Тенденции донецкого эссе (Эссе)

Писать эссе об эссе дело неблагодарное. Особенно, если под «современным эссе» понимаешь эссе ХХ – ХХІ веков – не меньше. А писать эссе о донецком эссе дело неблагодарное в квадрате. А о современном донецком эссе тем более. Моментально посыпятся упрёки в субъективизме. Как будто в модернизме было или может быть нечто объективное. Объективность умерла вместе с Флобером – она ещё жила в его романах, но потом поспешили заколотить её агонизирующее тело летаргической красавицы в сосновый гроб декадентских новелл и положить на её свежую могилу венок алых роз, когда песок на могильном холме тризны был ещё сыпким и рыхлый. Кто в этом виноват? Возможно, Эдгар Аллан По, возможно, Шарль Бодлер – они предтечи этого весеннего субъективизма, что пахнет неолитом и степной травой. Эссе всегда было субъективным – такова его природа и не надо это отрицать. Тем более донецкое эссе. Как оригинальное направление эссеистики донецкое эссе не то, что родилось – оно вынырнуло из металлургической публицистики начала ХХ века, когда урбанизм уже считали чем-то банальным. Эмиль Верхарн в то время уже был прочитан, хотя ещё и не забыт. Но он был уже мёртв – трамвай поставил точку в его урбанистических медитациях – полётах над Городом. Жаль, что Эмиль Верхарн не смог побывать в Донецке – тогдашней Юзовке. В таком случае он смог бы иначе объяснить невеждам, что такое Город.  

Донецкое эссе совершило свой первый крик новорождённого, когда безумный ХХ век шагнул за четверть. Это были эктраординарные двадцатые – время джаза, постимпрессионизма (Винсент Ван Гог, Поль Гоген, Поль Сезанн, Анри Тулуз-Лотрек – популярны) и отрицания старой эстетики. Будто бы возможно создать новую эстетику! Чем всегда меня влекло донецкое эссе, что так неожиданно появилось на страницах разных литературных журналов (даже английских) в 1925 роду, так это своим оптимистическим конструктивизмом. Так, как будто и не было долгих лет декаданса в литературе, так, как будто Чехов и писал свою «Палату номер шесть», будто бы Чехов возник совершенно из других земель – не донецких и о нём можно забыть. Донецк (в те времена ещё Юзовка) многими литераторами того времени (от Михайля Семенко до Андрея Чужого) не воспринимался как город литературный. В принципе, так оно и было – тогда на литературу в Донецке смотрели как на нечто вторичное и дополнительное, как на приправу к спагетти жизни, как на смазку паровоза промышленности. Литературными городами в Степной Элладе в то время считали кроме Харькова ещё, естественно, Одессу, Таганрог, Полтаву, Кодак (Сичеслав) и... И всё! Киев считали городом летописей, а не литературы. А летопись с точки зрения модернистов того времени это, конечно, не литература – это прошлое. Но тут (вдруг) без предупреждения появилось донецкое эссе и то совсем не публицистическое. И совсем не «южной школы эссеистики». И вообще не южной школы литературы! Это парадокс: элегии, сонеты, рондо, канцоны в тогдашней Юзовке (пардон, уже Сталино) были типично «южными», а вот эссе... Интересно, что критики тех лет ожидали от донецких литераторов преимущественно очерков, репортажей и производственных романов (что многими авторами и писались), но никак не эссе.  

