Демидов Андрей Геннадиевич
ВОССТАНИЕ СПАРТАКА
Поэма
«Буду ли я говорить
о Спартаке?»
Аппиан Александрийский
«Римская история»
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
ВОССТАНИЕ ГЛАДИАТОРОВ В КАМПАНИИ. ЗИМА. ПОРАЖЕНИЕ ГЛАВРА.
УЧАСТИЕ РИМА. ПОРАЖЕНИЕ ФУРИЯ И КАССИНИЯ. ОТСТУПЛЕНИЕ СПАРТАКА И КРИКСА В БРУТТИЮ.
В низких подвалах под термами жар растекался жестокий,
Здесь непрерывно рабы жгли дрова, словно в царстве Аида,
Этим бассейн согревали они для купаний глубокий,
Что принимал наверху посетителей разного вида.
Шли старики и старухи сперва, а потом все больные,
Следом за ними рабы, бедняки, за кого кто-то платит.
После нагрева свободные там заходили в бассейны, парные,
Где их умелые банщики моют, массируют, гладят.
Маслом отборным оливковым их натирали обильно,
Тело потом очищали скребками от масла и грязи.
Многих разнеженных дальше потом выгоняли насильно,
Кожу смягчали из кислого пепла живительной мазью.
После того занимали все термы на день богатеи.
Ели, решали дела, передавались любовным утехам.
Парились, пили вино и читали стихи грамотеи.
Мир над подвалом Аида был счастлив и полнился смехом.
В пышной Кампании в городе Капуе лето звенело.
Склоны Везувия сплошь увивали прекрасные лозы.
Очень давно здесь Республика Рим воцарилась всецело,
И со времён Ганнибала тут знали лишь розы.
Почвы из ценного пепла вулкана повсюду лежали
Два урожая пшеницы за год при хорошем надзоре.
Фрукты волшебные, овощи сочные здесь собирали,
Там, где струится Волтурн и впадет в Тирренское море.
Стройные линии крон кипарисов и пиний повсюду,
Ветер прохладный в любую жару и щадящие зимы.
С эры Троянской войны здесь этрусские знаки повсюду.
Даже в руинах гробниц, дух наменный летает незримо.
С консулом мудрым Лентуллом и конслом Гелием славным,
Виллы спокойно раскинулись после диктаторства Суллы.
Били в садах там фонтаны потоком игривым и плавным,
Мрамор карарский сиял, стоил он баснословные суммы.
Фрески играли цветам в картинах причудливых, разных,
Глянец мозаик сверкал на зверинцах и птицах чудесных,
Бронза светильников, множество статуй прекрасных,
Скульпторов всеми ценимых, и просто рабов неизвестных.
На винодельнях вино лили, фрукты обильно поспели,
Ткали рабы, стены клали рабы, и рабы хлеб косили.
И услаждали рабы и рабыни хозяев в постелях,
Счастье, достоинство, жизнь отдавая безжалостной силе.
Многим ли гражданам Рима жилось лучше в жалких лачугах?
Горка бобов каждый день с чесноком, хлеб по праздникам редким.
В рваных туниках, босые пьянчуги, то в нищих, то в слугах,
Хуже рабов зачастую, позоря свободу и предков.
Может быть прав Луций Сулла, диктатор по воле Сената,
Право народных трибунов совсем уничтожив надменно?
К освобождённым рабам приравнял их, сказав: «Так и надо!
Нужно в Республике Рим все слои уравнять постепенно!»
Ввёл он проскрипцию всех, кто ему не пришёлся по нраву.
Тысячи были тогда вне закона, везде их ловили.
И убивали таких, где придётся по этому праву,
Всё их имущество распределяя меж тех, кто убили.
Больше самнитам пришлось потерять в годы те безвозвратно.
После их помощи Марию, после успехов огромных,
Дали гражданство италикам, но не воротишь обратно
Сто тысяч мёртвых самнитских семей благородных.
В списках и Гай Юлий Цезарь был, худо женатый,
Ведь воевал против Суллы отец этой женщины милой.
Чудо спасло, хоть был Цезарь патриций богатый –
Мать и родня, все молили диктатора с истовой силой.
Много в Кампании было убито богатых владельцев.
Вилла кому-то по нраву пришлась, а другому таверна.
Много доносчиков обогатилось и грязных умельцев,
Были реформы задуманы дельно, а вышло всё скверно.
Гнёт ростовщичества вырос в провинциях всюду безмерно,
Сборщики податей всех задушили своими долгами,
Благом Республики всё объясняя богам лицемерно,
Римлян всех сделав людей просвещённых врагами.
Стали моря всех народов подвластны пиратам жестоким.
Ужас торговцам не римским они принесли бесконечный,
В рабство людей продавая, торговлю прервав рынкам многим,
Тысячи их кораблей хаос сеяли бесчеловечный.
Сулла ушёл добровольно, но консул, его заменивший,
Тут же хотел отменить всё, но не был Сенатом поддержан.
К Риму свои легионы повёл, о себе много мнивший,
Где был Помпеем Великим разбит и потом был повержен.
Всё пролетело недавно как вихрь над провинцией славной,
А из лачуг у Везувия всё показалось далёким.
Для бедняков медный асс был монетой здесь главной,
Цель попрошаек-детей и оборванных и худощёких.
Гордо меж бледных и нищих пьянчуг ветераны смотрелись,
Те, что сражались за Суллу в гражданской войне беззаветно.
Землю свою получив, здесь под солнцем прекрасным пригрелись.
В драках разбойникам с ними тягаться всегда было тщетно.
Для развлечений убийство они почитали и игры,
Пленных, преступников в цирке они умерщвляли умело,
Там на несчастных бросались убийцы, медведи и тигры,
Или бойцы-гладиаторы между собой бились смело.
«Будет сегодня сражаться Спартак против «галла»!
Завтра сражается Крикс-провокатор с димахером новым!
Вылечив бок Эномай будет биться с велитом сначала!»
Так все кричали, писали писцы по настенным альбомам.
Песня простая тогда популярна была очень сильно.
Пели и в цирках её под кифару, рабы и матроны.
Пели в тавернах её и вином наливались обильно.
Больше всего подходили для пения строк баритоны:
«Возле потока прозрачной воды в жаркий день лучезарный,
Скинула в неге на землю одежды свои Артемида.
Лук положила тугой смертоносный и гребень янтарный,
В воду вошла и поющие нимфы прекрасного вида.
Только следить стал за ней Актеон – любопытный охотник,
Взглядом своим нарушать целомудрие дочери Зевса.
И преуспел в деле этом срамном молодой греховодник,
Долго сидел у ручья он, в беспамятстве от интереса.
Но Афродита заметила всё-же в потом Актеона.
Гневно вскричала она: «Как посмел здесь таиться, ничтожный?
Будь же оленем, чтоб не раскрывал моего одеона!»
Стал Актеон тут оленем большим, осторожным.
Только его же собаки помчались за ним кровожадно.
С лаем свирепым оленя в глухую чащобу загнали.
Там на куски разорвали и съели его неприглядно.
Псов было около ста и Спартак одного из них звали».
В Капуе школа была гладиаторов летом прошедшим
Строгим порядком гордился ланиста её небогатый,
Но всё разрушился ветреным днём сумасшедшим,
Бунт там возник гладиаторов варварский и жутковатый.
Может быть им надоело быть жертвой Юпитеру кровной,
Или матрон посещения после застолий победных,
Страстных до самых срамных приключений любовных,
Может быть к детям протягивать руки во снах безответных...
Вроде, сбежали они, на охрану напав ночью тёмной,
Или ушли покупать по тавернам съестное для школы,
И не вернулись обратно, но толки пошли неуёмно,
Что на Везувии скрылись восставшие, босы и голы.
Будто в храм Митры они возвратились под утро,
Братьев неравенство истинной верой отринуть,
Жизнь после смерти воспеть благородно и мудро,
Прежде, чем Капую – Рим второй, снова покинуть.
Вскоре об этом в этрусском краю, как обычно, забыли.
Мало ли с древности беглых рабов знали эти пределы...
Даже милиция быстро ушла, отряхнувшись от пыли,
Осенью хлеб собирать, стричь овец и лелеять наделы.
Тёплый Везувий укрыл беглецов, как всегда это делал.
В зарослях диких, в пещерах глубоких, лачугах из досок.
Стал кто-то скот по ночам воровать и вредить виноделам,
Вскоре пошло воровство даже с помощью конных повозок.
Виллы в Помпеях, дома в Геркулануме начали грабить,
В Капуе стали менял убивать и торговцев-евреев,
Женщин свободных и женщин-рабынь похищать и похабить.
Люди шептались, что это безумцы и секта злодеев.
