Д В О Е.
Это произошло в далеком 1953-м году. Мать, уставшая бороться в одиночку со все усиливающимися материальными трудностями, решила перебираться из городка Белая Церковь, где мы жили, к моей старшей сестре во Владивосток. Наша бабушка, к тому времени умерла, и маму ничего больше не связывало с этим городом. К тому же сестра звала мать, так как родившийся у нее первенец ставил под угрозу ее учебу в аспирантуре.
Денег на дорогу на нас троих: маму, меня – двенадцатилетнего пацана, да трехлетнюю сестру Зою, естественно, не было. И взять их было неоткуда. Но наша удивительная и неповторимая мать придумала, таки, способ нашей бесплатной перебазировки через всю страну.
…Энергии и отваге этого Человека я, доживший до седин, не перестаю удивляться! Она была всегда готова на любой подвиг во имя спасения и улучшения жизни своих детей! Оттого-то, на ее памятнике под ее портретом и выбито: «Низкий тебе до земли поклон за твой материнский подвиг!»…
Мама узнала, что Белоцерковский консервный завод регулярно отправлял вагоны с украинскими борщами во все уголки нашей, тогда еще необъятной, Родины. Вот мать и взялась сопровождать вагон с этой продукцией в далекий Владивосток, как проводник.
И очень скоро мы все трое находились в вагоне-леднике начавшим свое длинное путешествие на Восток.
Вагон-ледник. Так называли специальный вагон, в котором, заполнив особые емкости колотым льдом, летом перевозили, требующую охлаждения продукцию, Зимой же, наоборот, этот вагон надо было обогревать, чтобы наши украинские борщи, упакованные в стеклянные банки, не пропали. Эти вагоны имели по центру две большие грузовые двери на обе стороны. Обе половинки вагона заполняли до самого потолка ящиками с продукцией, оставив посредине небольшое пространство для проводника, да печки-буржуйки. Вот для топки этой самой «буржуйки» и предназначался проводник.
…Не знаю, кто придумал это название для таких печек. Догадываюсь, что так наш мудрый народ отметил ее ненасытность и прожорливость с весьма скромной отдачей. Теперь, когда буржуи из исторических книг перекочевали в нашу повседневную жизнь, мы можем лишний раз убедиться меткости русского фольклора …
Эта наша проводниковая эпопея длилась 29 долгих дней и ночей. Наш вагон пересекал с запада на восток всю нашу необъятную Страну.
Наша ненасытная «буржуйка» постоянно требовала корма. Причем, для тяги в ней требовался приток свежего воздуха, которого в загруженном леднике, в котором конструктивно не предусмотрены окна, естественно, не было. Поэтому приходилось дверь чуточку приоткрывать, что не способствовало накапливанию тепла. Но эта дверная щелочка давала немножко дневного света. Можно было даже читать. Правда, на остановках, так как на ходу вагон так швыряло, и трясло, что высокие штабеля ящиков по обеим сторонам от нашего лежбища, составленного из этих же из ящиков, накрытых старыми матрацами, угрожающе скрипели, шатались и накренялись, грозя нам обвалом. Иногда, когда за стенками вагона теплело, мать, тщательно укутав нас, открывала дверь пошире и тогда перед нами, как в многосерийном фильме, разворачивалась захватывающая дух панорама нашей Родины. Проплывали большие города, мелькали села, полустанки, реки и озера, леса и перелески.
…Видимо, с тех пор я беззаветно и преданно влюблен в мою Великую Родину. А перестук вагонных колес убаюкивает меня без всякого снотворного…
Большую часть суток мы с сестренкой и мамой проводили на своем «лежбище». Удивительно, но я не могу вспомнить, чтобы нам, детям, надоела эта громыхающая жизнь. Видимо, природа как-то оберегает детство от страданий, переживаний и перегрузок. То мы с сестрой придумывали какие-то игры. То я обследовал вагон, взбираясь на штабеля и пролезая по небольшому пространству между ящиками и потолком вагона. Но огромную часть суточного времени умела заполнять наша мать своими рассказами. Она знала очень много сказок и детских стихов. В те трудные послевоенные годы, когда выпуск детской литературы еще только налаживался, мать была для нас кладезем знаний, которые накапливает детский разум, постепенно превращая маленького человека именно в существо разумное и закладывая фундамент того, что называется интеллектом. Мы засыпали под убаюкивающий говор мамы и перестук колес, и спали безмятежно и спокойно, как спится только в детстве. Только изредка, когда наш вагон сильно сотрясало, мы инстинктивно прижимались к маме и, нащупав ее рядом, успокоенные, снова крепко засыпали.
