ГОРОДА, ГДЕ Я БЫВАЛ ГЛАВА 2-2 (Мемуары)

МУКАЧЕВО
Меня бросало из одного конца страны в другой. Разнообразие её природы не могло не поражать воображение. Молдавия, Тихий океан и, наконец, Закарпатье.
            Карпаты – древняя горная система, уже потёртая временем. Самая высокая гора – Говерла. В остальном – это холмистый рельеф, поросший густыми хвойными и лиственными лесами: дуб, бук, ясень, пихта. А равнинная часть богата фруктовыми садами. Население – пёстрое. Есть украинские сёла, есть – мадьярские. И других национальностей намешано: румыны, поляки, чехи. Общаются они на особом языке- смеси из всех языков живущих там народов. Но друг друга понимают.
           Мукачево поразило меня сразу, когда я увидел молодую гуцулочку, идущую по городу в национальном прикиде, босиком, с сапогами наперевес на плечах. Честность здесь была на небывалой высоте. Велосипеды – преимущественный транспорт местного населения. Оно моталось на них, оставляло перед магазином в металлических решётках. Причём, не на цепи, а так – поставил и пошёл. Иногда были случаи – забывали, мало ли. И стоит страдалец день, два – дожидается своего хозяина.
                Был и ещё один случай, но это уже позже, когда я ездил в турпоездку. Сломались у меня часы – отвинтился и пропал винтик. Нашёл часовщика, показал ему. Он посмотрел и сказал:  "такого винта у него нет, но он сбегает за несколько кварталов к своему знакомому."  Сбегал, принёс, поставил. А когда я спросил, сколько с меня, изумился: да я только винтик привернул. Африка в центре Европы, как называют Закарпатье. В цивилизованной Москве с меня слупили бы не слабо.
             Работы для местных там не было, поэтому многие уезжали на заработки в самые разные края. Кто-то завёз из Японии японскую вишню. Она разрослась на нашей улице. Как она цвела весной! Большие лепестки светло-розового оттенка отцветали и опадали рядом. Улица была покрыта роскошным ковром.
             Величественный замок – «Паланок». Так же, как Львов всеми своими потрохами – с Польшей, так и Мукачево отдаёт Австро-Венгрией. Ох, и аукнутся Украине её великодержавные замашки. Жалко незалежную: ощиплют её, как гусыню перед духовкой.
           Мукачево стоит на реке Латорице. На правом берегу, на возвышенности – Свято-Никольский монастырь. До самой реки – тысячелетние дубы в три-четыре обхвата. Таких я ни до, ни после не видел. Я часто ездил по левому берегу до поворота реки. Это место дышало первозданной чистотой. Я понял это ясно только много  позже. Положив велосипед, я располагался на траве. Река до поворота была мелкой – вода искрилась на перекатах, а её начало терялось вдали, в гуще леса. Вокруг ни одного свидетельства присутствия человека. Вдоль реки в мою сторону с ленивым криком тянула стая грачей и раздавался спокойный колокольный бой.
Бом... !
Длинная пауза...
Бом... !
Средневековье...
            В школе я попал в спортивный класс. Классным руководителем был преподаватель физкультуры – Валентин Павлович. Он воспитал плеяду известных в Закарпатье спортсменов: Неля Коренец – чемпионка области, спринтер; Жанна Туринец и Слава Мещеряков – 400 м; гимнаст Юра Крючин. Как-то сразу я воспылал чувствами к худенькой, курносенькой и стремительной Неле Коренец. Среди учениц были и давние знакомые из соседнего владивостокского двора: Алла Короткая и Елена Осмоловская. Их отцов тоже перевели в Мукачево. Организованной группой в несколько человек на велосипедах мы выезжали на прогулку по Береговскому шоссе. Оно было настолько прямолинейно, что из его начала был виден его конец. Слева от шоссе был аэродром, на котором осваивались новые реактивные истребители, а справа – чудесная дубовая роща, где, бывало, появлялись благородные олени. Я это наблюдал не раз.