Но больше этого всех занимала война с Митридатом.
Стал в Киликии наместником новым Лукулл благородный.
Начал войну на востоке опять, обещая победу солдатам,
Явно желая богатства снискать и триумф всенародный.
Там Митридат угрожал сильным войском провинциям римским,
Греции даже, как раньше, когда захватил он Афины –
Пленник гордыни великой, ведомый желанием низким.
С ним был Тигран, царь армян и надменных парфян властелины.
Думали все и гадали, не станет ли гибелью это:
Слушают сплетни, читают альбомы и снова кровь чуют –
Новые битвы бушуют в Испании в жаркое лето,
Где марианец Серторий пять лет против Рима воюет.
Храбрый Мертелл и Великий Помпей чередой поражений,
Чуть не открыли дорогу на Рим иберийцам жестоким.
Множество войск и казну им послал Рим для новых сражений,
И племена покорялись теперь, подчиняясь стратегам высоким.
Больше войны беспокоили цены на мясо и просо,
Цены подённых работ и расцвет африканских болезней.
Осенью только возникла в сознании плебса угроза –
Лагерь на диком Везувии стал им войны интересней.
К осени там вместо жалких лачуг стены встали из камня,
Как легендарная Троя, чьи стены устроили боги.
Кузница в лагере этом была и пекарня,
Перекрывали подобия башен наверх все дороги.
Редко теперь мог туда посторонний попасть, любопытный –
Вход на вулкан пастухам и охотникам стал невозможен.
Всюду на склонах стоял караул и открытый и скрытый.
Не пропуская любого, мечи вынимая из ножен.
Кто-же сплотил здесь самнитов, германцев и галлов умело,
В зной ярким днём, и во мраке ночного тумана
Бывших рабов и крестьян обучая военному у делу,
И дисциплиной создав из разбойников войско нежданно?
Много запасов скопил чей-то ум и умелые руки:
Сыр, сухари и бобы, и в колодцах вода дождевая.
Собраны копья, мечи и щиты, шлемы, стрелы и луки –
Ими забита до верху уже не одна кладовая.
Как стало это так нужно обычным крестьянам
Бросившим плуг и рабам, вместо бегства в пределы другие?
Месть – за обиды большие в угаре кровавом и пьяном
Всё потерявших навек и родных, и мечты дорогие.
Месть за убийственный каторжный труд днём и ночью,
И за насилие дев малолетних и жён бесконечно,
Верных друзей, что собаками в цирке разорваны в клочья,
Тех, кто стал в жизни немым инструментом и вещью навечно.
За отсечёние пальцев, ступней, рук, грудей, гениталий,
Плётками порки на дыбе, в цепях и колодках, отравы,
Гвозди под ногти, клеймение, зверства других вакханалий,
Каторга, смерть на кресте без суда, для жестокой забавы.
Месть – смысл всей жизни, сны многих ночей бесконечных,
Бронзы прочнее любой и богатством сильней всех сокровищ.
Жарче Юпитера молний, длиннее времён самых вечных.
Смерть им в мучениях, скопищам римских чудовищ.
Знающих только усладу прекрасных одежд и постелей,
Блюда изысканной кухни, вина драгоценного реки,
Мрамор полов тихих вилл, блеск стекла, золотых капителей,
Прибыль торговую, праздники, скачки и библиотеки.
Так рассуждал бы любой, окажись на горе удалённой,
Многих увидав людей, тренирующих тысячи сразу
Строем идти и стоять, как Меркурий бежать окрылённый,
Биться мечём, укрываться щитом, подчиняться приказу,
Пращников бою учить, посылать к цели массу снарядов,
Лучников стрелы метать, увеличивать точность и дальность,
Слаженным действиям в битве различных отрядов,
Как соблюдать в обороне, в атаке фронтальность.
Мог-ли простой гладиатор, учитель борьбы и приёмов,
Бой конный знать и баллисты, превратности маршей тяжёлых,
Знать караульную службу и множество нужных законов,
Как разбивается лагерь в местах непригодных и голых?
Это при том, что округу разбойники сплошь разоряли.
Много сюда собралось их из разных провинций и Рима.
Пользуясь случаем слабости власти повсюду шныряли,
Будто сюда привела их рука роковая незримо.
Тут пастухи из Апулии, горцы из Брутии сладились вместе,
Старые легионеры Лепида мятежного с ними,
Граждане Рима, лишённые дома, надела и чести,
С ними рабы раньше бывшие сельскими и городскими.
Стены на юге у всех городов разобрал раньше Сулла,
Чтобы они не могли бунтовать, укрываясь за ними.
Это сдержало отчасти италиков здесь от разгула,
Но для разбойников мстительных стало делами благими.
Из тайников у хозяев рабы всё добро доставали,
Брали открыто у тихих теперь живодёров добычу.
Всюду бесчестили важных матрон, а мужей убивали
Мучая, вешая вниз головой, вертелами в них тыча.
Только Везувий таких удальцов принимал неохотно,
Часть возвращал он колонам, мелким крестьянам несчастным.
Только в больших латифундиях грабить велел он добротно,
Принадлежащих сенаторам и расхитителям разным.
«Хватит! – сказал всем Спартак после женщин сожжёных
Вместе с детьми из семьи дуумвира, привязанных к двери, –
Наши враги вовсе не беззащитные дети и жёны,
Мы не сжигаем Коринф и детей, словно римские звери.
Я не рабов царь Эвн-варвар, сириец, один из не правых,
В ярости всех перебивший свободных мужчин-сицидийцев.
Наша борьба против власти тиранов кровавых,
А не за гибель терзаемых ими простых италийцев!»
Стало всем ясно зачем гладиатору, просто изгою,
Злому фракийцу разбойников сдерживать строго
На побережье, где римская знать предаёться покою,
Дремлют долины в тиши, аппианская вьётся дорога...
Осенью прошлой Гай Клавдий Главр, воинской славой манимый,
Войско собрал из пьянчуг и милиции из муниципий,
Он на Везувий пришёл и обманут был слабостью мнимой
Кучки, как будто рабов, не покинувших горных укрытий.
Было три тысячи с ним бесконечно ленивых и страшных.
Многие били рабов и участие в казнях любили.
Тут им был случай распять на крестах всех восставших,
Трёх пастухов заподозренных, там же кнутами забили.
Галл Эномай, сам не прочь заплатить им такой же монетой.
Внял просьбам бывших рабов-соплеменников страстным,
Чтобы живым не ушёл ни один из милиции этой,
Лагерь в лесу окружить их кольцом сообразным.
Эти три тысячи воинов претора спали в палатках,
Не представляя за валом и рвом, что опасность сгустилась.
Ночью как призраки в зарослях прячась и каменных складках,
Тропам тайными с кручи вулкана отборное войско спустилось.
Там, где врага окружить помешали отвесные скалы,
Горцы, армяне, служившие раньше в войсках Митридата,
Быстро спустились на длинных верёвках, не вызвав обвалы,
По виноградной лозе, что была всюду крепче каната.
Не было места для пращников здесь и для конницы рьяной,
Линиям стройным и флангам, и прочей науке военной.
Не удалось их сдержать на тропе страже пьяной,
Как не сдержать на валах кровной мести священной.
Лагерь кольцом окружив, где враги словно черви кишели,
Войско восставших потоком ворвалось в теснину палаток.
Знаком служили им свежие ветки, как обруч на шее,
Чтобы своих различать в суматохе стремительных схваток.
Ярости крики смешались с отчаянным воплем и воем,
Был впереди Эномай, как Ахилл на стене Илиона.
Волчьей резнёй это было в овчарне, а вовсе не боем,
И никого не осталось в живых из того легиона.
Кровь растекалась людская вокруг и миазмы ручьями,
Смерть лишь одна помогла их жестоким увечьям и ранам.
Утром послали в Помпеи, чтоб шли за своими мужьями,
Новые вдовы, оплакивать граждан, служивших тиранам.
Гай Клавдий Главр был убит и на части изрублен на части,
Пал Эномай-Бойдерикс, поражённый своими случайно.
Все города оказались теперь у восставших во власти,
И для отдельных из них всё закончилось очень печально.
Галлы, германцы, фракийцы и греки, бастарны и скифы,
И иллирийцы, сарматы, армяне понтийские и кельтиберы,
С ними италики, как кровожадные волки и грифы,
Мстить понеслись в города и поместья без меры.
Виллы беспечные и города пострадали с округой.
Храмы разбиты там и сожжены, и базилики тоже.
Римляне, римлянки все перебиты с детьми и прислугой,
С пытками зверскими взято у них всё, что асса дороже.
