Незатейливый марш Мендельсона
дул с винила оркестрик любви.
Охмуряла вдова Гершензона,
в эту ночь, своего визави.
Под скрипучее скерцо дивана –
возложила себя неглиже.
Через дырки от орденских планок
просочилась поближе к душе.
Принимая роскошное тело,
пожилой генерал ФСБ,
как учили, справлял своё дело -
твёрдо помня присягу (без «Б»).
Снег колючий вылизывал крышу,
и дрожал как струна миокард.
Темп контакта был явно завышен –
но хранил, от беды, Бодигард.
В пик интима, шельмец ненароком,
обронил, что в гнезде глухаря,
в одиночестве крайне жестоком –
беглый химик дрочИт втихаря.
А вдова, размягчённая лаской,
простонала: «Ну, что ты, мон шер!
Он в КолАмбусе штата Небраска –
у шалавы Шаррон Робеспьер".
Старый лис, съел икру и севрюгу.
Штоф прибрал и мадам расколол…
Салютует поющая вьюга -
у моссада сегодня прокол.
Вдоль кремля гнутся белые ели,
словно тянутся долу припасть.
Город болен февральским похмельем…
Подвела Гершензоншу матчасть.
Тихо плачет вдова молодая
под портретом Эдгара Дега.
На Москву, все следы заметая,
Белый Ангел роняет снега.
В ритме брАди-кардИи шансона,
по Остоженке кружит пурга.
Генерал снял жучка с телефона
и ещё раз отшвОрил врага…