(О.Мершов)
С Ниночкой Белозеровой я познакомился на одной из вечеринок. В ту пору мне было 22 года. Я был полностью поглощен учебой, спортом и самосовершенствованием ,ни о каких гулянках я и не помышлял.
А вот Ниночка, закончив экономический техникум и раскрепостившись от родительской опеки, активно продвигала свое устройство в жизни, Самым главным (по ее мнению) было замужество.
Причин было много, так подруги выходили замуж одна за другой, хотелось быть свободной от родительских наставлений, распоряжаться зарплатой мужа, да и вообще хотелось замуж.
Внешность Ниночки позволяла входить в контакт с потенциальными симпатиями достаточно быстро.
Не будучи искушенным в женских хитростях и принимая все за абсолют я и въехал в эти ворота. Ниночка, проявляя настойчивость, не давала мне ни дня передышки. В один из таких дней она привела меня к большому застолью. Нас пригласила ее подруга на проводы ее знакомого в армию. Из всех собравшихся
больше половины были незнакомы.
Завтрак, обед, ужин были поданы одновременно и против каждого из гостей стояла бутылка Московской водки. Первый стакан подняли за знакомство, после чего наступила тишина, прерываемая чавканьем и стуком ложек. Победив первого врага, гости расслабились и можно было слышать перекличку: « Меня зовут Сидор! А Вас?» И Вас отвечал:»Меня Федя, А меня Клава» -выкрикнула девица спортивного вида, сидящая между Сидором и Геннадием.
На второй тост – За будущего бойца – многим потребовались дополнительные боеприпасы, в состав которых неизменно должны были войти средства вино водочной продукции. Лучше водка. Что и было восполнено материально -производственной базой родителей, пока еще способного сидеть за столом будущего ударника боевой и политической подготовки.
Новобранец медленно удалялся от общества, цепляясь то за Федю, то за Клаву и никак не мог дотянуться до Сидора Общество наоборот удалялось от Афанасия ( будущий боец армейских будней и нестерпимых мук по Клавиным подругам), разбиваясь на группки по интересам выпиваемого, съедаемого, крикливого, любовного.
И только один Сидор не принимал никакого участия в этой атмосфере дружбы и созидательного ума. Лицо его после очередного стакана становилось краснее и краснее, нос приобретал цвет свеклы, а уши становились белее и белее.
В среднем он был нормальным человеком, т.е. если все краски сложить, то он был похож на каждого из сотрапезников. Но порознь это был биметалл, и если к уху подключить один провод, а к носу другой, то гарантировано, что Чубайс с его энергетикой никому будет не нужен. На Сидора никто не обращал внимания. И даже для любви обильной, общительной и везде успевающей Клавы Сидор превратился в туманное пятно, а Геннадий вырос до Штирлица, из одноименной комедии двенадцать стульев, как утверждала Клава своей подружке, вылизывающей соус из треснутой тарелки. Геннадий, смущаясь, медленно продвигал без всякого сопротивления свою руку по прохладному колену Клавы.
Этого никто не замечал. Пожалуй никто. Рука Геннадия уже коснулась недоступного и сокровенного.
И . . . в этот момент … раздался душераздирающий вопль. Застолье смолкло, как по команде армейского горниста, призывающего приготовиться к маршброску.
Сидор откусил ухо Геннадия.
Любители выпить и закусить перевязали голову с ухом полотенцем и потащили всхлипывающее его тело в поликлинику.
С Сидором никто не разговаривал, он стал изгоем. И только шипение: «У нас бы его, Такого надо убивать», как очередные тосты горячили и продвигали общество в русло интеллигентности.
Через час с небольшим с геройским видом появилась забинтованная голова Геннадия в сопровождении двух адъютантов и выпалила: «Пришили».
На радости Сидор произнес великолепный тост о непоколебимом мужском землячестве и коварстве женщин.
А я вдруг почувствовал, что от Ниночки пахнет дешевым одеколоном с привкусом плесени бараков, построенных в первые пятилетки на два - три года и простоявших почти пятьдесят лет.
Она показалась мне такой старой (ей было в ту пору 20 лет) и такой милой для общества случайных людей, что я встал из-за стола и пошел дышать свежим воздухом.