Как легионы диктатора Суллы самнитов казнили,
Нынче сулланских казнили везде ветеранов,
Даже детей их, спасавшихся в храмах у статуй убили,
Путь повторяя кровавый невольно проклятых тиранов.
С конным отрядом отборным Спартак, Крикс и Ганник,
Там разъезжали, взывая к рассудку и милости Митры.
Бойню везде останавливал строго народный избранник,
Только кровавая месть возрождалась с живучестью гидры.
Тело сожгли Эномая торжественно ночью безлунной,
Плакальщиц множество громко при этом рыдало.
Прах в небеса уносил благородный огонь и безумный
Было для почести друга погибшего этого мало.
Сорок захваченных римлян к костру подвели торжествуя,
Силой заставили, как гладиаторов, насмерть сражаться,
Все из богатых семей, пали жертвой в ту ночь роковую.
Не приходилось ещё никогда Риму так унижаться.
Воля чудеснорождённого бога-спасителя Митры
В этой победе себя проявила, прославив героев.
Благословение бога во всём проявлялось не хитро,
На продолжение дела священной свободы настроив.
Хлынули с неба дожди, остудив и пожары и казни.
Всюду потоками грязь и холодные ветры с востока...
Въехал тогда в Форум Ания римский отряд без боязни,
С ними был Каст, друг вождя и охраны немного.
Их довели без преград до базилики вечером поздним.
Римский военный трибун внутрь вошёл, занося две корзины.
Ждал там Спартак, Крикс и Ганник, не веря заранее козням,
Речи решили послушать не слабого духом мужчины.
«Аве! Я Гай Юлий Цезарь, военный трибун, избран только.
Тайну прошу сохранить о сегодняшней встрече навечно.
Я тут не то, чтобы выплатить вам за судьбу неустойку,
Или сыграть вам бесстрашного Сцеволы роль безупречно.
Консула Мария славного, преданный друг и племянник.
Слава деяниям вечно его и тому, как он правил.
Я от себя и от духа его благородного скромный посланник!»
Гордо сказав это, Цезарь на пол корзины поставил.
«Бился под стенам Рима я с Марием вместе.
Смерть нас косила, но вера в победу была неослабна.
Тысячи три было нас с мавританцами – конницей чести.
Сдался на милость нам Рим, но сам Марий скончался внезапно!» –
Грустно ответил Спартак, и поднялся трибуну навстречу.
Он коренаст был, не молод, с пронзительным яростным взглядом,
С быстрой и ясной по-гречески правильной речью,
Полной, однако, каким-то отчаяньем, горестным ядом.
Волосы длинные, светлые, вились руном своевольно,
Нос, подбородок большие и сильные, ловкие руки.
Многих убили они на войне, на арене невольно,
Шрамы на теле могли рассказать всё о боли и муке.
«Что же в корзинах? – спросил громко Крикс, великан светлоглазый.
Он был красив, словно скульптор его отливал с эталона,
Взгляд благородный, наполненный смыслом и волей,
Голос, звучащий призывно, не хуже жрецов Аполлона,
Шрамы глубокие всюду, как след гладиаторской доли.
«Деньги, – ответил военный трибун, – на войну против Рима».
«С Римом воюем и так, как с чумной неизбывной заразой,
Разве Главр смертью своей страшной не доказал это зримо?»
«Сколько? – спросил Ганник, – время чудесных загадок?»
«Здесь ауреусов полных три тысячи, – Цезарь ответил, –
Это за дело, что нужно нам сделать совместно, задаток,
Против заразной чумы, как уже раньше галл тут заметил».
«Год мы провинцией правим уже без законов Сената.
Сто десять тысяч собрали себе ауреусов с лишним.
Платим за хлеб, лошадей и коров, и за всё, что нам надо.
Митра нас учит по-братски делить всё с далёким и ближним.
Много уже из провинций других к нам пришло побратимов.
Бой между Суллой и Марием вместе с их смертью не кончен.
Нам мысли Гракха и Мария дороги в кодексе чтимом,
Страшном Сенату – убийцам, ворам и фискалам их гончим.
Люди из разных слоёв собираются к нам бесконечно –
Святость Республики им дорога больше жизни и счастья.
Нужно законом поставить предел олигархам навечно,
Плебс всколыхнуть, чтобы правда предстала их частью».
Так без раздумий ответил Спартак, прислонившись к колонне.
Двое рабов принесли хлеб, вино, фрукты, чистую воду.
Синие звёзды раздольно рассыпались на небосклоне,
В окна смотря, свысока изучая людскую породу.
«Мало здесь денег, – сказал недоверчиво Ганник, –
Знаем, что ты не богат и долгов понаделал не мало.
Тайной и странной неведомой силы ты смелый посланник.
Римская знать направляет на Рим ядовитое жало?»
Гай Юлий Цезарь взял кубок с водой, выпил, встал горделиво.
Стал говорить будто с Форума он обращался к народу:
«Ныне в Республике правит закон, только несправедливо.
Наша свобода лежит как мертвец, олигархам в угоду.
Консул не может теперь ничего, стал он куклой Сената.
Разве за это сражались отцы и герои страдали?
О шестисот головах в Рим пришёл царь диктата,
Хочет, чтоб мы демократию в жертву богатству отдали
Сетью законов нас всех оплели, кандалами, цепями,
И ничего не дают изменить адвокаты и судьи.
Демократично начнут обсуждать бесконечными днями,
После от воли народа остаётся лишь словоблудье.
Марий не сбросил царя, хоть рубил шеи чудищу-туше.
Реки в гражданской войне пролились крови римлян несчастных.
Суллу призвал царь-Сенат и вернул всё обратно, и хуже,
Не удержать так Республике двадцать провинций подвластных.
Как олигархию и демократов связать крепко вместе?
Как защитить демократию перед угрозой богатства?
Как не развить демократию плебса в подобие мести,
В путь конфискаций и бойню богатых, грабёж и пиратство?
Нужно скорее их всех убедить согласиться друг с другом.
Может война их сплотить против общей для Рима угрозы.
Плебс и Сенат будут спаяны общим смертельным испугом,
И для Республики смогут законы ввести и закроют вопросы.
Вот почему патриотам Республики нужно такое,
Что можно даже предательством гнусным назвать против Рима.
Я и Марк Красс и Великий Помпей – вот ядро бунтовское,
Будем мы с вами бок о бок сражаться с Сенатом незримо!»
«Да, это странное средство заставить людей быть добрее
Войско нанять для разгрома своей же страны, но во благо, –
Ганник-Канникас сказал и пошёл тихо вдоль галлереи, –
Так гладиаторов снова нужна Риму кровь и отвага?
Раньше мы жервой Юпитеру были и дань мёртвым предкам.
Мы искупали грехи римских граждан убийством кровавым.
Мы получали свободу и славу случайно и редко,
Гибелью многих друзей заплатив и привычкой к расправам.
К нам приходил день назад от Сертория тайный посланник.
Он умолял из Кампании с армией не удаляться.
Ведь устремится к нам каждый злодей и изгнанник,
И марианцы стекуться, и с армией соединятся.
Сам Квинт Серторий наверно желает вернуться обратно,
И марианцев в Тоскане собрать, ущемлённых Сенатом.
Плохо в Испании, видно проиграно всё безвозвратно,
Но и Помпею с Метеллом закончить войну трудновато.
После гражданских трёх войн здесь немало горючего всюду.
Только зажги – загориться от Альп до Сицилии тут-же.
Деньги Сарторий прислал, оценил в сто талантов причуду,
Чтобы мы сели в Кампании, спрятались в горы поглубже».
«Взяли вы деньги Сартория? – Цезарь спросил осторожно, –
Как вы удержите здесь десять тысяч уже к вам пришедших?
Видел я их по дороге, сдержать будет их невозможно,
Этих, от радости мщения и от надежд сумасшедших».
«Взяли мы деньги Сартория, но ничего не решили.
От Митридата Евпатора тоже прислали таланты.
Хочет заставить Лукулла он думать скорее о тыле,
Чтобы у Рима бродили свирепой толпой оккупанты, –
Так прямодушно ответил Спартак, отходя от подарка, –
Вроде и сам воевал только что у Пергама ты смело,
Вместе с галатами против Эвмаха усердно и жарко...
Не ожидал я, что всех привлечёт наше скорбное дело.
Только военные максимы нам говорят незабвенно:
Всех нам союзников стоит использовать дальше,
Тех, что с врагом, переманивать, стравливать верно,
Вот и тебе не откроем возможные планы без фальши.
Может быть кто-то захочет стать снова спасителем Рима,
Войско Сенат разрешит собирать для борьбы с нашим войском.
Право диктатора будет для этого неоспоримо,
Будут овации честно добыты в походе геройском.
