Допишу или не допишу - будет видно. А так лежит без толку уже несколько месяцев.
***
И всё-таки я бы не осмелился сказать, что это был мой самый лучший день рождения. Боюсь, это было бы не совсем корректно. И даже не по отношению к тем, прошлым моим сорока пяти дням его самого, а скорее к тем, многим, которые, как мне хотелось бы верить, ещё будут.
Но на данный момент этот мой день рождения был, без сомнения, самым необычным.
И дело даже не в том, что длился он целых 36 часов, (это если мерять только по одной из осей измерения нашего бренного мира), и целых 6750 км, если мерять его посредством двух других. Да, именно "целых", с нулём в конце и совсем без знаков после запятой. И это не я придумал для красного слова, а старательно подсчитала карта, которая дадена нам самим гуглом.
Подсчитала от того отеля до самого нашего дома. И я даже не стал с ней спорить, потому что ей, наверное, виднее.
В этот свой день рождения я проснулся, как обычно, около шести.
В тот самый момент, когда под аккомпанемент спокойного и размерного дыхания океана, которым он так заботливо убаюкивал нас всю ночь, понемногу вытесняя утреннюю серость, к нам в номер сквозь узкие щели жалюзи деликатно заглядывал рассвет. И ещё так моментально появившаяся мысль, та, которая потом, по любому поводу будет возникать у меня в течение всего дня, мысль о том, что сегодня, у меня день рождения, и сегодня же вечером мы отсюда уезжаем.
И после завтрака на веранде, той, огромной, на третьем этаже, где так изумительно сочетается белый цвет бетона с тёмным деревом перил, столов и стульев, и с этим жёлтым песком внизу, синим небом вверху и синим с белым океаном впереди, завтрака под пристальным вниманием наглых ворон и любопытных белок, которые, впрочем, совсем не мешают любоваться всеми этими экзотическими пейзажами, таящими в себе бесчисленное количество ракурсов и композиций, итак после всего этого и со всем этим мы поспешили к океану, постоянно подстёгивая себя тем, что уже завтра нас здесь совсем не будет.
На этом пляже, прямо рядом с отелем, плавать совершенно невозможно. И все эти купания, как их не крути, представляют собой всего лишь некие состязания между тобой и океаном. Словно вы с ним просто два очень упрямых барана. Причём ты, такой маленький, но настырный, действуешь наскоками, долго отдыхаешь после своей очередной попытки, иногда даже целых полдня, а он - огромный и неутомимый, всё так же безостановочно и равномерно катит свои огромные волны, вроде бы ненавязчиво демонстрируя свою мощь.
А ты отдышишься, отлежишься, нагреешься на солнце, словно старый потрескавшийся вьетнамок и наконец решишь для себя "Ну все, пора". И начнёшь отважно карабкаться вниз, что само по себе удивительно, потому что обычно все карабкаются вверх. И ступишь на песок, так ослепительно поблёскивающий на солнце, такой удивительно ровный, с которого океан так бережно стёр для тебя все чужие следы, и ты медленно, и даже слегка обречённо побредёшь навстречу его раскрывающимся объятиям. И когда твои ноги коснутся воды, ты опять, словно в первый раз, обрадуешься тому, что она такая тёплая, совсем как воздух. Те же самые двадцать восемь градусов.
Но возле самого берега тебе кажется очень мелко и ты бредёшь всё глубже и глубже, потому что тебе очень хочется погрузиться в эту воду полностью. И когда брызги от волн начинают уже долетать до твоего лица ты снова удивляешься, но теперь уже своим вторым постоянным удивлением. Потому что эта вода очень солёная и густая.
И ты сразу начинаешь думать о всяком проникновенном и возвышенном, о чём ты когда-то слышал и читал, про похожесть плазмы крови и морской воды и про колыбель жизни, в смысле про зарождение всей жизни на нашей планете именно здесь в океане.
Но чем дальше ты уходишь от берега, тем волны становятся больше, а тебе хочется найти такое место, где ещё не слишком глубоко, чтобы самые высокие волны не накрывали тебя с головой, и где, самое главное, волны ещё не начинают так хищно закручиваться. И тогда ты, дождавшись очередной крупной волны, просто сможешь слегка подпрыгнуть, и позволить этой волне немного прокатить тебя в направлении берега.