Первый альманах эссе был написан в Юзовке вначале 20-тых годов и назывался «Гроно». Был опубликован в Харькове в 1925 году по эгидой писателей, которые через год создали ВАПЛИТЕ. При этом на первой странице указывалось: «Эссе и очерки», ниже: Харьков Литературная ярмарка 1925», хотя журнала «Литературная ярмарка» тогда ещё не существовало и такого издательства тем более, но судя по всему, идея такого альманаха витала в воздухе. В альманахе «Гроно» были опубликованы произведения нескольких авторов, которые были потом не заслужено забыты. Это, в частности, Денис Нетреба (псевдоним Петра Иванова (1896 – 1937), Степан Гуляйвитер (псевдоним Христофора Гольштейна (1900 – 1937) и Пьер Морен (псевдоним Григория Гарбузенко (1899 – 1937). Альманах состоял из двух неравных частей: это эссе литературоведческого и философского характера и очерки на тему индустриализации. Последний очерк так и назывался: «Индустриализация». По моему мнению, этот очерк абсолютно бездарно написанное словоблудство, состоящее из газетных штампов и лозунгов того времени. Он не представляет даже исторического интереса. Подписан неким Иваном Ковальским – кто это такой – неизвестно. Возможно, это коллективный псевдоним, или очередной псевдоним кого-то из эссеистов, которые решили остаться incognito. Судя по всему этот очерк и два других на эту же тему – менее графоманские («Шаги прогресса», «Поступь металлургии») были написаны и помещены в этот альманах с единственной целью – замылить глаза цензуре. Авторы альманаха будто бы писали сами себе индульгенции или просто делали такой писаниной себе прививку от расстрела. Хоты это не помогло в будущем – в страшных тридцатых. Авторы, естественно, пребывали в плену коммунистических иллюзий – это чувствуется, много чего утопического там написано искренне. Большевистский режим в то время был ещё не таким людоедским, но чекисты уже успели показать свой звериный оскал, и можно было бы ещё тогда всё понять, но люди любят надеяться на лучшее и верить в прекрасное. Мол, все эти ужасы красного террора пройдут, из кровавого месива современности вырастет нечто новое и светлое. Им так хотелось верить в «Загорную коммуну» и в «УСРР», и в всеобщее братство (с кем? С этими?). Интересны в альманахе, естественно, эссе, а не очерки о «развитии промышленности» и «поступи пролетариата». Такие эссе как «Бесконечные перспективы», «Дороги прозрачных паровозов», «Мысли после зимы», «Город и утро», «Веселье печального Пьеро» поражают своей свежестью и динамизмом. Большая часть текстов посвящена панфутуризму тех времён, в который авторы были просто влюблены. Но эта любовь не была взаимной. Панфутуристы восприняли эти эссе как обыкновенную литературную критику в рамках так называемой «литературной дискуссии» тех лет. Михайль Семенко назвал этот альманах «критиканством волосатых троглодитов», Гео Шкурупий сказал, что «лучше бы они писали мелом на заборе стихи о заводских трубах», Юлиан Шпол высказался, что эти эссе «забавные размышления писарей о поэзии, которую они не поняли». Почему панфутуристы так обиделись на авторов «Грона», почему так отреагировали – не ясно. Возможно, на самом деле эти авторы выглядели бледно на фоне эссе и памфлетов Мыколы Хвылевого, возможно, в то время просто никто никого понимать не хотел – все хотели только высказаться. Так или иначе, этот альманах был всеми забыт. Хотя отдельные эссе были переведены на английский язык и опубликованы в Англии в 1926 году. Авторы альманаха «Гроно» больше не писали эссе, а в 1934 годы все они были арестованы в той же Юзовке (Сталино) почти одновременно – 20 и 21 сентября. Возможно, следователь решил арестовать их именно держа в руках альманах «Гроно» и узнав подлинные имена авторов. Потом все трое были осуждены на 10 лет лагерей без права переписки за «шпионскую деятельность» и «антисоветский литературный заговор». Не исключено, что все трое пошли по одному этапу. Так, или иначе, но все трое оказались на Соловках в печально известном СЛОНе, а в 1937 году они были расстреляны по приговору «тройки». Ходили упорные слухи, что они не были расстреляны, а были погружены вместе с другими заключёнными на списанный корабль и этот корабль был умышленно затоплен в Белом море – такую казнь выдумали «рыцари плаща и кинжала», точнее мясники маузера и кожанки для экономии времени и патронов.  