Нынче идёт к нам пока только римская мелкая рыба.
Скоро уже претор Публий Вариний заявится в гости.
Но он совсем не герой, кто по-твоему справится с нами,
Много у претора разных достоинств и злости,
Даже успешным торговцем он был временами.
С ним Гай Гораний, Гней Фурий и Луций Кассиний.
Войско его ветераны и пьяницы, воры и слуги.
Встал он в Гаэте, уже прилагает немало усилий,
Конницу Тибуритина послал на разведку округи».
Цезарь лукавым внимательным взглядом его стал буравить.
После сказал убеждённо, как будто всё знал и предвидел::
«Вижу, ты знаешь немало и нечего даже добавить
Публий Вариний – плебей, но богат, хоть умом бог обидел.
Правильно ты рассудил, где уж им одолеть ветеранов,
Многие войны прошедших и жаждущих мщения сильно.
Видимо претор привёл на заклание стадо баранов,
Нивы Кампании кровью отребья удобрить обильно.
Будет он действовать просто, вести окружение скоро.
Силы свои разделив, как обычно, не думая очень.
Будет он вам отрезать путь на юг и стоять до упора.
Уничтожением полным восстания он озабочен.
Видно, я зря говорю вам об этом, у вас есть разведка.
Глаз и ушей много всюду следят за Варинием всюду.
Я удаляюсь, Спатрак, доведётся нам видиться редко,
Если Фортуна, богиня судьбы совершит ту причуду».
Жестом Сартак указал молчаливо в ночное пространство.
Каст отступил, пропуская трибуна обратно к охране.
Цезапь пошёл, обернулся внезапно, сказал без коварства
Между сиянием факелов, уличной тени на грани:
«Сделай, как я говорю и ты славу великую примешь,
Как Ахиллес на Троянской войне стал бессмертным навеки.
Если не вступишь в войну, то безвестным разбойником сгинешь,
Я не Фетида, конечно, а мы все не древние греки».
Хмурыми взглядами все проводили посла демократов.
Крикс вместе с Ганником выпили молча вина из кувшина.
Свет красный прыгал неверно на пол мозаичных квадратов,
И отражался в глазах ясных ярко и неустрашимо.
Утром разведчики стали один за другим возвращаться.
И приносить вести разные, но всё такие, как надо.
Претор войска разделил и не стоит теперь защищаться,
Нужно скорее разбить два отдельных отряда.
Сразу же Крикс и Спартак повели два своих легиона
Быстро вдоль моря от Нолы к холмам полноводной Волтурны.
Солнце светило осеннее, брызгало из ореола
В кроны деревьев и были окрестности Нолы скульптурны.
Вёл им навстречу свой римский отряд квестор Фурий беспечно.
Город Казилинум ждал вроде их винным кубком и хлебом.
Но затрубили букцины и вышли в строю безупречно
Прежде велиты восставших, гастаты и принципы следом.
Квестор велел разворачивать в линию строй из колонны,
Но не успели когорты его разойтись от дороги.
Стали обстреливать пращники их, обходить неуклонно,
И появилась в тылу кавалерия Крикса в итоге.
С криком «барра!» устремились спартаковцы в битву без страха,
В кучу смешались когорты квиритов и стали сражаться.
Только недолго они продержались до полного краха,
Стало кольцо окружения быстро сужаться.
В давке толкали щитами и били мечами скорее,
Целясь в открытые шеи врага, в животы и колени.
Страшно крича поражённые падали в ноги бледнея,
И умирали в крови и грязи, в богохульственном тлене...
Как ни кричал им Гней Фурий о римской гордыне и долге,
Дрогнуло квестора войско и стало бежать без оглядки.
Фурий сражался там несколько славных мгновений не долгих,
Быстро мечи в грудь вонзились ему с треском по рукоятки.
Был квестор Фурий из рода, отдавшего Риму немало.
Предок его Рим от галлов, совсем захвативших, спас смело.
Фурии в консулах, преторах Риму служили, бывало,
Били этрусков и вольсков, но квестор свёл жизнь неумело.
Было убито две тысячи римлян бегущих от битвы,
Взяты значки их когорт и оружие, много припасов.
Митре за помощь в бою вознеся вдохновенно молитвы,
Ганник и Крикс устремились в Салин ожидая приказов.
Следом Спартак подошёл спешно с войском отборным.
Лагерь легата Кассиния здесь был построен недавно.
Луций Кассиний на вилле знакомых в бассейне просторном,
Вместе с рабынями радостям всем предавался исправно.
Конница Крикса его захватила врасплох без одежды,
Он, убегая, кричал и посеял смятение всюду.
В лагере крепком своём он укрыться лелеял надежды,
Только охрану ворот Крикс ударом разбил за минуту.
В спешке из мокрых палаток под дождь выбегали гастаты,
Не усапевая построиться бросились сразу к воротам,
Там оказались уже гладиаторы сами зажаты,
И отступили из лагеря юыстро к лесистым теснотам.
Выйдя из лагеря весь легион римский встал потрясённо,
Между двух линий когорт гладиаторских он оказался.
И атакован был ими под рёв труб и крики синхронно,
Бросился в лагерь обратно и там словно скот истреблялся.
Около красной палатки легата сражались немногие храбро.
Бывшие воины Суллы, не ждавшие милости в битве.
Знали они, что уже не увидеть рассвета им завтра,
Только дороже продать жизнь в бою помышляли в молитве.
Вот бывший раб-африканец, кровавым мечём потрясая,
Знак легоина схватил и Орла опрокинул не трупы,
Символом краха, квиритов оставшихся всех ужасая.
И затрубили спартаковцев радостно горны и трубы.
Рядом с орлом пал легат в свалке смертью нелепой.
Многим сбежать удалось от убийц, весь обоз захвативших.
Лагерем встал здесь Спартак у границы Лукании хлебной,
Слух распустив, что у Крикса и Ганника много погибших.
Претор Вариний решил добивать Спартака побыстрее.
Первого римского славного консула дальний потомок,
Принцепса сын, Красса друг, был он тигра храбрее.
И предсказуемо бросился в бой без особых уловок.
В холод и дождь, потеряв половину больными в походе,
Он подошёл к Спартаку и построил свой лагерь напротив.
Войско, припасы решил он собрать, но не смог это, вроде,
Слух о разгроме прошёл, многих пьяниц служить разохотив.
Кроме того, ночью тёмной Спартак удалился успешно,
Вывел свои легионы, у лагеря куклы поставив.
Бросился следом прапретор по скользким дорогам поспешно.
В Рим за подмогой Торантия спешно отправив.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
ОСЕНЬ В БРУТТИИ. ПОРАЖЕНИЕ ВАРИНИЯ И ТОРАНИЯ.
ГЛАДИАТОРСКИЕ ИГРЫ В ЧЕСТЬ ПОГИБШИХ В СРАЖЕНИИ.
Шёл к Метапонту на юг, к морю, Ганник с отрядом восставших.
Крикс шёл с отрядом таким-же, но меньшим, пылая от мести.
Сам же Спартак с легионом отборных, но сильно уставших,
Через Луканию в Бруттию шёл, выжигая поместья.
Хмурое небо, на пиниях капли жемчужно белеют повсюду,
Редкий туман, иногда моросит дождь опять неуютный...
Тяжко идти, не минуть лихорадку теперь и простуду,
Раны болят, не даёт им зажить марш, для раненых трудный.
Ярость обрушилась ранее всюду на римлян жестоко.
Нола, Нуцерия, Фурии и Мегапонт были взяты,
Вместе с холодным и мстительным ветром с востока,
В них появились войска Спартака, жаждой мести объяты.
С ними обозные люди, торговцы, разбойники просто.
Вражеской армией стали они тут луканскому люду.
Полным раздольем для вора, убийцы, садиста, прохвоста,
Стали те месяцы смерти в Лукини бедной повсюду.
Словно Лукулл жёг во Фракии город за городом рьяно,
Или Помпей разорял кельтиберские сёла и нивы,
Сулла акрополь Афинский ломал и бахвалился пьяно,
С Зевса сдирая одежды из золота зло и глумливо.
Много рабов, взятых ранее в плен легионами Рима,
Помнили взгляд свой последний на родину страшный:
Пламя пожаров, убитые семьи, насилуют жён нестерпимо
Зверь по прозванию римлянин, жадный, кровавый и бражный.
Этом впредь никогда не не забудется жизнь смерти хуже,
Вместо просторов родной стороны и прекрасного счастья,
Рабовладельцами весь изувечен внутри и снаружи,
Стал говорящей скотиной и мыслящей вещью отчасти.
