Петя, предложивший назвать девочку Елизаветой, был откровенно шокирован реакцией жены. Зная Люсю как человека спокойного и рассудительного, он не ожидал бурных протестов с ее стороны. Причем – без каких-либо разумных объяснений. Нет – и все! Ни за что! Любое другое имя, хоть Фёкла, хоть Лукерья. Но только не это!
- Да почему? Красивое имя, бабушку так звали. Мы с Веркой выросли на ее руках, пирогах да сказках. Я как узнал, что девочка будет, сразу подумал в ее честь назвать. Ты только послушай, как звучит: Елизавета Петровна. По-царски ведь. Что тебе не нравится?
Но Люся ничего не желала слушать. Она раздраженно гремела в раковине посудой и даже чуть не разбила одну тарелку. Лицо ее, покрывшееся багровыми пятнами, выражало непривычное упрямство.
- Ее будут дразнить «Лиза-подлиза», - вот единственное более-менее связное возражение, которого смог добиться от жены Петя.
- О чем ты говоришь? – супруг изо всех сил старался не сорваться на крик. – Детский сад какой-то, ей-богу. К любому имени при желании можно подобрать дразнилку, но это не значит…
- Нет, значит! Мою соседку по парте всю дорогу обзывали подлизой! И вообще!..
Люся сама толком не понимала, отчего так завелась, и потому злилась еще больше. Но мысль о том, что их дочь получит имя Елизавета, вызывала у женщины бурный протест. Ничего не оставалось, как удариться в слезы. В результате муж вылетел из кухни, хлопнув дверью, а она продолжила поливать слезами перемытую после ужина посуду. Долго не могла успокоиться: такой плаксой стала, просто беда. Ничего, ничего, это пройдет. Но Петя тоже хорош! Вместо того, чтобы успокоить жену, разобиделся и ушел смотреть телевизор. Судя по звукам, слабо доносящимся из гостиной, глава семьи восстанавливал душевное равновесие под хоккейный матч.
Кое-как наведя порядок на кухне, продолжающая всхлипывать Люся поняла, что ничего больше делать сегодня просто не в состоянии. Спать. Скорее лечь спать, несмотря на то, что вечер еще далеко не поздний. Завтра, хорошенько отдохнув, она помирится с благоверным и, быть может, по-другому воспримет его предложение. Нет! Но почему? Ведь не из-за Лизки же Новиковой, которая действительно ко всем подлизывалась в надежде списать домашнее задание. Чушь какая…
Люся умылась, тихонько прошмыгнула мимо двери, за которой как раз забили гол, разобрала постель и улеглась, чувствуя себя несчастнейшей из женщин. Зеркало в ванной только что подтвердило недавние показания весов. Нестриженные в угоду суевериям волосы утратили блеск. Бессовестный тип, именуемый мужем, увлечен тем, как две команды придурков гоняют по льду кусок резины. А хуже всего то, что из-за живота невозможно как следует выплакаться в подушку. Эта живая гора вынуждает лежать в чинной позе трупа, а слезинки тем временем одна за другой скатываются по вискам в уши. Да разве это – жизнь?!
- Петя!!! – завопила она, что было сил.
Черт с ним, - с утром, которое мудренее вечера. Они в ссоре уже целую вечность, и немыслимо позволить ей длиться. Длиться, литься, наполняя будущее смутой…
Дверь спальни смачно впечаталась в стену, и распятый силуэт мужа на миг застыл в освещенном проеме. С легким шорохом осыпался на пол небрежно приколотый к двери календарь с собаками.
- Ты что? Ты – уже? Рано ведь…
Подскочив к кровати, Петя зажег бра и в тревоге склонился над женой. Взял за руку и отшатнулся, напоровшись вдруг на ее безумный взгляд.
- Да что с тобой? Плохо?
