(Хотя не верил ни в религии, ни в символы),
Внеся нелепость в антураж и без того смешного шоу.
Но ненаигранного. И невыносимого.
Опустошённость тяготит лишь поначалу, а потом
Она сродни межпланетарной невесомости.
Он мог бы локти искусать. Мог изводиться. А – по ком?
По той, что женственность смела посудной колкостью?
Нет смысла смыслы объяснять – безумье видно по глазам.
И потому он, как всегда, смолчал про главное.
Перекрестился невпопад – крестом, как будто показал,
Что понапрасну называла его дьяволом.
Но лишь бы не было войны – «я виноват», как «Отче наш»
(Хотя не верил ни в молитвы, ни в прощения).
И, уходящею спиной внеся решимость в антураж,
Он аккуратно дверь прикрыл до узкой щели в ней.
Уже неважно кто был прав, он не хотел срывать бинты –
Старуха-правда голышом не привлекательна.
А на войне, как на войне – пусть будет фронт, но чтоб был тыл,
И не такой, в котором и свои – каратели.
Ему не страшно умирать, он это делал сотни раз –
Однообразие к сто первому наскучило.
Перекрестился и ушёл – и цел сервиз, и душу спас.
А тело – дал ей завещание на чучело.