После побед и потерь, и ранений, и полной свободы,
Став Анти-Римом ужасным, в подсказках они не нуждались.
Всё застилающий гнев, не Спартак вёл их в эти походы,
Многие в гневе таком до кончины своей и остались.
Не понимали они, отчего благодатному Риму,
Родине двух урожаев за год и волов плодовитых,
Центру торговли, наук хитроумных мерилу,
Родину их истреблять, обращая в рабов и убитых.
Что не хватало вот этим, дрожащим от страха квиритам,
В виллах своих и дворцах, и добротных домах вдоль дороги,
Банях прекрасных, отделанных мрамором сплошь и нефритом,
Любящим храмы свои, сатурналии, флейты и тоги?
Плакал о том Сципион Африканский и не лицемерно,
В день тот победный, когда весь горел Карфаген ненавистный.
Знал он, что Рим, потеряв здесь врага, возгордится безмерно
И потеряет достоинство, строгость Республики чистой.
Раньше примером для римлян всегда Цинциннат был великий,
Пахарь, в диктаторы призванный в час роковых испытаний.
Только разбил он врага, тут-же к пашне вернулся безликой,
И не поддался соблазну богатства совсем без терзаний.
Ныне же римляне стали другими, забыли истоки,
Золото стало мерилом гражданства, его главным смыслом.
Видя такое, от Рима, почти отвернулись все боги,
Их обошёл, не спрося, хитрый Рим в договоре корыстном.
Вот и теперь, разбивая Юпитеру голову в храме,
Женщин насилуя и убивая потом перед домом,
Пьяно, со смехом рубя для потехи детей топорами,
Мстители были в желаемом мире знакомом.
Что мог им вождь говорить, сам убивший немало?
Курии из муниципий и судей спасать от расправы?
Здесь больше не было Рима и кончилось римское право.
Боги чужие, неримские мстители были здесь правы.
Пару недель вдоль дороги Пампилия в дождь и туманы,
Шли Спартака небольшие отряды раздельно и шумно.
Здесь, на границе Лукинии с Бруттией были они всеми званы,
Теми, кто жаждал попасть к гладиаторам в войско безумно.
Следом упрямый прапретор Вариний когорты вёл смело.
Конницу выслал вперёд и тревожил спартаковцев сильно,
Те отдавали сполна, то засаду устроят умело,
То перебьют часовых, то колодцы отравят обильно.
Крикс, Публипор и Гай Ганник отряды на бой выводили,
С целью убить у Вариния лучших людей, ветеранов.
Много раз в яростных стычках внезапных они победили,
Так обучая своих, как держаться в бою без изъянов.
Больше триариев, мощных копейщиков, пращников тоже,
Принципсов меньше, гастатов, Спартак так придумал сражаться.
Панцирь льняной, римский меч как кинжал, от копья не поможет,
Тень македонской фаланги при нём начала возрождаться.
Пусть уж стоит доброволец безусый и сариссой тычет,
Чем в давке страшной его ветеран подомнёт непременно.
В это же время отряд гладиаторов, выйдя из стычек,
Может напасть с тылу, с боку, победу добыть непременно.
Только в местах, где дома ветераны сулланских походов,
Где их хозяйства добротные плотно друг к другу стояли,
Там собирались они по десяткам и сотням у входов
Крупных поместий, селений, оружием старым сияли.
Были здесь старые центурионы, деканы, их слуги:
В шрамах, седые, беспалые, гордые прошлым навеки.
Беглых рабов презирая, забыв о лозе и о плуге,
Снова готовились сечь, распинать, как всегда при побеге.
С ними всегда приходилось не просто восставшим при встрече.
Стрелы из луков, свинец из пращей, а порой скорпионы,
Густо летели в разбойников, беглых рабов издалече,
И вылетали потом лихо всадников римских колонны.
Дома лишившись в пожарах, в погромах семей и животных,
Шли ветераны к Варинию, войско его умножая,
Насмерть сражаясь с убийцами в конных боях и пехотных,
Бросив сгнивать на корню в поле зимнюю часть урожая.
Боя искал старый друг Марка Красса упрямый Вариний,
Даже не став дожидаться своей галльской конницы к битве,
Что вёл к нему квестор быстро из Рима, в плену эйфории,
В жертву двух пленных принёс и провёл ночь в молитве.
Слухи везде распустив, что вернётся в Кампанию вскоре,
Быстро повёл легионы и конницу к лагерю Крикса.
Там и Спартак находился с отрядом, и Ганник в дозоре.
Быстро у лагеря их римский лагерь воздвигся.
«Больше нельзя отступать!» – так Спартак объявил на совете, –
«Если начнём уходить по дороге в колоннах частями,
Нас атакуют развёрнутым строем уже на рассвете,
И перебьют, вся борьба наша кончится только смертями!»
«Быстро Вариний теперь подошёл, лагерь сделал умело,
Утром он выстроит войско и нас атакует всей силой.
Если мы в лагере встретим его, он начнёт бой с обстрела,
Лучники римлян весь лагерь наш сделают общей могилой!» –
Так Крикс сказал, было видно, что он предпочёл бы сражаться.
Ганник сказал: «Наша конница может уйти тайно ночью,
Частью одной выйти в тыл, против конницы галльской держаться.
В это же время обоз растерзаем мы в клочья.
«Галлы с германцами в коннице нашей – огромная сила,
Всадники римские с ними не сладят, всем это известно.
Только манипулы бывших рабов не готовы и гнилы,
Не устоят под ударом когорт ветеранов, признаемся честно.
Наших когорт марианцев, самнитов не хватит встать фронтом,
Фланги охватит упрямый Вариний и Канны устроит.
Надо нам бить по вождю и доверитья слепо экспромту.
Если Вариний умрёт, разбегутся и все безо всяких героик! –
Хмуро сказал им Спартак, разминая зетёкшие руки, –
У Гавгамел Александр Македонский на Дария вышел,
В центре прорвался и Дарий бежал от гетайров в испуге.
Там же сражался фракиец Сеталк, с детства я это слышал,
Предок он мой, и имел в войске у Александра заслуги.
Так же и нам поступить здесь придётся, доверившись Митре,
Богу воскресшему, всё искупившему жертвенной смертью,
Бой мы дадим, как Геракл страшной неумирающей гидре,
Звёзды свои вознесём над пылающей твердью!» –
Твёрдо сказал им Спартак и с фракийцем они согласились.
Логика всё диктовала, размер и готовность их войска.
Нужно ли было в напрасных движениях силясь,
Верных друзей обмануть и себя, толковать факт по-свойски?
Сколько раз, знать бы, случались бои и сражения в мире?
Воины ждали тревожно судьбы обусловленной ночью,
Правду пытаясь узнать для себя в вездесущем эфире,
Имя своё помещая на лист приговора в отточье.
Кто может это признать из живущих и живших разумным,
Вместо пути совершенствовать мир, разрушать и поганить?
Делать его сумасшедшим, бессмысленным, грязным и шумным,
Если ещё не убить до конца совершенство, то ранить.
Вот затрубили букцины и солнце кровавое встало,
Римляне начали строится к бою, рядами манипул на поле.
Золото яркой звездой на Орлах легионов блистало,
Всем объявляя о непререкаемой силе и воле.
Конница турмами встала на флангах и лучники там-же.
Десять больших скорпионов поставили в центре вдоль строя.
Все десять тысяч квиритов застыли, вдоль лагеря вставши,
В задних рядах плащ Вариния красный, легатов с ним трое.
Из лагерей выходили спартаковцы, конница Крикса, самниты.
Строились медленно, путая место в рядах и колоннах.
В правильной битве, казалось всем зрителям, будут разбиты
Толпы рабов, пастухов и калек плохо вооружённых.
В центре у них встали стройно манипулы из марианцев,
Люди Липида, мятежного претора, здесь находились.
Им нужно было стоять до конца, словно триста спартанцев
У Фермопил, где отважные воины с персами бились.
Справа от всех вне колонн и шеренг встал Спартак, Крикс и Ганник.
Всадники в панцирях, поножах, шлемах и с копьями с ними,
Как фессалийская конница, клином стояла и вёл их избранник,
Митрой с небес окрылён и в надеждах сердцами людскими.
Радостно Публий Вариний смотрел на живые до времени жертвы,
И предвкушал, как похвалит отец, мудрый принцепс Сената,
Как захлебнётся Гай Макр и у всех успокоятся нервы,
Плебс перестанет кричать и в торговле пойдёт всё как надо.
Из-за валов лагерей с двух сторон на долину смотрели
Девы-волчицы, торговцы, больные и зрители действа,
Зрелища ждали, трофеи собрать и нажиться на деле,
Вражий обоз разгромить, для потехи устроив злодейство.