- Нет. Я вспомнила…
Незадолго до выпускных экзаменов Люся загремела в больницу с гнойным перитонитом. По глупости, в общем-то. Ей очень хотелось посмотреть очередную серию «Горца». Поэтому, когда ни с того, ни с сего разболелся живот, девушка, ничего никому не сказав, постаралась устроиться поудобнее и стала терпеливо ждать начала фильма. Не поднимать же панику, если все само сейчас пройдет? Когда мама перед сном зашла к Люсе в комнату, та, скорчившись на диване спиной кверху, грызла от боли кулак и упорно смотрела, как Дункан МакЛауд рубит врагам головы. Ни пошевелиться, ни сказать что-либо она не могла. Пока приехала «скорая»…
Когда Люсю после операции и трех дней в реанимации перевели в обычную палату, она чувствовала себя вполне сносно и злилась на врачей за то, что не разрешают вставать. Ведь медсестру или санитарку не дождешься, если тебе что-нибудь нужно! А все соседки по палате тоже лежачие и помочь ничем не могут. За окнами шумит молодой листвой май, а она вынуждена отставать от жизни, валяясь на больничной койке! Под бесконечную трескотню соседок не почитаешь и не поспишь. Единственная радость – мама приходит каждый вечер. Но ненадолго, ведь дома ждут отец и пятилетний Сережка. Принесет вкусненького, умоет, причешет, рассует по карманам дежурного персонала денежки, чтобы не был забыт больной ребенок, и – бегом: ужин готовить.
Одну из санитарок, Лизавету, побаивалось все хирургическое отделение. Когда строгого вида старуха с вечно поджатыми губами начинала греметь ведрами, народ старался по возможности убраться с дороги. Она никогда не ворчала и не ругалась, в отличие от большинства коллег, но держаться от этой женщины хотелось подальше. Могла шваброй задеть, как бы нечаянно плеснуть на ноги грязной водой; а уж тапочки задвинуть под кровать, к самой стенке, - обычное дело. И попробуй потом свою обувку оттуда достать…
Работала Лизавета ночами и по выходным. Из болтовни медсестер больные знали, что живет она с незамужней дочерью. И отношения между родственницами до того натянутые, что они стараются как можно меньше пересекаться дома. И еще – вроде бы, Лизавета раньше была учительницей. Но с годами стала глуховата, поэтому из школы пришлось уйти еще до пенсии.
Прижимая к груди привезенные мамой тапочки со смешными собачьими ушками, Люся наблюдала, как старушенция в несвежем халате возит тяжелой тряпкой по линолеуму, и пыталась представить ее на месте Татьяны Андреевны, их классной руководительницы. И ничего почему-то не получалось.
А когда наконец-то разрешили вставать, у Люси резко подскочила температура, и ее перевели в бокс. Почти неделя проползла в полубреду; уколы капельницы, никаких посещений…
Однажды ночью девушка очнулась, чувствуя отвратительную слабость и ломоту во всем теле. Темноту в комнате нарушала только узкая голубоватая полоска под дверью. Люся долго лежала, глядя на этот тусклый свет. Хотелось уютно устроиться на боку и заснуть, но шевелиться она почему-то не могла. А сон ушел куда-то очень далеко и не желал возвращаться.
За дверью послышались шаркающие шаги, а затем она с противным скрипом отворилась, и в палату вошла женщина в длинном халате и плотно повязанной косынке. Запахло хлоркой и еще чем-то неприятным. Лизавета! Что ей здесь понадобилось? Ни ведра, ни швабры санитарка при себе не имела. Люся на всякий случай зажмурилась, - так ей вдруг стало страшно. А Лизавета приблизилась, осторожно взяла похолодевшую руку пациентки и начала стягивать кольцо, надетое на средний палец. Родители подарили на шестнадцатилетие; очень симпатичное колечко с двумя жемчужинами. Оно было чуть маловато, да еще пальцы отекли от бесконечных капельниц. Санитарка крутила кольцо и так, и эдак, но снять его не получалось. Люся лежала ни жива, ни мертва, боясь даже вздохом показать, что она в сознании. Наконец Лизавета, поняв, что затея не удалась, выпустила ее руку, проворчала что-то вроде «будь ты проклята» и ушла.
Успокоиться девушке удалось только под утро. Потом она стала сомневаться: не в бреду ли, не во сне привиделся этот визит? Правда, одна женщина в отделении жаловалась, что у нее пропали серьги…
- Так о чем ты вспомнила? – спросил Петя, прерывая паузу, достойную великой актрисы.
Люся постаралась улыбнуться:
- Да так, пустяки. Ты уж прости меня. Пусть будет Елизавета Петровна. Ведь имя ни в чем не виновато, верно?
