По подъезду, где лампа, моргая, никак не потухнет.
Этот вымерший город, возможно, последняя бухта,
Из которой свой ветхий корабль поведу в небеса.
Всё иначе, родной. Здесь теперь совершенно иначе...
И плакучая ива над озером больше не плачет,
И, прощаясь, никто не желает друг другу удачи,
А желают — потуже ещё затянуть пояса.
Экономят на булочках к чаю, трамвайных билетах,
И в объятиях смога проводят зловонное лето,
Только воды реки, вероятно, впадающей в Лету,
Безмятежно текут, лишь меняя предательски цвет.
Ничего необычного, милый. Простая рутина.
Монотонные будни — болотная липкая тина,
Я с похмелья себя по утрам ощущаю скотиной,
Понимая, что трезвости места в сознании нет.
Я давно не тоскую по прошлому. Только по жизни,
Из которой по чьей-то неведомой прихоти изгнан,
Это сонное небо глядит на меня с укоризной:
Как не в ногу шагать — так храбрец, а по-пёсьи скулишь.
Только воет душа — на луну ли, на тусклое солнце...
Словно в съёмке ускоренной, время бесславно несётся.
И хотелось бы верить, что разум хоть в ком-то проснётся,
Но в округе царит леденящая, гулкая тишь.
А на родине спят города, погружённые в кому...
Мною избранный путь я не смог бы пройти по-другому,
Понимая, что вряд ли дождусь пресловутого грома,
От которого хоть перекрестятся здесь наконец.
Я тоскую по жизни , по пьянкам богемным на кухне,
Разбудите меня, если небо на голову рухнет!
...Только если Господня дубинушка всё-таки ухнет,
Воцарится всеобщий, заслуженный миром п*дец.