Поску забрать и пшеницу, оливки, колбасы и пасты, поску
Мёд и бекон, солонину, орехи, испанские вина,
Амфоры с маслом, чеснок и капусты повозку,
Жертвенный бык и баран, свиньи, гуси, другая скотина.
Публий Вариний не стал ожидать все отряды восставших,
После победы их конница будет рубить до заката.
Знак он подал трубачам, звук исторгся и горнов блестящих,
Все скорпионы пустили железные стрелы как надо,
Метко пробили в строю гладиаторов несколько брешей.
Лучники, пращники вышли вперёд, камни, стрелы пустили.
Сразу расстроив воздействием тем строй копейщиков пеший.
Всех новобранцев спартаковских сильно смутили.
Рог затрубил гладиаторов, вышли пельтасты-фракийцы,
Лучники, пращники были они, хуже критских едва-ли.
Сразу отметились эти застрельщики, проще – убийцы,
Словно на стрельбище или охоте они убивали.
Если бы так продолжалось сражение дальше, к полудню,
При бесконечном запасе камней, стрел и дротиков острых, разных,
Лучников римских бы всех перебили жестокие плутни,
Перед Варинием, ждущим победы в надеждах напрасных.
Конницу бросил прапретор тогда на фракийских велитов,
Турмы рассыпав, она погналась вдоль манипул прилежно,
Тут были вопли и топот копыт, кровь и смерть разных видов,
Но распылялтсь усилия конницы галлов вокруг неизбежно.
Хмуро стояли спартаковцы, все их центурии злые,
Глядя на бойню друзей, с кем недавно смеялись и пели.
Падали страшно на землю мужчины совсем молодые,
Те, что спастись не смогли и за строй забежать не успели.
Но не сдвигался Спартак, не бросал тоже конницу в дело.
Стали про трусость уже говорить или думать невольно.
Марс торжеством здесь сиял, приношением брал кровь и тело,
Это должно для услады его быть свирепо и больно.
Вновь затрубили букцины и трубы и двинулись разом
Римские бодрые сорок манипул из линии первой.
Верные клятве смертельной и центурионов приказам,
Жизнь посвящая бесстрашно воинственной деве Минерве.
Конница стала назад отходить, собираться на флангах,
Лучники, пращники тоже туда сквозь ряды поспешили.
Галлам союзным тут римляне не уступали в таланта,
Словно машины войны, в криках, звоне и пыли.
Шли по убитым, сдвигая щиты, и значки трепетали
Сорок шагов разделяли всего два сверкающих строя.
Пилумы стали квириты кидать и для этого встали.
Гибли спартаковцы через один от смертельного роя.
С криком ужасным «барра!» прокатившимся громом по полю,
Бросились римляне рьяно вперёд и на копья наткнулись.
Тут всем пришлось до конца напрягать и все силы, и волю,
Линии строя спартаковцев сильно прогнулись.
Дальше события все вспоминали по разному очень.
Помнили многие скачку, как бешено лошади мчались,
С правого фланга Спартак бросил конницу, был в этом точен.
Клин мощных всадников между двух линий врага оказались.
Первая линия связана боем была, как и раньше,
Сразу за ними бродили велиты, своих подбирали,
Линия свежих манипул стояла в бездействии дальше,
С ними Вариний, легаты за боем когорт наблюдали.
Словно во сне клин тяжёлый и плотный из всадников свежих,
Смёл всех, в ряды свои шедших велитов и раненых галлов,
Смял он вторую из линий манипул, пробил в центре бреши,
Будто коса по траве, камнепад и удар урагана.
Строй сбив всей первой когорты Спартак к знаменосцами прорвался,
Бросились в схватку легаты, отборные центурионы.
Но стали падать знамёна, Орёл золотой зашатался,
Словно предвидел, что бросит Вариний свои легионы.
Так и случилось, когда гладиаторы строй разметали,
Длинным копьём смог Спартак сбить с Вариния перья.
Рухнул с коня он, его уводить, закрывать быстро стали,
Бил их Спартак, бог бессмертный из их суеверья.
Плащ потеряв свой пурпурный и шлем, затерялся Вариний.
Между бегущими к лагерю он укрывался от смерти.
Пали Орлы легионов и дрогнула стройность их линий,
Словно под ними теперь больше не было тверди.
«Бейся, трус подлый, Вариний!» – Спартак прокричал ненавидя.
«Надо помочь Публикору!» – ему крикнул Ганник надсадно.
Первая римская линия билась как прежде, разгрома не видя,
В войско восставших вгрызаясь старательно и кровожадно.
И понеслись все тяжёлые всадники строем обратно.
С тыла по строю манипул ударили массой огромной.
Римляне стройность рядов потеряли тот-час безвозвратно,
Стали толпой обезумевшей, страхом большим уязвлённой.
Галльская конница видя такое, сражаться не стала,
Бросилась прочь поскорее, своих же давила бегущих.
Стадом пугливых баранов Вариния войско бежало,
Конница из гладиаторов буйно металась в их гуще.
«Наша победа! – воскликнул Спартак весь забрызганный кровью, –
Конницу Гая Торания в Кумах врасплох атакуем.
Не позавидовать легионерскому ныне сословь,
Только пока цел Тораний и галлы, мы рано ликуем!»
«Быстро велитов сюда и коней!» – Ганник крикнул легатам.
Стали коней подводить и сажать очень быстро велитов,
Римлян забыв убивать, что бежали испуганным стадом.
Их гнали воины пешие греков, фракийцев, самнитов.
«В Кумы! – Спартак прокричал, – скоро юг будет наш весь надолго!»
Конница двинулась гулкой змеёй по дороге известной.
Поле сражения бросив, где битвы ещё не умолкла,
Вождь предоставил свободу разгула резни повсеместной.
В лагерь ворвались спартаковцы, стали обоз римский грабить,
Между палаток резня началась, поиск жертв и награды.
Здесь умирающих, мёртвых уже продолжали похабить.
Головы ловко рубя, натыкали на копья и колья ограды.
Ликторов претора здесь захватили в испуге живыми,
Фасции взяли у них с топорками внутри по закону,
Множество римлян повесили тут на деревьях нагими,
Нескольких центурионов распяли, прибив в частоколу.
Вынесли снедь и припасы все из командирских палаток,
Мех, шёлк, одежду, посуду и мебель, предметы другие предметы
С мёртвых одежду снимали торговцы, для них был миг сладок,
Как и для всех победителей сняты любые запреты.
Кучи щитов, копий, панцирей, пилумов, шлемов, калигул
Быстро росли при усилиях центурионов восставших.
Тысячи римлян убитых лежали и ворон подруг к пиру кликал,
Много волков вышло к полю на трапезу оголодавших.
Всюду в округе ловили похожих на римлян в азарте,
Их убивали предельно жестоко разъезды и группы.
Женщин убитых понтийцы ещё посвящали Астарте,
Греки Аресу, германцы ножами увечили трупы.
К вечеру только стихать стало это кровавое действо.
Вести пришли, что Тораний разбит и бежит без оглядки.
Ярость угасла, пошло и на убыль злодейство.
Стали опять дисциплину вводить, как могли, и порядки.
Был Публикор непреклонен в борьбе с грабежами в округе.
Он разъезжал повсеместно с отрядом самнитов и осков,
И, за убийство матроны, рабу отрубил даже руки,
Многих велел за грабёж бить плетьми и прибить после к доскам.
Он приказал всё сносить в лагерь бывший Вариния строго,
Только вожди были в праве добычу делить между всеми.
Стали убитых потом собирать, было очень их много,
Клали рядами одних на других, невзирая на род или племя.
Выгнали в поле всех взрослых рабов, колонистов и пленных,
Пинии, туи рубить для костров погребальных скорее.
В прах обратить мёртвых древним обрядом священным,
Может прологом коротким, а может, концом к эпопее.
Он же решил, что пристойно почтить души павших героев
Жертвенным боем двухсот гладиаторов-римлян до смерти,
Сделав из пленных деканов и центурионов изгоев,
Так суть нарушить традиций квиритов, их нравственной тверди.
Пусть гладиаторы беглые, жертвы Юпитеру раньше,
Смотрят, как бывшие зрители их убивают друг-друга,
Смерти желают своим же друзьям без увёрток и фальши,
В сердце вонзают мечи посреди освещённого круга.
Утром вернулся Спартак, Крикс и Ганник, и всадники с ними.
Стали подробности боя с Торанием в Кумах известны.
Конница с конницей вечером встретилась в узкой теснине.
Длинные копья спартаковцев дело решили уместно.
Кони тяжёлые, выучка у гладиаторов были,
Шлемы и панцири, поножи, тысяча конных велитов.
