терзая слух небесам.
Стоим всеоружно – к лицу лицо –
не веря своим глазам.
Но трубы вскричали, и дрожь ушла:
привычка сильней, увы –
и в дьявольский танец вошли тела
без помощи головы.
Сперва лишь похаживанье, игра,
и выпады так честны.
Не ты ли рассказывал мне вчера
о доме саманном сны
(заброшен, плющом увит)?
По прихоти выкормышей волков
вчера я спасти был тебя готов,
сегодня готов убить.
Тяжёлая сшибка, пыланье щёк,
неистовый лязг, прыжок.
Удары решительны, но ещё
открыты, как диалог,
и, словно укол, оскал
знакомой улыбки. Всего нужней!
Под коркой суровости нет нежней
того, что в тебе сыскал.
А время струится водой в ушат
из ковшика-черпака –
и вот понемногу шатает шаг,
слабеет моя рука,
глаза заливает пот.
В груди были угли – вулкан теперь,
и жадно следит многорылый зверь
за тем, кто из нас падёт.
Похоже, не впрок был ячменный хлеб,
замешанный на крови.
Сейчас я поддамся, сойду в эреб,
убей меня и живи.
Как будто споткнувшись, со взмахом рук
валюсь на сырой песок,
привстали трибуны – и бледный друг
по гарду
в себя
клинок.