Но океан очень коварен, если вообще можно оперировать в отношении его такими человеческими понятиями. А уж тем более ждать от него каких-то положительных, присущих исключительно людям качеств, таких как мягкость, доброта, благородство, великодушие или даже хотя бы снисхождение. Как всякий большой и сильный хищник, океан просто пытается отвлечь тебя, загипнотизировать угрожающе зависшей над тобой на мгновение, словно кобра изумрудной волной, и в то же самое время движением всей остальной воды пытается незаметно, исподтишка подтянуть тебя к себе поближе. И через какое-то время ты, героически справившись с очередной волной, которая вроде бы только что пыталась вытолкнуть тебя на берег, с удивлением вдруг замечаешь, что под твоими ногами уже нету никакой опоры.
И тогда ты начинаешь судорожно грести к берегу, а океан, видя, что его очередная добыча, на которую он потратил столько времени и сил, внезапно пытается ускользнуть, начинает закручивать свои волны пораньше, и пораньше, чтобы каждой из них, достигнувшей тебя, гулко ударить тебя по голове, а потом закрутить вихрем, лишить ориентации, залепить тебе рот и нос густой океанической водой и торжествующе утянуть тебя на дно.
А иногда океан устаёт хитрить, и внезапно переходит к решительным действиям - он сотворяет волну побольше и начинает закручивать очень далеко от того места, где ты уже вполне расслабился и развеселился, опрометчиво уверовав в собственную непобедимость над стихией. И вот этой шумной, безрассудной, счастливой и весёлой волной океан с наслаждением сбивает тебя с ног, а потом уже для самой полной и разгромной победы сотворяет внезапно ещё одну, внеочередную, которая уже окончательно добивает и оглушает тебя, уже лежащего, поверженного и дезориентированного, с залившейся тебе в нос рот и уши жгучей солёной водой.
И ты отступаешь, потому что вдруг в этот самый момент чётко понимаешь, что всё, хватит, ты уже накупался. Довольно. Ты уже полностью сыт, точнее ты насыщен. Ты сейчас получил максимум от всего того, что ты мог бы получить. И ты возвращаешься на берег, ты тяжело дышишь, вода стремительно, ручьями, стекает с поверхности твоей кожи, а когда ты слегка наклоняешься - внезапно выливается у тебя из носа.
А ещё там были очень весёлые собачки. Ксения всё время пыталась с ними разговаривать, но они совершенно не понимали по-русски. А вот на английские слова они реагировали с напускным безразличием, и лишь врождённая шриланкийская деликатность мешала им, не дослушав, убежать по своим делам. Поэтому они лишь начинали громко зевать, и рассеянно поглядывать по сторонам. А вот с немцами одними они крепко дружили. Были там такие себе немцы. Тоже весёлые. Наверно на почве весёлости они и сошлись.
Раз одна собачка присела рядом с нами пописать. Смешно так присела, по-девчоночьи. А рядом кто-то вдруг кашлянул. Наверно кто-то из «бич боев», которые как обычно выжидающе торчали перед загорающими на шезлонгах нами, торчали на среднем из трёх ярусов бетонных колец, вкопанных в крутой склон и образующих как бы лестницу из трёх ступеней между территорией отеля и пляжем. Поскольку юноши торчали почему-то на средней ступени, а каждая из них была не меньше полуметра, то на уровне нашей чудесной газонной травки, по которой так приятно было пройтись босиком, опустив ноги с деревянного шезлонга, то они видны были нам от пояса и выше. А охранники, что обычно неподвижно стояли недалеко от шезлонгов, пристально бдили, чтобы бич бои внезапно не оказались на территории отеля целиком.
Так вот, то ли бич бой какой кашлянул, жадно поглядывая по сторонам своими красными глазами кровожадного морского разбойника, то ли собачка сама себе внезапно кашлянула, но поскольку процесс у неё уже пошёл, то она всего лишь подпрыгнула на месте, сместив на пару секунд свой прицел немного в сторону, но сразу быстро взяла себя в руки, если такое можно сказать о обладательнице четырёх лап, и с честью закончило начатое. Что без сомнения характеризует её только с положительной стороны, исключительно как целеустремлённую, собранную и зрелую личность.
Продолжение возможно ещё последует