Несколько первых рядов римских весом они сокрушили,
Дальше решили всё навыки, как у спартанских гоплитов.
Алы эдуев, союзников римских, отпрянули в страхе,
Пал их префект, знаменосцы и многие декурионы,
Всадники Ганника громко кричали по-галльски о крахе,
В тыл заходя по холмам и взбираясь на склоны.
Спешились в зарослях быстро на флангах велиты восставших,
Больше пугая свирепыми криками, чем грозным строем,
Впрочем, стреляя прицельно из луков во всех убегавших,
Или свинцом из пращей их встречая убийственным роем.
Конница галлов-эдуев весь дух боевой растеряла,
В бегство пустилась, когорты свои по пути опрокинув,
Видя такое, Тораний бежал и последняя свежая ала,
Вместе с обозом, запасами лагерь был ими покинут.
«Стойте! – тогда приказал всем Спартак, – собиритесь обратно!
Сильно устали мы, мало нас, римлян ещё слишком много.
Больше потери их наших, как видится, десятикратно.
Грудой на многие мили завалена ими дорога!
Пусть укрываются в Кумах, бегут нынче в Капую ночью,
Весть разнося о Юпитере, римлян оставившем в битве кровавой,
В Риме знамёна свои демонстрируют рваные в клочья,
Нас же покрыл навсегда этот день ратной славой!
В Кумы, где храм Аполлона и греков старинные виллы,
После войдём, предсказание нашей судьбы там узнаем.
Словно царь римский Тарквиний, взял книгу у жрицы Севиллы,
Мы предсказания жрицы бессмертной из Кум почитаем!»
В лагерь вернулся Спартак, смотрит – войско вино пьёт, ликует.
Головы видит на кольях, тела к частоколу прибиты,
Кто не ленивый, с дружками захваченным бойко торгует,
Словно и с Римом они, и с богами уже были квиты.
В красной палатке Вариния он разместился устало,
Между изысканной мебели, тканей, светильников с маслом,
Возле палатки охрана фракийцев немедленно встала,
Ветер флажками играл, тучи дыбились в небе ненастном.
К вечеру только он вышел опять и поехал на поле.
Здесь ждали Ганник и Крикс, Публикор, много верных легатов.
Встал на холме над побоищем вождь, полон силы и воли.
С ним Агафирс, как начальник фракийских охранных отрядов.
Был сам Спартак словно претор одет и держался достойно.
Тога с пурпурной каймой и туника пурпурного цвета,
Кресло курульное вынесли, фасции вынесли стройно
Ликторы пленные молча по правилам всем из завета.
Криками громких приветствий окрестности все оглашались,
Всюду отряды восставших стояли ни нивах обширных.
Возле холма, словно амфитеатром, костры возвышались,
Были готовы они возгорается от факелов дымных.
Перед кострами толпой двести римлян отборных сидели.
Их в гладиаторы выбрал с утра Публикор, как ланиста.
Всех этих пленных вчера победители видели в деле,
Жертвами будут достойными, храбро умрут и не быстро.
Были префекты из конницы, центурионы, деканы,
Галлы из ал и трибуны, тессарии, легионеры.
С лицами, словно из камня, безжизненные истуканы,
Ждали они страшной смерти позорной для римлян без меры.
Кладбище их ожидало для самых никчёмных, ничтожных,
Семьи теряли гражданство и право жить в Риме и рядом,
Им оставалось принять клички вместо имён невозможных,
В собственность бога они превращались кровавым обрядом.
Стали костры зажигать погребальные с мёртвыми быстро,
Грустно огонь расползался, дрова и смолу поедая,
Он то гудел, то свистел танцем нот звукового регистра,
Плату Харону с незрячих глазниц второпях собирая.
Птицы кричали зловеще и реяли в солнце закатном,
Земли италиков молча разлили глубокие тени,
Боги стояли незримой стеной в небосклоне громадном,
Видя, как сильные мира сего встали здесь на колени.
Мрачно из кресла поднялся Спартак, и ему было больно.
Труд непростого сражения всаднику дорого стоил.
На Агафирса опёрся, поднялся на камень огромный,
Старые раны болели, и сильный ушиб беспокоил.
Горны вовсю затрубили на поле, застыли отряды.
Были самниты и бруттии здесь, и италиков масса.
Люди Липида, Сартория, Мария, словно плеяды,
Галлы, германцы и скифы, понтийцы и горцы с Кавказа.
Грустно взирали они на горящих друзей между брёвен,
Думали разное, может, молились, детей вспоминали,
Может, клялись отомстить тем, кто в этом виновен.
Были такие, что поски хлебнув, стоя просто дремали.
Вот стал Спартак говорить и слова разносили повтором.
Вплоть до последних рядов капитанусы их доводили.
Руку подняв высоко, он смотрел проницательным взором,
Словно грядущее видел и звёзды ему лишь светили:
«Боги ведут нас по жизни, решают за нас очень много.
Вот и вчера нам победу они принесли малой кровью.
Зевсом, Юпитером, Митрой, Астартой открыта дорога,
Нам остаётся пройти по дороге с сыновней любовью.
Разные судьбы у всех, кто собрался сегодня на поле,
Много италиков бьются за полное право гражданства,
Есть, кто от рабства и пыток сбежал, мстит своей рабской доле,
Родину больше не помня, сражаются ради бунтарства.
Знаю таких, кто пришёл заработать, пришёл за богатством,
Вместо трудов землепашца, поборы кого задушили,
Многие здесь занимались торговлей людьми и пиратством,
Шли в гладиаторы сами, по найму убийцами были!
Стал я над вами военным вождём совершенно случайно,
Имя своё не могу я открыть настоящее в страхе.
Род мой во фракии может Лукулл перебить моментально,
Взял он во Фракии много селений в кровавом размахе.
Мы продолжаем войну с гнусным Римом, тюрьмой всех народов,
Легче для порабощенных племён будет доля при этом.
Вот смысл от наших больших италийских военных походов,
Вместе всем миром на север пойдём и на Рим этим летом!»
Вой одобрения разноголосый над войском раздался,
Крики «Спартак, мы с тобой!» и «Спартак, претор наш!» разносились,
Вождь всем руками махал, Крикс молчал, Ганник лишь улыбался.
Громко стучали вокруг о щиты, дули в горны и кони бесились.
«Слушайте! – вновь попытался Спартак говорить, – замолчите!»
Сильно уже разгорелись костры и поплыл смрадный запах,
Труп, то один, то другой, оживал на секунду в своей пирамиде,
Корчился в пламени в искрах, треске, щелчках, вздохах и храпах.
Крики и шум постепенно затихли, и вождь смог продолжить
«Наши товарищи, храбро сражаясь, в сражении пали.
Гении их и юноны, всё в жизни должны подытожить.
Все их пенаты и лары умолкли в тоске и печали.
Добрые маны и злые лемуры вокруг затаились,
Знание древних этрусков взывает о жертвах обильных.
Так же, как раньше Юпитеру грозному жертвы дарились,
Бой гладиаторов мы проведём из противников сильных.
Тот, кто останется жив, будет нами отпущен с почётом,
Кто победит в паре, бьётся с другим победителем в паре.
Станет эдилом Гай Ганник, и ведать он будет подсчётом,
Пусть начинают сражаться ничтожные римские твари!»
Жребием пары отобраны были, расставлены между кострами.
Шлемы надели на них, и щиты и мечи дали в руки.
Словно привычно им роли раздали, как в греческой драме,
Авторы в амфитеатре, в придирчивом зрительском круге.
Только один из несчастных решился восстать против казни.
Меч получив, он в безумии страшном напал на охрану.
Больше не думал из пленных никто о подобном соблазне,
После того, как ему нанесли сзади страшную рану.
Быстро его оттащили к костру и добили кинжалом.
Прочие пленники тихо стояли, подавленно глядя.
Смутно надежда незримым кольцом их ещё окружала,
Призрачно жизнь обещала в смертельном обряде.
Белый платок в руки взял Ганник, медленно поднял и важно.
Все замолчали вокруг, даже птицы умолкли, казалось.
Сильно махнул он платком дав сигнал биться насмерть отважно,
Только остались стоять все являя противнику жалость.
Их стали копьями острыми в спину толкать друг на друга.
Первая кровь этих жертв пролилась от таких понуканий.
Вскоре была так разорвана их круговая порука,
Дело пошло оживлённей, до жертв первых кровопусканий.
В яростных отблесках пламени, в дыме от плоти горящей,
В грозном молчании войск победителей в битве,
Римляне бились за право пожить жизнью этой пропащей,
Больше они не нуждаясь для этого вскоре в арбитре.