            На Береговском шоссе проводились соревнования по велосипедным гонкам на 25 км. Туда – 12,5 км и обратно. Валентин Павлович объяснял: главное – не сходить с дистанции. Это главное. И мы помчались. В самом начале какой-то козёл въехал мне в колесо и покорёжил спицы. Колесо искривилось так, что едва прокручивалось. Но я помнил: самое главное – не сходить с дистанции. И я шёл. Я ехал в сторону Берегово, а навстречу мне уже мчались возвращающиеся. Но я знал, главное – не сходить с дистанции. Уже давно закончился заезд, судьи сидели и ждали, а я упорно проворачивал колесо. Идущие мимо жители смотрели на меня, смеялись и что-то кричали. Но я должен был дойти: там же была Неля Коренец. Когда я дошёл и бросил проклятый велосипед, кто-то попробовал прокрутить колесо, но ничего не получилось: – Ого!
           Была ещё одна инициативная группа – туристы. Феликс Рейф и Станислав Ходаковский. Летом они водили группу по равнине. Ощущалась разница в отношении населения сёл. Когда мы проходили украинские, то на просьбу попить нам выносили молока, а когда – мадьярские – закрывались и окна, и двери. Зимой Феликс и Слава водили нас в горы кататься на лыжах со склонов, когда был снег. Дома меня встречала мама и наливала мне грамм 50 водки для поддержания тонуса. Кроме того, Рейф играл на гитаре и мы часто у него в гостях пели. Именно благодаря ему и я научился бренчать на гитаре. Три аккорда, но всё-таки.
                 Учась в девятом классе, я не обязан был учить украинский язык и поэтому часто уходил с уроков. Но однажды учительница украинского языка запретила прогулки.
– Садись и читай.
– А что я пойму?
– Чего не поймёшь, спрашивай в любой момент, помогу.
Как же я благодарен ей за это. Она открыла для меня красоту украинского языка: «Між двох разложестих гир тихо тече Ричка Невеличка». Панас Мирный, Михаил Коцюбинский, Леся Украинка. «Хиба рэвуть волы як ясла повни.»
               Рядом с нашим домом был офицерский клуб лётчиков. Почти каждый день хоронили разбившихся. Самолёты не были ещё доведены до кондиции – в полёте они начинали вибрировать (как спустя много лет мне объяснили), и пилоты погибали. Очень часто хоронили одни фуражки. В такой ситуации трудно было сохранить оптимизм.
       5 марта умер Сталин. Мы все переживали это как невосполнимую утрату. Здоровье мамы не улучшалось. Ещё весной она ходила по дому. К концу весны мама слегла в постель окончательно. Казалось, исполнилась её мечта: впервые родители купили спальный гарнитур, а жизни оставалось с тютельку. Мама оживала, когда с работы приходил отец. Оживали глаза, её действия наполнялись энергией. Остатки любви помогали коротать ей последние дни и часы её жизни. У неё был хронический нефрит – болезнь почек. Нефрозонефрит, так это называлось тогда. Ещё в Москве она была на приёме у академика Вовси в кремлёвской поликлинике. Но тогда этот недуг не лечился. Помню день рождения мамы – 16 февраля, а дня смерти не помню. Маму увезли в больницу. Там она и скончалась.
            Участливо отнеслись к этому одноклассники и Валентин Павлович. Похоронили маму на городском кладбище. Отец не удосужился отвезти тело в Серпухов. Сказалось атеистическое мировоззрение – неважно, где лежать. Дважды в последующей жизни посещал я её могилу. Первый раз – с Нелей  Коренец. Мы возложили цветы. На обратном пути я сказал ей: «А ведь я тебя любил». На что она легко ответила: «Что же ты мне не сказал». И мне показалось, что если бы я сказал,всё было бы проще и по-другому.
       Отца перевели в Ригу. А пока он там устраивался с жильём, я поехал в Серпухов.
позже. Опять Серпухов, опять Нижняя Серпейка, 27, опять школа 22. Десятый класс. Тогда школы были разделёнными на мужские и женские. Об этом времени у меня уже более определённые воспоминания. Особенно врезались в