В тридцатые годы писать и публиковать эссе было уже невозможно. Сам факт написания эссе был приговором. Статьи литературной критики превратились или в форму доноса (негативный отзыв имел одно последствие для критикуемого - арест), или стали пустым славословием бездарной и бессодержательной писанины. Но были авторы, в том числе и в будущем Донецке (и уже не в Юзовке), которые писали эссе. Более того, они осмеливались свои эссе хранить.  В те времена хранить любые рукописи было опасно. Сам факт наличия у человека рукописи, который не был официальным писателем, был приговором. Люди, которые что-то писали, особенно стихи, написав, учили это на память, а потом рукопись уничтожали. Но, как это не удивительно, именно в пост-Юзовке (постлитературном в то время городе) жил Марк Клаппен (1902 - ?), который оставил после себя целое ожерелье блестящих эссе. О его жизни почти ничего не известно. Говорят, он происходил из украинизированной немецкой семьи (колонисты херсонских степей), в молодости он работал помощником машиниста паровозов в юзовском депо, потом работал механиком в мастерской по ремонту всё тех же паровозов – «железных слонов воды». Так он о них писал. Прекрасно осознав тот факт, что единственным стоящим явлением в этом мире есть литература, он писал эссе именно о ней (о чём же ещё? О театре? Но жизнь – это форма театра, а жизнь ужасна...). О современных ему авторов писать эссе было невозможно – что бы не было написано: или негативное, или позитивное, но если это было написано в форме эссе, то это в те годы автоматически превращалось в донос и приговор. Оставалось писать только про авторов прошлого (и то далёкого прошлого, ибо оставались в содепии родственники умерших писателей и поэтов) или про авторов будущего. Но заглядывать в будущее Марк Клаппен не умел или не хотел. А было бы ужасно интересно, если бы он написал эссе, например, об Иосифе Бродском или о Сергее Довлатове. Но это мечты за гранью реальности. Эссе он писал о творчестве Данте Алигьери, Джованни Боккаччо и Франческо Петрарки. Этих писателей и поэтов НКВД не могло ни арестовать, ни расстрелять, даже если бы очень захотело. В места столь отдалённые, где пребывали эти товарищи, воронки доехать не могли. Судя по многочисленным цитатам, которыми усыпано каждое эссе сочинения этих итальянских мастеров пера Марк Клаппен читал на языке оригинала, который он знал блестяще. Где он взял сочинения этих авторов на итальянском языке и где он изучил этот язык моря и винограда – непонятно. Но явно с переводами он не был знаком. Также он не был знаком с эссе Осипа Мандельштама о Данте (что и не удивительно), но читал работы Де Губернатиса «Петрарка и его юбилей», Корелина «Петрарка как политик», Зайцева Б. К. «Данте и его поэма» и книгу Ландау «Die Quellen des Decameron» на немецком языке, который он тоже знал блестяще. Об этом мы можем говорить уверенно, исходя из многочисленных цитат и упоминаний этих авторов в текстах эссе. И хотя чувствуется, что Марк Клаппен слабо ориентировался в истории Италии раннего ренессанса и проторенессанса и в самой атмосфере треченто и квадриченто, но его эссе поражают блестящей и оригинальной стилистикой, новыми литературными приёмами, метафорами – всем тем, что делает эссе жемчужиной прозы. Наиболее виртуозно написаны у него такие эссе как: «Тот, кто заглянул за грань», «Ветер в кроне лавра», «Смех и слёзы во время чумы», «Песни о ласковом солнце», «Mare Nostrum». Что потрясает в этих эссе, так это чувство некой бесконечной меланхолии, что прячется за каждой строкой текста. Если бы Гео Шкурупий смог бы дожить и прочитать эти эссе он назвал бы их несомненно «Барабанами печали» - настолько они насыщены безнадёжностью. Инквизиция вечна, ибо вечны тираны мысли, урбанизм искажает человека, машины большого города уничтожают в человеке человеческое и оставляют только оболочку и видимость человека, антигуманное направление развития общества закономерно и никакие гуманисты не могут этому помешать,  все мы – все люди обречены блуждать кругами ада, это суть земного существования, человек греховен по своей сути, каждый, кто творит текст, творит его во время вечной чумы, которая никогда не кончается. Красота иллюзорна, а цивилизация движется от культа красоты античности к культу отвратительного в индустриальном обществе. Вот только отдельные мысли, которые возникают из подтекстов этих эссе. Такого «антиурбанизма» напрасно было бы искать у какого-либо автора. И одновременно отрицая урбанизм, автор не показывает никакой альтернативы. Его пессимизм окончательный. Подобный пессимизм мы находим разве что у Дино Буцатти в его «Татарской пустыне» и то... Под каждым эссе автор указывает время и