Как-то мама позвонила расстроенная: отец хандрит, неважно себя чувствует. Сердце у меня разрывалось от тоски по родителям, по дому. Но я не могла приехать. Лихие девяностые, хроническое безденежье, работа, маленький ребенок. Все это казалось непреодолимым препятствием. А через несколько лет, когда пришлось срочно лететь хоронить маму, нашлись и деньги, и ребенка пристроила, и с работы отпросилась. Только кому уже это было нужно?
Но тогда мамин звонок разбередил мне душу, а мама, прощаясь, как обычно пожелала: «Береги себя, детка!» И, помолчав, неожиданно добавила: «Я люблю тебя». И сорокалетняя детка чуть не выронила телефонную трубку. Знала ли мама, что я запомню и этот осенний день, и наш разговор почти дословно? И щенячью радость, охватившую меня от этих слов, только потому, что услышала их, тоже запомню. Как мне, оказывается, не хватало именно этого ее «люблю», произнесенного вслух. Теперь, на склоне лет, я понимаю, какая мощная защитная сила заключена в этих простых словах, но только если говорят их от сердца. Как и в сказке, сезам открывает дверь к сокровищам, но только тем, кто знает волшебное слово. Теперь, на склоне лет, я понимаю, что слова любви обязательно надо говорить, если ты действительно любишь. И не стесняться, и не уверять себя, что и так все понятно, и не жалеть, не беречь их до лучших времен. Наступят лучшие времена или нет, не знаю, а вот время, когда эти слова просто некому будет сказать, придет. И ты, как остров, застынешь в молчании своего одиночества, равнодушно отмечая, как с каждым днем все дальше и дальше от тебя берег материка. То ли ты уплываешь, сорвавшись с якоря, то ли одиночество затягивает, поглощает тебя, как омут.
Время уже безжалостно отсчитывало последние месяцы и дни маминой жизни, но я-то этого не знала. Она никогда не жаловалась на здоровье, терпеть не могла разговоры о болячках, а ее звучный смеющийся голос в телефонной трубке создавал иллюзию молодости, и я забывала про ее возраст. Накануне моего дня рождения мама позвонила и попросила найти и обязательно послушать песню группы «Фристайл» «С днем рожденья, мама!» Я пообещала, но как-то без должного внимания. Мама, видно, почувствовала мою невнимательность, и снова настойчиво попросила найти песню и внимательно послушать припев. «Ты вместо слова «мама» вставь слово «дочка», - наставляла меня мама своим размеренным учительским голосом, - и поймешь, что я хотела тебе сказать». Я усмехнулась мысленно, но пообещала исполнить ее просьбу. И конечно забыла. Суета.
Недели через две мама спросила, слушала ли я песню. Захваченная врасплох, я неумело соврала. Мама мудро промолчала и как-то очень быстро распрощалась со мной. А у меня остался горький осадок от ее хоть и невысказанной обиды, от моего глупого вранья. И всего-то надо было зайти в магазин и купить кассету, но все как-то руки не доходили. Всегда находились какие-то более важные, чем мама, дела. Песню я так и не послушала.
Где-то в это же время мама попросила прислать фотографии внука. Соскучилась и очень уж хотелось ей посмотреть, каким он стал с тех пор, как они виделись в последний раз. Я решила, что обязательно нужна семейная фотография, где мы втроем: я, муж и сын. Порадуем родителей нашими счастливыми физиономиями. Пока собрались сфотографироваться, пока фотографии отпечатали… А потом надо было еще идти на почту отсылать, а времени как всегда не хватало. Я обещала себе: «Завтра!». Но проходило очередное завтра, фотографии так и продолжали лежать на рабочем столе.
Как-то под вечер позвонила мама и между прочим спросила, выслала ли я фотографии. Я горячо заверила ее, что завтра обязательно отошлю. Мама тяжело вздохнула и как-то обреченно сказала: «Видно, не дождусь я…» Меня обожгло стыдом. И я дала себе самую страшную клятву завтра же утром отослать фотографии.