У нас был небольшой запас свечей, который мать очень берегла. Но больше всего задавала нам хлопот наша «буржуйка». По идее, на каждой узловой станции должен был находится специальный пункт, который обязан снабжать проводников дровами, углем и свечами. Но, как многие законы в нашей терпеливой России, во все века и при всех правителях, писались в огромном отрыве от жизни и были изначально мертворожденными. Да и товарный поезд, это вам не литерный экспресс, который уходит и прибывает на станции по расписанию. Товарный поезд двигается по одному Богу ведомым графикам! То он стоит сутки - двое на какой-то узловой, то несется, как угорелый, со скоростью экспресса, ненасытно глотая не мерянные версты наших российских дорог. И не у кого спросить: Что за остановка? Сколько будем стоять? Потому что ответа на последний вопрос не знает никто даже, пожалуй, паровозная бригада. К тому же товарняк останавливается не у перрона, а на краю станций. Где уж тут бегать по станции и искать мифическое снабжение?!
Так или иначе, но в пути выяснилось, что топливо надо добывать самим. Поэтому очень быстро у нас с Мамой выработался рефлекс: как только поезд замедлял ход, я одевался, хватал ведро и замирал у дверей в позиции стайера. И, едва поезд останавливался, как мы распахивали дверь и старались увидеть, среди соседних составов состав с углем. И было великим везением, если этот состав оказывался рядом…
…В тот памятный день в вагоне было очень стыло. Поезд наш несся уже вторые сутки без передышки, как заведенный, сквозь бесконечную пургу и снега Сибири. Запас топлива был исчерпан полностью. Мама укутала сестренку во все одежды, и она лежала на нашем лежбище, высунув из вороха тряпья, свой любопытный и неунывающий нос.
Мы молили Бога, чтобы поезд остановился и остановился бы рядом с углем. Видимо, наши молитвы были услышаны - поезд стал замедлять ход и, наконец-то, совсем остановился. Мама немедленно распахнула дверь, и мы быстро огляделись. Метель закончилась. К тому же, нам потрясающе повезло, - рядом с нами стоял состав с углем! Я схватил ведро и, кубарем выкатившись из вагона, стал карабкаться по скобам в ближайший вагон, доверху засыпанный углем.
- Митя! А пальто?!,- ахнула мать, увидев, что я выскочил в одной курточке.
- Да я быстро!, -отмахнулся я.
Зачерпнув полное ведро угля, я быстро десантировался из угольного вагона и, подбежав к нашему леднику, подал маме ведро, для опорожнения.
- Быстрее! – поторопил я ее.
- Сынок! Хватит!, - встревожено сказала мать, опасаясь, что поезд тронется и я отстану.
- Давай!, - нетерпеливо крикнул ей я, зная, что ведро угля – это очень скромный запас для нашего «буржуя».
…Я набирал третье ведро угля, когда до моего слуха донесся крик матери. Я поднялся и выглянул за борт вагона. Наш поезд тронулся. В дверях нашего вагона стояла мать и звала меня. Быстро спустившись с угольного вагона, я побежал догонять наш вагон. На мое счастье поезд шел очень медленно, да пути были хорошо расчищены от снега. Мешало бежать только тяжелое ведро с углем. Мать мне кричала:
- Брось! Брось ведро!
Но этого сделать я не мог. Я понимал, что и запас этого угля у нас далеко не лишний, и без ведра без этого нам, как без рук и потому молча бежал, напрягая все силы. Кое-как я добрался до дверей и забросил ведро на высокий пол ледника. Поезд ускорил ход. Бежать было все тяжелее, да я еще и выдохся на этом рывке с ведром. В какой-то момент я понял, что мне не догнать наш вагон и не вскарабкаться на высокую его ступеньку. Я стал отставать. Ужас промелькнул в глазах матери…
Заметив, что за нашим ледником прицеплен вагон – пульман с тормозной площадкой, я, собрав силы, уцепился за поручни этой площадки и вскарабкался на нее. Ноги меня не держали. И я присел у борта этой площадки.
Тогда я и увидел его.
Первого…
Он сидел у борта в валенках, в белом тулупе и большой мохнатой шапке. Воротник его тулупа был поднят и надежно защищал его и от сибирского мороза, и от снежной пороши, поднятой колесами поезда. Он что-то неустанно жевал, периодически засовывая в карман своего тулупа руку за новой порцией.