Ярость пришла к ним сама как мужчинам пристало,
Крики поверженных громко зазвучали из мира иного.
Из гладиаторов этих в живых половины не стало.
Новые пары составили быстро по жребию снова.
Было теперь пятьдесят этих пар, даже в ранах кровавых,
Снова Гай Ганник платок опустил и продолжились схватки,
Римляне быстро убили вновь в прошлом товарищей бравых.
Тихо сказал сам себе в лихорадке Спартак: «Кто в остатке?
Если префект молодой победит, загадаю победу,
В нашей нелёгкой войне, цель которой не знаю наверно,
Митре я всем поклянусь, буду верен до смерти обету,
Что справедливость его на земле буду сеять всемерно!»
Вот все погибли уже гладиаторы кроме последних.
Стройный префект и декан из манипулы только остались.
Двое красавцев-атлетов высоких и двадцатилетних,
Оба в крови и грязи, от усталости сильно шатались.
Каждый из них шестерых победил в быстрой схватке.
Чуть отодвинуты в сторону, мёртвые всюду валялись.
Всё приближалось к желанной эдилу зловещей отгадке,
Кто жив останется в действе, где духи умилостивлялись.
Снова за взмахом платка гладиаторы принялись биться.
Медленно двигались оба и еле щиты поднимали,
Схожими были тела их нагие, а шлемы скрывали их лица,
Тяжко дышали, мечами тупыми с трудом ударяя.
Вроде, префект, в шлеме с рыбой на гребне, свежее казался,
Выше свой щит поднимал, чаще бил, резче, с огненным бликом,
Только в крови поскользнулся, на чёрной земле распластался.
Быстро декан в грудь ему меч вонзил с хриплым криком.
После и сам повалился, и рана открылась на шее,
Страх только был для него поводырь в этой схватке.
После победы декан потерял для себя этот стержень.
Умер он тут-же, в живых никого не осталось в остатке,
Словно Юпитер заранее был на квиритов рассержен.
Быстро проткнули копьём и проверили каждое тело,
В мрачном молчании войск, на костры мертвецов положили,
Не раздевая, оружие взяв только, сделали дело,
Чем долгожданный обряд приношения жертв завершили.
Тут затрубили букцины, ударили громко тампаны,
Стали отряды поспешно в палатки свои отправляться.
Ужин их ждал, маркитанты и девы-волчицы, лекарства на раны,
Танцам и винам фалернским возможно там было предаться.
Только Спартак не спешил, не поднялся с курульного кресла.
Бледный был, тихо глядел, как префекта в огонь положили,
Как охватило священное пламя лицо, грудь и ноги, и чресла,
Будто взлетает душа в виде искр ярких, сажи и пыли.
Толи Элизиум принял её на блаженные нивы,
Орк беспощадный низринул в подземное царство,
Были ли этим префектом при жизни другие любимы,
Сам он любим кем-то был, или был только жертвой коварства?
«Он проиграл, мой боец, жребий бросив судьбы мне туманный! –
Тихо Спартак обронил, глядя взглядом усталого зверя, –
Митре-спасителю сердце отдал я, заботе его неустанной.
В жертву себя принести я готов, в воскрешение веря!»
Встал он, к палатке пошёл, с ним и ликторы строем, охрана,
Ганник и Крикс, Публикор, Агафирс и другие.
Ночь превратила долину в подобие лунного храма,
Лунные блики везде разбросав как ковры дорогие.
Тихо Апулия спит за Браданом, рекой полноводной,
Сзади притих Метапонт и река Казуент пенит воды,
Слева Колабрия ёжится в западном ветре холодном,
Бруттия дышит роздольем и воздухом сладкой свободы.
Все италийские земли до Капуи самой свободны от Рима,
Нет больше воинских сил, лишь милиция из муниципий.
Жертвы погибших в борьбе между звёзд пролетают незримо,
Сверху шепча о тревогах и драмах дальнейших событий...
В думах тяжёлых Спартак шёл на пиршество скорби устало,
С ним все вожди и легаты, герои сражений кровавых.
В преторской красной палатке собраться им вместе пристало,
Вместе предаться веселью в объятиях женщин лукавых.
Так и случилось меж длинных столов, лож, скамей и подушек.
В тесном пространстве плясали и пели красотки умело,
Там пантомиму смешно исполняли про глупых подружек,
Римские нравы, тела обнажённые выбелив мелом.
Выпив вина, попросил Ганник их прекратить это действо.
Скучное Рима искусство на лад переделать восточный.
Танцам предаться весёлым в концепции эпикурейства,
Греческим пляскам под ритм побуждающий, сильный и точный.
Все закричали в поддержку, желая мелодий мажорных.
Стали под звуки двух флейт, бубна стук, чистой лиры напевы,
Бить кастаньетами громко из устричных раковин чёрных.
Начали двигаться очень красиво прекрасные девы.
Быстро подняли в палатке две стенки на стойках высоких,
Этим давая танцующим девушкам больше простора.
Делая взгляды счастливей суровых мужчин очень многих,
Начали танец дорийский, приятный для слуха и взора.
Долго плясали они, даже хмурый Спартак стал смеяться,
Хлопал в ладоши как все, отбивая ногой такт умело.
Девушку он заприметил, что пела здесь в роли паяца,
Полунагая, в большом парике, и краснела несмело.
Жестом её подозвал к Спартаку умный Крикс и оставил.
В чашу вина ей налил с острословием хитрого Фавна.
Девушку звали Лилита, отец-царь её в Тире правил,
В рабство пираты её захватили в набеге недавно.
Имя её ассирийское значило Ночь, но совсем не игриво -
Просто дитя, только станом прекраснее многих красавиц,
Волосы пышные, словно коня благородного грива,
Губы как красный коралл, под белилами яркий румянец.
Глаз изумительно добрых и робких, как будто оленьих,
Только бездушный увидеть не смог бы, на грудь взгляд уставив.
Крикс был таким, приказав ей сидеть у вождя на коленях,
Дальше о ночи любви всё решать Спартаку предоставив.
Гордо хозяин танцовщиц назначил ей цену в денарий,
Что было просто огромной ценой за простую блудницу.
Зная, что денег не счесть у могучих теперь государей,
Силой оружия сделавших в Капуе с Римом границу.
Стал ей вопросы свои задавать вождь, от музыки млея,
То, что сирийка узнал, про неволю, тяжёлую долю.
«Дам ей свободу бесплатно», – сказал он всё больше хмелея.
«Платы не будет? – торговец смутился, – рабам всем дашь волю?»
«Слишком у многих из римлян, что в войске моём, есть наделы,
Много у них и рабов на наделах работают долго.
Если рабов отпущу на свободу – испорчу всё дело,
Эти солдаты уйдут к неприятелю с яростью волка.
Против меня будут драться Липида тогда ветераны,
Как мне без римлян потом одолеть легионы из римлян?
Армию римлян лишь римляне могут разбить, как ни странно,
Будет ли раб ликовать, будь свободой он вдруг осчастливлен?
Если пойдёт он на север, в Тоскану и далее к галлам,
Схватят его и опять закуют цепью, в поле отправят.
Если хозяин не будет как прежний, а в пьянстве удалом
До смерти плетью забьёт или в термах у топки поставит?
Многие в рабстве родились и доли другой и не знают,
Даже мечтают иные с хозяином рядом скончаться,
Лучше, сытнее порой в рабстве жить и другой не желают,
Вольноотпущенник может в торговле не слабо подняться.
Сами становятся рабовладельцами и господами,
Есть и такие, кто денег собрав, тщатся выкупить семьи.
Тот, кто хотел убежать – убежал и сражается с нами,
Кто не бежал – рабской доли достоин – презренное семя!
Как мне с Серторием будет потом говорить о поддержке?
Как с Митридатом союз заключить, если сделаю это?
Вольность погубит восстание, это уже не издержки,
В мире всеобщего рабства свободно оно от запрета!»
Шум песен скрыл часть ответа, но общее было понятно.
Грустно присел устроитель веселья, расставшись с рабыней.
Крикс пошутил, что как плата – он жив, что должно быть приятно,
Собственность жизни вредит и не может являться святыней…
«Ныне свободна Лилита, – торговец сказал удручённо, –
Этот контракт о свободе я утром составлю толково!»
Было понятно, что был этот римлянин жизнью учёный,
Силу тирана всегда ставя выше закона любого.
Девушка бросилась тут на колени и стала молиться
Богу Ваалу, колени обняв Спартака и от счастья рыдая.
Вождь нежно обнял за плечи её, подобрел, умилился,
Словно увидел, как вспыхнула в небе звезда молодая.
© Copyright: Демидов Андрей Геннадиевич, 2017
Свидетельство о публикации №117060602965