Утром позвонил отец, совершенно убитым голосом сообщил, что маму положили в больницу, ночью ей стало плохо. Лучше бы мне приехать. Чувство надвигающейся беды и моей огромной вины перед мамой оглушили меня. Я ринулась занимать деньги, потом - за билетами на самолет. И пока я суетилась, собирала вещи, инструктировала мужа и сына, одна мысль растерянно билась в моей отупевшей от горя голове: «Только б успеть! Господи, дай мне успеть! Повиниться, показать эти чертовы фотографии. Пусть она меня простит, Господи!». Мне казалось, что все каким-то невероятным образом наладится, как только мама простит меня. Она поправится, только бы мне приехать. Только бы мне успеть - и все образуется! Так не должно быть, не может, чтобы она ушла, а я осталась С ЭТИМ жить.
Вечером, когда я уже сидела на чемодане, ждала машину ехать в аэропорт, снова позвонил папа. И еще ничего не услышав, я уже поняла, что мамы больше нет. Не успела я…
Сколько себя помню, куда бы меня ни заносила судьба, домой летела окрыленная, радостно предвкушая встречу. И само ожидание этой встречи становилось праздником. Впервые дорога домой оказалась такой мучительной. В доме везде была мама. Ее книга на тумбочке у кровати. Ее халатик на двери. Еле слышимый запах ее духов. Я, как раненое животное, бесцельно кружила по комнатам, выхватывая взглядом памятные безделушки в стенке, альбомы, фотографии и картины. История появления каждой из них была мне хорошо известна. Это были не просто вещи, это были приметы любимого дома. Я надолго застывала у окна, уставившись невидящим взглядом в его чернильную темноту. Я не просто вспоминала. Я прощалась с тем счастливым домом, которого у меня больше не будет. Никогда.
Гроб с маминым телом привезли под вечер следующего дня. Ей тоже предстояло прощание с домом. Последняя ночь. Ближе к полуночи разошлись друзья и соседи, отец, словно окаменевший в своем горе, прилег отдохнуть. Мы остались с мамой вдвоем. Я молчала, понурившись. Все слезы уже были выплаканы. И теперь мне предстояло сделать последнее, вернуть долг. Пусть так, пусть с непростительным опозданием, но я должна была это сделать. Я ведь обещала. Я достала из сумочки злополучные фотографии, положила их на застывшие мамины руки. Наше счастливое семейство бодро улыбалось в объектив.
- Прости меня, мама. Прости! – бормотала я, не поднимая глаз. Я просила прощение за эти опоздавшие улыбки, за свою бессовестность.
Пройдет несколько лет. Я похороню сестру и отца и приеду продавать квартиру. Теперь это была только квартира, только квадратные метры жилплощади. Эти стены и потолки перестали быть домом, с тех пор, как из жизни ушли дорогие мне люди, которые здесь жили. Они ушли и забрали с собой что-то невидимое глазами, но ощущаемое сердцем. Наверное, у нашего дома тоже была душа. Иначе и не могло быть. Мы слишком любили друг друга, и эта любовь не могла просто так, бесследно, растворяться в пространстве. Дом впитывал нашу любовь, как сухая земля впитывает воду. А потом источник иссяк. Еще какое-то время дом хранил тепло умерших людей, выстывал постепенно, а потом умер, как умирают люди. И когда я через год вернулась, это была уже только жилплощадь.
На подоконнике маминой спальни все еще стоял старенький «Панасоник», мама любила перед сном слушать радио и свои любимые кассеты. Повинуясь какому-то неясному чувству, я нажала кнопку. Я уже знала, что услышу. И все же, когда зазвучали аккорды и первые слова песни, я испытала настоящий шок. Через годы и горькие утраты, через мои слезы, и нестерпимое, обжигающее чувство вины я опять услышала мамин голос: «Ты обязательно послушай эту песню…» И вот в пустом мертвом доме, где не осталось никого, я слушала мамину песню, как привет из времени, когда все мы были еще живы и счастливы.
Купить тебе букет
Я не забыла, нет,
Особый день я в сердце берегу.
Жаль, в день рожденья твой,
От дома далеко,
Тебя поцеловать я не могу!
Передо мной - портрет:
Твои семнадцать лет,
Счастливые, наивные глаза!
Уж ты взрослее той,
Что на портрете том...
Сегодня я тебе хочу сказать:
Пусть года, как вода -
Не порвется никогда
Нас связавшая прозрачная нить!
С днем рожденья тебя,
Дочка милая моя!
Пусть тебя твой добрый ангел хранит!