Несмотря на события, он даже не шевельнулся, не изменил положения тела и вообще не проявлял никакого интереса с происходящему. Я пододвинулся, было, к нему, но его глаза из-под низко надвинутой шапки скользнули по мне с таким равнодушием и безразличием, что я как-то моментально понял, что умри я вот здесь, на этой, обвеваемой всеми ветрами заснеженной площадке, он и пальцем не пошевелит. Мне стало страшно и холодно рядом с ним. Действительно, в своей куцей курточке и ботиночках на «рыбьем» меху на тридцати градусном сибирском морозе я бы долго не протянул... Я постарался упрятать покрасневшие кисти рук в рукава и сжался в комочек, пытаясь спрятаться от вездесущей снежной пороши.
Вдруг я услышал мамин крик. Я встал на ступеньки и выглянул наружу. Мать стояла в дверях нашего вагона, размахивала своим старым пальтишком и кричала мне, чтобы я его ловил. Это было безнадежной затеей. Мать не смогла бы добросить пальто до меня и оно неминуемо осталось бы в снегу среди путей. Осознав это, я ей закричал изо всех сил:
- Мама! Не надо! Не смей!
Мать беспомощно огляделась в поисках спасительного выхода…
… Паровоз медленно протягивал наш состав мимо станции. Сквозь порошу я прочитал: «Станция Зима». Вдоль путей стояло много людей со снегоуборочными лопатами, которые расчищали пути от снега. Сейчас они, приостановив работу, пропускали наш состав, отвернувшись спиной от колкой снежной пыли, которую поднимал наш эшелон.
В глазах мамы зажглась надежда. Она стала кричать этим людям:
- Помогите!... Мальчик!... Бросьте ему пальто!...
Но, когда эти люди понимали, в чем дело, поезд уже далеко протягивал мимо них наш вагон. Мама, видимо уже ни на что не надеясь, кричала и кричала...
А поезд шел и шел…
И тогда появился в моей жизни он.
Второй!
Он шел по расчищенным от снега соседним путям в легком пальтишке и ботиночках. Под рукой у него была какая-то папочка. Он услышал мамины крики и обернулся. Мгновенно оценив ситуацию, он бросил свою папку в снег и заранее побежал рядом с нашим составом. Мать поняла, что это ее последняя надежда и бросила ему пальто:
- Мальчику… Мальчику передайте…
Порыв ветра отбросил пальто в сторону от мужчины. Это задержало его. И, когда он подхватил пальто, мой вагон уже проехал вперед. Несколько драматических минут продолжалась эта гонка человека и состава. Человек, напрягая все свои силы, медленно нагонял состав. Он уже мог бы бросить мне пальто, но он понимал, что это – мой последний шанс и не хотел рисковать.
В нескольких метрах от себя я видел его напряженное от бега лицо и его глаза, как будто ободряющие меня. Вдруг он глянул вперед, и в его глазах метнулся испуг. Впереди, в метрах десяти заканчивалась расчищенная от снега зона. Дальше сугробы были по колено…
Второй нечеловеческим напряжением сил сделал последний рывок и бросил на мои ступеньки комок пальто с хриплым криком:
- Парень, лови!
Мне удалось прижать брошенное пальто ногой на последней ступеньке вагонной лестницы.
И тут же закончилась расчищенная территория и он на полном ходу врезался в сугроб. Шапка его откатилась в сторону. Я видел, как он несколько секунд лежал неподвижно, потом встал и посмотрел вслед нам.
Мама, плача навзрыд и стоя на коленях в проеме дверей нашего вагона, безостановочно кланялась и кричала ему:
- Спасибо… Спасибо… Спасибо…
И мне:
- Поблагодари! Поблагодари его!
Второй приветливо помахал нам с мамой рукой и, нахлобучив поднятую шапку, медленно побрел назад к тому месту, где бросил свою папку…
Я укутался в мамино пальто и натянул вязанные рукавички, которые мама предусмотрительно всунула в карманы пальто, снова сел рядом с Первым, который все так же
что-то жевал, все так же безучастный ко всему…
Но мне больше не было страшно рядом с ним.
Ведь на свете был Второй!..
…Этот случай имел и другие добрые последствия. Через несколько вагонов от нас ехали два грузина, которые везли во Владивосток свое вино в огромных бочках. Они, видя всю эту драму, на первой же остановке принесли маме спирта – меня растереть и влили мне рюмку доброго грузинского вина – средства от простуды. И до конца нашего пути взяли над нами шефство. Больше в топливе мы не нуждались. Видимо, Добро, как и Зло, заразительно…
…Иногда я задумываюсь над той щедростью, с которой Создатель в самые трудные моменты моей, не балующей меня комфортом жизни ставил на моем пути Вторых, которые спасали меня?! Может быть, Он меня спасал для того, чтобы я рассказал о них?!..