место. Например: «Юзовка, 1934». Писал он именно «Юзовка», а не «Сталино». Так написать в то время было всё равно, что написать себе смертный приговор. Но для Марка Клаппена это было, очевидно, принципиально. Понятно, что публиковать эти эссе в то время он не мог, автор писал «в стол», для себя, без какой-либо надежды на публикацию. Но всё же, эти эссе побывали в состоянии, когда их можно было читать, чувствуя запах типографской краски. Во время Второй мировой войны рукопись попала на Запад и была опубликована в Бостоне в 1958 году ничтожным тиражом 300 экземпляров. Книга вышла под названием «Сквозь тьму с Данте. Эссе и пробы». Далее указано: Бостон Издательство Смолоскип 1958». В книге есть небольшое предисловие (полстраницы), подписанное инициалами «Н. К.». В предисловии написано, что автор книги «уничтожен красной Москвой». Для меня это не очевидно – судьба Марка Клаппена остаётся неизвестной. Его дочь – Екатерина Клаппен утверждала в своё время, что Марк Юлиевич Клаппен был арестован 30 декабря 1940 года в Харькове, когда он был в гостях у своего старого друга Роберта Майерштайна на его квартире вместе с хозяином. Так или иначе, но его след простыл. Каким образом рукопись попала на Запад – неизвестно. Загадочный Н. К. об этом ничего не пишет. Злые языки мололи, что этот Н. К. и был Марк Клаппен, который из лагерей ГУЛАГа попал во время войны в Красную армию, оттуда в окружение, потом на оккупированные территории, потом с беженцами на Запад, ибо только ему и было известно, где хранятся рукописи в Юзовке. Но я этому не верю. Рукописи на запад могли доставить разные люди, мало кому они могли попасть в руки. Интересно, что издание сборника эссе финансировал Патрик О’Доннелл – католический священник и епископ Бостона. Патрик О’Доннелл был ирландского происхождения (написал я это и подумал – было бы странно, если бы человек с именем Патрик О’Доннелл был бы не ирландского, а некого иного происхождения, например украинского. Хотя, Екатерина Маркевич была ирландкой – всякое бывает...) Сохранилось письмо некого Джованни Петруччо, адресованное Патрику О’Доннеллу. Позволю себе привести это письмо полностью – текст небольшой, перевод с английского, латинские фразы я оставил без перевода: «Ваша Эксцеленция! Обращаюсь к Вам с просьбой – профинансировать издание книги, пусть даже мизерным тиражом. Рукопись ценная, исходя из различных точек зрения. Книга посвящена исследованиям творчества итальянских поэтов и писателей времен Авиньонского Пленения. Автор книги был убит коммунистами и, безусловно, был глубоко верующим человеком и католиком. Я перевёл эти статьи на итальянский язык, на издание не хватает ныне у меня средств, кроме того у меня ныне иные издершки и затраты на дело нашей Святой Церкви. Tempus dicam in quo est realis aurum et in quo est unde falsa. Искренне Ваш Джованни». Книга опубликована в двуязычном варианте – на украинском и итальянском языках. Перевод, кстати, не выдерживает никакой критики. Например, слово «безнадёжность» было переведено как «impotenza», что совсем не корректно... Книга была не замечена в диаспоре, тем более на Руси. О Донецке я уже молчу. Хорошо хоть не канула в Лету, как много иных книг и писаний, уже даже опубликованных...

Относительно дальнейших попыток донецкого эссе (о развитии речь даже не идёт) вспомню добрым словом Владимира Прунько (1938 – 1999), писавшего эссе в 1962 – 1969 годах. Он даже пытался их опубликовать, но тщетно. Отдельные его эссе были опубликованы только в 1996 году в альманахе «Сторожа» (Харьков, издательство «Рекс»). Воплотились в печатное слово только эссе «Этюды на крыше хрущовки», «Художник и его любимая Муза», «Размышления о Хемингуэе», «Ротор». Мотивы этих эссе довольны печальны. Основная тема – кризис живописи в Европе и Бразилии в послевоенное время, бесперспективность современной постиндустриальной цивилизации, так называемый «конец философии», который с точки зрения автора неминуем в современной ему культуре. По сути, эти эссе тоже «барабаны печали». Когда эти эссе были наконец опубликованы, автор не только потерял всякий интерес к эссеистике да и вообще к писательскому поприщу, но и пребывал в психиатрической лечебнице города Донецка после глубокой депрессии, продолжавшейся более 10 лет.

Донецкое эссе живёт. Как это ни странно и ныне. Периодически появляются довольно таки интересные публикации эссе разных авторов разного пола и возраста – родом из Донецка. Тенденция прослеживается всё та же – основные мотивы, не зависимо от темы – печаль, меланхолия. Надеюсь, появятся стоящие произведения, достойные обсуждения и критики. И не так важно, что они будут всё теми же «барабанами печали» или «флейтами тоски»...