пишут? – поинтересовалась я, надеясь услышать какое-нибудь интересное продолжение.
– Нет, – ее взгляд потух. – Не сложилось как-то… Они больше по торговой части.
Мы помолчали.
Почувствовав настроение хозяйки, к ней на колени запрыгнул кот и заурчал, стал тереться головой о ее безвольно лежащие руки.
– И ты, кошачий друг «сердешный» за «Вискас» все готов простить… – с грустью произнесла хозяйка, почесывая своего любимчика на ушком.
– Александра Сергеевна, – я опять решилась «перевести стрелки» разговора, – это верно, что вас номинировали на премию «Наследие» по итогам этого года?
Ее глаза опять вспыхнули неподдельной детской радостью.
– Летом я написала сказку в стихах. Онегинской строфой… Даник мурлыкал.
– Уже опубликовали?
– Сделала сборник из четырех сказок в стихах и попробовала зарегистрировать на него авторское право…
– Да, я слышала, что у нас с этим беда. И не только в литературе… Ваши книги тоже… Хм. Продают без вашего ведома?
– Немало таких сайтов, где публикуют мои тексты по какому-то договору с кем-то.
Она отрешенно махнула рукой.
– Оформить авторские права на детский сборник стоит половину моей пенсии… А участие в конкурсе на премию, о которой вы спрашивали, стоит по две тысячи за стишок на страничке… Все норовят заглянуть в мой кошелек.
– Понимаю вас. Россия перестала быть страной социальной справедливости. Все регулирует рынок.
Мы помолчали.
– Но… – вдруг вспомнила я, – вручение премии «Наследие» приурочено к визиту в Москву Великой Княгини Марии Владимировны. Может быть, она выступит спонсором… Ну, хотя бы пенсионеров…
– Это раньше в России были Морозовы, Третьяковы и Рябушинские, теперь это не модно.
Дантес свернулся клубком на коленках хозяйки от повеявшего холода в ее словах.
– Я пишу не для денег или медальки, – ее глаза вновь вспыхнули. – И писать буду, даже если компьютер сломается. Гудит, паразит, все сильнее. Вроде меня, но еще не рассыпался.
Я улыбнулась, глядя на этого несгибаемого стрелка-радиста, и в душе моей всколыхнулась какая-то удивительная сила. Не знаю, с нами Бог или нет, но мы все преодолеем. Ведь мы – русские люди, и у нас есть наш Русский Мир!
Прощаясь с Александрой Сергеевной, я прижала к себе ее щуплое тельце и расцеловала в обе щеки, пообещав писать до конца дней своих, а вокруг нас, словно ученый кот из пушкинской сказки, важно кружил адъютант хозяйки, которого она назвала Дантес.
